Золотая монетка

– Как дела? Как работа? – мама тихо подсела на краешек дивана, на котором я умиротворенно разлеглась.

– Все нормально, мамочка. Алина с Кариной уехали отдыхать за границу. Она предложила поехать с ними, но я отказалась. Для меня это место лучше всякого курорта. Так что целых две недели я буду рядом с вами, – я взяла мамину мягкую, теплую руку и прижала к своей щеке. – Как у вас дела? Айгерка куда ушла?

– Она ушла с подружками в парк. Там какая-то ярмарка по рукоделию. Собрала все свои поделки и пошла продавать, – в голосе мамы явно прослушивались нотки гордости.

– Деловая… – проговорила я все, что смогло прийти в голову.

Мама посмотрела на меня укоризненно, встала и позвала меня на кухню помочь с приготовлениями праздничного ужина в честь моего приезда. Я состряпала кислую мину, от которой она вздохнула и молча ушла. Когда-то я была совсем не против ее молчания, ее выразительные взгляды всегда говорили сами за себя, но это время прошло, много воды утекло с тех времен. Кухня в доме была маминой территорией, и я знала, что стоит мне только туда вступить, как меня уже будет ждать какой-нибудь откровенный разговор. Будучи уверенной в этом на тысячу процентов, я все же пошла навстречу неминуемому и, конечно, была права.

– Динара, кызым, ребенку нужна мать. Пойми, как бы сильно я не старалась, что бы я не делала для нее, она все время думает и спрашивает о тебе. Более того, что бы она не делала, все связано с тобой. Даже сегодняшний поход на ярмарку имеет к тебе прямое отношение. Ребенок хочет накопить денег, чтобы переехать к тебе, и чтобы ты при этом не испытывала никаких неудобств. Конечно я хочу, чтобы она была со мной, но моя любовь к ней не может заменить материнскую. Ты же видишь, она – настоящее чудо! Но я не могу видеть, как она страдает. Ей так тебя не хватает… Вспомни себя в ее возрасте… у тебя и мама, и папа были. Может быть мы были не совсем такими, какими ты нас хотела видеть, но мы у тебя были… – мама продолжала еще что-то говорить, а я смотрела на эту женщину, бывшую когда-то очень красивой, и погружалась в свои воспоминания…

***

1987 год, весна

Мама действительно в молодости была очень красивой женщиной. Представляю каким успехом она пользовалась среди мужчин. Наряду с красотой моя мама была еще большим романтиком. Она видела добро и красоту во всем. И как самый наивный безнадежный романтик считала, что весь мир полон только добра, улыбок, в общем всего позитивного, что только может породить человеческое воображение. И людей вокруг себя она считала такими же романтиками и душевными. Видимо в силу своей широкой души она так и не смогла стать по-настоящему счастливой женщиной. Место в ее душе было абсолютно для всех, но не для нее самой. Хоть и окруженная большим вниманием мужчин, она верила в настоящую любовь… ее и ждала…, и она пришла.

Мой отец был также большим романтиком и умел быть настоящим джентльменом, чем естественно и покорил маму.

Это была красивая, неземная любовь. Она должна была вылиться в большую добрую семью, полную уважения, нежности и счастья. Но увы… Ложкой дегтя в этой медовой истории послужила смена режимов нашего государства. Свое детство я еще помню счастливым и безоблачным. Тогда дела у отца шли более-менее хорошо.

Дела… это громко сказано. Была самая обычная работа с самой обычной зарплатой на самой обычной должности инженера. Но нам с мамой этого хватало, и мы не жаловались. Глядя на неугасаемые трепетные чувства родителей друг к другу, и, хотя наша семья должна была расти чуть ли не до вселенских масштабов, я была первым ребенком в семье… и единственным. После моего рождения маме удалили матку, и она была не способна больше рожать. Наверное, им было очень тяжело в тот момент, но они смогли пережить это вместе. И вся их нерастраченная любовь разлилась на меня одну.

Вот так мы и жили… пока однажды папа не пришел домой в невменяемом состоянии. Вернее, его привели домой его же коллеги по работе. Они и сами были не в лучшем виде, поэтому мама толком и не разобрала… то ли они отмечали чей-то день рождения, то ли грядущие изменения на работе, то ли просто решили расслабиться. Но в любом случае это было для нас неожиданно. Потому что папа до этого дня никогда не позволял себе доходить до такого состояния.

