Избранные произведения. Том 2

2

Огромный механический цех, весь пронизанный узенькими полосками солнечного света, льющегося из больших, обтянутых защитными сетками окон, был полон машинного гула и лязга металла. Терпко пахло эмульсией, керосином, нагретым машинным маслом. Со стороны литейного цеха огромные двери были раскрыты настежь, там выгружали с тележек для дальнейшей обработки на токарных, фрезерных и сверлильных станках только что отлитые крупногабаритные детали паросиловой установки для животноводческих ферм. Со стороны сборочного цеха, неся на крюке уже собранную паровую машину, медленно двигался, прижимаясь к самому потолку, мостовой кран. По мере его приближения из-за металлических перекрытий вылетали вспугнутые голуби, зимой и летом жившие в цехе.

Начальник цеха Назиров, высокий молодой инженер, широконосый, с пышными светлыми волосами и толстоватыми губами, засунув обе руки в карманы светло-коричневого кожаного пальто, задумчиво глядел на станки, хаотично заполнявшие цех. И до него, и при нём много раз переставляли эти станки применительно к технологии новой продукции, – а продукция завода менялась часто, – и, естественно, каждый раз оставались какие-то недоделки, на что-то не хватало времени или назревала крайняя необходимость на уже занятую площадь втиснуть несколько новых станков. Таким образом, чёткие линии станков всё время ломались и сильно мешали в работе. Назиров не мог примириться с этим, он мечтал о коренной реконструкции цеха, мечтал перевести весь цех на поток. Но поскольку на «Казмаше» производство серийное, то обычный поток вводить нельзя. Назиров предлагал частичный поток в виде технологических цепочек: группа станков вместе со станочниками выделяется для обработки определённых деталей, оборудование располагается так, что образует как бы прерывистый конвейер, а детали подаются по цепочке – от станка к станку.

Но многие инженеры завода не верили в реальную возможность потока в условиях серийного производства, считали увлечение Назирова этой идеей беспочвенной романтикой, иные даже обвиняли его в незнании законов производства. Это возмущало Назирова и рождало в нём упорное желание во что бы то ни стало доказать свою правоту. Уже работала первая цепочка – расточные станки. Выстроенные в ряд, они обрабатывали тракторную гильзу. Вдоль этих станков прохаживалось всего несколько наблюдающих.

Вот почему Назиров каждое утро начинал обход цеха именно с этого милого его сердцу уголка. Глядя на своё детище, он чувствовал новый прилив энергии, в его голове рождались новые, ещё более смелые мечты. Он уже видел весь цех работающим так же организованно и чётко, как технологическая цепочка для гильз.

В это время Назирова окликнули. Он обернулся и увидел, как через открытые двери вошёл с группой инженеров новый директор, солидный, лет под пятьдесят мужчина, в чёрном пальто и такой же шляпе. Его в упор глядевшие карие глаза, широкий раздвоенный подбородок, губы, застывшие в изломе презрительной улыбки, внушительная фигура возбудили в Назирове двойственное чувство невольного уважения и настороженности.

Рядом с директором шёл главный инженер завода Михаил Михайлович Михайлов. Лицо у него по линии профиля казалось как бы слепленным из двух половинок, как это бывает у целлулоидных кукол. Он, по обыкновению, опирался на палку с изогнутой ручкой. В добротной велюровой шляпе, в прекрасно сшитом, элегантном осеннем пальто, с чисто выбритым и чуть припудренным лицом, он выглядел моложе своих лет, хотя и приближался уже к шестому десятку.

Немного позади держались главный конструктор Поярков, толстый, приземистый, в пенсне, ведущий технолог Акчурин и с ними группка инженеров.

– А вот и Назиров, – представил Михаил Михайлович. – Он обстоятельнее ответит на ваши вопросы, Хасан Шакирович. Не один уже год поглощён разработкой этой проблемы.

