Золотая монетка

«Здравствуй моя доченька… моя маленькая… моя малышка… моя долгожданная красавица. Как же сильно я желала твоего рождения… Если бы ты знала, как я мечтала, что с твоим появлением на свет, весь мир озарится невиданным восхитительным светом, который заставит нас всех поверить в чудо, поверить, что все-таки мечты сбываются. И знаешь, действительно, мир стал намного прекраснее, намного красивее, намного чудеснее… для меня… Все, что я могу сейчас просить у Всевышнего, так это бесконечного счастья для тебя. Остальное, пока я жива, я подарю тебе сама…»

1

2000 год, осень

– Карина, пожалуйста, не бегай так быстро, ты можешь упасть. Я не хочу, чтобы на этих красивых коленках появились безобразные шрамы. Нам нужно тебя удачно выдать замуж. А если у тебя все ножки будут в шрамах, кто же станет смотреть на тебя? – Алина говорила с таким серьезным видом, что невольно я и сама поверила в ее слова, но, спустя мгновение, опомнилась и начала смеяться. Ее слова звучали так искренне и так нелепо, что вскоре мой смех перерос в настоящий хохот, и мне стоило очень больших усилий остановиться. Но, взглянув на недоуменное лицо Алины, я снова чуть не захлебнулась от очередного взрыва смеха. Слезы невольно катились из моих глаз, я представляла, как «будущий жених» просит Карину показать коленки, и как при этом Алина отговаривает его не делать этого.

– Она еще такая маленькая, Алина, ей всего шесть лет, и, думаю, ее будущему мужу будет совсем наплевать, есть ли у нее какие-то там детские шрамы или нет. Посмотри на свою дочь. Ее нельзя не любить, она – само совершенство! – Алина уже не скрывала своего недовольства, и мне пришлось засунуть поглубже все свое воображение и извиниться.

Глаза матери потеплели от моих слов, и она уже по-другому воспринимала мои глупые улыбки, предательски появляющиеся на моем лице. Она смотрела на свою дочь, и в ее взгляде была вся сила материнской любви, которая, словно тигрица, готова была разорвать любому глотку, кто только бы подумал обидеть ее детеныша, и в тот же миг это была сила с ее неописуемой нежностью и лаской, способная дать всю любовь, на которую только способно человечество во всей свой тысячелетней истории.

Я наблюдала за этим взглядом, и с каждой минутой во мне росла безмерная зависть к этой любви. Зависть, которая, я думала, безобидна и быстротечна. Как же я ошибалась…

– Нам пора идти, скоро полдень, Карине нужно пообедать и отдыхать, – я старалась говорить, как можно более ровным и безразличным голосом, и, видимо мне удалось.

Алина ничего не почувствовала, или не смогла различить перемену в моем настроении, поскольку была полностью поглощена своей любовью к дочери.

– Как жаль, что у меня совсем нет возможности уделять ей столько времени, сколько она заслуживает, сколько бы мне на самом деле хотелось бы. Как же мне повезло с тобой, Динара. Спасибо, что ты у нас есть, что ты любишь мою малышку и даришь ей минуты, которые не могу подарить я, – столько грусти было в ее словах, мне стало жаль ее. И я постыдилась своей недавней зависти.

Алина продолжала:

– Я очень часто думаю о том дне, когда мы встретились впервые. Казалось бы, уже все, прошлое нужно отпустить и не возвращаться к нему никогда. Но нет. В том дне было столько боли, столько драмы в моей душе, но я помню его из-за тебя… если бы не ты… моя дочь… встреча с тобой, наше знакомство перекрывает все плохое, все ненавистное того дня… спасибо тебе, дорогая моя!

Я обняла ее, и сказала, что они стали для меня почти родными, что я так сильно привыкла к ним, к их семье, что, наверное, уже никогда не смогу жить иначе, без них, без Карины… И по щеке покатилась слеза, горькая, жгучая, но это была слеза не преданности и признания в любви, это была слеза глубокой вины, слеза греха, отчаяния, слеза съедаемой совести, которую, я скрыла, быстро утерев, и мы вновь стали обычной семьей – дочка, мама и няня.

