Сожженные солнцем равнины. «Мы с тобой одной крови»

© Дарий Харбер, 2018

ISBN 978-5-4493-8121-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Мой отец был лесником. Он часто оставлял нас с мамой, отправляясь в Тайгу на заработки. Помню, как он возвращался с хмельным запахом на губах, потрёпанной шляпой и бесчисленным количеством заусенец с занозами на руках. Мы никогда много не говорили с ним, поэтому узнать его, как человека, я так и не смогла. Моя мать работала в больнице до тридцати двух лет, она ухаживала за детьми-инвалидами. В её тридцать три года на свет появилась я, и матери пришлось уйти с работы ради воспитания собственного ребёнка. Денег у нас почти не было, так что, уже в семь лет я осознала, что значит быть работником фабрики игрушек «Келько». Однажды, в наш дом пришла Миссис Трувер, знакомая мамы, высокого роста женщина с выпуклым подбородком и тонкими губами. Она сказала, что есть не плохое место в городе, где можно будет «обустроить» меня. В этом году я должна была пойти в школу. На дворе стоял жаркий, сухой июнь. Миссис Трувер сказала, что если я поработаю пару месяцев, ничто плохого не произойдёт и это даст не большой, но и не маленький доход, хоть «какой-то». Моя мама была изначально против этого предложения, ведь, это неправильно с любой точки зрения – эксплуатировать маленького ребёнка, но, в конце концов, сдалась, так как Миссис Трувер пообещала, что будет наблюдать за мной и не допустит ни одной оплошности. Так я стала младшим сотрудником фабрики игрушек «Келько». Моя работа заключалась в том, что я должна была клеить этикетки на пакеты с завёрнутыми игрушками. Первое время я презирала эту работу, так как, когда много раз ты тыкал эти этикетки, пальцы грубели и появлялись мозоли, однако, спустя несколько недель она мне стала нравиться, и я перестала замечать подобного рода нюансы. Миссис Трувер через каждые десять минут проверяла мою работу. Часто в обеденное время, она усаживала меня на кресло в своём кабинете и угощала конфетами с чаем. Также Миссис Трувер любила рассказывать о своих бесчисленных путешествиях в юности, и всё, что мне оставалось – это слушать её. И я слушала-слушала-слушала… Со временем у меня и у самой стало появляться желание начать путешествовать. Я помню тот забавный случай: во время работы ко мне подошла незнакомая женщина, которая тоже работала на фабрике. Я её видела пару раз, но лично мы не были знакомы. Она сказала: «Ах, что за прелестный маленький ангелок! И что тебя угораздило забрести суда?» А я ответила: «Зарабатываю деньги для себя и своей мамы. Мы очень скоро уедем далеко-далеко. И Миссис Трувер вместе с нами». Женщина улыбнулась и дала мне шоколадную конфету. Я тут же раскрыла фантик и слопала её. На вкус она была как резина, но из вежливости я её проглотила. На фабрике «Келько» я проработала полтора месяца. В конце августа пришла пора подготовки к Школе. Я была уволена и больше никогда в своей жизни не посещала это место. Мама сильно беспокоилась обо мне. На деньги, что Миссис Трувер всё это время пересылала маме за мою работу, мы смогли купить целый набор разноцветных карандашей и раскраску для первоклассников. Также мне был куплен портфель, гольфы, стопка тетрадок, две ручки, два простых карандаша и ластик, что, безусловно, вызывало во мне гордость.

Однако радость и надежды не оправдали себя. Первого сентября я пошла в Школу. Странный длинный худощавый парень в костюме, после официальной Линейки, взял меня за руку и потащил в класс. Я стала сильно плакать и кричать. Заметив это, он всё равно упорно держал мою руку и не отпускал. До сих пор помню его бежевый костюм, который явно был велик в плечах и поэтому висел, как мешок на теле. Никто не говорил мне о том, что какой-то парень возьмёт меня и куда-то поведёт! Понятно, что я была напугана. Он довёл меня до класса и сдал на руки учительнице, как я позже узнала, её звали Мисс Китенберг. Мисс Китенберг утёрла мои слёзы с лица носовым платком, наклонилась и сказала: «Всё будет хорошо, крошка. Не плачь. Скоро ты снова вернёшься к маме». И почему-то я перестала плакать. Но всё-таки энтузиазма мне это не прибавило совсем. Ни одного урока в первый день не было, только множество слов о предстоящем семестре. После пятнадцати утомительных минут я перестала слушать то, что говорила Мисс Китенбрг. Парня, что сидел рядом со мной за партой, звали Бен Фостер. Фостер тоже не слушал, и он тоже был чем-то расстроен. Так мы и познакомились.

