Летопись Кенсингтона: Фредди и остальные. Часть 2
– Так будет со всяким, кто покусится…
Не договорив, он схватился и выскочил на улицу, преследуемый разъяренным гитаристом.
На улице перед студией было людно. Помимо обслуживающего персонала студии, ждущего, когда закончится свара, в толпе присутствовали такие уважаемые личности, как выдающийся биолог своего времени Роджер Тейлор, владелец керосиновой лавочки /мистер Элтон Джон/, лектор /господин Дэвид Боуи/, шинкарь /господин Фил Коллинз/, скорняк и чучельник /просто Питер Габриэл/ и многие другие. Особенно выделялся некий Джон Дикон. Он сновал в толпе, как челнок, сочиняя похабные подробности мэйских амуров. Джон, захлебываясь от восторга, фантазировал напропалую, пока дверь студии не распахнулась, и оттуда торпедами не вылетели друзья-соперники.
– Смесь бульдога с носорогом! Бульсара! – обзывался Брайан.
– А ты карюзлый! – орал Фредди.
– А ты рогастый! – вопил Брайан.
– А ты карюзлый, – уже более спокойно сказал Фредди.
– А ты лось сохатый! – надрывался Мэй.
– А ты карюзлый, – смеясь, повторил Фредди. – родился карюзлым – и всегда будешь карюзлым!
Брайан тяжело и часто задышал. Было видно, что он решительно не согласен с утверждениями Фредди, но прямо возразить стеснялся. И все же пора настала, и он возразил.
– Нет! – крикнул Брайан тонким голосом. – Не карюзлый я! Нет!
– Да, – грустно ответил Фредди. – Ты карюзлый. И с этим приходится считаться.
– Ах – ты – так! – и Брайан сорвал автомат с плеча стоящего рядом Денниса Хоппера (который вообще никуда без автомата не выходил). Половина зевак тут же испарилась. Элтон Джон тоже убежал, но вернулся через пять минут, чтобы продать желающим бронежилеты. Брайан, видя, что испарились не все, дал небольшую очередь (поверх голов, конечно). Все, не доверяя элтоновым жилетам (и какой дурак поверит керосинщику), упали навзничь. Включая и самого Брайана, который так испугался, что отшвырнул автомат и накрыл голову руками. Не упал один только Джон. Он, захлебываясь, рассказывал о мартовском зайце Брайане, так как был, в бабушку, немного глуховат и никаких выстрелов не слышал. Через пять минут он, наконец, соизволил обратить внимание на слушателей и обнаружил, что они все превратились в лежателей. Живот Дикона хитро и протяжно заурчал, и они вместе с хозяином убежали в неизвестном направлении – направо.
Вскоре Джон вернулся, но застал лишь одного Фредди, который, лежа на пузе, прятал голову под крылом. Дикон ткнул друга в бок ботинком и радостно сказал:
– Я написал песню! Новую! Сам! Без пыток и насилия! Название простое – «Еще один поверженный кусает зубом пыль».
– Это ты на кого намекаешь? – сурово спросил Фредди, подымаясь и отряхивая пыль с ушей.
– Да так, – замялся Джон. – Ни на кого. Понимаешь, это метафора. Представь – еще один, кусающий пыль – это буквально, а еще один поверженный – это в переносном смысле… Это такой английский юмор, вам не понять. В особенности тебе, товарищу персицкому.
Фредди толкнул его в грудь. Джон упал, а Фредди с доброй улыбкой сказал:
– Как изменчива жизнь. Теперь вот ты кусаешь пыль. А я – Я! – буду петь твою песню.
Джон негодующе заскулил и заурчал. Протестовать в полный голос ему мешал придавивший его нос кроссовок друга.
– Согласишься с нами работать, будешь получать хлеб-масла! – поучал Фредди. – Не согласишься с нами работать, будешь получать сапог-морда!
– Абу! – кивнул Джон, и обувь была мгновенно убрана с его органа обоняния.
