Оппозиционер в театре абсурда
– Я пишу картины и рассказы.
– Правда?! Я тоже! Хотя про рассказы – сильно сказано. У меня два листа прозы, всего лишь… А вот картины пишу. Акварелью. Хочешь взглянуть?
Дэн вскочил и вытащил из выдвижного ящика комода несколько листов, расписанных акварелью.
– Вот это я попытался изобразить подсознание. Весь ад и мрак, который может быть в душе. Ведь от себя, от того, что в тебе, – никуда не уйдешь! Можно носить ад с собой. И наоборот, если в душе рай, то тебе и в аду будет, как в раю.
– Отлично сказано!.. Какой философский сюжет… В стиле сюрреализма, да? Напоминают Сальвадора Дали… А я пишу маслом, в стиле импрессионизма. То есть стремлюсь запечатлеть не реальный мир, а мое восприятие этого мира.
– Ну, а твоей работе это не мешает? Кстати, где ты работаешь?
– Нигде. Я не могу представить, что смогу где-то работать. Образования у меня нет. Я много болела в детстве… Никуда не смогла поступить. А денег – проплатить за учебу – у нас нет. У меня одна мама, пенсионного возраста. Но до сих пор работает. Уборщицей. Мы небогатые люди. Живем в общаге…
– Небогатые люди! Общага! И на этом дне жизни – такой самородок! Бриллиант в дерьме… Как интересно! Рассказывай еще! Почему ты стала писать картины?
– Мой папа, которого я никогда не видела, был художник. Видно, и мне что-то передалось. Мама говорит, что я и внешне на него похожа.
– Прямо сюжет из романа! Дочь художника… в трущобе…
– Да, история в самом деле, как из романа. Они не были женаты… Они даже не были любовниками. Папе надо было изобразить простую женщину на одной из своих картин. И он, где-то случайно познакомившись с мамой, пригласил ее позировать. А она влюбилась в него и отдалась ему. Сеансы быстро закончились, и он уехал, так как был в нашем городе проездом. И тут оказалось, что мама в положении… Он так и не узнал о моем появлении на этот свет… Но мама ни разу, ни на миг не пожалела об этом. Она очень скромная и не очень привлекательная внешне. У нее никогда не было поклонников. Она родила меня уже в возрасте…
– Какая романтическая история! Прелесть! Но ты не стесняйся – меня не интересует социальный статус человека. Только его внутренний мир! И потом, я никак не упрекну тебя хотя бы потому, что сам я нигде не работаю… Из чувства протеста! Я не принимаю этот мир! Я тоже живу в своем мире.
– А… твои родители?
– Ну, у меня-то есть и папа, и мама. Папенька у меня богатый. Я даже не буду тебе говорить, кто он. Так вот, я считаю, что раз он меня породил, хотя я его об этом не просил, пусть теперь отдувается.
– А мама?
– Мама не работает. И Пашка. Брат. Никто у нас не работает, кроме папика.
– А образование у тебя есть?
– Поступал в университет на финансово-экономический. Папа кучу денег за мою учебу платил, потом за мои долги… Потом я бросил всю эту канитель и сказал ему, что это не мое. Какой из меня финансист…
– А брат?
– Ну, а теперь брат учится на финансиста, потому что папенька вбил себе в голову, что это пригодится ему, и он будет помогать папику в бизнесе. Тоже неохота Пашке, но пока что он не может такой фортель выкинуть, как я. Боится родичей. Это я – самостоятельный. Мыслю по-своему.
– Так значит, твой папа может за тебя заплатить! Какое счастье, когда можно учиться! А ты…
– А зачем учиться, если не хочешь работать? Логично?
Их разговор прервал звонок Марьяниного мобильника.
– Да, мамусик, скоро приду… Пойду я, а то мама волнуется, – не очень уверенно сказала Марьяна.
– Ага, – зевнув, ответил Дэн. – Провожать не буду. Так романтичнее – материализовалась из воздуха и так же неожиданно растаяла.
– И не надо, – пожала плечами Марьяна. – Я самостоятельная.
– Ну, если только до порога.
Он проводил ее до дверей, подождал, пока она оденется.
– Заходи, если желание будет. Дорогу теперь знаешь. И вот что – давай телефонами обменяемся.
Обменялись телефонами, и дверь захлопнулась.