– Эй, Фостер – тихо произнесла я.

– Откуда ты знаешь, что я Фостер? – насупился он.

– У тебя на бейджике написано, дубень.

После этого целых тридцать минут он больше не реагировал на мои слова.

– Эй, Фостер, знаешь, что? Фостер? Фостер. Фостер. Фостер… – продолжала я.

– Моё имя Бен, – не выдержал он.

– Бен Фостер. Отлично, – ухмыльнулась я.

Он чуть поцедил карандашом по бумаге. И сказал:

– Скучное место – Школа. Неужели так будет каждый день?

– Нет, – ответила я, – мама сказала, что так всегда в первый день. В первый день тебя подготавливают к тому, что ожидает в году.

– Разве тебя не могли подготовить к тому, чтобы ты не разревелась на Линейке?

– Так, ты видел это?

– А кто не видел?

Тут я разозлилась. Ах, он маленький наглый дармоед Фостер!

(Тогда я ещё не знала значения слова «Дармоед», но мне казалось оно обидным, так что, я решила его использовать)

– Я уже умею читать немного, – похвастался Фостер.

– В детском садике учат читать, а я уже успела поработать не фабрике игрушек.

– Врёшь! – разразился Бэн.

– Нет.

– Да.

– Нет-нет-нет! Ни одного маленького ребёнка не возьмут работать на фабрику!

– Да замолчи ты уже, Бен Фостер!

Мисс Китенберг взглянула на нас. Она подошла к парте и оттащила Фостера за ухо к доске.

Бен взвыл: «А она!? Это всё она!»

Мисс Китенберг подошла ко мне и сказала, что бы я вышла за Беном к доске.

Я вышла. У доски было просторно. Я взглянула на класс. Оказалось, что парт было занято всего штук восемь. С моего места казалось, будто бы их было в два раза больше. На меня уставились глаза моих одноклассников, с которыми я всё ещё была незнакома.

– Ха-ха! – злобно выпалил Бен Фостер, – Так тебе и надо!

Я отвела взгляд и замолчала.

– Есть ли смысл в вашем споре? – произнесла Мисс Китенберг. Затем, она присела за свой рабочий стол и продолжила – Вам стоит выговориться. Мы вас все внимательно слушаем, – последнее предложение она плавно протянула, как бы придавая определённое значение.

Бен и я молчали. Я подошла к Бену ещё ближе и тихо прошептала на ухо:

– Если сейчас мы что-нибудь не скажем, то нам обоим влетит.

И Бен открыл рот. Он высказал всё, что только думал по этому поводу. Я же решилась не бросать его на амбразуру и точно также высказалась о том, как здесь скучно, и что людей мало. И нам всё равно влетело. Мисс Китенберг, выслушав каждого из нас, развела меня и Бена по разным углам. Так мы простояли недолго, но вернувшись на своё прежнее место, за парту, больше никогда не расставались.

Глава 2

Когда я была в четвёртом классе, мне исполнилось десять лет. Бену уже было одиннадцать. Он гордо задирал нос и часто трепал меня по голове, смеясь: «Моя маленькая задавака!». (Придумал же прозвище!) Я в свою очередь либо огрызалась, либо била его. Из Школы меня забирала мама. Но так было не всегда. Иногда меня провожал Бен. За это моя мама угощала его мороженым: ванильное с шоколадной стружкой. День за днём был один и тот же. Фостер таскал мой рюкзак после школы в будни, а в выходные вытаскивал меня на улицу, несмотря на то, что мне этого лично совсем не хотелось. Меня больше привлекала перспектива остаться дома и что-нибудь почитать. Но, тем не менее, я не могла отказать ему. И это необъяснимо, ведь, он до смерти бесил меня! И в то же время этот мальчишка знал, как рассмешить меня, и что я люблю ванильное мороженое. Никто не знал о мороженом, к слову. И всё бы продолжало крутиться колесом к колесу, если бы в конце четвёртого класса со мной не произошло кое-что странное… По крайней мере, тогда мне так показалось.

Однажды на уроке физкультуры, наш класс отвели в новый спортивный зал только что отстроенный в новом корпусе. На мне были синие спортивные штаны и чёрная футболка. Вместе с нашим классом была и параллель. Ко мне подскочил Фостер и начал дурачиться.