Алина, как правило, не выставляла свои слезы напоказ, но временами в минуты самой большой слабости, она давала им волю. Карина всегда была ее самой большой слабостью, вот она и не скрывала слез. Вся ее красивая, бурлящая и несчастная жизнь текла перед моими глазами. Она была старше меня всего на один год, и это обстоятельство позволяло ей полагать, что я как никто другой смогу понять ее чувства, все ее переживания. Не было ничего, о чем бы я не знала. Алина была по своему эгоистичной, поглощенной только своими проблемами, женщиной, то есть она была той, кем собственно богатые, не обремененные материальными проблемами люди, могли себе легко позволить быть. Она делилась этими своими проблемами, и при этом искренне верила, что других, более важных проблем, чем ее собственные, на свете не бывает. И все, что мне оставалось, построить на лице сопереживающую мину, и делать вид, что на самом деле она – центр всей вселенной. Но, справедливости ради, стоит признать, что доброты в Алине было больше, чем эгоизма. Вот такое сочетание несочетаемого. Единственная дочь, любимица своего отца, да, она нуждалась в постоянном внимании, неважно мужчин, или подруг, или родственников. Ей было необходимо внимание всего общества в целом. Но в то же время, в воспитание Алины родители смогли вложить не только вежливость, тактичность, умеренную щедрость, а также умение тоже быть внимательной. Одним словом, Алина, моя хозяйка, была хорошим человеком, к которой я испытывала смешанные чувства. И мне от этого было совсем не легче.

– Карина, детка, пойдем. Нам пора возвращаться, – Алина взяла дочь за руку, и они пошли по дорожке, ведущей из сквера в сторону стоянки автомобилей.

Сквер, в котором мы гуляли, был любимым местом игр для Карины. Хотя в нашем городе довольно много различных мест, куда можно было бы поехать, или даже просто прогуляться пешком, и неплохо провести время. Каринка же всем известным ей местам предпочитала этот небольшой скверик. Карина предпочитала…

Я плелась следом за ними, наблюдая за их спинами, и даже не заметила, как погрузилась в свои мысли… На самом деле здесь было все, что только может пожелать маленькая девочка. В самом центре удобно устроился разноцветный детский городок, в котором были и лилово-желтые качели, и зеленая с оранжевыми перилами горочка для малышей, а рядом ярко-красная горка для детей по старше, и много всяких замысловатых турников-лабиринтов, раскрашенных во все цвета радуги. Чуть подальше размещалась небольшая круглая площадка со специальным резиновым покрытием и лавочками вдоль ее краев. На ней ребятня отбивала в основном баскетбольные мячи, а по вечерам она превращалась в площадку для танцев.

С другой стороны детского городка в метрах двадцати от него была другая площадка, побольше первой, но менее облагороженная. Центр этой площадки украшала небольшая клумба, собранная из пяти старых автомобильных покрышек, также раскрашенных в разные яркие цвета. Цветы в ней были красивые и рассажены в таком порядке, что если смотреть на клумбу сверху, то из растущих цветов можно увидеть рисунок одного большого цветка. Вокруг клумбы малыши, как правило, разноцветным мелом оставляли свои недолговечные автографы и рисунки, сменяющие друг друга день изо дня. Вдоль краев площадки также были размещены лавочки для отдыхающих. Вид этих лавочек довольно заметно разнился от тех, что были на первой площадке, да и вообще от всего остального, что заполняло сквер вокруг. Они отличались именно резными с замысловатым узором ножками, покрытыми серебряной краской, благодаря которым им придавался благородный, в какой-то степени даже дворянский вид. Видимо, они были еще с тех самых времен, когда создавался этот сквер, просто время от времени они проходили своего рода реставрацию после очередных нашествий местных хулиганов.

На одной из таких лавочек изо дня в день в противоположность рисункам на асфальте, и как мне кажется, уже целую вечность сидела пожилая женщина. Маленькая, сухонькая старушка лет шестидесяти всегда садилась на одно и то же место, даже на один и тот же край лавочки, и кормила голубей. Никто не знал откуда она, в какое время приходила и когда покидала сквер. Каждый раз, когда я с Кариной приходила сюда, она неизменно уже сидела на своем месте и разговаривала со своими птицами, время от времени подкидывая им крошки хлеба.