Все, чрезвычайно довольные, разошлись кто куда: Джон и Фредди – в студию, а Элтон Джон, которой всю беседу прятался в мешке с грязным бельем, прихватил его и забытый автомат и стал бегать по Кенсингтону, предлагая себя в качестве телохранителя, а также пресловутое грязное белье. Вполне разумным оказался тот факт, что такой телохранитель даром никому не был нужен, а белье – тем более.
– Да я лучше лошадь возьму сено охранять, – ворчал Кристофер Ламберт. – А то что Элтон ни возьмется стеречь – того и не досчитаешься! Вот, к примеру, я. Взял его в прошлом году охранять свечи. Так он все, что не успел продать, съел или фитильки пообкусывал, бабай ушастый! А белье давай сюда, я его состирну в «Новости» и использую по прямому его назначению.
Последняя фраза прозвучала столь угрожающе, что Элтон струхнул.
– А в чем прямое назначение чужого белья? – робко спросил он.
Ламберт нехорошо на него зыркнул, но соблаговолил ответить:
– У верха я свяжу рукава и использую при переноске арбузов, а у низа – зашью штанины и буду хранить в нем семечки.
Элтон смирился, отдал белье, а автомат стал использовать в качестве грузика для квашения капусты.
А Фредди, получив разрешение петь Джонову песню, ужасно возгордился и во время сьемок клипа, как петух, шлялся по сцене в своей рогатой шапке, что, впрочем, песни отнюдь не испортило, и она стала большим хитом как в Англии, так и везде. Особенно в Америке.
/ – картинка №5 – / КАК ПОД ПРЕССОМ, или ПРИВЕТ ДАРРЕЛЛУ /
Однажды Фредди сидел в студии в Монтре, пытаясь сосредоточиться и написать песню. Ничего не средотачивалось и не писалось. Тогда Фредди встал и сделал несколько злобных выпадов в адрес зеркала. Вдохновение не приходило. Тогда он немного попрыгал и постучал головой в стену. Ничего не выстукивалось. В отчаяньи Фредди решился было прибегнуть к излюбленному выколачиванию строптивого вдохновения и всласть покрушить стулья, как вдруг с улицы раздались пренеприятнейшие вопли. Фредди выбежал на балкон, перегнулся через перила и – неожиданно успокоился. Внизу никого не убивали, а просто на тротуаре сидел Дэвид Боуи с гитарой и пел. Фредди сел на перильца и продолжал думать. Но от особенно нервного взвоя Дэвида все мысли убежали в мозжечок и спрятались там, дрожа и попискивая.
– Посмотри, как блестят, – орал Боуи, – бриллиантовые собаки…
– Дэвид, помолчи, – дружелюбно посоветовал ему Фредди.
– Послушай, как свистят, – вопил Боуи. – бриллиантовые собаки…
– Заткнись, я сказал! – рассердился Фредди, ощетинив усы.
– Как люблю я вас, – не сдавался Боуи, – мои песики…
Фредди сбегал в студию, выудил из сумки Джона положенную туда заботливой бабушкой баночку вишневого компота, открыл ее об стол, вытащил из ботинка огромную ложку и опять выскочил на балкон. Тем временем Боуи, обрадованный тем, что ему никто не мешает, вновь закричал во весь голос. Фредди опять взгромоздился на перила и принялся пить компот и есть вишни, обстреливая косточками несчастного Боуи. Тот, наконец, оборвал собачьи песни и ощутил чье-то незримое присутствие. Которое вскоре стало зримым и весьма даже ощутимым. Подняв голову, Боуи увидел весело топорщащиеся усы и трассирующие косточки.
– Слезай, тритон, – спокойно потребовал Боуи.
Фредди оскорбился.
– А ты – шпорцевая лягушка! – заорал он.
– Пипа!
– Сцинк!
– Рогатая лягушка!
– Синий хамелеон!
– Плюющаяся кобра!
– Мамба!
– Змея-яйцеед!
– Зеленая випера!
– Квакша!
– Геккон!
– Волосатая лягушка!
– Черношеий лебедь!
– Бананоед!
– Сова Вудфорта!
– Птица-носорог!
– Плешивая сорока!
– Бородатая ржанка!