Назиров, пожимая обоим руки, поинтересовался, о чём идет речь. Узнав, он слабо улыбнулся, но ответил очень сдержанно и коротко, что технологические цепочки, подобные этой, которую они здесь видят, открывают, по его мнению, большую перспективу на будущее.

Шагая вдоль станков, Муртазин спросил:

– Сколько деталей обрабатывается в вашем цехе?

– Триста семьдесят пять, – ответил следовавший за ним Назиров.

– И для скольких из них имеются технологические цепочки?

– Пока только для одной.

Муртазин посмотрел на него как бы с упрёком.

– Одна ласточка весны не делает, Назиров. Из одной крупинки проса каши не сваришь. Нужно побыстрее придумать что-то и для других деталей.

– Мы думаем, Хасан Шакирович.

– Думаем, а в конце месяца раздаём дефицитные детали по другим цехам и за счёт этого выполняем план. Так, что ли?

– Бывали и такие случаи, Хасан Шакирович.

– С сегодняшнего дня не должны быть!

Муртазин резко обернулся назад и молча показал рукой на лужу эмульсии, расползшуюся под станком. Назиров хорошо понял этот молчаливый выговор директора и покраснел.

Не успел молодой инженер оправиться от смущения, как из-за станков, засунув руки в карманы, посвистывая, вывернулся Ахбар Аухадиев. Муртазин подозвал его к себе. Тот с развязным видом подошёл к директору. Понесло винным перегаром.

– И сколько же тебе платят за такую работу? – спросил Муртазин.

– Если хорошо свищу, не обижают, – задорно ответил Аухадиев.

– Прекрасно, – суровым ровным голосом сказал Муртазин. – Когда научишься ещё лучше свистеть, зайдёшь ко мне. Может, премию заслужишь. Иди…

Назиров готов был сквозь бетонный пол провалиться. Когда Аухадиев отошёл на достаточное расстояние, Муртазин повернулся к начальнику цеха.

– Ваш?

– Да, Хасан Шакирович. Мой… Наладчик.

– И вы терпите в своём цеху таких пьяниц и бездельников?

– Лучший наладчик у нас, Хасан Шакирович.

– Не верю!..

Муртазин прошёл дальше и остановился у группы фрезерных станков, расположенных в самом нелепом порядке.

– Кто же это умудрился их так расставить? – удивился Муртазин. – Ведь они как гири на ваших ногах.

– Знаем, – ответил Назиров. Он уже немного пришёл в себя. – Но если уж делать перестановку, то не только этих трёх-четырёх станков. Это нам ничего не даст. Весь цех надо реконструировать. У нас есть готовое предложение на этот счёт. Разрешите зайти к вам специально.

Несколько мгновений Муртазин не сводил с Назирова своего прямого, твёрдого взгляда, словно взвешивал: есть ли что стоящее за душой у этого молодого, но, кажется, довольно смело мыслящего инженера?

– Хорошо, – сказал он наконец. – Сегодня я собираю всех руководителей завода. Там и доложите.

Муртазин уже шагал дальше, часто останавливаясь, расспрашивая, делая замечания. Обратил внимание на стенную газету, висевшую возле конторки. Быстро пробежал её глазами. Потом спросил Назирова:

– А вы читаете свою газету?

Назиров покраснел.

– Сознайтесь, не читаете? – И Муртазин, словно в доказательство, вынул из кармана карандаш и аккуратно исправил две-три орфографические ошибки.

Когда директор и главный инженер вышли из цеха, Назиров помчался к поточной линии пробирать токарей.

– Каждый день долблю, что нужно соблюдать идеальную чистоту. А вы… – ноздри у Назирова раздулись, – вы здесь поганое болото развели! Сказали механику!.. А сами что? Или рук нет? Исправить шланг – это же минутное дело!