– На-на-на, наверное, на-на, мы сейчас будем играть против другого класса в вышибалы, – сказал он. Фостер всегда делал вид, что заикается, когда переговаривал нашего учителя физкультуры, страдающего дефектом речи.

– Наверное, – ответила я.

Наш класс расформировали. Фостер оказался в команде против меня. В общем-то, желания играть у меня особо не было, пока в меня не зарядили мячом прямо по пояснице. Я согнулась и упала. Поясницу жгло так, будто бы её только что ошпарили кипятком.

– Да будь проклят тот, кто это сделал! Дурацкие вышибалы! Не вышибалы, а выЖИбалы! – резко развернулась я на своего обидчика.

– Прости, – послышался голос издалека.

Ко мне подбежала девочка. Она помогла мне встать.

– Я думала, что ты играешь, – сказала она.

– Да-да, играю, – ответила я и подняла глаза на неё. И тут моё сердце остановилось. Это была Джудит Маккенси. Тогда я ещё не знала её имени. Но почему-то меня резко бросило в дрожь. Я поспешно встала, отряхнулась и протянула ей свою руку в знак знакомства, – Хлоя Рикман. Поясницу продолжало жечь, но я старалась не подавать виду.

– Джудит Маккенси, – протянула она мне свою руку в ответ, – Ладно, я побегу дальше играть. Извини ещё раз… Я не хотела тебя обижать.

И она убежала. Её образ испарился в толпе команд, играющих на площадке.

Ко мне подошёл Фостер.

– Не хило она тебя… Выбила, – почесал он в затылке и проговорил как бы извиняясь за то, что не совершал.

– Она красивая.

– Да, – посмотрел на меня каким-то едким взглядом Бен, – Ты странно себя ведёшь сейчас. Может, она тебе и мозги вышибла тоже?

– Ничто она мне не вышибла. Замолчи, Фостер.

– Ладно-ладно. Только ты посиди лучше теперь на скамейке, а не бузи.

Бен аккуратно усадил меня на скамейку и убежал дальше играть. Мне казалось, будто бы мой мир перевернулся, когда я впервые увидела Джудит: что-то в ней пленило и вызывало большой интерес, но я не могла понять, что именно.

Глава 3

После того случая в спортивном зале я не могла перестать думать о Джудит. Я вспоминала её тёмные волосы, её светлого оттенка глаза, которые как контраст бросались при первом взгляде. У неё была миниатюрная фигура, невысокий рост и длинные руки. Пожалуй, слишком длинные для её туловища, но, тем не менее, это не отбивало у меня желания восхищаться ей. Как-то раз мы снова встретились у фонтанчика с водой, но я так и не смогла с ней заговорить. В одной руке она держала обёртку от жевачки, а второй нажала на кран с водой и отпила немного. Я стояла рядом и ждала своей очереди, наблюдая за тем, как она отпивает. Мне хотелось быть похожей на Джуди. Мне хотелось понять: какого это быть Джудит? И какого это: быть с ней? Просто бегать и играть, шутить над чем-нибудь, или обниматься в кино, когда на экранах острый момент или до коликов в животе смешной. Обычно, это делал Бен: обнимал меня. Но, отныне, я стала представлять на его месте Джудит. Из-за того, что я стала много думать о Джудит, мои интересы стали постепенно меняться. Меня более не интересовало то, что Бен стал победителем в Олимпиаде по математике или то, что Бен влюбился в девочку из нашего класса. Бен… Со временем Бен стал замечать изменения во мне. Он сильно забеспокоился и перестал отходить от меня и вовсе. Постоянно был рядом. А меня это ещё больше бесило.

– Будешь жвачку? – спросил меня Бен и протянул руку на перемене между вторым и третьим уроком во вторник.

– Нет, спасибо, Бен, – ответила я.

– Да что с тобой? – взорвался он, – Раньше ты всегда угощалась моими вкусняхами, – У тебя, что… Эти… Как их там… Трудный период?

– Что ещё за «трудный период»? – недоумевающим взглядом посмотрела я на него.

– Мама говорит, что у женщин один раз в месяц бывает такой период, когда им очень сложно мириться с тем, что происходит вокруг… И у них в большинстве своём сильно болит живот… Тип гормоны и всё такое… Вот, я и говорю, что он трудный.

(Я вытаращила глаза на Бена. Что за трудный период? О чём он? И главное – о чём его мама?)