Мне нравилось за ней наблюдать, наблюдая за ней и ее птицами, мне почему-то было легко приводить свои мысли в порядок. Но мое наблюдение было не единственным, пожилая женщина также наблюдала за всем, что происходило вокруг, в том числе и за мной. Меня не покидало ощущение, что эта старушка мне знакома, но каждый раз, перебирая в памяти лица людей, встречавшихся на моем пути, никто не воскрешал, даже из самых дальних уголков воспоминаний, и я приходила к выводам, что ее лицо мне определенно незнакомо. Очень часто я ловила ее взгляд, иногда безразличный, иногда задумчивый и, как мне кажется, беспокойный, но в основном ее взгляд сопровождался еле заметной улыбкой. Я бы обязательно его запомнила, если бы повстречала ранее. Нет, мы не встречались с ней раньше, и в этом я убеждала себя при каждой встрече. И каждый раз, встреча наших глаз придавала какой-то особенный смысл моему существованию. Я так и не смогла распознать и до конца расшифровать в себе это странное ощущение, возможно даже я придавала ему преувеличенное слишком философское значение, но что-то внутри заставляло меня думать именно так и никак иначе.

В этот день она также сидела все на том же своем месте, и я много раз ловила ее взгляд, но не обращала на нее никакого внимания. Даже, проходя мимо нее, следуя за Алиной и ребенком, я была настолько поглощена своими мыслями, что не сразу поняла, что ее слова обращались ко мне.

– Ложь бывает разной… Порой люди лгут, чтобы спасти себя, порой лгут, чтобы не причинять кому-то боль, а иногда люди лгут, чтобы погубить что-то, а возможно, и кого-то… – женщина говорила и смотрела мне прямо в глаза. Я остановилась. – Ложь бывает святой, кому-то во благо. Бывает ложь глупой, нелепой… Но также ложь бывает злой, коварной, чудовищной. Всякая бывает ложь… Какая же ложь ужаснее всех? Кто знает… Но весьма страшна бывает та, которая обращена против себя. Когда лжешь себе и со временем искренне веришь в эту ложь, веришь, что солгал во благо, а не во вред. Вот тогда перестаешь жить по-настоящему, жизнь превращается в существование или может быть в ад на земле… Хорошего от такого мало, или вообще нет ничего хорошего…

– Простите, Вы со мной говорите? Я Вас не понимаю…, о чем Вы говорите? – я была в недоумении, что совсем незнакомый человек говорит мне слова, смысл которых был полон тайн и в то же время не логичен по отношению ко мне, но это были те слова, которые на уровне моего подсознания я всегда боялась услышать и тем более не намеревалась беседовать на подобные темы абсолютно ни с кем. Я не была готова кого-либо впускать внутрь себя. А тут эта женщина, сразу же залезла мне в душу и даже нашла там ее самые темные уголки.

– У меня нет никаких намерений бередить Вашу душу, – она к тому же умеет читать мысли, подумала я. – Я не стремлюсь, причинять вред кому-либо, наоборот… – она задумалась, закрыла глаза, а потом резко снова посмотрела прямо мне в глаза. И я почувствовала, как взгляд ее пронзил меня и застрял внутри. – Важно то, чтобы внутри было равновесие…

Старушка говорила очень медленно и размеренно. Голос ее был мягок и вежлив. Воображение тут же дало картинку, в которой она сидит в уютной гостиной с пылающим камином в окружении маленьких внучат и рассказывает им сказки. При чем не те стандартные столетние сказки, на которых выросли мы сами и даже наши родители, а целые сказочные легенды, придуманные ей самой и, как правило, в единственном исполнении.

– Я Вас не понимаю…, о чем это Вы? В этом мире с каждым днем странных людей становится все больше… – я постаралась сыграть дурочку, но и сама поняла, что сделала только хуже. Потому что я была той, которая хочет сыграть дурочку и понимает, что у нее плохо получается, знает, что ее раскусили и все равно продолжает играть свою дурацкую роль до конца. Не смотря на всю странность ситуации, раздражившись до предела, и от этого еще больше разозлившись на себя, я поспешила к той, в ком заключался весь смысл жизни…

2

2011 год, лето

Вот интересно, чем же руководствовались наши предки, когда выбирали себе места для пристанищ? И чем же были движимы их потомки, когда обустраивали эти пристанища, обычные поселения кочевников, в целые города? Неужели они на территории такой необъятной страны не могли подыскать место с более жизнеспособными климатическими условиями?

