Паучиха. Книга I. Вера
Подходил к концу июль. Верочка загорела, вытянулась, завела дружбу с такими же приехавшими на каникулы девчонками. В компании подружек не было ни скучно, ни страшно. В то лето всех обуяла страсть к собирательству ракушек. Вера раскапывала песок в их поисках, когда её окликнули.
Она не сразу узнала отца в позвавшем её мужчине. За год он осунулся, над переносицей и в уголках рта залегли складки, делающие раньше весёлое лицо угрюмым. Он улыбнулся так же натянуто, как на фотографии в гостиной, и виновато отвёл взгляд. Верочка не решалась подойти и обнять этого чужого человека, стояла как вкопанная, пока брат Сашка не выскочил из волн с криком: «Папка-а!» и не побежал, окатывая загорающих водой и песком, взметавшимся из-под босых ног. Вслед ему неслись брань и угрозы, но Сашка их не слышал. Он уже висел на шее отца. Тогда Верочка ожила и прижалась к папе.
А после все вместе пошли купаться. Папа учил Веру плавать, поддерживая в воде крепкими руками. Верочка смеялась, молотила пятками по волнам, и в искрящихся солёных брызгах отец снова стал родным.
Вечером наконец подняли крышку с клавиш пианино, отец с бабушкой пели дуэтом «Утро туманное». Потом папа исполнял куплеты Вертинского под собственный аккомпанемент, а Вера с Сашей смеялись. Мама впервые за лето не занимала рук вязанием. Она не сводила счастливых глаз с отца. Когда же бабушка предложила ей спеть, мама отказалась:
– Елизавета Денисовна, у меня голос дрожит от волнения. Боюсь, расплачусь.
Верочке вспомнился музыкальный вечер прошлым летом, когда дядя Игорь в шутку сказал, что женится на ней.
– Папа, а Былин к нам приедет? – спросила она.
– Кто? – удивился отец.
– Твой командир, Былин, дядя Игорь.
Отец в недоумении посмотрел на Веру, на Сашу, на маму с бабушкой:
– Верочка, у меня никогда не было такого командира.
– Как же не было? Он приезжал… ой, прилетал к нам прошлым летом из Москвы. Такой с усами, как у Чапая, и в шляпе. И перо, перо было! – Она побежала к себе, достала из книжки пёрышко и вернулась с ним в гостиную. – Вот же! Неужели не помните? Мне его Былин подарил.
Все качали головами, только Сашка хлопнул себя по коленкам и хохотнул:
– Вот врушка! Она это перо в ботаническом саду подобрала и спрятала под платье, чтобы не заставили вернуть.
– Что ты придумываешь?! Завидно? – возмутилась Верочка. – Тогда потолок в столовой обрушился, и мы с дядей Игорем на пляж пошли. Или про потолок я тоже вру?
Про потолок все помнили, а вот про Былина нет. Только бабушка неуверенно проговорила:
– А ведь кто-то гостил. Мне почему-то кажется, что это был товарищ Алёши, ещё по кадетскому корпусу. – Она разгладила складки скатерти и тихо добавила: – Странно, пытаюсь ухватиться, а оно ускользает, как сон.
– Ох, мама, с тех пор столько всего произошло, что и не вспомнить, что прошлым летом было.
– Так это дядя Игорь и прилетал! – упорствовала Верочка.
– На истребителе? – встрепенулся Сашка, но тут же затряс головой. – Наверное, в кино такое видел.
Верочка досадовала на забывчивость родных и чуть не плакала. Мама обняла её и поцеловала в макушку:
– Какая ты фантазёрка. Это всё от волнения. Столько всего случилось за день. Иди отдыхай.
Верочка отчаялась что-либо доказать, горько вздохнула и ушла к себе. Ей уже и самой виделось, как она нашла перо среди розовых кустов. А как же Былин? Приснился он или придумался? Верочка и правда устала, поэтому не стала гадать, заложила пёрышко в книгу и забралась в постель.
Мама вышла к завтраку с покрасневшими веками. Была рассеянной, отвечала невпопад, а когда взяла у Фани стакан с водой, то чуть не половину расплескала, так дрожали руки. Не съев ни кусочка, она всё теребила бусы и мешала ложечкой кофе, но так и не притронулась к нему. Когда вставали из-за стола, порвалась нитка, и бусины градом посыпались на стол, на пол, зазвенели в чашках и тарелках. Мама вскрикнула и вдруг расплакалась.