Спустя много лет, анализируя наши прошлые семейные отношения, я поняла, что его тоже распирало чувство вины. Глубокое, с каждым днем нарастающее в огромный ком в груди, чувство, которое со временем его же целиком и поглотило. Выходит, что у нас это на генетическом уровне заложенное состояние души, от которого нигде не спрячешься, и которое неминуемо тебя застигнет и будет преследовать до конца твоих дней. Но осознание этого открытия не делало мое состояние уравновешенным и не оправдывало мои поступки.

Так вот. Тот самый день стал переломным в нашей маленькой счастливой семье. Счастье стало понемногу исчезать в небытие, в точности как ускользает песок между пальцами рук. Как выяснилось, мой отец не обладал той степенью везучести и шустрости, с которой другие люди вокруг добивались тех или иных успехов, и мы без остановки, порой даже с увеличенной скоростью, катились вниз по социальной лестнице уже демократического общества. В итоге, в рамках инстинкта само выживания нам пришлось продать квартиру и переехать из большого города в городок, расположенный от него в нескольких десятках километрах. Родителям на тот момент это решение казалось самым верным и правильным. В этом маленьком городке, естественно, отцу работы не нашлось, да и попыток ее найти он особо не предпринимал.

Безысходность и появление неожиданных совсем не благоприятных обстоятельств делает некоторых людей только сильнее, находчивее, укрепляет их дух, внутренний стержень. Мой отец к таким людям, к сожалению, не относился… наоборот, все, что с ним в тот период жизни происходило, он считал каким-то роковым стечением обстоятельств, чуть ли не карой небесной, и предпочитал наблюдать со стороны, как его же жизнь легко катится под откос. И понеслась его душа в рай… и рай он увидел на дне стакана…

К другому моему великому сожалению, и моя мать также не принадлежала к тем людям, со стержнем внутри. Но она, по крайней мере, не искала утешения в бутылке, а просто тихо работала учителем математики в местной школе. Прожить достойно на заработную плату учителя математики, единственный в то время источник дохода, было просто невозможно. Нам еще повезло, что семья наша состояла всего лишь из трех человек. Наверное, здесь уместно было бы применить пословицу по отношению к маминой бесплодности: «Все, что не делается, все к лучшему». Да уж… черный юмор… Вот так и наступили времена, когда нам приходилось попросту выживать. Если были дни, когда мы помимо хлеба и вермишели могли позволить себе сливочное масло и молоко, то это были особенные дни. В моем детском наивном сознании я считала их настоящими праздниками.

Но жить впроголодь – это было еще полбеды. Видите ли, у меня, как и у любого другого ребенка была одна склонность, которая практически постоянно «так не вовремя» давала о себе знать. Мое тело росло. А значит некогда пригодные вещи и обувь с пометкой «вполне приличненько, можно еще походить», как бы мама (папе к тому времени уже было абсолютно наплевать) не старалась дотянуть до последнего, все же ей приходилось мириться с реальностью и признавать, что пора где-то доставать замену.

В силу ли сложенных на тот момент обстоятельств, или же в силу моего характера, я была очень тихим, аккуратным и послушным ребенком. Моя комната всегда была в идеальной чистоте. Хотя называть ее комнатой, конечно, для нее слишком большая честь, но все же, в нашем доме у меня был свой уголок. Я так сильно дорожила этим своим личным пространством, что каждый раз вздрагивала, когда на горизонте появлялся какой-нибудь «родственничек». Но мама хорошо улавливала все мои слежения и прислушивания и делала всегда так, что никому и в голову не приходило погостить на моей территории.

Если ты родился в моей стране, то ты прекрасно понимаешь, что означает появление близких ли, дальних ли родственников на пару дней. Погостить всего лишь пару дней, это как все равно, что, если бы переступить порог дома, в который приехал, и снова уехать восвояси. Под «парой дней» как правило подразумевалось минимум неделя, а то и больше. И не приведи господь, если при наступлении даты икс, ты не предложишь этому самому гостю остаться подольше. Если честно я бы так и поступала, а еще лучше, вообще не открывала бы дверь. Ну и что, что у нас в жилах течет одна кровь, я никому ничего не должна… так бы сделала я, но не моя мама.