Стояла просто невыносимая жара… Солнце пекло так, что, наверное, на раскаленных под его лучами камнях можно было спокойно пожарить яичницу. Благо в доме наконец-то заменили вышедшие из строя, не выдержавшие нагрузки из-за круглосуточной работы, кондиционеры, и теперь образовавшаяся прохлада позволяла снова с комфортом наслаждаться всеми прелестями цивилизации. Четыре старых кондиционера по велению Алины и под моим чутким руководством были аккуратно выставлены мастерами – установщиками у мусорных баков. И я была права…, спустя каких-то полчаса, выбрасывая мусор, я обнаружила, что сломанных кондиционеров и след простыл. Боже, в какой стране мы живем?

Этот и те нелепые вопросы сами по себе периодически возникали в голове в процессе моего приготовления ужина. Поймав себя на мысли, что размышляю о каких-то глупых вещах, я вновь все списала на негативное влияние знойной жары, стоявшей на протяжении целой недели, на работу моего мозга.

Вообще, согласна с высказываниями некоторых людей, честно не помню которых именно, у меня всегда были сложности в запоминании авторов тех или иных знаменитых, крылатых фраз и афоризмов, в том, что женская логика не подвергается никакому объяснению и анализу. Мысли о предках – кочевников каким-то образом перешли к мыслям о Карине, а от нее и к Айгерим. Размышляя о ней, я одновременно выкладывала необходимые продукты по меню, составляемому мной каждую неделю, и которого я всегда строго придерживалась, потому что так было удобно всем. Без готового перечня блюд на предстоящую неделю обязательно начинался хаос. То Карина или Алина «зависали» в поисках ответа, что бы им хотелось покушать, то одна или вторая называли блюда, для приготовления которых в доме не было необходимых продуктов. И в конце концов, они оставляли решение за мной, моментально принять которое для меня также всегда было труднейшей задачей. Этот опыт конечно пришел не сразу, но был придуман еще с детского возраста Каринки.

Так вот, выкладывая продукты, я с досадой обнаружила, что закончилась зелень, и теперь придется выходить в эту жару за ней в магазин. Сетуя на свою бестолковость, и радуясь, что моей дочери она не передалась по наследству, я стала тщательно изучать меню на оставшиеся дни, чтобы закупить сразу все необходимые продукты и не выходить лишний раз из прохладной квартиры. Увлеченная столь важным занятием, я сперва не расслышала стуки в дверь, пока они не стали сопровождаться настойчивыми трелями входного звонка. На пороге стояла Айгерим, юная, красивая, с розовыми щечками, и улыбалась.

– Привет Мам. Как поживаешь? – Айгерим всячески старалась не выдавать своего волнения, она хотела выглядеть как можно более безразличной.

И действительно выражение ее лица не подавало ни намека на все эмоции, которые с бешенной скоростью сменяли друг друга внутри нее, и только голос, такой чистый и глубинный, выдавал порой самые раздирающие и бесконтрольные чувства. Ее голос временами дрожал, а иногда переходил в настоящий шепот, что казалось ей просто не хватает воздуха. Но дело было в другом. И мы обе знали об этом, и обе пытались скрыть, что понимаем тайный смысл сказанных ею слов.

– Привет, Айгерка. Ты меня застала врасплох, не ожидала увидеть тебя здесь…, но я искренне рада тебя видеть, дочка, – это было правдой и ложью одновременно.

Я действительно сильно скучала по ней, и в то же время я боялась и всячески избегала встречи с ней. Я понимала, что рано или поздно настанет день, и мне его не избежать и придется ответить не только на все ее вопросы, но и ответить за все… когда-нибудь наступит моя расплата за свой циничный эгоизм.

Я потянулась ее обнять и поцеловать, но Айгерим довольно небрежно отстранилась и произнесла с усмешкой:

– Мама, не надо. Кому нужны эти телячьи нежности? Считай, что церемония приветствия у нас прошла успешно, – она говорила уже более спокойным голосом. Видимо, девочка тщательно готовилась и отрепетировала все возможные варианты. Я не стала ломать построенный ею ход событий, решила пока понаблюдать, к чему это приведет дальше.

Мы прошли на кухню, и чтобы не терять время впустую, а может быть больше из страха услышать то, к чему я была еще не готова, я взялась за приготовление ужина, повернувшись к ней спиной. Айгерим присела за обеденный стол и стала непринужденно грызть орехи.

– Когда ты приехала? – курица никак не хотела фаршироваться, и это начинало меня раздражать. Хотя я понимала, что дело вовсе не в курице. Руки не слушались и дрожали…мысли, что вертелись в моей голове, заволакивали мое сознание, и я чувствовала, что начинаю терять контроль над ситуацией.