«Неужели ей так бусы жалко? Это же пустяк, можно всё собрать заново», – удивилась Верочка и полезла под стол.
Отец неловко утешал маму:
– Лара, ну, что ты, в самом деле… Ну, перестань…
Она ответила, всхлипывая:
– Я сейчас успокоюсь, только уведи Сашу.
Отец с братом вышли. Фаня хотела было убрать со стола, но бабушка выпроводила её в кухню и села напротив мамы.
– Лариса, что случилось?
Мама не ответила, и бабушка продолжила допытываться:
– Я же вижу. Алёша весь потерянный вернулся, хоть и бодрился вчера. Сегодня ты… Скажи, у него появилась другая женщина?
– Ох, Елизавета Денисовна, лучше бы это была женщина! – простонала мама.
– Что ты говоришь такое? В чем тогда дело? Лара, это всё его служба?
– Да. Только заклинаю вас, не пытайте ни его, ни меня. Если вам дорога жизнь внуков, ни о чём никогда не спрашивайте!
Мама резко поднялась и выбежала из столовой. Бабушка вздохнула, пробормотала скороговоркой молитву, собрала посуду и вышла. Верочка смогла наконец выбраться из-под стола. Ей было уже не до бусин.
Отец уехал, не пробыв с семьёй и недели. В доме опять поселилась давящая тревожная тишина. Что такого страшного он открыл маме, так и осталось ещё одной семейной тайной. Верочка могла только предполагать, что мама боится врагов советской власти. Жаль, что нельзя рассказать ей про кокон, она бы быстро успокоилась, узнав, что папа под защитой изобретения советских учёных. Куда глупым врагам с ним тягаться! Правда, если не было папиного командира, может, и кокона никакого нет? Надо бы проверить.
Верочка достала пёрышко и встала в центр комнаты. Однако ни страха, ни злости, ничего такого, из чего можно создать защиту, она не чувствовала, потому горестно выдохнула и убрала перо в ящик стола.
Вернувшись в Ленинград, Верочка тут же забыла о летних волнениях. Школа, балет и подружки не оставляли времени на тревоги. Только заплаканные мамины глаза и горящая у бабушки лампадка порой напоминали о затаившейся угрозе.
В тридцать пятом отец получил новое задание и дома стал бывать чаще. Верочка не замечала его угрюмости в короткие побывки. У неё и своих забот хватало. К тому же Вера делала успехи в балете. Ей прочили большую сцену, но отец упёрся, что балет – занятие легкомысленное и ненужное. Стране нужны инженеры и учёные.
Наткнувшись однажды на павлинье перо в ящике письменного стола на даче, Верочка уже и не вспомнила, откуда оно взялось, как не вспомнила и того, кто его подарил.
Летом 1938-го в Ленинград приехал боевой друг отца. Они встретились, засиделись до утра. Много пили и много говорили. К вечеру гость уехал.
Вера с папой и бабушкой собирались в Ялту. Брат Саша окончил школу и готовился к поступлению в институт, поэтому они с мамой должны были приехать позже. Зато отец планировал пробыть на даче целых две недели! Перед отъездом Вера отправилась помочь бабушке навести порядок в комнате. Это занятие всегда затягивалось чуть не до полуночи. Из шкафов доставали альбомы с фотографиями, бальное платье, блокнот с поэтическими признаниями поклонников Елизаветы Денисовны. Верочка не могла оторваться от этих реликвий и после уборки оставалась ночевать на Васильевском.
Вернувшись наутро домой, Вера увидела казённые пломбы и печати на двери в квартиру. Она застыла с ключом в руках. Тихо проскрипела дверь напротив. Соседка прошептала в щель:
– Вера, твоих ночью забрали. Уходи!
– Как забрали? За что?!
– Ничего не знаю. Уходи!
Дверь закрылась. Вере ничего не оставалось, как вернуться к бабушке.
Елизавете Денисовне не удалось ничего разузнать о судьбе сына, невестки и внука. Сообщили лишь, что отцу вменяется статья «враг народа». О Вере, кажется, забыли. Никто её не разыскивал. Вечерами бабушка плакала, называла отца идиотом и революционным романтиком. Сокрушалась о том, какую державу уничтожили. От обиды и несправедливости она сделалась откровеннее обычного и, забыв об осторожности, рассказывала о балах, императорском дворе, подругах по гимназии, поездке с родителями в Швейцарию, а затем в Италию, где они попали на карнавал. О сильных и благородных людях, для которых честь была дороже жизни. Воспоминания пронизывала такая щемящая тоска, что Вера вдруг почувствовала принадлежность к тому ушедшему времени и ощутила горечь утраты.