Моя мама – воспитанная и умная женщина, ей плохо – она улыбается, ей больно – она напевает песни, она валится от усталости и при этом накрывает гостям дастархан. Моя мама – великая женщина, которая достойно пройдет все круги ада и умрет. Моя мама – глупая женщина, привыкшая всегда и во всем приносить себя в жертву. Так и с родственниками, после нашествия которых мы могли неделями кушать только хлеб и пить чай, она не могла поступить иначе.

Вот так мы и жили серой, абсолютно безрадостной жизнью, в которой единственным пробуждением время от времени являлись пьяные выходки моего отца. То сочувствующий сосед, обнаруживший его спящим на лавочке, мог приволочь домой. То участковый полицейский с угрожающими нотками в голосе рекомендовал маме немедленно забрать его из какой-нибудь пивнушки, где он также, приняв определенную дозу своего «нектара», мирно спал за столиком, никому не мешая. То он сам, что было очень редко, по дороге домой воспевал на всю улицу непонятные серенады или, наоборот, обливал грязью правительство и чиновников, всех подряд, за все подряд.

Что бы вообще не происходило в нашей жизни, одно я понимала точно. Все, что так или иначе было связано с моим отцом, заставляло маму сгорать от стыда. Заставляло ее прятать глаза от людей, неважно знакомых или нет, от всех людей и всегда ходить, потупив взор на землю. Наблюдая, как ей приходится жить, я начала ей подражать, и кажется с великим успехом превзошла свою мать в развитии в себе целой охапки самых неимоверных комплексов. И случилось то, что случилось…

Был сильный ливень, капюшон не спасал, резкие непрекращающиеся ни на секунду капли больно хлестали лицо и уходили вниз под одежду. Ну почему так холодно и мерзко? Когда же долгожданная весна отобьет свои законные права на существование? Так хочется тепла, так хочется греться на солнце… Зонта, разумеется, не было. Откуда у девочки из бедной семьи мог быть такой ненужный предмет роскоши? Хотя никто и не ждал меня в школе – вполне логичный результат политического хаоса в тот переломный для нашей страны период, кроме конечно матери, я все же предпочла быть там, чем оставаться дома, в котором отсыпался после очередной пьянки отец. Подбегая к зданию школы, я не заметила небольшой ямы на пути, вернее яма сама по себе была очень даже заметна. Но я так торопилась спрятаться от дождя, что неслась на всех порах, несмотря ни на какие лужи. И вот, бегу я, и вижу, как на входе под козырьком стоят два «дежурных» старшеклассника…

Хочу немного отвлечься от сюжета и поподробнее рассказать об этой «фишке» – «дежурные по школе». Это одна из особенностей уклада нашего необъятного государства. В каждой школе в каждом месяце учительским советом выбирался дежурный класс. И только ученики с хорошей успеваемостью могли попасть в списки дежурных по школе. Дежурный по школе – это такой ученик, который освобождался от посещения части занятий, цеплял на себя красную ленту на руку, дабы отличаться от всей остальной серой массы, и обладал самыми высокими полномочиями, которые только возможны для наведения порядка в стенах Альма-матер. Но ведь никому не секрет, что самыми жестокими существами на земле являются дети. И неважно какая у тебя успеваемость, если в тебе не заложено чувство сострадания, ты можешь легко совмещать в себе отличника и садиста одновременно.

И вот, представьте себе дежурного по школе с садистскими наклонностями… звучит уже страшно, да? Хотя не все дежурные были жестокими грубиянами, но, поверьте мне, таких было не мало. Ведь как легко потерять голову, а не созревшим, еще только обретающим жизненный опыт юнцу или девице, и того более потеря разума легче от ощущения всеобъемлющей власти, пусть даже в таком тесном мирке под названием «школа». И также легко можно представить, как они, те самые блюстители школьного порядка, заряженные соревновательным духом, изощрялись в своих издевательствах…

И вот, бегу я, и вижу, как на входе под козырьком стоят два «дежурных» старшеклассника. Они стояли по обе стороны от двери, так, что никто не смог бы пройти мимо них не замеченным, стояли и проверяли всех учеников на предмет наличия сменной обуви.