– Вчера вечером, – непринужденно ответила Айгерим.

Увидев мой удивленный взгляд, продолжила:

– Ой, да все нормально, Мам. Было уже поздно, и я сразу поехала к Светке. У нее и заночевала. Ты же помнишь Светку?

– Но ты могла хотя бы позвонить… – как же отчетливо понимала я в тот момент, на сколько далеки мы были друг от друга. И снова чувство вины… это дурацкое чувство…, которое видимо будет преследовать меня до конца моих дней, чтобы я не делала, каких бы поступков не совершала, думая, что все во благо…

– Ну Мама, ничего же не случилось. Вот, я здесь, рядом с тобой, целая и невредимая,» – Айгерим грызла орешки и избегала встречного взгляда со мной. Я решила ее не мучить больше с расспросами. Не имела права…

– Хорошо. Я думаю, ты правильно сделала, что приехала. Я тут поднакопила немного деньжат, поедем «пошопимся» маленько, можно будет еще в кино сходить или даже в аквапарк. Как думаешь? Ты на сколько дней? Нам нужно распланировать время, чтобы все успеть. Тебе, наверное, еще и с подружками захочется встретиться… они ведь все в город переехали… – наконец закончив с курицей, я оглянулась.

Дочь смотрела на меня с широко раскрытыми глазами, а потом разразилась таким заливистым смехом, что невольно вызвало улыбку и у меня. Во истину, у нее был самый заразительный и прекрасный смех, который я когда-либо слышала…

– Аквапарк?! Мама! Ты действительно можешь представить нас вдвоем в аквапарке? Ой, не могу… Ну ты меня рассмешила…, давно я так не смеялась…, ты бы еще предложила пойти в зоопарк, – она повернула голову к окну и какое-то время, все еще улыбаясь, взгляд ее быль устремлен куда-то вдаль. Но внезапно ее лицо стало серьезным, как будто бы и не было только что этого заливистого смеха. Меня очень сильно насторожила и взволновала такая резкая перемена. – Я хотела тебе сказать… думала попозже… видимо, нужно сейчас… Я больше не вернусь к бабушке, Мам. Я приехала в город на совсем.

Медленно усаживаясь на табуретку напротив нее, я пыталась осознать смысл сказанных ею слов. В голове сразу стали возникать вопросы, догадки, некоторые были не самыми безобидными и «чистыми», но ни одни из них я так и не решилась произнести вслух. Судя по взгляду Айгерим, видимо, они и без того легко читались на моем лице.

– Тааак, приехали…, продолжай, слушаю тебя внимательно – я старалась быть спокойной, но одновременно я пыталась держать русло разговора под контролем, чтобы не дай бог он не мог зайти туда, чего я избегала годами.

Айгерим затараторила:

– Мама, пойми меня. Я не могу больше там жить, я задыхаюсь. Я не хочу… это не из-за бабушки, честно… Бабушка меня сама отправила к тебе, я не хотела без нее уезжать. Я, когда встану на ноги, обязательно заберу ее к себе. Она самый, самый дорогой мне человек на свете! Ой… прости, Мама… я не совсем это хотела сказать… Но ты не волнуйся, я тебе не доставлю хлопот. Светка согласна, чтобы я пожила у нее, пока не подыщу жилье. Я собираюсь найти себе работу, сниму комнату… Но ты же понимаешь, что сразу работу найти очень трудно… ты не могла бы мне дать денег на первый месяц аренды за жилье? «Шопинг» мне не нужен, у меня все есть. Тем более не нужен никакой аквапарк… Мама, ну не плачь… я сейчас тоже заплачу… ну пожалуйста, Мамочка….

Ах моя прекрасная и уже такая взрослая Айгерим… если бы ты знала, что это слезы не от обиды или чего-то там подобного. Все то чувство вины, что годами размножалось в моей черной душе, вылилось в эти слезы в одночасье. Ты так еще юна, в твои семнадцать лет мир только-только станет открывать перед тобой свои двери, за которыми могут ждать, как и счастье, которого ты безусловно заслуживаешь, так и тяжелые испытания, которыми могла тебя наделить я своими эгоистичными поступками. Если бы ты знала… если бы я только могла повернуть время вспять… и тут, я все для себя решила… я была готова рассказать все, и снять наконец с себя это непосильное бремя…

–Айгерим, тебе не нужно жить у Светы. Нет. Ты не должна скитаться, ты…

– О, Айгерка, привет. Давно не виделись. Ты, когда приехала? Няня? А почему ты плачешь? Айгерка, это ты обидела няню? Что происходит? – это была Карина.