Снова достали фотографии. Рассматривая снимок императрицы Марии Фёдоровны в окружении фрейлин, среди которых была и молодая Елизавета Денисовна, Вера с изумлением поняла, как они с бабушкой похожи. Те же серые глаза, нос, скулы и подбородок, те же завитки белокурых волос, то же хрупкое сложение и та же форма узких кистей рук с длинными тонкими пальцами.
– Ах, деточка, какой бы ты имела успех! – воскликнула бабушка, когда Вера примерила её старое бальное платье.
За Верой пришли через неделю. Сдали её соседи, живущие в комнатах квартиры, когда-то целиком принадлежавшей Шуваловым.
Начались допросы. Что говорил отец о коллективизации? Кто приходил к вам в дом? Вы с родителями обсуждали коллективизацию? Вера не понимала, каких ответов ждёт от неё следователь. У них в доме никогда не заводили разговоров о службе отца. Она честно сказала об этом. Но вместо того, чтобы поверить в её неведение и отпустить, следователь раздражался всё больше. Его вопросы стали жёстче: «Отец обвинял ЦК в голоде? Критиковал расстрелы за хищение зерновых? Рассказывал о людоедстве?». Вере казалось, что он над ней насмехается. Как возможно такое в Советском Союзе? Голод? Расстрелы? Людоедство? Она даже спросила, не розыгрыш ли это. Следователь побагровел и приказал закрыть её в холодной подвальной камере на три дня. Там Вера и отметила своё пятнадцатилетие.
Поняв, что дочь врага народа не хочет сотрудничать со следствием и давать показания против отца, её отправили на трудовое перевоспитание в степи Казахстана.
Глава 3. Колония
Полуторка остановилась. Вера ждала, когда же их выпустят наружу. После многочасовой тряски в раскалённом кузове нестерпимо хотелось вдохнуть свежего воздуха. Наконец дверь распахнулась и прозвучала команда выходить.
Глаза резало от яркого света. Горячий ветер гонял песок, который тут же прилип к мокрой от пота коже. В воздухе гудел рой мух. Вера осмотрелась, щурясь от солнца: бараки, обнесённые колючей проволокой, и рыжая степь до самого горизонта. Такой была колония-поселение для несовершеннолетних преступников.
Веру оформили, обрили под машинку, велели натереться щелочным обмылком и окатили затхлой водой из шланга. После выдали тюремную робу и отправили на работы. Надсмотрщица привела её в цех и подтолкнула к одному из столов:
– Вот твои товарки. Старшая всё тебе объяснит. Лямзина, принимай новенькую!
Товарки… Вере показалось, что здесь это слово значило не «товарищ», а «товар». «Мы все здесь товар, безликий расходный материал на изнанке лучшей на свете страны», – горько усмехнулась она.
Жара снаружи была ничем по сравнению с пеклом внутри цеха по переработке овечьей шерсти, которую в сезон везли нескончаемыми тюками. Тюк вываливали на огромный стол-ванну, заливали кипятком со щёлоком, а бригада из восьми девчонок выбирала из шерсти репьи и овечье дерьмо. В цеху постоянно клубился смрадный пар, который пропитывал одежду и кожу. Вера чувствовала его повсюду.
Товарки оказались грубыми и склочными девицами. За работой они непрестанно бранились, то и дело поминая непристойные названия гениталий. Таких грязных выражений Вера за всю свою жизнь не слышала даже от мужчин.
Вечером в комнате, которую занимала их бригада, одна из девушек потеряла что-то из своих вещей и приставала ко всем с расспросами. Соседки не оставались в долгу и сквернословили в ответ. Тут взгляд девицы упал на Веру:
– Ты взяла?
Она примиряюще улыбнулась:
– Когда бы я успела? Заходила сюда вместе с воспитателем. Только вещи оставила.
В ответ последовал удар кулаком под дых. Вера сложилась пополам и повалилась на пол.
– Больно умная? А если найду? – Девица принялась раскидывать Верины вещи. Не обнаружив пропажи, она сплюнула на пол и отошла. Остальные товарки хохотали. Унижение новенькой казалось им забавным.
