А я до сих пор жива. Исповедь особенной мамы
И опять я свечу зажигаю.
Нет тебя. Но, а я – то есть?
После больницы закрылась в себе. Только я и моя боль. Другого чувствовать не могла.
Однажды проснулась с таким ощущением, что сын мой ЖИВ! До физического ощущения. И такое облегчение – камень с души вниз… Мне всё приснилось. Это моё горе, эта моя безнадёга, эти рыдания в подушку, эти сочувствующие взгляды соседей, эти мои дни и ночи в одинаковой темноте… Господи, СПАСИБО! Вздох. И всё закончилось. Я вернулась в реальность.
Лишь солнца луч скользнёт украдкой
Ладошкой тёплой по лицу,
Я просыпаюсь с мыслью сладкой,
Что ты – живой! И я живу.
Но пробужденье – есть страданье.
Ведь я к реальности вернусь.
Твои глаза – напоминанье.
И не излить из сердца грусть.
А жить мне с этим где – то Вечность…
Как будто я спасти могла…
Твоя извечная беспечность,
Лишь чёрный цвет приобрела.
Мой милый сын, я всё не верю,
Что нет тебя здесь на земле.
Я буду ждать, откроешь двери.
Из темноты шагнёшь ко мне.
Постоянная боль, которая не отпускала ни утром, ни днём, ни вечером, ни ночью, разъедала мне душу, как ржа, и рвала моё уже разорванное сердце в более мелкие кусочки. Я могла идти по улице, остановиться и завыть в голос. Со стороны выглядело, как сумасшествие. А потому пыталась быть одна. Всегда.
Павел сделал у Димки на погосте скамью. Но мне на глаза не показывался. Оставил меня. Не понимала, но приняла. На той скамье сидела часами. Часто стояла на коленях и молилась, молилась, молилась.
О том, как жутко мне бывает,
Об этом знаю только я.
И солнца луч не умиляет,
Когда нет сына у меня.
Я осознать ещё не в силах
Всю бездну боли без него.
А жизнь? Она проходит мимо.
Опять всё то же бытиё.
Моё любимое словечко,
Но суть его, лишь море слёз.
Ушёл совсем. Ушёл навечно,
Оставив мне букет из роз.
Три белых розы мне на память
Из дорогих сыновьих рук.
И как понять себя заставить,
Что сам он выбрал этот путь.
Себя терзаю вечной мукой,
Не покидающей на миг:
Закономерность или случай?
Ушёл он слишком молодым.
Свадьбу Дениса и Меланьи, конечно, отложили. На год. Пока я не приду в норму. И… это ненавистное слово– траур не закончится.
Всю свою боль выливала в стихи. Писала много. Очень. Начала писала письма Мите, и приносила их ему каждую неделю. Цветы, мои письма, мои открытки, свечи.
Как спасательный круг из мира реальности, для меня была одна-единственная зацепка – младший сын. Как могу его оставить одного на этой Земле? Да, он уже взрослый. Но для любящей мамы её дитя – это всегда дитя: и в 10, и в 17, и в 25…
Наверное, со мной было трудно и не очень понятно моё поведение даже моему младшему сыну.
Я просыпаюсь с мыслью, что нет уже тебя…
Но также солнце светит и кружится земля.
Я к этой мысли дикой привыкнуть не смогу.
И разрываю сердце, себя не берегу.
Но есть ещё на свете кровиночка, мой сын.
Любимый, неединственный…
Теперь совсем один.
*
Я не верю. Не верю в потерю.
И поверить смогу ли едва.
Солнце светит иль дождик …за дверью.
Мне её не открыть: я – жива.
Есть мой младший и тоже любимый.
И теперь вся забота о нём.
Я хочу, чтобы он был счастливым
Звёздной ночью и пасмурным днём.
Разделили мне сердце на части,
Пополам раздвоили меня.
И уже не в моей это власти
Всё вернуть. Это, просто, нельзя.
Не помню, объясняла ли я своему младшему, как мне сейчас невыносимо жить каждый день. Как страшно ждать ночи и утыкаться потом в книгу, не понимая смысла там написанного, только для того, чтобы не возвращаться всеми своим мыслями обратно в нашу жизнь и осознавать, разрывая сердце, что ничего нельзя вернуть…Ничего и никогда. Но в своих стихах я говорила с ним… С моим младшим и любимым сыном.
Мой сын, хочу тебе сказать
Что дважды два не будет пять
Проклятый круг не разорвать,
А, значит, с болью жить опять.
Меня прости, мой младший сын.
Ты не единственный. Один.
Ты, мной по – прежнему, любим,
Мой кареглазый не блондин.