Марьяна вышла во двор-колодец. Его слабо освещал покачивающийся под порывами ветра фонарь, от чего по стенам метались бесприютные тени. Марьяна подошла к длинной арке, напоминавшей туннель, совершенно темный, лишь в конце его виднелся слабый свет – выход на освещенную улицу. Девушка сделала уже шаг в арку, когда увидела, что с другой стороны туннеля в арку заходит мужчина. Она слегка поежилась. Пересечься ночью, в глухой подворотне, с мужчиной как-то не вдохновляло. Вдруг с обеих сторон к мужчине метнулись две черные тени. Они повалили его и начали пинать. Ужас ледяным комком подкатил к горлу, вызвав противную тошноту. Марьяна вжалась в стену, в которой как раз в этом месте находилась выемка, и стала наблюдать. Все происходящее напоминало ей театр теней – на светлом прямоугольнике сцены кривлялись три черные фигуры – две стояли, а одна моталась по земле, словно пинали снятую с ниточек марионетку. Наконец, когда фигура перестала мотаться и затихла, один из нападавших нагнулся и поднял свою жертву за грудки. Жертва безвольно поникла, словно тряпочная кукла. До Марьяны донеслись голоса, усиленные арочными сводами и повторяемые эхом.
– Ну, что, живой?
– Мужики, чего хотите? – прохрипела жертва.
– Вот это по-нашему, это деловой разговор. Слушай сюда – один твой добрый приятель очень хочет, чтобы ты передал ему весь твой бизнес. Настолько хочет, что собрал на тебя много чего интересного. Понял?
– Это кто же такой – не Глазурьев ли?
– А если он, то что?
– В милицию заявлю.
– (Удар) Ты что – не понял? В милицию на тебя заявил он. На тебя дело шьют, недоумок! Поэтому если добровольно не откажешься, скоро под следствие попадешь.
– Сколько?
– Нам бабла твоего не надо. Нам надо, чтобы ты согласился на наше деловое предложение и избавил одного хорошего человека от возни с судами. Понял?
– Не дождется… (Тогда к его горлу было приставлено что-то, сверкнувшее в тусклом свете фонарей. Марьяна от ужаса зажмурилась, но вновь зазвучавшие голоса означали, что убеждение еще не закончилось).
– А это тебе нравится? Или ты свой бизнес любишь больше, чем свою жизнь?
– Хорошо. Я подумаю.
– Неделя на раздумья. Понял? Ни днем больше!
– Понял-понял. Отпустите. Никуда я заявлять не буду.
– То-то!
Две черные фигуры, бросив жертву на землю, как ненужный мешок, растворились в черном воздухе. А пострадавший несколько мгновений лежал неподвижно, затем, придя в себя, кряхтя и охая, с трудом поднялся и, все ускоряя шаг, поспешил в сторону Марьяны. На какое-то время его поглотил мрак подворотни, только слышны были его приближающиеся шаги и хриплое дыхание. Но вот он материализовался из темноты и прошел мимо нее. Ноги у нее подкосились – ей показалось, что она сходит с ума, – избитый мужчина, с кровавыми подтеками на лице, был как две капли воды похож на Дэна, только выглядел лет на двадцать старше.
Потерпевший пересек внутренний двор, вошел в парадную, из которой только что вышла Марьяна, парадную с сохранившейся лепниной, массивными перилами и широкой лестницей, поднялся на свой этаж, прислушиваясь, как испуганно повторяет звук его шагов глухое эхо. Звонок истошно завопил в сонной квартире. Послышались неспешные шаги.
– Да открывайте же, черт возьми! – нетерпеливо крикнул он, в сердцах замолотив по двери кулаком.
Дверь открылась. В прихожей он увидел все свое семейство – полуодетая жена и два сына. Они смотрели на него с тревогой.
– Игорь, что-то случилось? – подала голос жена, резким движением включая верхний свет.
На пороге их глазам предстал давешний наш знакомый, хозяин жизни, роскошный блондин сорока пяти лет, Игорь Геннадьевич Ветров. Теперь выглядел он жалко – на лице кровоподтеки, светлое щеголеватое пальто в грязи.
– Случилось! Напали…
– Боже мой! Ты цел? – женщина начала судорожно сдирать с него пальто, пытаясь рассмотреть, нет ли ран. – Вызвать скорую?
– Нет. По морде дали пару раз, без порезов обошлось, слава Богу…
– Пап, тебя ограбили? – спросил черноволосый мальчик, уже известный нам как Паша.