– Бен, – сказала я, – всё хорошо, не волнуйся за меня. И пока что у меня нет никаких периодов – за это тоже не волнуйся…

Молчание.

– Бен? – я положила руку на его плечо и похлопала – Мне надо тебе кое-что рассказать.

– Ты всё-таки убила кого-нибудь? – ухмыльнулся он.

– Нет, – засмеялась я, – но ещё не вечер, как говорится! Бен, мне нравится одна девочка, но я не знаю: как заговорить с ней. Бывает, вечером я стою перед зеркалом и воображаю то, что я – это она и пытаюсь заговорить.

Тут Бен задумался.

– Хм, – процедил он, – Ты видишь в ней своего идола? Ну, знаешь, раньше индейцы создавали целые тотемы для существ, которых боготворили…

– Нет, я не думаю, что я боготворю её.

– Посмотри на себя! – тыкнул пальцем мне в грудь Бен, – Ты почти что помешалась на ней!

– Ай! Больно…, – немного отпрянула я, – А вот и нет!

– Да, Хлоя. И тебе надо заговорить с ней. Я думаю, что вы подружитесь.

– Я не могу, Бен, заговорить с ней. Мне тяжело, я ещё никогда не дружила с девочками.

– Соберись с духом, Хлоя Рикман! Чему я тебя учил все эти годы? – тут он выпятил свою грудь вперёд и сделал торжественный вид.

Меня начало разрывать от смеха. Бен был такой смешной, что я смеялась до того момента, пока не заболел живот. Бен тоже смеялся вместе со мной. Я знала то, что ему неприятно выслушивать весь этот мой бред про Джудит, но он всё равно поддержал меня. Бен был для меня роднее всех родных и живее всех живых в этом мире. Это был мой друг – Бен Фостер.

Так Бен Фостер наставил меня на путь истинный, и я смогла собраться с мыслями. Бен был прав, и мне следовало подойти к Джудит. И я подошла к ней. Это случилось в столовой в обед того же дня. Мы с Беном хотели взять пару только что выпеченных булочек с сыром и стояли в очереди. Неожиданно Бен тыкнул пальцем меня в бок и сказал:

– Хей, смотри, там Джудит сидит.

Я взглянула в сторону, куда указал Бен. И, действительно, за вторым столиком от стены сидела Джудит Маккенси и пила чай.

– Подойди к ней, – сказал Бен.

– Но как же ты? – ответила я.

– Я? Я ничего, пообедать и один смогу. Может, к Артуру подсяду. Артур был нашим одноклассником. Иногда Бен вместе с ним ходил на тренировки по боксу.

Подошла моя очередь, я купила сырную булочку с чаем и подошла к столику Джудит. Она сидела одна.

– Можно присесть?

Джудит оглянулась по сторонам.

– Ты это мне? – сказала она.

– Да… – смущённо ответила я.

– Конечно, присаживайся, – улыбнулась Джудит, – Я Джудит Маккенси… Стой, кажется, мы уже встречались! У меня такое чувство, будто бы мы уже где-то виделись с тобой точно..!

– Мы учимся в параллельных классах.

– Я тоже люблю булочки с сыром.

По всей видимости, Джудит заметила то, что я немного смущена. Она привстала и продолжила:

– Знаешь, если хочешь, приходи ко мне в гости после уроков, посмотрим что-нибудь по телеку, уроки поучим… Вот мой адрес, – она написала на бумаге адрес и вышла из-за стола, а я осталась сидеть на своём месте. Сидела и думала над тем: что только что произошло? Потом подбежал Бэн и начал обо всё случившемся расспрашивать, только я не могла выпалить и слова.

Днём после уроков я всё-таки решилась на то, чтобы зайти к Джудит, но, к моему сожалению, её не было дома.

– Она всё ещё не вернулась из Школы, – сказала её мама, – Но… Ты можешь остаться и подождать, пока она вернётся. Я сегодня испекла любимый пирог Джуди.

И я осталась. Пирог был действительно вкусным и чай с корицей – тоже. Когда Джуди пришла, она посмотрела на меня, на мой набитый рот пирогом и на мою руку, которая одновременно пыталась держать ложку. Я немного испугалась появления Джудит: это было для меня так неожиданно. Весь вид Джуди указывал на то, что она знает себе цену. От любимого пирога, который был безупречен в исполнении её мамы: черничный со сливками, до манерного жеста в столовой в знак вежливости и знакомства. И как такая принцесса смогла ударить меня мячом по пояснице? Джуди прошла на кухню, поздоровалась с мамой и в том числе со мной. Она ухватила немного пирога и взяла меня за руку.