Мои сыновья и я – это было одно целое и неделимое. Я их отлично чувствовала всегда, как и они меня. Иногда мы с Дениской оба видели в парнишках нашего Димку, причём одновременно: то куртка такая же, то походка очень похожая, то разворот головы… И наша Шурка, наш преданный черныш, кидалась к молодому человеку и заглядывала в лицо, тоже искала Димку, если видела в нём похожего. Приходилось извиняться за её собачью беспардонность. На редкость, все относились с пониманием. Не кричали, не злобились. Вероятно, видели мои глаза, которые всегда полнились слезами, едва произносила имя старшего сына. Спасибо тем, кто был так терпелив к чужой маме в её горе.
Ты сбил себя на самом взлёте,
А я корю себя, корю.
Везунчик – мальчик, где ты? Что ты?
Тебя по-прежнему люблю.
Я вспоминаю всё, что было:
Твой первый шаг и первый смех…
А сердце в инее застыло:
Ты был со мной, теперь вот нет.
Твои глаза – девчонок зависть.
И руки сильные твои.
Но ничего мне не исправить.
И не вернуть. Не изменить.
*
Ты так нелепо, мой родной, ушёл.
И я не знаю, как мне с этим быть?
Ты смерть свою случайную нашёл.
Мне с этой болью весь остаток жить.
Не сберегла, ведь ты уже большой.
Сам выбрал путь. Считал себя счастливым.
А обернулось всё, лишь горем и бедой.
И жизни нет во мне. Пустынно и постыло.
Моя нить с Димкой крепко держала меня. И никто мне был не указ. Только – только всё случилось! И никакие уговоры… Надо «отпустить… Как «отпустить», если я не могу осознать, что сына нет на Земле?
Не пережить! Не передать!
Как можно чувствовать потерю…
И это может только мать.
Вот сына – нет. А я НЕ ВЕРЮ!
Наша Шурка была со мной. Она крепко запомнила дорогу к сыну. Всегда ходила и хожу к нему пешком. Это около 1,5 часов пути: город, лес. Мимо того памятника молодому человеку…Теперь одна. Или с Шуркой. Уже есть к кому… К старшему сыну. Горечь петлёй, как и раньше…
Винила себя. Очень сильно. Могла же уговорить, настоять, запретить, в конце концов. Тогда я не понимала, что не могла. Это только его судьба. Такая судьба, но только его, моего мальчика, моего старшего сына.
Прости меня, мой мальчик, тебя не сберегла.
Теперь твоё пристанище лишь мгла и тишина.
Каким ты был счастливым и солнечным каким!
Прости меня, мой милый. За всё меня прости.
Шурка вела меня сама к сыну, как только я ей говорила:
– Шурика, к Диме идём.
Дорога по кладбищу длинная. Всех уже узнавала по памятникам, если слёзы не заливали моё лицо и мою душу. Моя собака так любила старшего сына, что сама не знала, как разорваться между мной и им. У сына она ложилась мордой к его лицу и так лежала часами, пока я сидела и разговаривала с ним или … Солнце ли, хмарь ли…Что воля, что неволя. Невообразимое начиналось тогда, когда я решала-таки идти домой. Шурка будто не слышала. Как лежала, так и оставалась лежать. Даже ухом не вела. Я уходила к дороге. Не идёт. Возвращалась обратно. Не могла же собаку оставить одну.
Мы опять были с Димкой. И так могло продолжаться ещё несколько часов. Шурка подолгу не уходила от сына. У них была своя связь. Димка, когда был дома, много гулял с ней и баловал её, как мог. Я сердилась, что сын собаку расхолаживает. Шурку подарили сыновья. Решили, что мне нужен кто-то, кроме них, для заботы. Два кота не в счёт. Их надо любить и кормить. И всё. А тут: гулять по три раза в день, дрессировать и… много всего. И для охраны. Лучшая, какая есть из собак. Наш второй русский чёрный терьер – Шарлотта де Карда. По-простому, Шурка. Шарлотта – это для шарма. Карда – это богиня затворов и замков, хранительница семьи. «Карда» осталась от нашей первой собаки – Рады Карды Ричи. Своё назначение Рада выполнила на 6 по пятибалльной системе, несколько раз спасала семью от гибели, в буквальном смысле. Потому и второй оставили это переходящее имя. Для охраны семьи. Кто же знал, что это не спасёт моего сына.
Потом я снова уходила. Далеко. Шурка понимала, что не вернусь обратно, и медленно плелась за мной, постоянно оглядываясь. Я наблюдала за поведением собаки, если была в состоянии, что – либо видеть. Шурка вела себя по-разному, когда мы приходили к Димке. Могла часами лежать неподвижно. Иногда срывалась и куда– то убегала, возвращаясь через какое-то время.