Она стояла, облокотившись о дверной проем и хлопала на нас своими красивыми идеально накрашенными глазками. Никто из нас не заметил ни, как и когда она зашла домой, ни, как и когда появилась в дверях кухни. Я смотрела на обеих девочек, таких красивых, таких милых и очаровательных. В голове метались мысли о превратностях судьбы, где две ровесницы, две чудесных девушки имели абсолютно разную жизнь, которая могла быть совсем иной, если бы я в них не сыграла свою неправильную роль.

– Привет, Карина. Никто никого не обижал. Просто мы с мамулькой разговорились по душам, ну… понимаешь…, как бывает между девочками, – Айгерим старалась говорить непринужденно, но ей это плохо удавалось, выражение неловкости ситуации заметно читалось на ее лице.

Карина, далеко не глупая девочка, этого конечно не упустила, но сделала вид, что поверила и начала дальше щебетать ни о чем, обниматься и целоваться с Айгерим и со мной, что еще более странно для нее, но все это было для того, чтобы сгладить эту дурацкую обстановку.

– Если ты не против, Карина, Айгерим могла бы поужинать здесь, а потом я ее провожу, – я старалась не смотреть ни на кого.

– О чем ты, Няня? Не говори глупостей, я тебя умоляю. Айгерим, мы с твоей мамой обычно хорошо понимаем друг друга, но иногда… она как скажет что-нибудь… – Карина закатила глаза. Она умела делать это так театрально и так красиво. Думаю, даже некоторые голливудские актрисы могли бы у нее поучиться. – Более того, могу я узнать, где ты остановилась Айгерим?

– У подруги. Я побуду немного с Мамой и потом уйду. Извиняюсь за беспокойство.

– Какая еще подруга? Ты что?! Каждый день приезжаешь? Видим тебя «раз в сто лет», еще и у какой-то подруги останавливаешься… у нас столько свободного места. Останешься у нас дома. Няня, приготовь пожалуйста, одну из комнат для гостей.

– Нет, Карина. Это лишнее. Спасибо тебе большое, но мы не хотим причинять вам неудобства. Тем более, ты даже не спросила у своей мамы. Я не хочу, чтобы твоя мама волновалась по таким пустякам, – ненавижу оказываться в таких ситуациях. Но делать нечего… приходится прятать свою гордость глубоко внутри и испытывать все то же до боли знакомое чувство вины…

– Няня… ты явно сегодня настроена испытывать мое терпение… надеюсь, ты не забыла, что я здесь такая же полноправная хозяйка, что и мама? Представь, что Айгерим – моя давняя подруга, которая приехала ко мне в гости из-за границы и будет жить у меня дома. Все. Решено! Вопрос закрыт. Когда придет мама, предоставь разговор с ней мне. Я все улажу. И Няня… когда будет ужин? Я так голодна, ты просто не представляешь… – она снова закатила глаза.

– Я как раз ужином и занималась. Придется немного подождать, сегодня я отбилась от графика, – я попыталась улыбнуться, и по реакции девочек поняла, что лучше бы и не пыталась.

– Ну ладно… ждать, так ждать… Айгерка, пойдем я покажу тебе пополнение в моей коллекции кукол. С тех пор, когда ты видела их в последний раз, мноооого чего новенького появилось, – Карина схватила за руку Айгерим и потащила ее в свою комнату.

Я наконец-то осталась одна со своими мыслями и со своей курицей. Боже, что бы было, если бы не появилась Карина и я договорила то, что так рвалось из моих уст? Чему быть, того не миновать… значит, так должно быть… Ладно… пора готовить ужин.

3

2006 год, лето

В родительском доме было все также светло и уютно. Каждый раз переступая порог этого дома, ко мне возвращалось чувство защищенности и покоя. Энергетика мамы, пропитанная в каждом уголке, тут же вселялась в меня, и я, расслабленно погружаясь в нее, охотно принимая всю ее доброту и ласку, первые часы пребывания в доме не спеша наслаждалась наступающей благодатью.