– Пегая ворона!
– Лопастый чибис!
– Белолицая сплюшка!
– Обезьяна-ревун!
– Виверра!
– Шиншилла!
– Скунс вонючий!
– А ты – потто!
– Это что?
– Он приносит несчастье, и потому безжалостно подавляется туземцами!
– Тогда ты – оцелот!
– Носуха-коати!
– Мандрил!
– Мангуста!
– Мартышка-гусар!
– Кистехвостый дикобраз!
– Галаго!
– Броненосец Потемкина!
– Азиатская макака!
– Гиббон!
– Павиан!
– Бабуин!
– Ага! Вот ты и просчитался! – возликовал Боуи. – Павиан и бабуин – одно и то же!
– Вот ты и есть один и тот же павиан-бабуин! – отрезал Фредди.
Боуи от такого нахальства побагровел, отшвырнул гитару, вытащил из-за пазухи дубину и, держа ее в зубах, пополз по водосточной трубе. Вот чего Фредди не учел – лазания Боуи по трубам. Он думал, что все Боуи только на крышах кричать умеют и рыбу воровать. С перепугу ему на ум пришли строчки стихотворения одного русского поэта, которое ему часто доводилось слышать от не в меру строгого папы. С криком: «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» он метнул банку с компотом в лезущего Боуи. Тот, как заправский акробат, поймал ее на лету, устроился поудобнее и принялся поедать вишни, дав тем самым Фредди фору на обдумывание спасения.
Но Фредди ничего обдумывать не стал. Планы спасения в таких случаях появлялись сами собой. Фредди (в который уже раз) побежал в студию, где его друзья, вернувшиеся с обеда, распаковывали инструменты, схватил в охапку Брайана и выволок на балкон. Боуи же тем временем развлекался. Допив компот и проглотив вишни прямо с косточками, он стал жонглировать банкой, подержал ее немного на носу, как морской лев, а затем с наслаждением съел. И полез наверх. Фредди раззудил свои хилые плечи и метнул в Боуи Брайаном. И, к сожалению, промахнулся. Джон с Роджером задрожали. Судя по звуку, Брайан упал на тротуар в позе зародыша, прижимая к груди гитару.
Боуи продолжал уверенно ползти по трубе. Фредди заметался по балкону, а затем отдал Боуи на съедение Роджера. Дэвид его есть не стал – от Роджеров обычно бывает несварение и бляшки в сосудах – а просто кинул вниз, до кучи. Джон, не дожидаясь, пока его выкинут, выбросил Фредди сам и от полноты чувств схватил бас-гитару и заиграл на ней маршбатяк (маршбатяк (джоновск.) – вовсе не маршевый батальон, а нечто музыкальное, задорное, свежее, от чего ноги сами дрыгаются).
…Внизу, на мостовой, имела место быть восхитительная куча-мала. Фредди, которому за многие месяцы утомительной работы выпала возможность всласть побеситься, блаженствовал вовсю. Он запутал руки-ноги лежащих приятелей так, что сам черт не разберет. В самом низу кучи, на асфальте, лежал Боуи, на котором громоздилось два центнера беспрерывно шевелящегося и хихикающего человеческого мяса, и жалобно всхлипывал:
– Как под прессом! Как под прессом!
После происшедшей затем дележки рук и ног (которую подглядел сэр Уильям Самуэль Харрис в исполнении Ширвиндта с трубкой в зубах и привнес в фильм «Трое в лодке»), все поднялись и со стонами-вздохами отправились в студию, где и увидели Джона, который расхаживал, раскачивался и время от времени слюнил пальцы.
– Не грызи ноготочки, – нежно посоветовал ему Фредди. – Будут глисточки!
Не успел Джон достойно ответить, как его сграбастали, в наказание за неучастие в куче ввернули в патрон лампы, включили свет – и нос Джона засиял приятно и электрически. И все этому обрадовались – наступал вечер…
А уже гораздо позже, когда Джон вывернулся, а Брайан склеил свою многострадальную гитару, Боуи категорически отказался уходить и стал петь вместе с Фредди. Так была записана песня «Under pressure», которую каждый может услышать в альбоме «Hot spaсe».