Назиров расстроился. Очутиться перед новым директором в положении мальчишки!.. Но, вспомнив, что сборочному цеху требуются картеры, торопливым шагом направился к токарю-расточнику Саше Уварову. Саша Уваров со своим сменщиком с трудом поспевали за две смены сдавать по одному картеру. А сборочный цех подгонял – без картеров там нечего было делать. Назиров постоял некоторое время молча, наблюдая за работой Уварова, потом спросил:

– Ну как, Саша, справишься к концу смены?

Уваров, приземистый толстяк, поразительно смахивавший на медвежонка, почесав затылок, неторопливо ответил:

– Думаю справиться, только вот сборщики спокойно работать не дают. Терпеть не могу, товарищ начальник, когда во время работы тянут за полу.

Назиров повернулся и очутился лицом к лицу с начальником сборочного цеха. На голове у того торчала помятая шляпа, с которой он не расставался зимой и летом. Длинная худая шея, покатые плечи. На вытянутый острый нос были насажены какого-то диковинного фасона очки с очень большими и очень толстыми стёклами. «Японские!» – утверждал их владелец.

Назиров уважал этого человека, который был намного старше его, за практический опыт, но недолюбливал за то, что он вечно петлял как заяц по механическому цеху. Из-за этого между ними довольно часто бывали стычки. Не обошлось без неё и сегодня. При виде начальника сборочного цеха Назиров, который и без того был не в духе после обхода нового директора, вспыхнул и сгоряча наговорил много лишнего, вплоть до того, что запретил впредь ногой ступать в механический цех.

Повертев длинной шеей, начальник сборочного добродушно усмехнулся, блеснув стёклами очков, и, приложив руку к груди, сказал, ничуть не обидевшись:

– Очень бы рад… Будешь давать моим ребятам достаточное количество деталей, я для себя отдельную дверь прорублю, чтобы вовсе не заходить в твой цех. Вон там, – ткнул он пальцем в дальний конец длинного, грохочущего цеха.

– Очень прошу! – И Назиров, резко повернувшись, пошёл к конторке.

– Погоди, не убегай… Мне не только картеры нужны, а и коленчатый вал! Слышишь?.. Коленчатый вал давай! – летело ему вдогонку.

Назиров прошёл половину пути, когда его остановил сменный мастер. Он пожаловался, что Ахбар Аухадиев явился в нетрезвом виде и отказывается приступать к работе.

– С одним человеком не можете справиться, – отрезал окончательно выведенный из себя Назиров. – Какая бы ерунда ни случилась, тут же к начальнику бежите… Думаете, у него других дел нет.

– Говорите, что хотите, Азат Хайбуллович, – сказал мастер, – а всё же непонятно мне, почему вы не принимаете никаких мер, чтобы поставить на место этого пьяницу.

Тем временем Назирова начали обступать бригадиры. Каждый со своей нуждой, со своими жалобами. Особенно много было жалоб на отсутствие необходимых материалов.

– Кукушкин стоит без дела… – пожаловался бригадир группы фрезеровщиков. – Что это за порядок, товарищ начальник? Как начало месяца – весь график к дьяволу летит… А последние дни словно черти на раскалённой сковородке пляшем.

Назиров, взяв себя в руки, спокойно пообещал сейчас же всё выяснить.

– Уж выясните, пожалуйста, Азат Хайбуллович. Да не забудьте, загляните в плановый отдел. Чёрт знает чего вечно напланируют. Никакого порядка, никакой согласованности в работе! Каждый цех на свой страх выкручивается.

– Зуб у меня на кузнецов, – говорил остановившемуся возле него Назирову парторг цеха Алёша Сидорин, бывший матрос. – Смотри, сколько металла уходит в стружку. Неужели нельзя делать поковки с меньшим допуском? Будто по сердцу строгаю. А потом хнычем, что металла не хватает.