К территории женской колонии примыкала мужская. Разделяла их условная граница из провисших рядов колючей проволоки. После рабочей смены парни забирались на крышу своего барака и встречали появление каждой девушки улюлюканьем и непристойными предложениями. Вера надеялась, что на подобных знаках внимания знакомство с соседями и ограничится, пересечь черту между бараками они не отважатся. Но на третий день по женской территории прошагал патруль из малолетних заключённых под предводительством Яшки Лютого. Пристально глядя Вере в глаза, он провёл языком по губам. Она не поняла этого жеста, но веяло от него чем-то жутким и омерзительным.
Позже товарки объяснили, что Яшку поставили на патрулирование не за хорошее поведение, а за умение держать в страхе и подчинении всю колонию. Поселение соседствовало с деревней овцеводов. Начальству было важно, чтоб малолетние воры, гоп-стопники, карманники, форточники и проститутки не донимали местных жителей. С этим Яшка отменно справлялся. В ответ надзиратели снабжали его папиросами и закрывали глаза на творимые им расправы. Впрочем, произвол внутри колонии никого не интересовал. Её границы даже не охранялись, всё равно бежать было некуда: на сотни километров вокруг расстилалась сухая степь.
В октябре открылась вечерняя школа. Преподавателей не хватало, да и классов было только семь. Вера всё равно ходила на уроки, чтобы хоть ненадолго избавиться от нападок товарок.
К ноябрю выяснилось, что их бригада не справляется с планом. Пришлось выходить на работу после занятий в школе. Однажды, закончив смену, Вера не смогла найти свои ботинки. Товарки быстро переоделись и убежали. Пропажа вскоре обнаружилась, но возвращаться в барак предстояло одной.
Патруль с Яшкой во главе поджидал между двух длинных сараев с шерстью. Вера ещё надеялась, что встреча случайна, и попыталась проскочить мимо, но Лютый заступил дорогу. Один из парней схватил сзади. Шершавая ладонь зажала рот. Веру потащили за сарай, сорвали одежду и издевательски смеялись над отчаянным сопротивлением. Затем придавили к холодной земле и развели ноги, выставляя напоказ потаённое. Яшка посветил фонариком:
– Бутончик, кажись, нетронутый.
Он спустил штаны. Пахнуло давно не мытой плотью. И навалился сверху, придавил, смял, каждым толчком утверждая, что кошмар отныне и есть реальность, возврата к прошлому не будет.
Яшка был первым. Потом насильники сменяли друг друга. Отпустили Веру уже ночью.
Она долго стояла в душевой под струёй ледяной воды, пытаясь ногтями содрать с кожи следы прикосновений. И выла по-звериному. Вдруг крепкая рука схватила сзади за шею и с силой придавила к мокрой стене. Ухо обдало горячим дыханием:
– Заткнись! Вздумаешь жаловаться на Яшку – тебя найдут в степи с перерезанным горлом. Разбираться в убийстве зэчки никто не будет, спишут на басмачей. Перестань бегать и сопротивляться, тогда Яшка потеряет к тебе интерес.
Хватка ослабла. Вера обернулась и узнала Ольгу, старшую четвёртой бригады, девушку высокую, крепкую, с гладко выбритой головой. Её уважали и побаивались.
– Тебя будут ломать до тех пор, пока не перестанешь считать, что ты лучше остальных. Но и в обиду себя не давай, бей первой. Тебе нужно выйти отсюда живой. – Ольга направилась к выходу. Вдруг обернулась. – Продержись до конца ноября. У меня двух девчонок переводят, заберу тебя к себе в бригаду. Народ у нас не такой гнилой.
Вера быстро оделась, прокралась в комнату и забралась в постель. Долго лежала без сна, стуча зубами от холода под вытертым одеялом.
«Выйти живой, – крутились в голове слова Ольги. – А как жить после этого? Зачем жить? Не бегать и не сопротивляться? Значит, это снова повторится? Я не вынесу!»
Как можно оставаться безучастной, терпя надругательства? Вера решила, что уж лучше окажется в степи с перерезанным горлом, чем снова переживёт насилие. Надо просто рассказать надзирателям про Яшку. А если он не сразу убьёт, а сперва будет издеваться?
За раздумьями Вера не заметила, как стала проваливаться в сон. Темнота барака превратилась в тень от кустов на заросшей тропинке. Вера стояла с павлиньим пером в руке и трогала им стены незримой защиты. «А от мальчишек кокон защитит?» – услышала она свой голос.
Кокон! Вера тут же проснулась. Откуда это? Перо, дача, тропа к морю… И страшный зверь. Больше ничего не получалось вспомнить. Только страх и кокон. Выпустить страх наружу…
Вера почувствовала, как обида и отчаяние собираются у солнечного сплетения, теснятся, готовые разорвать живот, и выливаются, обволакивая незримой оболочкой. Не было пёрышка, чтобы проверить её надёжность, но Вере вдруг стало спокойно и тепло. Значит, кокон работал. Что ж, иной защиты у неё всё равно не было, придётся попробовать эту.