Не стану уделять большого внимания на еще одну фишку нашей страны как «сменная обувь». Отмечу только то, что «сменка», как мы ее называли в обиходе, требовалась всегда, без исключений. Осенью она нужна была для защиты школьных полов от пыли и грязи, зимой – от талой воды и той же грязи, весной – снова от пыли и грязи. Отдельная «сменка» нужна была на урок «физической культуры», ходить в спортивной обуви по коридорам на другие занятия было строго запрещено. И, естественно, дежурным по школе любые запреты были только на руку.

Уже на бегу, видя картину у входа в школу, ко мне пришло озарение, что я свою «сменку-то» забыла дома, и что только самая большая удача позволит мне как-нибудь незаметно прошмыгнуть внутрь, поскорее подальше от этого мерзкого мокрого-при-мокрого дождя… и тут… я наступаю на эту спрятанную под водой ловушку в виде ямы, спотыкаюсь, и лечу вперед прямо лицом… я летела и видела, как все замерли и наблюдали мой полет, полет этакой гордой птицы. Все происходило как в замедленной съемке, я успела поймать на себе каждый взгляд и даже определить, что он означает. Конечно, ни один из этих взглядов ничего хорошего не означал… Только в одном мне повезло – мое лицо не пострадало, а вот все остальное…

Медленно поднимаясь под разрастающийся всесторонний смех, я ощутила невыносимую боль на коленях и локтях. Слезы сами текли из глаз, но они текли больше не от боли, а от смущения и обиды. Меня даже не так сильно волновали ободранные последние колготки, как то, что я в очередной раз стала объектом насмешек и кривых взглядов, что в очередной раз я сама позволила выставить себя посмешищем перед всеми. Я даже не могла полностью отдаться своим слезам и стряпать всякие некрасивые гримасы, которые обычно непроизвольно возникают на лице в процессе «плакания». Нет, мое лицо не выражало ничего, абсолютно ничего, только слезы текли сами по себе, их я еще не научилась контролировать, но ведь был дождь, под струйками которого они легко прятались. Я встала, подобрала улетевшую в соседнюю лужу сумку, медленно поднялась по ступенькам и у самой двери увидела руку, преграждавшую мне путь внутрь.

– В таком виде в школу нельзя!

По выражению его лица можно было прочитать куда более красноречивый текст. Его глаза так и горели желанием причинить боль или просто унизить. Обычно, я старалась не провоцировать дежурных еще больше, старалась незаметно улизнуть или хотя бы отвлечь на другие темы. Но в этот раз… мой мозг был слишком возбужден случившимся, мой внутренний голос во всю глотку кричал мне наконец-то взять себя в руки и начать уважать себя, мое сознание донесло до меня мысль, что пора устроить этот бунт, что уже давно пора… Это сейчас, спустя много лет, я понимаю свои ощущения и могу их описать, но тогда… тогда, я была маленькой девочкой, со своими «девочковыми» секретами, со своими тараканами в голове, и у меня не было мамы – подруги, была лишь мама – смирившаяся со всем женщина и потерявшая всякий интерес к жизни. И эта маленькая девочка, испытывая внутри бурю эмоций, внезапно решила со всей, которой только возможно, силой отдаться клокочущим внутри волнениям и будь что будет…

– А то что? Ты, действительно, считаешь, что сможешь меня не запустить? Ты думаешь, что я сейчас готова развернуться и уйти снова под этот ливень? Убери руку и дай мне пройти…

– А то что? Да, я уверен, что дальше моей руки ты не пройдешь.

Не тут-то было, мои слова не подействовали так устрашающе, как я старалась их произнести, они вообще никак на него не подействовали. Но если я отступлю сейчас, то навсегда останусь на коленях в той луже, и уже никогда, никогда не смогу подняться…

– Мне плевать на то, в чем ты уверен… посмотри мне в глаза и найди в них что-нибудь, что я могу еще потерять… Если не уберешь свою костлявую ручонку, я выцарапаю тебе глаза или еще хуже перегрызу тебе горло, но не здесь и не сейчас… потом… когда ты не будешь этого ждать, и твоя в принципе уже далеко не смазливая мордашка превратиться просто в месиво… Готов проверить? – видимо что-то действительно было в моем взгляде, или мои слова вдруг обрели величайшую силу убеждения, но его рука начала медленно сползать вниз.