Хотя Назиров притворился, что не слышал выкрика начальника сборочного цеха: «Мне не только картеры нужны, а и коленчатый вал», слова эти ни на минуту не выходили у него из головы. Казалось, разносимые мощными рупорами, они гремят теперь во всех уголках цеха. И Назиров отправился к обрабатывавшему валы Сулейману Уразметову, станок которого стоял у окна во втором пролёте.

И раньше донимали механический цех эти коленчатые валы, а когда встала задача массового производства установок, валы сделались настоящей бедой цеха. Только для обработки на токарном станке этой самой сложной, самой точной детали нужно было проделать тридцать две различные операции.

Назиров знал, что токари-скоростники делают попытки обрабатывать коленчатые валы скоростным методом, но сам мало чем помогал им, – всё как-то руки не доходили.

– Ну как, Сулейман-абзы? – спросил Назиров, кивнув головой на закреплённый в станке коленчатый вал.

– Вибрация проклятая всё дело стопорит, – ответил Уразметов. – Сколько есть на заводе виброгасителей – все перепробовал… Не получается, да и только. Чуть увеличишь скорость и подачу, деталь, да и резец, и станок, чего там – даже пол настоящий разбой учиняют против скорости. Вот так… – И Сулейман замахал сжатыми кулаками, показывая, какой они учиняют разбой. И вдруг улыбнулся лукаво, подмигнул и добавил: – И всё же голова дана человеку Аллахом, чтобы он думал. Раз существует на свете вибрация, значит, должна существовать и причина тому. А найдём причину, товарищ начальник, – сумеем приручить и вибрацию. – Заметив, что Назиров не совсем удовлетворён такой постановкой вопроса, он, понизив голос, словно сообщая нечто очень секретное, добавил: – Сейчас за это дело крепко взялся мой сын Иштуган… Профессор Артём Михайлович Зеланский тоже обещал помочь…

– Всё это очень приятно, Сулейман-абзы, – прервал его Назиров. – Но ведь коленчатые валы нужны нам немедленно, сегодня же!

– Немедленно, га! Сулейману подумали хоть раз помочь? Только и знаете свои цепочки. – И, увидев, что начальник мрачнеет, добавил: – Ладно, товарищ начальник, дадим и сегодня то, что сможем. Но только уговор: чтобы никаких задержек. Ни-ни… Я последний вал обрабатываю. – И, уже перейдя на шёпот, спросил: – Ты что ж, товарищ начальник, нового директора по нашему пролёту не провёл, га? Надо бы тебе представить Сулеймана собственному зятю. Забыл, га?

– Будет вам, Сулейман-абзы. Не до шуток, – ответил Назиров.

– А я и не шучу. Ты, поговаривают, тоже в зятья ко мне набиваешься. И тоже, поди, как женишься, за три километра будешь обходить тестя, га?

Назиров покраснел, растерялся. Он давно тянулся сердцем к Гульчире, но никогда не думал, что даже отцу её уже всё известно. Вот характерец!.. Режет прямо в лоб. Не разбирается – тактично, нетактично, смущаешься ты, нет ли. Надо как-то ответить этому хитрющему старику, а у Назирова язык прилип к гортани. И чем дольше длилось молчание, тем сильнее охватывало его смущение.

Заметив это, Сулейман добродушно усмехнулся:

– Коли ты с ней будешь таким мямлей, как со мной, не видать тебе, парень, моей дочки…

Но чего больше всего боялся Назиров, так это того, как бы не рассказал сумасшедший старик об этом казусе дома. Гульчира девушка с характером. Можно тут же получить от ворот поворот.

Выручил Назирова, сам того не подозревая, один из рабочих. Подозвав начальника цеха к своему станку, он долго и подробно принялся объяснять ему что-то насчёт данной ему детали.

В кабинете Назиров нетерпеливым жестом повесил на вешалку кожаное пальто и подошёл к телефону.

Когда туда вошла с бумагами в руках Надежда Николаевна, он покрикивал в телефонную трубку последние слова. Затем бросил трубку и закурил.