Наутро товарки особенно громко смеялись и переругивались. Веру они словно не замечали. Никто не спросил, почему она вернулась так поздно. А вечером история повторилась: Веру снова оставили одну, а между сараев её поджидала Яшкина шайка.
Хотелось бежать и кричать. Вера пересилила себя и за мгновение, как её схватили, создала кокон из страха. Она почти не чувствовала их прикосновений, будто всё происходило не с ней. Наблюдала со спокойным безразличием и ждала, когда они закончат. И вдруг услышала музыку, тихий смех. Лица насильников растворились вместе с темнотой казахской ночи, и Вера оказалась в светлом зале посреди бала. Кружили пары, мелькали кружево и атлас, по полу шуршали туфельки. Чувствовался даже аромат духов.
«Это же… О чём рассказывала бабушка. Погибший мир вернулся, чтобы защитить меня!»
Следующим вечером Веру снова ждали, но в этот раз Яшка не притронулся к ней.
– Яш, ты что, не будешь? – спросил один из удовлетворивших похоть отморозков.
– Да ну её, лежит бревном. – Лютый сплюнул и пнул Веру в бедро. Она не отреагировала. Яшкин интерес к ней иссяк.
Насильники отстали, но остались товарки. И безысходность. Вера создавала кокон, чтобы укрыться от нападок, но вскоре стала прятаться в нём из-за безмятежности, которая охватывала под его защитой. Сами собой оживали бабушкины воспоминания, и вместо колонии Вера оказывалась в мире грёз.
Ольга сдержала слово: к декабрю Веру перевели в четвёртую бригаду. Старшая устроила здесь строгие порядки. Все внутренние конфликты решались на совете. Ходили по поселению только вместе. Если кому-то из девчонок нужно было на почту или к фельдшеру, то шли всей бригадой и ждали, сколько потребуется.
Утро начиналось с тренировки. Бить первой, да и вообще бить, Вера не умела и сомневалась, что в драках от неё будет хоть какая-то польза, но Ольга видела в бывшей балерине неплохой потенциал. И оказалась права: вскоре тело, привыкшее к воздушным пируэтам, освоило боевые выпады. Жить здесь было по-прежнему невыносимо, но теперь появился реальный шанс уцелеть.
За монотонной работой и ночью, перед сном, Вера уходила в кокон, где кружила в вальсе с остроумными юнкерами. Каждый вечер она разворачивала одно из бабушкиных воспоминаний и представляла себя то на карнавале в Венеции, то на верховой прогулке в сосновом бору. Погружение в ушедшую эпоху давало сил не сойти с ума.
В январе проходили медосмотр. Фельдшер спросил о последней менструации. Вера силилась вспомнить. Кажется, месячные были в октябре.
– Когда ж вы, шалавы, успеваете ноги раздвигать? Залезай на кресло!
Не сказать, чтобы Вера была совсем уж дремучей в вопросах половых отношений, но почему-то даже мысли не допускала, что при изнасиловании можно зачать.
Беременность и правда не подтвердилась. Фельдшер велел показаться через две недели. Но и через две, и через четыре матка не увеличилась, а месячные так и не пришли. От пережитого в организме Веры произошёл сбой. Сама природа противилась появлению детей в этом гиблом месте.
Летняя жара наступила уже в апреле. Колония готовилась к дню рождения Ильича. Вера и Ольга закрепили на крыше барака транспарант с надписью «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» и прилегли отдохнуть в тени кумача. Ольга закурила. Вера рассматривала её мускулистые руки и вдруг спросила:
– Оль, тебе никогда не хотелось отомстить? Ну… Не знаю… Например, спалить колонию к чёртовой матери или подкараулить Яшку и всадить ему нож в сердце.
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы справедливость восторжествовала!
– Верка, если ты обожжёшь руку, то будешь мстить огню?
– Нет, конечно. Это же глупо!
– Вот и Яшке мстить глупо. Он как явление природы. Сам не знает, для чего живёт, поэтому и распыляется по пустякам. То самоутверждается за счёт слабых, то подачку у начальства выслуживает. Всё это сиюминутные прихоти, а цели нет. Есть цели, ради которых всё переживёшь: и страх, и боль, и голод, и унижения. Вот ты знаешь, зачем живёшь, я знаю, а он нет. Поэтому отомстишь ты ему тем, что цели своей достигнешь, а он так и будет на ощупь по жизни плутать.