– Нет… Хуже… Это шантаж! Хотят мой бизнес отобрать.
– На все воля Божья, – лихорадочно зашептала женщина. – Может, именно это обратит тебя к Богу?!
– Ты издеваешься?
– Игорь, солнце, мне всегда казалось, что богатство мешает тебе прийти к Богу. Как сказано в Евангелии – «легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому – в рай…» Задумайся, Игорь, это знак!
– А живешь ты на чьи деньги?
– Куском попрекаешь? Тебе никогда не понять меня! С тобой просто бесполезно разговаривать! – жена гордо удалилась.
– Ну вот, а ты еще хочешь, чтобы я тоже в бизнес подался, – усмехнулся Паша и тоже ушел к себе.
– Семейка… – прохрипел Игорь, снимая пальто. Ему никак не удавалось раздеться – болело плечо.
– Чего стоишь, как истукан? – набросился он на старшего сына. – Мог бы помочь.
– Чем? Нет уж, папачос, извини, это твои проблемы, – холодно улыбнулся сын Денис и тоже ушел.
– Расползлись по своим углам, как тараканы в свои норы, – ворчал Игорь. – Танька, может, все-таки лед достанешь? Или что там у тебя в аптечке? Синяки же завтра будут.
– Ты сам можешь достать все, что тебе нужно. А я лучше помолюсь за тебя, – донесся из комнаты голос жены. – С таким муженьком живешь, как на пороховой бочке…
Действие 6
– Ах, мама, с каким мальчиком я вчера познакомилась… – потягиваясь, пропела только что проснувшаяся Марьяна.
Она жила с матерью, Маргаритой Николаевной, в одной из крошечных комнаток большой коммунальной квартиры. Окно ее выходило прямо на стену противоположного дома, так что Марьяна наизусть уже знала узор из трещин этой желтой грязной стены… Высоченный потолок с облупившейся лепниной, беленые, пожелтевшие стены, старый диван-кровать, на котором мать и дочь спали вместе, платяной шкаф с незакрывающимися дверками, письменный стол, несколько стульев да еще маленький, дребезжащий от старости холодильник – вот и все убранство их убогого жилья. Маргарита Николаевна гладила белье на столе, который служил также и для приготовления пищи, и в качестве обеденного, и на нем же Марьяна писала свои сюрреалистические миниатюры. Услышав возглас дочери, мать живо обернулась:
– А что за мальчик?
Дочка на маму ничуть не походила: маме было уже сильно за шестьдесят, ее жилистые руки выдавали многолетнюю привычку к физическому труду, клочковатые седые волосы пострижены по-мужски, лицо отталкивающе некрасивое, длинное, лошадиное, с крупным мужским носом, мелкими, близко посаженными глазами. Отсутствие зубов еще усиливало отталкивающее впечатление и сильно старило ее.
– Да так… пока ничего серьезного. Просто обменялись телефонами… Мам, может, мне на работу выйти?
– Куда это еще?
– Ну, не знаю куда… Не могу же я вечно на твоей шее сидеть. Надо работать.
– Так и работай! – живо откликнулась мать, со стуком ставя утюг на металлическую подставку. – Я первая тебе говорю – работай! Работай, как вол, как раб на галерах! Пиши картины, ну, рассказы там свои… Пиши, дочь, пиши! В рассказы я не особо верю, а вот художественный талант у тебя есть! Да и как не быть – папа твой был ге-ни-альный художник! Пиши картины, работай над собой! Ты должна прославиться! Я уже старая, а я хочу дожить до твоего успеха! Торопись, дочь! Что тебе надо – рамочки там всякие, кисточки? Я заработаю! Я вот простить себе не могу, что на твое образование денег нет, но ничего – талант всегда себе дорогу пробьет. Ты пробьешься, дочь! Если, – мать строго подняла указательный палец, – если будешь над собой работать. Вот скажи-ка мне – когда ты закончишь свою картинку, ну, пейзаж этот?..
– Уголок Михайловского парка?
– Ну да, ну да.
– Так вчера закончила.
– Вот и иди, продавай. Продашь – будут у тебя деньги.
– Да что там за деньги?.. Мама, мне большие деньги нужны!
– Ну, уж прям и большие… На что это?