Было и так: она вставала на скамью передними лапами и начинала вглядываться, но только в одну сторону, очень пристально и подолгу.
О том, чтобы к нам кто-то близко подошёл, не могло быть и речи. Издалека людей предупреждали – это наша территория. Никто не смеет сюда вторгаться.
Нашу территорию я устроила, как дизайнер. Альпийская горка в цветах и травах, с кустами и даже деревьями, где каждый сантиметр пролит моими горючими слезами и удобрен моими молитвами.
Стихи каждый день. Не могла оторваться от карандаша. Писала и писала. Откуда что шло? Не знаю. Записывала всё, что приходило мне сверху, еле успевая и хватая мысль, буквально, за последние буквы.
Леденящий ужас сковывает душу.
Начинаю я сердцем понимать,
Что мой сын уже, клятвы не нарушив,
Не придёт ко мне… Но я буду ждать.
Буду ждать всегда, зная безнадёжно,
Что с небес, увы, возвращенья нет.
А что сына нет, мне поверить сложно:
Вижу наяву глаз зелёных свет.
Волосы его пахнут разнотравьем.
Сильная ладонь гладит по плечам.
Мальчик мой родной, Лучик долгожданный,
Как мне жить теперь здесь и без тебя?
*
С болью своей не расстаться
Мне никогда – никогда.
Где-то есть солнце и небо.
Где-то луна и звезда.
Только не будет мне больше
Счастья на этой земле.
Сын мой, мой солнечный лучик,
Как-то погас в вышине.
*
Не могу принять, не хочу,
Что мой сын, так уйдя, не вернётся.
Снова я зажигаю свечу.
Вся застыла и сердце не бьётся.
Я слезами уже не давлюсь:
Просто лето и просто живу я.
Богу истово я не молюсь.
Что случилось, принять не готова.
*
Очень больно так жить. Очень больно.
И не знаю, помочь как себе.
Эта жизнь – с кандалами неволя.
Солнце есть, но оно в вышине.
Половина моя в этом мире.
А другая не знаю и где…
На расстрел повели, не убили.
Только сердце изранили мне.
Я замкнулась в своём горе. Всё разделила на «до» и «сейчас». И этого «сейчас» не было у меня. Я работала. Был самый сезон для ландшафтного дизайна. Как и что у меня получалось, не знаю. Людям нравилось. Выслушивала похвалы, получала деньги за работу, принимала новые заказы. Но. Всё потеряло смысл. Я « почернела», как говорят. И душа, и тело. Младший сын. Это держало. Крепко. Очень крепко.
Вся жизнь, как в театре: лишь горе и слёзы.
Досталась опять трагедийная роль.
За что мне такая вдруг выпала доля,
Где мало халвы, остальное всё – соль?
Как много на свете великих комедий,
Но жребий мой чёрен. Увы, не свернуть.
От счастья осколки блестящих мгновений.
Судьба повернулась спиной – это суть.
Не знаю, как быть? Где найти этот остров?
Зарыться, как страус трусливый в песок.
Но… сын у меня. И пусть уже взрослый.
Я стойко живу. Кровь стучится в висок.
*
Неправда всё! Не верю! Не хочу!
И не смогу поверить никогда.
Мой сын на небе… Зажигаю я свечу.
А младшего нельзя мне предавать.
Борюсь с собой. И знает только Бог,
Как трудно мне даётся каждый день.
И жизнь моя – не храм. Уже острог.
И я в ночи. И не звучит свирель.
Была вхожа в нашу дружную семью, кроме Светики, уже моя ровесница, интеллигентная, всегда модно одетая – Галина Николаевна. Друг семьи, как я считала тогда. Одинокая женщина, у которой не было детей и мы задружились очень сильно. Практически, каждый вечер она заходила к нам на «тарелку супа». Всегда ждали. Юмор у Галины Николаевны на «пять». А я люблю готовить и умею это делать.
Дмитрий превосходно кашеварил. Это началось в 9 лет, когда сыновья угостили меня своим первым тортом « Пирог с необитаемого острова». Сыровато тесто и яблоки жестковаты. А я ела и хвалила. С этого и начались Димкины «безе», торты из батона и… Блины он освоил раньше меня. За себя было стыдно. За сына распирала гордость.
Галина Николаевна тоже обожала, когда Дмитрий дома и готовил свои изыски. А мы были не против: всегда рады хорошим людям в своём доме. Димка часто помогал ей по хозяйству: что где прибить или починить. Руки и в этом деле были на месте.