– Пойдём в мою комнату, – произнесла она.

И мы пошли.

Комната Джудит не впечатлила меня. Она показалась мне такой обычной и простой, что я даже не решилась придать этому какого-либо значения. И моим главным объектом внимания всё-таки являлась хозяйка комнаты. Следующие несколько часов мы играли в настольные игры, делали уроки и весело проводили время. К телевизору так никто и не притронулся. Я помню тот момент, когда мы играли в игру наподобие шашек, когда надо было продвигать фигурки при помощи броска кубика. На каждой грани куба были расположены точки от 1 до 6. И каким ребром упадёт куб, столько ходов и делает твоя пешка. Игра была напряжённой. Джуди посмотрела на меня, отвернулась и стала смеяться.

– В чём дело? – окликнула я её.

– Ни в чём, – она продолжала тихо смеяться.

Я смутилась и закрыла коленками своё лицо. Джуди приблизилась ко мне и приподняла мою голову, а потом указательным пальцем провела по моим губам.

– У тебя сливки, видимо, остались, – и отпрянула снова.

Я попыталась снова несколько раз обтереть губы, но уже было нечего вытирать.

– Спасибо, Джудит.

Когда она прикоснулась ко мне, мысли, что одолели меня на кухне, снова вернулись. Она так утихомирена и вежлива, но, несмотря на это, готова быть так близко с, почти что, незнакомым человеком, и убирать с его губ сливки.

Глава 4

Среда, середина недели, этот день был также непримечателен, как и на прошлой. Я сидела за партой и листала свой ежедневник, раскрашивая наброски с рисунками. Никогда не нравилось что-то писать о себе, поэтому я использовала рисование, как способ самовыражения. Как тут в класс вбегает орава ребят, все они обсуждают между собой что-то важное, пока что я не могу понять то, о чём они говорят. Я закрашиваю последнюю часть рисунка, маленькие штришки. Ко мне подбегает Фостер и начинает громко кричать в ухо:

– Ты не поверишь! Не поверишь!

– Бен, я поверю во всё, что ты скажешь, только не ори, пожалуйста, – закрывая своё ухо ладонью, говорю ему я.

Он вытирает лоб рукавом от рубахи и продолжает уже более тихим голосом:

– Помнишь, Мисс Молли? Молли Брайтон?

Я открываю ухо и говорю:

– Ты имеешь в виду нашего учителя музыки?

– Да! Она самая! Только что узнал, что она уволилась. Мисс Китенберг так и сказала!

– Сказала, что? – нахмурилась я.

– Сказала, что у нас теперь будет новый учитель. Его зовут Мистер Ремон. Самюэль Ремон. Ещё Мисс Китенберг сказала, что он замечательный учитель и пианист.

– Больше она ничто не говорила?

– Нет. Но!, – тут Бен поднял свой указательный палец вверх и сделал важное лицо, – Но! Тревис из 6А смог немного рассказать о нём. Оказалось, что он вёл у них в прошлом году музыку. И он сказал, что мы должны быть осторожны потому, что этот человек сумасшедший, Хлоя! Сумасшедший!, – Бен заколотил себя в грудь.

Я схватила кулак Бена, что бился об грудь, и приставила обратно к его поясу.

– Не может быть такого… Он не может быть сумасшедшим хотя бы потому, что он – учитель. Успокойся, Бен, я уверена, что Тревис хотел напугать тебя.

– Так сказал не только Тревис. Ты не представляешь, что он творит, – Бен отвлёкся и его глаза уставились в мой ежедневник, – О, эта девочка похожа на Джудит Маккенси…

Я быстро захлопнула ежедневник и грозно посмотрела на Бена:

– Что же он творит, Бен?

– Что? Да тут просто так и не расскажешь, что мне сказали!

– А ты попробуй. У нас сейчас как раз музыка. Надо быть готовым к неожиданностям.

Бен Фостер наклонился ко мне и прошептал:

– Он детей не учит, а с ними развлекается… И он очень странно себя ведёт… А глаза у него, если всмотреться, то бешеные… Как у зверя!