На Надежде Николаевне, как всегда, был длинный чёрный рабочий халат с белоснежным воротником. Голова не покрыта. Рано начавшие седеть волосы скручены на затылке узлом.

– Вы чем-то расстроены сегодня, Азат Хайбуллович? – тихо, с тревогой спросила Надежда Николаевна.

Назиров, сделав вид, что не слышал вопроса, попросил список дефицитных деталей. Надежда Николаевна достала из шкафчика сколотые скрепкой листки и положила перед ним. Назиров перелистал их, быстро пробегая глазами по цифрам. Несмотря на то что была ещё только первая половина месяца, цифра, показывающая количество дефицитных деталей, упорно росла день ото дня.

Видя, что с каждым новым перевёрнутым листком лицо начальника мрачнеет всё больше, Надежда Николаевна не сдержалась:

– Если и дальше пойдём такими темпами, опять придётся в конце месяца раздавать детали по другим цехам.

Назиров подскочил даже.

– Этого ещё не хватало!

В ушах прозвучали недавние слова директора. Тонкими пальцами начальник цеха забарабанил по настольному стеклу.

«Какие нервные пальцы, – подумала Надежда Николаевна. – А ведь он не был таким». Ей стало жаль Назирова.

– Надежда Николаевна, – сказал Назиров, отодвинув подписанные бумаги, – нужно поторапливаться с нашим проектом. Муртазин им, возможно, заинтересуется… В общих чертах я сегодня же попытаюсь доложить ему. Скажите Авану Даутовичу…

Произнося это имя, Назиров вдруг смолк, вспомнив жену Акчурина красавицу Идмас. Мгновенно залившись краской при этом воспоминании, он очень обрадовался, когда зазвонил телефон.

Сделав вид, что ничего не заметила, Надежда Николаевна сняла трубку, послушала и сказала, что директор вызывает начальников цехов на совещание.

– Очень хорошее начало! – обронил Назиров, не столько чтобы поддеть нового директора, сколько скрыть своё смущение и половчее вывернуться из неудобного положения, в которое сам же себя поставил. Надевая кожаное пальто, он вспомнил и добавил: – Да, вот что, Надежда Николаевна, займитесь-ка вы как следует Ахбаром Аухадиевым… Придётся его уволить. Заготовьте приказ. – И вышел.

Надежда Николаевна задумалась. В самом деле, что делать с этим Аухадиевым?! Увольнением с завода его не испугаешь. Он прекрасный наладчик. Его завтра же возьмут на другой завод. Оттуда выгонят – поступит на третий, на четвёртый. Уволить проще всего. Но разве это метод исправления, таким путём легко можно прийти к обратному результату – совсем погубить человека.

Надежда Николаевна давно знает Ахбара Аухадиева. Они соседи. Кроме старушки матери, у него никого. Ни жены, ни детей. Когда-то был женат, но жена оставила его. Мать его – странная женщина. Если и зайдёт когда к Надежде Николаевне, ни о чём не спросит и сама не поделится ничем, замрёт молча у дверного косяка. Никак не уговоришь её даже присесть на минутку. А если начнёшь упрашивать понастойчивее, уставится в пол и часто-часто заморгает, беззвучно перебирая запавшими губами: не то благодарит, не то сетует. И тотчас так же молча уйдёт.

В молодости её жестоко бил муж, на старости лет стал бить сын.

Надежда Николаевна догадывалась, каким тяжёлым камнем лежит на сердце у старой матери обида, и порой, жалея её, говорила:

– Маглифа-апа, зачем позволяешь сыну оскорблять свои седины? Напиши жалобу, и его притянут к ответу.

Но бедная мать в ужасе махала руками:

– И-и, что ты, что ты, доченька, мыслимое ли это дело писать жалобу на собственного сына? Коли бьёт, значит, знает за что, провинилась, значит… Я уже одной ногой в могиле, а сыночку надо ещё жить да жить… – говорила она и неслышными лёгкими шажками торопливо исчезала.