– На компьютер, к примеру. Вчера на студии один новенький был, так он чуть с дуба не рухнул, когда мои каракули увидел. Неудобно как-то…
– Нуу, дочь, выбирай, или рамочки с кисточками, или компьютер. Рисовать можно и без компьютера, а писать твои рассказы – обойдешься. Вот когда рассказы эти твои начнут деньги приносить, вот тогда и купишь компьютер… Компьютер, компу-тер… тьфу, язык сломаешь, зачем он? Баловство одно…
– Ах, мама, какая же ты дремучая! – в сердцах воскликнула Марьяна.
Через два часа она уже стояла на Невском возле ограды Екатерининского сквера. Здесь копошилась своя жизнь: экскурсовод продавал билеты под монотонную запись диктора:
– …Сейчас самое подходящее время для автобусных экскурсий…
Причем это самое подходящее время было и в дождь, и в жару – запись не менялась. Художники выставляли напоказ свое творчество – портреты великих, чтобы показать умение передать сходство, шаржи, пейзажи. Марьяна, страшно смущенная, пристроилась чуть поодаль, разложила мольберт, примостила на газетку свои немногочисленные картины.
– Смотрите-ка, – глумливо выкрикнул толстяк, обмотанный красным шарфом. – Опять эта мазила пожаловала!
– Пусть ее… – добродушно ухмыльнулся мужик с седой бородой, в берете, низко надвинутом на глаза. – Нам она не конкурент, а девчонка хорошенькая, как картинка… Яркая такая… глядишь, покупателей к нам подманит. Иди поближе, девочка, – ласково кивнул он ей.
Марьяна, которая привыкла к другому приему от художников, приободрилась и придвинула свое живописное хозяйство поближе.
– Здрасьте, – заискивающе улыбалась она. – Я ненадолго. Мне уже бежать надо. Я только чуть-чуть постою. Спасибо. («Ооо, проклятый враждебный мир…» – стонала она про себя).
Седая борода оказался прав – интересующиеся искусством, мельком скользнув взглядом по картинкам Марьяны, устремлялись к ним и уже более внимательно рассматривали их работы. К нескольким художникам уже подсели клиенты, пожелавшие запечатлеться на полотне. А она все стояла возле своих невостребованных работ, отворачиваясь от промозглого сырого ветра. Но ветер не отставал – трепал легкий пуховик, забирался в прорехи на джинсах. На литературной студии Марьяна выдавала эти свои джинсы как дизайнерские, на самом деле это были просто старые, до дыр вытертые штаны, которым она с помощью ножниц и цветных ниток придала вид живописных лохмотьев.
Примерно через час около Марьяны остановился высокий седеющий иностранец в малиновом свитере и белом плаще. Он равнодушно взглянул на ее картины, а затем его взгляд приклеился к ее лицу. Марьяна покраснела, опустила ресницы, смешалась, затем решилась прервать молчание:
– Вас что-то заинтересовало?
– А?
– Вот ду ю вонт?.. Эээ…
– Yes, – иностранец небрежно указал на пресловутый уголок Михайловского парка. – Its – how mutch?
– Это… Its…
Пока Марьяна мучительно раздумывала, какую назвать сумму, так как даже не придумала, за сколько продавать свои произведения – уверена была, что никто никогда ничего у нее не купит, иностранец вынул из нагрудного кармана стодолларовую зеленую бумажку.
– O-key?
– Yes, thank you… Спасибо вам огромное, – бормотала Марьяна. Крошечная, чуть больше ладошки картинка в пластиковой фоторамке, уже никак, по ее мнению, не тянула на такие большие, опять же по ее меркам, деньги.
Иностранец брезгливо поднял с газеты картинку и небрежно бросил в пакет. Затем, продолжая все так же внимательно изучать Марьяну, извлек из нагрудного кармана блокнот, ручку и, вырвав листок, нацарапал номер телефона и название отеля – «Radisson».
– Here it is… Come to me today at six… no, seven in the evening. I'll buy you anything else… Come!
– Спасибо… Да, конечно… – окончательно перейдя на русский, бормотала Марьяна, засовывая записку в карман пуховика.
– Do you want to take a look? – бойко загалдели художники, зазывая щедрого иностранца. Он нехотя отошел от Марьяны, подошел к обладателю красного шарфа и купил у него пейзаж с разведенным мостом на фоне Петропавловской крепости. Причем за этот пейзаж заплатил гораздо больше.
– А? Что я говорил? – добродушно усмехался в бороду Марьянин доброжелатель. – Говорил, что девочка покупателей будет привлекать – так и получилось.