Пока мы разговаривали с Беном, в класс вошёл высокого роста человек. В его руках были папки с нотами. Он уложил их на крышку фортепиано. Снял с себя пальто, подошёл к выключателю и приглушил свет в помещении. Резко весь гам разговоров стих, все вытаращили свои глаза вперёд, на этого человека. Затем быстренько каждый уселся на своё место за парту и окончательно смолк. Я посмотрела в лицо этого человека, и мне показалось, что он улыбнулся. Кончик уголка у его рта напрягся и скривился вверх. Он оглядел нас пристальным взглядом, прошёлся взад и вперёд по классу и уселся за рояль. Молчание. Его терцы у пальцев прикоснулись к клавишам. Рояль издал долгий звук «ля». Затем его пальцы стали всё чаще касаться клавиш, заиграла мелодия. Я смотрела на него и постепенно стала замечать, что круг моего обозрения сужается: всё, что находилось вокруг, стало резко тлеть. Это состояние напомнило мне тот случай, когда я упала в обморок год назад. Также это было похоже на начало фильма в кинотеатре, когда свет медленно гаснет и остаётся только отображение на экране. Самюэль Ремон играл произведение Людвига Ван Бетховена «К Элизе». И всё, что я могла видеть, всё, что я могла понять в тот момент, так это то, что он играл в темноте. Незримый никому прожектор был направлен прямо на него. Это сольное выступление. Он будто бы распахнул свою душу передо мной, а я глупое создание не могу понять, что происходит, и просто замерла от восхищения. Время от времени он отводил взгляд от клавиш и смотрел в окно, его пальцы продолжали играть. В его взгляде было что-то загадочное и неподвластное. Он ни разу не взглянул на нас во время игры. Его тело было расслаблено, оно время от времени то выгибалось, то в такт музыке наклонялось, плечи слегка подёргивались, когда шла быстрая партия. Я не могла отвезти взгляда от него. В тот момент я ощущала полную эмульсию в своём головном мозге и в теле. Во мне оказались две части, два вещества, несопоставимых между собой. А он всё играл и играл.

«Боже, прекрати играть!» – взвыло моё существо. Тело стало чуть-чуть колотить в такт музыке. Я будто бы знала, чувствовала то, что чувствует этот человек. Но всё ещё не могла вникнуть в суть. Как «Чёрный Квадрат» Малевича… Когда ты смотришь на него впервые то, не видишь ничто, кроме чёрного квадрата, но взглянув однажды во второй раз и в третий, то увидишь то, что сконструирует твоё сознание. Ты увидишь себя.

И вот наконец-то завершающая часть. Конец. Фостер хватает меня за руку:

– Что-то ты совсем притихла, всё нормально? – шепчет он мне в ухо.

Я не могу понять, что происходит. Меня и тошнит и колотит. У меня жар.

– Бен!, – поворачиваюсь я к нему, – Бен, меня тошнит.

Фостер подскакивает из-за парты:

– Мистер Ремон! Мистер Ремон, Хлое плохо, её тошнит. Можно я отведу её в медпункт?

Какой позор! Я выхватываю свою руку из лап Фостера и тоже резко приподнимаюсь из-за парты.

– Мистер Ремон, – говорю я, – Извините, всё в порядке. Мне не нужен никакой медпункт. Фостер шутит.

– Что? Ты же только что сказала… – удивляется Фостер.

– Бен, всё хорошо, успокойся, – усаживаю я его обратно на стул за парту.

– Но…, – Фостер что-то бубнит себе под нос.

Мистер Ремон встал из-за рояля, подошёл к доске и начал писать мелом.

– Как вы уже поняли, наверное, ребятишки, – сказал он, продолжая вырисовывать буквы, – Моё имя Самюэль Ремон, для вас я Мистер Ремон.

Он закончил выводить своё имя на доске и положил мел на стол. Затем облокотился о рабочий стол, что стоял неподалёку от рояля и задумчиво взглянул на нас.

– Я буду учить вас музыке.

Его взгляд упал на меня.

– Хлоя, как твоё полное имя?

Я процедила про себя: «О, нет» и ответила:

– Хлоя Рикман.

– Хлоя Рикман, тебе действительно плохо? Если это так, то ты можешь идти.

– Нет, Мистер Ремон, как я сказала ранее, всё в порядке.

– Хорошо, – он прикусил нижнюю губу и продолжил, – Так, что такое музыка, ребята? Кто-нибудь знает: чьё произведение только что звучало?

В классе образовалась тишина.

Он снова посмотрел в окно. Я проследила за его взглядом. И только сейчас заметила, что на улице шёл снег. Первый снег в ноябре.

– Кажется, я знаю, что он играл сейчас… Мама недавно смотрела телеканал Культура…, – тихонько сказал Фостер.