Надежда Николаевна не раз отчитывала Аухадиева и с глазу на глаз и через завком предупреждала. Но пользы от этого не было никакой. Более того, её усилия привели к обратному результату: в лице Аухадиева она нажила себе недруга. И тем не менее это из-за неё Назиров тянул с его увольнением.

Позвонив механику, Надежда Николаевна попросила прислать к ней Аухадиева. Вскоре он явился. Обшлага спецовки, отвороты брюк висели лохмами, словно их владельца терзала свора собак. Остановившись в дверях, Аухадиев локтями поддёрнул спадающие штаны и, глядя вниз, спросил:

– Вызывали?

– Да, Ахбар Валиевич, вызывала, – не отводя строгих глаз, подтвердила Надежда Николаевна. – Почему в нетрезвом виде пришёл на работу?

– И всего-то опохмелился немножко… Прошло уже.

– Почему пререкался с мастером?

– А пусть не привязывается…

Нахмурив брови, Надежда Николаевна окинула Аухадиева с ног до головы суровым, непреклонным взглядом и сухо, холодно сказала:

– Мы немало возились с тобой, Ахбар Валиевич. Ты уже не раз давал слово не пить больше. Не хозяин ты, видимо, своему слову. Нельзя тебе доверять… Саботажник ты, вот кто!..

– Но, но! – прервал её угрожающим тоном Аухадиев и даже шагнул вперёд. – Думай, о чём говоришь, мастер. Какой я враг? Какой саботажник?.. Фронтовик, две раны имею, пять медалей! Двадцать лет на заводе работаю.

– И всё же враг нашему обществу, Аухадиев. Говорю тебе это прямо в глаза, может, образумишься.

Аухадиев, тяжело дыша, упорно смотрел вниз. Опухшее, в синяках лицо его покраснело, покрылось испариной. Ему хотелось крикнуть «инженерше» что-нибудь оскорбительное, вроде того, что «помнила бы лучше о себе, чья жена», но он, сжав зубы, промолчал.

– Вот здесь, – положила Надежда Николаевна руку на папку, – заготовлен приказ о твоём увольнении. Я попросила Назирова, чтобы он не подписывал, пока я не поговорю с тобой. Иди и подумай. Если для тебя на этом заводе нет ничего дорогого, приказ недолго подписать. Подумай о своей матери, Ахбар Валиевич. У неё иногда даже на хлеб денег нет. Такую специальность в руках имеешь и не можешь мать прокормить. А ещё мужчина!..

Хлопнув с силой дверью, Аухадиев вышел из кабинета.

3

Строгая, выдержанная в тёмных тонах обстановка просторного директорского кабинета, казалось, ещё сильнее подчёркивала мрачность Муртазина. По стенам – панели из чёрного дуба. Директорское кресло с высокой спинкой и массивный стол с ножками, похожими на пузатые самовары, тоже были из чёрного резного дуба. Книжные шкафы, сейф, кресла, шторы на окнах – всё было чёрно-коричневых тонов. Телефонные аппараты и коммутатор поблёскивали чёрным лаком. Только узкий, длинный стол, приставленный к директорскому столу, был покрыт зелёным сукном да в углу стоял фикус с плоскими зелёными листьями.

Итак, он в Казани, сидит в директорском кресле. Муртазин задумался. В памяти его всплывали давно забытые, потускневшие воспоминания. Всплывая, они тут же и исчезали. Вернее, он сам решительно отгонял эти ставшие такими далёкими – ненужные, думалось ему, – воспоминания, бесцветные тени, бесплотные призраки давно минувшей жизни. Но временами сила воли изменяла ему и не изведанные доселе чувства вырывались из самых глубин сердца. На память невольно приходили стихи Тукая:

Как ты стара, как ты мудра, как молода, Казань!Мой светоч, город мой, мой рай, мой светлый сад мечты.Я вижу тонкий стан, блеск глаз, небесные черты…

На протяжении двадцати пяти лет ни разу не перечитывал он эти строки, и всё же поразительно! – не забылось то, что запало в душу с детства.