– Да, теперь сам вижу, – мурлыкал, прищурившись, как кот, толстяк в красном шарфе. – Ты это, девочка, в следующий раз пофасоннее что-то надень.
Решив, что больше одного везения в день быть никак не может, Марьяна еще некоторое время постояла для вида, а затем собрала свое хозяйство в большой пакет и, вприпрыжку от радости и холода, побежала домой.
Мать уже собиралась на работу.
– Мам, ты еще не ушла? Ура! Живем! Картину купили!
– Да ты что?! Какую?
– Новую! Уголок Михайловского парка. За сто долларов!
Марьяна помахала перед глазами матери зеленой купюрой.
– А я что говорила? – затараторила та. – Говорила же – работай больше! Вот ты поработала, дочь, и на этой последней картине, видно, мастерство твое отточилось, вот ее и купили. Еще работай, еще! Сейчас дело-то и пойдет.
Марьяна хотела рассказать матери о приглашении иностранца посетить его в отеле, но густо покраснела – и промолчала. А когда мать ушла на работу, вытащила записку и выбросила в форточку.
– За сто долларов чувствительное спасибо! – зло крикнула она. – А вот зарабатывать я собираюсь исключительно своим талантом, а не другими местами… Сволочь! Думаешь, все мы здесь продажные, да? Думаешь, поманил долларом, и делай с нами что хошь? Хрен тебе!
Весь вечер Марьяна остервенело работала. Уже поздно, к самому приходу Маргариты Николаевны, новая миниатюра была готова. Девушка вставила ее в пластиковую рамку, показала матери:
– Ну? Узнаешь?
– Н-нет, что-то не узнаю… А где это?
– Ай, мама… Это же Зимняя канавка!
– Ааа… Вот теперь узнаю. Точно! – Мать нацепила на нос очки. – Да, теперь ясно вижу… И скажу тебе – эта канавка, то есть, эта картинка, уйдет еще быстрее. Мастерство-то – оно растет… Мазок смелее, игра красок там… Думаешь, я ничего не понимаю? Нет! Пообщалась с твоим отцом, наблатыкалась немножко.
Однако на следующий день Марьяна простояла впустую. Никто не пожелал купить ни «Зимнюю канавку», ни картины с изображением других красот Петербурга…
«Да бес с ними, с этими пейзажами, – мрачно раздумывала незадачливая художница. – Надо не конъюнктуру рисовать, тут мне с мэтрами состязаться трудно, а надо что-то оригинальное. Какой-то такой сюжет… Что-то сюрреалистическое… А больше всего мне хочется изобразить этого Дориана Грэя! Такое интересное лицо… И вообще, что-то я соскучилась по нему. Но звонить первая не буду! Ни за что! Не хочу уподобляться этой глупой Жанне… Думает ли он обо мне? Вообще – о чем он думает? Чем занимается?…»
Если бы Марьяна знала, чем занимается предмет ее мечтаний, может быть, она с презрением выбросила бы его из головы.
Действие 7
– …Итак, есть ли у нас план? Есть ли у нас план?… У нас есть план! – радостно воскликнул Владислав Альбертович.
На клавиатуру ноутбука по-кошачьи вкрадчиво легли холёные руки, сверкнул крупный бриллиант в перстне, кокетливо украшавшем мизинец. На мониторе высветилась рукопись, набранная шрифтом «Times New Roman». «Искусство манипулирования сознанием» – так назывался этот пока ещё не завершённый труд.
«…Народные массы должны быть убеждены, что они свободны в своём волеизъявлении, что именно они путём выборов определяют, кто будет править ими и какого курса надлежит придерживаться стране. Они не должны знать, что всё за них уже решено, что президент выбран и без них, а подсчёт голосов – всего лишь фикция. Они не должны знать, что тот путь, которым надлежит двигаться обществу, определяется не волей этого самого общества, даже не волей президента, он определяется некими третьими силами, находящимися за пределами страны и имеющими в своих руках мощные финансовые потоки и неограниченную власть. Впрочем, именно деньги и дают власть, и чем больше денег, тем больше власти. Массы должны быть максимально аполитизированы. Их участие в политическом процессе должно ограничиваться голосованием. И пусть, проголосовав за г-на А или г-на В (неважно), каждый из них испытывает гордость, что он выполнил свой гражданский долг. Для участия в политическом процессе этого достаточно. А для того, чтобы массы не лезли в политику, следует: а) занять их и б) создать вполне сносную жизнь, чтобы в целом они были довольны. В капиталистическом обществе главная ценность – это деньги. Вот и пусть зарабатывают их, и тем самым решается задача а), то есть, их занятость. Денег, как известно, много не бывает. Поэтому пусть работают по 10, 12 часов, чем больше, тем лучше, – меньше времени будет оставаться на праздные размышления. При этом надо решить и задачу б) – дать им возможность приобрести за их деньги некоторые ценности, получить развлечения, вкусно поесть и выпить. Для обывателя в этом и состоит смысл жизни. Наш министр образования верно заметил, что «цель школы сегодня – вырастить грамотного потребителя». Потребление товаров и услуг – вот что должно быть смыслом жизни обывателя. Жить – чтобы потреблять!