– Оль, а для чего я живу?
– Это ты у себя спроси.
– Я не знаю.
– О чём ты на работе думаешь? Ведь не от мыслей о Яшке у тебя лицо такое счастливое.
Вера не подозревала, что, спрятавшись в коконе, может лучиться радостью снаружи.
Ольга перевернулась на живот и снова закурила:
– Я могу убить Яшку. Он это заслужил. Стольких девчонок искалечил. Только нет у меня такого права. И так уже из-за моей глупости большое дело встало. Сейчас я бы школу оканчивала, к поступлению готовилась. А теперь ещё четыре года тянуть. Через год мне восемнадцать, переведут во взрослую. Выживу ли там?
– Оль, а что ты сделала? Расскажи.
Ольга помолчала, разглядывая трепещущую на ветру красную ткань. Наконец кивнула:
– Расскажу. Ты не из болтливых. Я из Москвы. Мой отец, профессор биохимии, несколько лет работал над созданием одного препарата. Чудесного препарата! Отец отрубал мышам лапы, наносил это вещество на срезы, соединял, через десять минут лапа полностью прирастала, и мышь снова бегала. У меня нет знаний, чтобы объяснить, как оно действует. Но это вещество может сделать людей почти бессмертными, отодвинуть старение. Три года назад папа выступил с докладом в наркомате. Он показал действие препарата. Сказал, что его производство – дело первостепенной важности, поскольку через пять лет СССР вступит в страшную войну. А открытие отца возвращало бы бойцов в строй в течение суток.
– Какую войну? Оль, получается, через два года начнётся война? С кем?
– Не знаю. Мне он об этом не говорил. В наркомате ему не поверили. Смеялись. Называли паникёром и сумасшедшим учёным. Даже издевались: «Ваши бессмертные люди смогут обходиться без еды? Нам бы тех, кто сейчас живёт, прокормить!» В общем, сказали, что у партии другие задачи, и велели убираться. Отец был в бешенстве, всю ночь где-то пил, утром пьяным явился в университет и выложил студентам, какие идиоты сидят в наркомате и что партии нет дела до людей. Потом он забрал меня из школы. Сказал, что скоро за ним придут. Он давно сделал копии своих работ, а перед выступлением спрятал их в тайнике, о котором знаем только я и он. И ещё, что мне нужно учиться, чтобы продолжить его дело. А когда получу достаточно знаний, найти студента Ваню Локтева, который помогал отцу в исследованиях.
Ольга раздавила погасший окурок о крышу. Щелчком пальцев отшвырнула в сторону.
– За папой пришли вечером. Я старалась держаться во время обыска. Но когда отца стали бить, я как с ума сошла. Кричала, что они ничего не понимают. Что папа хочет спасти человечество, а их партии плевать на людей. Такую же чушь несла на допросах. Мне казалось, что сейчас я им все объясню, и нас с отцом отпустят, ещё и извинятся. В общем, вместо факультета биохимии загремела на семь лет на нары.
Девушки долго молчали. Ольга снова закурила.
– Оль, а война правда будет?
Ольга ответила не сразу:
– Может, отец ошибался.
Вера постоянно вспоминала тот разговор на крыше. Для чего она живёт? Чтобы прятаться среди бабушкиных воспоминаний, которые умрут вместе с ней? Цель Ольги ясна и осязаемой. Это работа, результат которой перевернёт жизнь человечества и переживут саму Ольгу. И тут Веру осенило: надо сделать мир из кокона настоящим. Получилось же у отца сохранить в семье островок ушедшего прошлого! Надо только выбраться отсюда. Вернуться в балет или получить образование. Но у неё снова будут музыкальные вечера в Ялте, чаепития за столом под белой скатертью, бабушка со своими воспоминаниями и счастливая безмятежная жизнь.
В июле Яшке исполнялось восемнадцать. Чем ближе был этот день, тем более дёрганым становился патрульный и по любому незначительному поводу раздражался истеричными воплями. Вера поняла, что он боится. Слухи об ужасах взрослой колонии держали в страхе всю малолетку. Некоторые ребята видели возвращение сломленных зоной старших родственников. К произволу, творимому прожжёнными уголовниками, добавлялись издевательства и пытки надсмотрщиков. То было не местное ленивое начальство, которое считалось с тем, что вверенные им заключённые – дети.