После моей больницы Галина Николаевна зашла как-то вечером к нам и затеяла такой разговор. Оказывается: Дмитрий взял у неё телефон в починку и теперь ей надо его вернуть.
Даже искать не стала этот телефон, только спросила:
– Сколько денег?
Подруга, каковой её считала, в такой момент начала разговор о деньгах. Понимаю, если бы женщина нуждалась. Нет, вполне успешная. Отдала деньги без вопросов. Но и общаться с ней резко прекратила. Если человек, тем более, женщина, не понимает таких элементарных вещей, как сочувствие… Для меня это было совершенно неприемлемо. Она удивлялась долго. Даже вспомнила, что как-то брала у Дениса телефон на время, а его украли вместе с сумкой. Мы тогда дружно сказали:
– Бог с ним, с телефоном. У тебя и так стресс от кражи сумки.
Мы дружно забыли про телефон. Галина Николаевна, вероятно, тоже. Экс-подруга тогда совершила ещё одну непростительную глупость: она решила вернуть разницу в стоимости телефонов. Я не обязана взрослому человеку объяснять, что хорошо, что плохо. Душа обязана трудиться. А, если нет души, то какая дружба?
Больно рвётся любая нить, что связывает людей. Испытания на прочность.
В четырнадцать лет я повесила над своим письменным столом слова Фридриха Ницше: « То, что меня не убивает, делает меня сильнее».
Провидение? Готовила себя к будущему? Невольно вытаскиваешь из памяти всё, что хоть как-то тебя приближает к пониманию: почему так случилось? почему со мной?
Я искала людей, у которых такое же горе – потеря сына, для того, чтобы понять хоть на каплю, как с этим живут и живут ли? Судьба поэта Андрея Дементьева. Вникла в его горе. Но это же так далеко. Рядом со мной не было людей, у которых бы болела также душа, как и у меня. И слава Богу. Никому не желаю испытать эту боль!!! Именно, эту. Остальное можно понять и принять. Смерть родителей, мужа, жены, друзей. Но не детей. Это противозаконно. Это противоестественно, когда ТЫ ходишь на могилу к сыну и носишь ему цветы и письма. Это жутко несправедливо.
Как-то раз в магазине ко мне подошла женщина, наша местная блаженная Элла, как её называли. Она попросила денежку в долг. Я дала. Так было не раз. Она брала в долг и отдавала. Может просто для того, чтобы поговорить. Мы с ней беседовали. Иногда обсуждали новости квартала. Я не вдавалась в подробности, что с ней произошло. Отчего она такая. Была? Стала? А тут продавец рассказала, что у женщины погиб единственный сын. Очень давно. Сама Элла – учитель по классу скрипки в музыкальном училище. Была. После потери сына психика не выдержала. Я ужаснулась. И чётко для себя определила: не хочу быть такой. Буду бороться с собой за себя ради себя, чтобы не быть никому в обузу и в жаль. Потом.
Живу сейчас, не зная счастья.
Хрустальный куб не леденит.
Он наделён безмерной властью:
Он – сердце, а душа – гранит.
Все звуки в ступоре зависли,
Мерцают стрелами звезды.
Как много нам судьба сулила!…
И отняла с тобой мечты.
Но я не сдамся, ты же знаешь.
Характер у меня так крут.
И я опять хожу по краю
Ради тебя, мой сын и друг.
*
Не всё так безоблачно солнечным утром,
Когда просыпаюсь, встречая зарю.
Но боль отступила. Ушла на минутку.
И я ощущаю, что просто живу.
А лет … я не знаю, Бог сколько отмерил.
И я не спешу уходить в синеву.
Мой старший – он Ангелом будет мне верным.
А младший мой здесь. Для него и живу.
В конце октября вдруг объявился Павел. До этого не было даже звонка. Ключ от моей квартиры у него остался. Приехал в моё отсутствие. Привёз мои любимые конфеты «Птичье молоко» и моё любимое вино «Мартини Бьянка». Оставил всё на кухне и уснул на диване в гостиной, как раньше. Милая картина открылась мне, когда зашла домой. Не знала, что ему могу сказать и смогу ли, вообще, разговаривать с ним. Павел появился, именно, тогда, когда я начала сама возвращаться в реальность. Не принимая происшедшего, но возвращая себя в бытиё.
Сидя в кресле, смотрела на спящего, прежде, любимого мужчину. Всё тот же. Красивое и умное лицо. Даже во сне. Но как далеко он от меня сейчас. Разрыв в месяцы стал разрывом в жизнь. Не понимала и не хотела понимать: почему он так со мной. Это сейчас так неважно. Всё уже случилось.