А Джон еще долго светился по ночам и пугал персонал монтревской гостиницы…
/ – картинка №6 – / МНИМЫЙ БУКА, или ПРИЗРАК ДОМА НА ХОЛМЕ /
Однажды по возвращению из Монтре наших героев ждало несколько сюрпризов. Например, Роджер с изумлением обнаружил, что у него родился сын! Он позвал в консультанты Джона, и они долгими зимними вечерами пропадали в кабачках и пабах, заливая удивление от презента пивом с чаем. Фредди же был занят весьма важным делом – он случал своих кошек с какими-то ужасными камышовыми котами, которых находил в самых неожиданных местах (одного, например, он обнаружил в шкафу отдыхающим на своем новом выходном смокинге), а затем продавал получившихся котят как манулов, а одного, особенно ушастого, всучил Лондонскому зоопарку как фенека… Брайана по приезду тоже ожидал сюрприз, гораздо менее приятный – его жена выехала в неизвестном направлении, продав дом. В доме теперь жили совершенно посторонние люди – бородатые. Их Брайан, проявив недюжинную смекалку, сразу окрестил «Бородами». Хотя настоящую фамилию Борода носил только их друг – безбородый. Все эти волосатые личности гамузом поступили работать в пожарную часть, но Брайана это совершенно не волновало. Огорчало другое – жить было негде. Свои вещи, кстати, Мэй все-таки нашел. Изрядно попорченные ветром и дождем, они валялись в мусорной куче за его бывшим домом.
И стал Мэй думать. Подумав, он решил купить еще один дом – на его счету еще лежало несколько десятков фунтов. Купля-продажа прошла на удивление легко – агент по недвижимости, пряча глаза, вручил ему ключи в обмен на пять фунтов. Брайан заподозрил подвох и потребовал досье на бывшего владельца дома. Но и фамилия его Мэю ни о чем не сказала – Самнер.
– Какой-то Самнер, – ворчал Брайан, везя в тележке все свое добро в новый дом. – Черт его знает, кто это такой.. Вот если бы Бульсамнер – тогда понятно.. Все они такие, персидское племя.. Жжечь бы его – да и дело с концом! Жжечь!
С такими вот контрреволюционными мыслями Брайан и зашел в дом. С порога он сразу закричал:
– Эй, есть тут кто-нибудь?
– …кто-нибудь, – отозвалось эхо.
– Значит, нету, – и Брайан стал распаковываться.
– Кого-нибудь нету, – сказал вдруг чей-то голос. – Я есть. А ты-то сам кто?
– Ну, как, – Брайан растерялся. – Я это.
– Кто «я»? – сварливо осведомился неизвестный.
– Я, Брайан, – ответил Мэй. – Друг Фредди.
– Друг Фредди?!!
В воздухе явно запахло недобрым и серой. Что-то с протяжным жужжанием вылетело из окна.
– А ты его не позовешь? – опасливо спросил кто-то. – А то – ого!
– Ого? – с презрением сказал Мэй. – Ого-го! И еще больше!
– Мы его боимся, – доверительно сказал новый хриплый голос. – И не сладим.
– Да! – с гордостью за своего неуязвимого друга крикнул Брайан. – И никогда и ни за что! С ним даже Бука не сладит. И Кощей.
– Насчет Кощея не знаю. -прохрипел голос. – А вот Бука – это я.
– По пачпорту? – изумился Мэй.
– По тарифу! – огрызнулся хрип. – А может, и слажу. Как выскокну, как выпрыгну из шкафика – и голову откусю.
– Видел бы ты его шкафы! – мечтательно сказал Брайан.
– А что? – подозрительно спросил Бука. – Много я их видал. Что они у него – китайские?
– Японские! – похвастался гитарист-новосел. – А чулан – корейский!
– У-у-у! – зашумело невидимое общество.
– А по мне – хоть австралийский! – разошелся хрипатый Бука. – Всех съем!
– Не советую, – холодно произнес Мэй. – Вам же хуже будет.