– Ладно иди, боллльная… Тебе просто повезло, что у меня хорошее настроение…

Он еще выкрикивал что-то в след, но мне, пробравшись внутрь, уже стало наплевать на все вокруг. Я летела со всех ног, рискуя снова упасть на глазах у слонявшихся туда-сюда учеников, ожидающих звонка на урок. Перепрыгивая через две-три ступеньки вниз за раз, я влетела в небольшую комнатку, скорее даже коморку.

В ней не было окон, не было мебели, кроме небольшой самодельной кушетки вдоль стены и старой тумбочки, на которой стояла также самодельная лампа и освещала площадь вокруг в радиусе буквально на полметра, не более. Комнатка была узкой, такой, что если рядом с кушеткой поставить еще одну такую же, то две кушетки занимали бы место от одной стены к другой, прижатые вплотную друг к другу. Вместе с тем комната была довольно продолговатой. Если на одной ее половине размещался этот самодельный лежак с тумбочкой, то другая ее половина была загромождена всяческим «дворничьим» инвентарем. Да, это была рабочая коморка нашего школьного дворника, Тети Нади, она же была по совместительству и сторожем.

Коморка была пуста, кушетка была небрежно заправлена каким-то грязным одеялом. Ничего из того, что в обычной ситуации у меня могло бы вызвать лишь отвращение, ни грязь вокруг, ни затхлый запах, меня не волновали вовсе. Я сбросила на край кушетки мокрую до ниток куртку, уселась рядом и подняла, согнув в коленах, ноги, чтобы упереться к ним лицом, закрыть себя со всех сторон руками. Не знаю сколько времени я так просидела, но потихоньку напряжение, сковывавшее меня всю изнутри, стало меня отпускать, и я дала волю своим чувствам. Первым делом снова слезы покатились по щекам, жгучие слезы набирали свои обороты и лились, не останавливаясь. Я плакала навзрыд, заглушая своим ревом все вокруг, не слыша никаких других звуков, кроме того, что вырывался из моей груди.

Я вздрогнула, ощутив чье-то прикосновение по спине, резко подняла голову и увидела Тетю Надю. Она сидела рядом и молча гладила меня с той нежностью, с которой только были способны ее огрубевшие от тяжелой работы руки. Мы не были близки, как могло показаться вначале. Я была обычной ученицей, которая также, как и все, проходила мимо нее, иногда даже не замечая вовсе. А порой, погруженная в свои мыли, я просто наблюдала за ней из окна. Но никогда я не думала о ней как об отдельной личности. Для меня она была лишь неотъемлемой частью школы. Я знала про ее комнатку, расположенную в подвале здания, и сегодня оказалась там впервые. Что-то на уровне животного инстинкта самосохранения привело меня сюда. Почему-то, мне казалось, что именно здесь мне будет безопаснее и спокойнее всего.

– Поплачь, тебе станет легче, – на удивление она говорила очень мягким и тихим голосом, и взгляд ее был таким добрым, таким полным нерастраченной любви.

Если бы у нее была семья, дети, внуки, она была бы идеальной бабушкой. Той бабушкой, к которой всегда хочется прижаться, и от тепла которой можно забыть про все проблемы на свете. Я знала, что она одинока. Знала, что у нее никого родного на этом свете нет. Вспомнив об этом, я на минуту забыла о своих переживаниях, и мне стало ее таааак жаль… И я ее обняла… мы сидели так какое-то время, пока я не поняла, что нам обеим так сидеть вовсе не удобно, хотя она молча сидела и не пыталась отстраниться. Наконец, я отодвинулась и положила голову ей на колени, она начала гладить меня по волосам. Слезы еще текли из глаз, но это были уже остатки истерики, я закрыла глаза и начала успокаиваться. Энергия доброты, которую она излучала, постепенно влилась в меня, и я уже не чувствовала мир вокруг таким жестоким и мрачным.

– Можно я еще побуду здесь немного? У меня колготки порвались… – боясь услышать отказ, я не решалась взглянуть ей в глаза, уставилась на пол.

– Оставайся, девочка моя, столько, сколько тебе нужно. Я схожу за нитками, заштопаем твои колготки, будут как новенькие, – тетя Надя попыталась улыбнуться, и у нее это совсем не получилось. – Только знаешь… мне… нужно сказать твоей маме, что ты здесь… она волнуется….