Однако не все представители общества находятся на необходимом примитивном уровне. Некоторые, умеющие думать самостоятельно, в отличие от большинства, за которое думает правительство и доводит до него свои решения через телевидение, догадываются, что что-то не так. Они начинают проявлять недовольство, пытаются объединиться со своими единомышленниками, чтобы влиять на ситуацию. Словом, они составляют оппозицию и примыкают к партии, которая, по их мнению, наиболее полно выражает их взгляды. И наша задача заключается в том, чтобы предоставить им такую партию. Дело это не хитрое. Уже не одно столетие русское общество делится на «западников» и славянофилов, а также на нейтральную прослойку обывателей, которым всё равно. Для обывателей есть партия власти, за которую они исправно голосуют. Тут всё просто. Для «западников», возмущённых тем, что у нас – не как на Западе, пытающихся подогнать русское общество под западные стандарты, без учёта русской истории, геополитики, национального менталитета и т. п., есть партии правого толка, которые выражают интересы определённой целевой аудитории – есть партия для крупного бизнеса, есть – для среднего и мелкого. В обществе существует также небольшой процент экстремистски настроенной публики. А вот её развития нельзя допустить – все политические процессы должны быть подконтрольными нам. Ну, а «славянофилы», как известно, падки на патриотическую риторику, муссируют тему «особого пути России» и «русского социализма». Среди них популярны левые партии. Так вот, наша задача – в одной из левых, подконтрольных нам партий синтезировать всё, что привлекает различные целевые аудитории. Своими коммунистическими лозунгами она должна удовлетворять запросы радикалов, мечтающих о революционном сломе общества. А своей клерикальной риторикой и утверждениями об избранности русского пути она должна импонировать «почвенникам». Нам удалось синтезировать эти столь разные идеи в СДПРФ. Вот о ней и поговорим… Внушает опасение тот высокий процент недовольных, которых мы пытаемся нейтрализовать этой партией. На сегодняшний день это – самая многочисленная псевдооппозиционная партия, объединяющая в своих рядах интернационалистов и националистов, коммунистов и верующих – и прочий «свободомыслящий сброд». Её члены уверены, что партия приближает революцию, а на деле она топчется на месте, подменяя революционную деятельность ритуалами типа бесконечных возложений венков, празднований дней шахтёра, учителя, сантехника… Они не видят, что СДПРФ увела их далеко от революции и социализма, завела их, образно выражаясь, в жидкий гудрон, в котором завязла вся оппозиция. Однако некоторые могут догадаться, почувствовать подвох… И вот для того, чтобы удержать этих особо догадливых от резких телодвижений в сторону экстремизма и неповиновения, партийным лидерам следует, с целью наиболее эффективного воздействия на сознание масс, воспользоваться эффективными наработками религиозных сект, деятельность которых столь удачна в России. Итак, что характеризует секту:
1. Религиозный маркетинг. Секта всегда занята религиозным маркетингом, то есть распространением своего учения и вербовкой новых членов особыми средствами. В отношении партии применим партийный маркетинг. То есть, СДПРФ также следует активнее вербовать новых членов, особенно среди молодёжи. Революцию делает молодёжь, а не респектабельный средний возраст.
2. Двойная идея. Для того, чтобы привлекать новых членов и удерживать старых, необходима прекрасная, благородная идея – «Вся власть трудящимся!» или «Мы – за справедливое общество!» Это – для общего пользования. Пусть члены думают, что они, жертвуя собой, совершают великое и благородное дело освобождения трудящихся от капиталистов, или освобождения России от западной духовной и экономической оккупации. Только избранные, находящиеся на вершине иерархии, знают, что настоящая идея – отвлечь массы недовольных от реальной борьбы.