– А мы что, мы ничего, – испуганно отозвался первый голос. – Это все он начал про шкафы. Это его конек.
– Это его ослек, – разозлился Брайан. – Хочет идти к Фредди – пусть идет.
– Я просто так сказал, – ретировался хрипатый. – Я – специалист по детям. У Фредди ведь дети есть?
– Нету, – развел руками Мэй. – У него кошки есть. Любишь кошек?
– Всех перережу! – сорвался на визг домовой. – Всем кровь пущу!
– Дю! – крикнул первый голос. – Фаринелли!
– Чо?!!
Раздался звук затрещины, потом полетели стулья и, в общем, началось такое буйство духов, что в комнате поднялся настоящий ураган.
– Ди-и-икий ветер!!! Хей, хей, хей, хей!
Это, как вы уже поняли, в комнату вошел Фредди, разудалым голосом крича новую песню.
Шум упал, а дым сгустился. Фредди замолчал, почувствовав на себе множество взглядов, смутился и заковырял пол носком ботинка.
– Не пакости мой паркет! – возмутился Брайан.
– Так это твой паркет?
Фредди тут же отодрал несколько паркетин и, сложив из них шалашик, поджег. Затем он сварил суп и съел его. Суп из спаржи. Все это проистекало под многозначительное молчание.
– Это и есть ОН? – спросил, наконец, тонкий голос.
– Да, – самодовольно сказал Фредди. – Это он. А ты-то кто?
– Это мой паркет… – растерянно начал Мэй.
Фредди замахал на него ложкой.
– Подожди, – сказал он твердо. – Дай с нечтом разобраться.
– Я – призрак оперы! – представился голос и, судя по всему, присел.
– Ночь в опере? – уточнил Фредди. – Помню. Бывал.
– И я бывал, – подключился хрипатый. – И в опере, и в полисмене. Даже в сапожнике бывал. В их шкафов. Точнее, в иф шкохав. Тьф.
– А я вас помню, – проснулся Фредди. – Ты – Бука? Знаю. Читал. Ну, выходи, Бука. Посмотрим на твои бучачьи уши!
Послышалось шебуршание, лязг, истерический шепот: «Не сметь! Не сметь, рожа волосатая!», и из шкафа, кряхтя, выбрался.. медведь. За ним, красный от смущения, выбрался Стинг. Фредди с Брайаном молча смотрели на это безобразие.
– Так это ты – Самнер? – задыхаясь от возмущения, вспомнил настоящую фамилию Стинга Мэй. Стинг кивнул и тяжело задышал, всем своим нелепым видом требуя пощады.
– Так это ты, значит, Самнер, – повторил Брайан, медленно приближаясь к нему. – Ну сейчас мы из тебя будем делать Микки Мауса.
С этими словами он схватил с полки бюстик великого Лонгфелло и треснул им несчастного Самнера с такой силой, что от поэта осталась только борода и кусочек уха. Сам же Стинг, впрочем, пострадал меньше. Он подхватил медведя под лапу и позорно сбежал, прикрывая наиболее уязвимые места, по которым их лупил логарифмической линейкой гнавшийся за ними Фредди. А Брайан, злой и недовольный, решил отметить первую ночь новоселья здоровым и крепким сном. И так хлопнулся на диван, что весь дом заскрипел, затрещал и сложился вовнутрь, придавив стенами безмятежно спящего новосела…
/ – картинка №7 – / ЭДИОТ, ЭДДИ или ЭЛТОН? /
Однажды ночью на Фредди напало обжорство. Напало тихо, без предупреждения и объявления войны. Фредди проворочался полночи без сна, свез простынь и покрывашку, но обжорство не уходило, а лишь азартно топало ногами и жало желудок.
– Как будто другого времени не было, – ворчал Фредди шепотом, чтобы не разбудить Джима, с которым потихоньку жил. – Убирайся, кружка Эсмарха! Вон отсюда, скотина! Уходи!
Но обжорство не желало уходить. Оно так и заявило:
– БББРРРЛЬККК!!!