Мама… Как же я могла забыть про нее? Она просила принести тетрадки, которые забыла дома, вот балда… А если она сюда придет и увидит меня такой? Она увидит эти дырки на колготках… нет… только не это… а как же тетрадки? Ей тогда придется снова сидеть полночи и работать…

– Хорошо. Передайте ей, пожалуйста, вот это, – я вытащила из сумки тетради. Как хорошо, что они не пострадали. Хоть что-то хорошее за сегодня. – И еще…, передайте ей, пожалуйста, чтобы не волновалась, что со мной все в порядке.

Тетя Надя ушла. Я снова осталась одна со своими мыслями и новыми тараканами. Но одна я была совсем не долго. Внезапно дверь сильно распахнулась и влетела моя мама. Она начала трогать меня везде… Было больно, когда она прикасалась к локтям и коленям, но я мужественно терпела и не показала свою боль, вернее, я так думала, что не показываю, как мне больно. Потом она начала меня целовать, обнимать, снова целовать, и так много-много раз.

– Я искала тебя по всей школе… Они сказали, что ты сильно упала. Ты цела? Где болит? Почему ты не пришла ко мне сразу? Я же твоя мать! Почему ты не пришла ко мне? Кроме тебя у меня ведь никого нет! Почему ты молчишь?

– Потому что ты не даешь мне произнести ни звука. Я не могла прийти к тебе…

– Но сюда же ты смогла прийти! Почему ты предпочла это место мне?!

Повзрослев, я сейчас понимаю смысл всех этих вопросов. Моя мама была уязвлена до глубины души. Ее захлестывала обида за то, что я не обратилась за помощью к ней. Она меня ревновала… Но тогда, еще совсем не опытной девчушкой, я не понимала… ничего не понимала. И даже больше… я злилась, что она никак не может понять меня. Как я могла подняться к ней в учительскую в тот день? Все, абсолютно все говорило против меня. Грязная порванная одежда, грязное лицо, грязная обувь – я нарушила огромное количество запретов, я – дочь учителя этой самой школы. Люди, не только коллеги–учителя, но и некоторые родители, и их знакомые, и так шушукались у нее за спиной. Ведь у нее такой муж… а тут еще я…. Меня бесило, что она не видит столь очевидных вещей, что она до сих пор прячется за пеленой своих розовых очков, что она просто не хочет ничего замечать…

– Сюда смогла, и если Тетя Надя разрешит, буду ходить… а к тебе не захотела и не захочу! … я вообще не хочу быть там, где ты! … я… – я хотела высказать свое возмущение, как может моя родная мать ждать от меня еще больших унижений и позора, как она не может понять, что я уже стою на краю пропасти, куда целенаправленно улетают мои гордость и достоинство и тянут меня за собой, но слова застряли в глотке.

Я увидела, как исказилось до неузнаваемости мамино лицо. Это была резкая перемена во всем, в глазах, в ноздрях, в уголках губ, абсолютно во всем произошла молниеносная деформация. Такое бывает, когда человек испытывает внезапную боль, или чувствует отвращение от чего-то увиденного, или застывает в ступоре от чего-то ужасного. В этот момент окружающие, видя подобное выражение лица, готовятся услышать какой-нибудь душераздирающий крик. Но моя мама не произнесла ни звука… ее лицо выражало нестерпимую боль, отвращение и ужас от услышанного одновременно, и она молчала…

Именно в тот момент небеса разверзлись, и неведомая сила неистово ударилась о землю, и меня зажало словно в тиски, от которых невозможно было вырваться и оставалось только смиренно ждать, когда же ослабеет хватка вселенной, и спасительный воздух снова дарует жизнь… я увидела мамины глаза… Вернее, то, что, я увидела в ее глазах… я увидела, как ее уже израненное сердце раскололось на еще более мелкие частички, и они разлетелись по всем уголкам ее страдающей души… я увидела в ее глазах, как еще одна искорка надежды, что в этом мире могут свершатся чудеса, и мир вокруг снова может стать хорошим, ярким и красивым, потухла навсегда… потухла от яда, который я так необдуманно, совершенно легкомысленно и даже жестоко выплеснула. Я готова была разорвать себя на части, вырвать свой язык, лишь бы вернуть все сказанное назад и никогда, никогда больше не видеть маму такой. Но все, что я могла вынести из той ситуации, так это то, на сколько смертельно губительной может быть сила слов, на сколько одной лишь фразой можно уничтожить человека, близкого и родного…