Вспомнилось, как его, простого деревенского парня, привёл на этот самый завод Матвей Яковлевич Погорельцев, как стоял он, Хасан, на пороге цеха, пугливо озираясь, оглушённый, поражённый. С тех пор прошли долгие двадцать пять лет. Рабфак. Вуз. Работа на уральских заводах-гигантах первых пятилеток – просто инженером, главным инженером и, наконец, директором. Работа в главке. Ему были доверены миллионные государственные средства, под его началом трудились десятки тысяч рабочих, создававших первоклассные станки и машины, строивших целые города. Слава о нём гремела по всей стране.

Всё это уж позади. А сегодня начинается новый круг его жизненного пути. Правда, годы уже не те, но Муртазину хотелось до боли в сердце блеснуть по-прежнему, по-молодому. Он чувствовал в себе такой поток скрытой силы, что, казалось, дай он свободный выход этой силе, она горы перевернёт. А вот, говорят, что даже льву выше своей головы не прыгнуть. «Ну что ж, на то он лев, а не человек. А человеку положено быть выше себя».

И вдруг, без всякой связи с предыдущим, он вспомнил седого старика, с которым разговаривал на улице из машины. И глаза его расширились. «Да ведь то был Матвей Яковлевич Погорельцев», – осенило его. Тот самый Погорельцев, который беспомощным пареньком привёл его на завод и первый обучил «машинному делу». Как же он не узнал старика?!

Муртазин тогда о чём-то задумался. Кажется, он размышлял над тем, что сказали ему в ЦК. Он и сам не знал, когда и как появилась у него эта нехорошая привычка – разговаривая с людьми, думать совсем о другом.

«Обидел старика. Ясно, обидел! – думал он с болью. – Небось, давно уже на пенсии, не работает. Может, нарочно и на улицу-то вышел, чтобы встретиться со мной… Со своим Хасаном. А я… Хорош, нечего сказать… Надо обязательно зайти к ним… Обязательно…»

Правда, он не выбрал ещё времени зайти даже к Уразметовым. Но это гораздо меньше волновало его. Он с самого начала решил держаться с ними на некоторой дистанции, чтобы никто не мог обвинить его в семейственности. Он знал свой тяжёлый характер, знал, что вокруг него будет много недовольных и обиженных, и заранее хотел обезопасить себя с этой стороны.

Зазвонил телефон. Муртазин взял трубку и сразу узнал голос директора Зеленодольского завода Чагана, с которым не раз прежде встречался в главке.

Чаган расспрашивал, как он доехал, как устроился, как «крутится-вертится» на новом месте «работка». Муртазин отвечал односложно, нехотя. Он ещё помнил случайно подслушанный им в коридоре главка разговор этого самого Чагана с другим директором. Толстяк с ехидным смешком довольно громко нашёптывал тому на ухо: «Шиш возьмёшь у этого своенравного, злого татарина. В Рождество лопаты снега не выпросишь». И принялся учить новичка, как обходить «строгое начальство». С тех пор Муртазину непереносим стал один вид этого жизнерадостного толстяка Чагана. Он частенько-таки прижимал его. Но Чаган был настолько толстокожим и так крепко сидела в нём способность не унывать ни при каких обстоятельствах, что временами просто бесил Муртазина. Разговаривать с ним, как со всеми другими, было невозможно, на муртазинские доводы он обычно отвечал лукавым смешком и добивался своего, всякий раз шутливо коря Муртазина: «Нехорошо, Хасан Шакирович, своих земляков обижаешь, нехорошо». И ещё была у него какая-то нелепая, по мнению Муртазина, поговорка: «Крутится-вертится шар голубой».