– Фред, это ты? – проснулся Джим. – Проголодался, бедненький! Иди поешь, чего найдешь там, – и он, махнув ногой в сторону кухни, опять задрых.
Фредди нехотя встал и поплелся на кухню, где, к своему глубочайшему удивлению, застал Роджера. Тейлор сидел за столом, читал «Таймс» и машинально пил молоко.
– Понятно, – сказал Фредди. – Пьешь?
После чего открыл холодильник, сел на пол и принялся опустошать агрегат, как будто не ел целую неделю (по правде, он не ел три дня, но ведь это мелочи, не так ли?). В порыве ликующе отплясывающего обжорства он смолотил индейку, миску салата «оливье», 34 абрикоса, полкило икры, 9 котлет, мороженую мойву, 5 вареных раков, гроздь бананов, 9 сырых сосисок и один желтый платок, по ошибке принятый за кусок сыра «пармезан». Платков, кстати, в холодильнике было предостаточно. Как и во всем доме. А все потому, что мама Фредди, несмотря на запрет папы (про него мы расскажем чуть позже), поддерживала отношения с Фредди, тайком писала ему письма и слала посылками дюжины носовых платков, так как по рассказам господина Дюма-отца знала, что в Лондоне сыро. Поэтому Фредди просто утопал в платках: платки были и в шкафах, и в ящиках стола, и весь пол толстым слоем, как ковром, был устлан платками. Так что не нужно больше удивляться.
А мы вам все равно еще кое-что расскажем. Сначала Фредди, получая бандероль, распечатывал ее и долго лил ностальгические слезы над каждым платочком, но потом привык, плакать перестал, а стал бандероли просто выкидывать. Даже не распечатывая. И вот однажды мама прислала Фредди ко дню рождения полную посылку денег, заработанных на продаже цветов в аэропорту Хитроу, возле которого они с папой и жили, и приложила к ним персонально от себя подарок – книгу «Катера и дрожжи: часть вторая». Фредди по привычке выбросил бандероль в мусорный бак за окошком, а сам сел в кресло и принялся читать свою любимую книгу – «Катера и дрожжи: часть первая».
На ту беду Элтон Джон близехонько бежал, и, как он впоследствии оправдывался, ему «просто приспичило покопаться в мусорном баке»! Чем он и не замедлил заняться, нырнув в бак с головой. Фредди, привлеченный шумом, высунулся в окно, но увидел лишь торчащие из ящика чьи-то ноги в башмаках сорок пятого размера. Фредди пожал плечами и вернулся к чтению главы – вот совпадение! – сорок пятой: «Катера и с чем их едят». А Элтон, вынырнув из ящика и выудив бандероль, благополучно скрылся с места преступления…
Утро следующего дня для Фредди началось довольно интригующе – в его дверь позвонили. Хотя в Кенсингтоне всем было известно, что Фредди – «сова» и обожает поспать подольше, видимо, таинственному утреннему посетителю на это было начхать. Фредди, бормоча проклятия и ужасные обещания, открыл. К его огорчению и обозлению, букета красных роз на пороге не было. Зато на земле лежала книга «Катера и дрожжи: часть вторая»! Поверх ее лежала записка: «Дарагой Фреди! Спасиба за книгу но она мне не патходит по маралным саоброжениям. Доброму хрестеонину не должно четать такии книги! Пакайся, иначи тебя ждут семь казней игипетских и гиена огненая! С наилутшими пажеланиеми – ЭД».
Фредди страшно удивился такой отповеди в шесть утра, да еще с какими-то грязными намеками и настойчивыми просьбами пакаться, но отнес книгу в дом и принялся тщательно изучать. Где-то в дальнем углу он нашел робкую надпись знакомым маминым почерком: «Др. сын! Посылаю с оказией книгу и 150 фунтов от меня. Десять – от Кашмиры. Расти веселым, красивым и не пей сырой воды. Твоя мама».