Меня повергли в шок его слова, когда он проснулся:
– Мне сказали, что тебе совсем плохо. Вот, решил проверить.
Не обижаюсь на людей и злюсь редко. Безмерно удивляюсь, когда мой мозг, душа и сердце не принимают их слова и поступки. Казалось бы элементарные понятия: соучастие и обыкновенное сочувствие. Для некоторых это – запредельность и она становится космически непреодолимой. Так случилось и с Павлом. Мы пили вино, ели конфеты на кухне. Самое уютное место, как и во многих домах. Круглый стол, который должен сближать людей, сидящих за ним, разделил нас спирально. Я размышляла о том, как родной мне человек мог произнести такие слова и что он думал, когда не приезжал так долго. По его мнению, я должна была танцевать и петь все эти месяцы?
Его очередная фраза, как говорят, «добила» меня:
– Ты после похорон перестала замечать меня. На третий день я понял, что не нужен тебе. И решил не приезжать.
Эгоизм? Уход от проблемы таким образом? Мужской страх? Что?
В тот момент я поняла, почему мужья оставляют жён после потери своих детей. Бессилие и ужас от происшедшего в слабых духом мужчинах, которых и мужчинами сложно назвать, потому как мужчина – от слова «мужество». Вот так один на один и остаются мамы со своим горем. Как тут не сломаться? Один удар за другим. Только я начала себя уже возвращать. Долго, мучительно, срываясь в боль, каждый день, час за часом, день за днём училась снова жить.
Если б каждый игрок,
Знал отпущенный срок.
Он не делал бы грубых ошибок.
Вот крутой поворот
Что: паденье иль взлёт?
Ведь порою судьба без улыбок.
Кто могуч, а кто зол,
Кто-то просто сошёл,
Кто зевает, кто просто ленивый.
Путь отмеренный мой,
Он такой непростой,
Заставляет меня быть стожильной.
Я с собою борюсь,
Ничего не боюсь,
И от горя лишь слёзы бессилья.
Может я не права:
Так люблю быть одна.
Крик души, но не связаны крылья.
Путь – дорогой прямой.
Этот год – он лихой.
Счастье бродит моё, но всё мимо.
Где-то светит звезда,
Пусть пока не моя.
Я достану её. Буду сильной.
Подружилась со своими психологами из больницы. Мы созванивались и встречались. Это, конечно, огромный плюс, когда профессионалы помогают тебе в преодолении себя. Мы перешли на другой уровень общения – дружба. У психологов тоже и свои боли, и свои радости. Все мы – живые люди, независимо от профессии. Врач Наталья была со мной у Димы.
Денис и Меланья жили у меня. На первый взгляд наше совместное сосуществование было нормальным. Но тут во мне появилась такая особенность, как обостренное восприятие всего. Я и раньше как-то чувствовала людей, с заказчиками же работала. Близких воспринимала по-особенному. Там была безусловная любовь и аксиома тёплых отношений. Так считала. Меланья же состояла из одних «нет». Любой мой вопрос и любое моё предложение начиналось с «нет». Даже элементарное:
– Чайку попьём, я печеньки вкусные купила? – с обязательного «нет». Но мне было не до того. Я училась жить.
С родителями Меланьи мы так и не познакомились. Они не считали нужным что ли? Не помню. Их дочь жила у меня в квартире, но по субботам убегала к маме – убирать родительскую квартиру. А я тут сама: и приборка, и обеды – ужины – завтраки. Денису пыталась говорить об этом, но:
– Мам, как я ей скажу? Она же не жена мне ещё.
Удивительно, но факт. А кто тебе Меланья? Невеста. Приняла и это. Только попросила детей не торопиться со свадьбой. Надеялась, что они меня поняли оба. И так, как надо. Именно, как сказала:
– Присмотритесь друг к другу, это на всю вашу жизнь.
Где-то я была не против Меланьи, но череда её поступков меня настораживала. В том числе и аборт меньше года назад. Само собой я была «за» рождение ребёнка, но мама Меланьи – медик по образованию, но не по призванию, как оказалось потом, отправила дочь на осмотр к своей ближайшей подруге – гинекологу. Та настоятельно рекомендовала прервать беременность по каким-то немедленно открывшимся показателям, где главным виновником был мой сын. Не знаю, что там было на самом деле. По истечению времени, всё оказалось фарсом, о чём меня уведомила сама Меланья. Её подружки с таким же диагнозом родили здоровых детей. Меня это потрясло – убийство моего внука или внучки. Согласия Дениса, как поняла, никто и не спрашивал. До моего ли мнения? Я-то кто такая для них?