Фредди перетряхнул все страницы, долго копался в корешке, но денег так и не нашел. Тогда он сопоставил некоторые аргументы с фактами, перечел записку и бросился карать нахала. На полдороге он сбавил галоп и стал рассуждать:
– А куда я бегу? И зачем я бегу? Ах, да – бить морду. А кому? Чьи это ноги торчали из бачка? Ах, да – там были инициалы! ЭД! Кто же этот ЭД? Откуда бы такой ЭД? Может, это Эдди? Но у меня нет знакомых Эддов. Кто же тада???
Фредди развернулся и, повинуясь наитию, побежал к Дикону. А Джон в это время укладывал спать своего младшего после утренней кормежки. Фредди налетел бесшумно, как филин, метя головой прямо Дикону в пузо.
– Да как же?!! – получив, засипел несчастный папа.
– Где деньги? – засипел в ответ Фредди.
– Какие деньги? – шептал Джон, с опаской поглядывая на коляску.
– Обычные, – удивился его тупости Фредди. – Мои. Чьи же еще?
– Тише! – шелестел Джон. – Он спит!
– Которые ты у меня украл, – громко сказал Фредди.
– Пирцзхгл! – проскрипел Джон, раскачивая коляску, из которой уже послышалось хныканье.
– Украл, украл, – еще громче сказал Фредди. – Подлый вор.
Джон так замахал коляской, что малыш в целях безопасности стал привязываться пеленкой к ручке.
– Это не я, – одними губами ответил Джон.
– Унес, – куковал Фредди.
Коляска заходила ходуном, как при землетрясении.
– Почему я?!! – вышел из себя Джон.
Фредди показал ему записку.
– Инициалы-то! – как глухому, втолковывал ему на ухо Фред. – Твои ведь? Да? И почерк твой, – приврал он для вескости.
– Положим, – сказал Джон, изучая записку, – почерк не мой. К тому же, у меня инициалы – Д.Р.Д., а тут – Э.Д.
Он вчитался как следует, и его глаза заволокло.
– Сто пийсят плюс десять – будет сто шийсят!!!
Волосы на голове Джона зашевелились. Фредди быстро вырвал из его трясущихся лап записку и стал медленно отходить к забору.
– СТО ШЕСТЬДЕСЯТ, – хрипел Джон, наступая на Фредди. – СТО ШЕСТЬДЕСЯТ МАТЬ ИХ ЗА НОГУ ФУНТОВ!!!
– Не дам! – пищал Фредди, видя, что на Дикона опять напала золотая лихорадка. – Нет! Они мои! И вообще – у меня их нет!
– ФУНТЫ! – рычал Джон. – МНЕ! Э.Д…
И он, вытянув руки, как лунатик, и напрочь забыв о младенце, куда-то пошел. Фредди из чувства долга немного пообзывался в адрес Шерри, потом, спрятавшись за угол, дождался выскакивания оной из дома и забирания дитенка, усмехнулся в усы и погнался за Джоном.
Застал он безумца возле особняка Элтона Джона. Дикон топтался возле порога и бубнил:
– Э. Д. Веселые фунты. Э.Д.
– Я сразу понял, что это ты, грязный плут! – возликовал Фредди.
– Э.Д. – бормотал Джон.
– Эдиот Дикон? – почесал в затылке Фредди, мысленно перебирая остальные слова, начинающиеся на «Э».
Слова были такими заковыристыми и нехорошими, что и боцман бы зааплодировал, если бы Фредди был сейчас матросом. Но Фредди не был матросом. Он был простым искателем потерянного ковчега стоимостью в 160 фунтов 00 пенсов. И тут его бесцельно блуждающий взгляд уперся в мраморную табличку над дверью: «Э. Джон, эсквайр. Не беспокоить по пустякам вроде возвращения 160 фунтов – их вам все равно не вернут!».
– Каррамба!!! – завопил Фредди.
Все окрестные быки ответили ему дружным ревом.
– Так я же ж тебе же ж! – прожужжал ему Дикон, и они принялись дружно барабанить в дверь. По-видимому, никого дома не было. Фредди в порыве щедрости пожаловал другу фунт (отчасти и из-за того, что друг по розыску клада потребует себе законные 25 процентов). Безмерно счастливый Джон ушел домой навстречу головомойке за брошенного сына.