Книга Девушка из Стамбула - читать онлайн бесплатно, автор Мухамметгаяз Гилязетдинович Исхаков. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Девушка из Стамбула
Девушка из Стамбула
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Девушка из Стамбула

После представления, прощаясь, он сказал:

– Проводить вас, небось, тоже не дозволено, туташ?

– Да, это правда,  –  сказала я.

Впервые в жизни почувствовала я себя угнетённой нашими обычаями… Перед расставанием он долго пожимал мне руку. Я покраснела… Он вышел раньше и почему-то стоял у выхода, ожидая меня. Мы посмотрели друг на друга и таким образом простились.

В ту ночь мне снились какие-то сладкие сны. Я не могла дождаться следующего спектакля. Вот настал, наконец, желанный вечер. В этот раз за нами увязалась старая Марфуга-эби[2]. Я принялась уговаривать её остаться.

– А что там сегодня?  –  поинтересовалась она.  –  Разве дочки Фахри-мурзы не будут плясать в обнимку с мужчинами?

– Нет. Танцев сегодня не будет.

– Ну, коли так, собираются только болтать, такое я и сама могу показывать,  –  сказала она и решила пойти к своей приятельнице  –  старухе-разносчице. Мы отвезли её на лошади, пообещав захватить на обратном пути, а сами отправились в театр.

Места наши были в ложе. Я принялась высматривать в толпе своего знакомого. Он сидел в партере  –  рядом два места были свободны  –  и тоже искал меня глазами. Увидев друг друга, поздоровались кивком головы. Он смотрел растерянно, будто говоря: как же это, я здесь, а вы там? Он встал и вышел. Я боялась, что появится в нашей ложе, ведь кругом были люди, знавшие меня. Долго ли тут до сплетни? Раздался звонок, огни погасли. Занавес ещё не открылся, как джигит мой вошёл к нам. Мы и поздороваться не успели, как спектакль начался. Поэтому он остался в ложе. Пьеса была неинтересная, и мы, отодвинувшись вглубь, стали тихонько беседовать. В перерывах братишка уходил курить, тогда как мы оставались на месте. Увлёкшись разговором, я совсем забыла об опасности. В конце спектакля договорились о следующей встрече.

Марфугу-эби, как обещали, доставили домой. Отец был уже в постели, а мама дожидалась нас с чаем. Брат быстренько попил чай и ушёл спать. Я размышляла, стоит ли рассказать маме о случившемся. Тут она сама спросила:

– О чём задумалась? Не хочешь ли чего рассказать мне?

Я привыкла ничего не скрывать от мамы.

– Да, есть что рассказать!  –  сказала я и обо всём подробнейшим образом поведала ей.

Мама слушала, слушала и сказала:

– Вот почему отец так не любит отпускать вас в театр. Разве взрослой девушке прилично знакомиться с первым встречным?

– Нет, он вовсе не плохой человек!  –  вспыхнула я и стала защищать джигита. Наговорила такого, что после самой стыдно стало.

– Сначала-то все они хороши, потом только плохими становятся. Девушкам надо быть осторожными,  –  сказала мама.

Меня всю ночь тревожили радостные и страшные сны. Утром во время чая, видя, что отец не сердится, я успокоилась. Зато в обед он был похож на сбесившегося пса. Ударил брата. Орал на маму: ты, мол, сама распускаешь детей.

Подойдя ко мне, он ревел:

– Это кто же позволил тебе проводить в театре вечера со всякими обормотами? Как не стыдно тебе? Как не побоялась Аллаха? Ты позоришь своих мать и отца!

Я покраснела, мне жаль было маму, которая заливалась слезами, но греха я почему-то не чувствовала. Никаких угрызений совести не было. Отец бесился очень долго и под конец заявил:

– Отныне запрещаю ходить в театр!

Увидев билеты, купленные на завтрашний спектакль, он от души сорвал зло, порвав их в мелкие клочья.

Жизнь стала невыносимой, дни потянулись тёмные и безрадостные. Особенно трудно было, когда в театре давали спектакль.

Я садилась за рукоделие и путала рисунок, всё получалось плохо, пальцы исколола иголкой.

Отец всё не мог успокоиться, зато мама, похоже, стала добрее и сердечней прежнего. Однажды, как всегда, в одиннадцать часов, огни в доме потушили и легли спать. Я долго не могла уснуть. В комнате родителей тоже не спали. До меня доносились то спокойный голос мамы, то гневный голос отца. Слышались лишь отдельные слова. Я очень страдала, не знала, куда себя девать, скучала по джигиту, хотелось услышать его голос. Мне казалось, что я разлучена с близким человеком, которого знала давным-давно. Делать ничего не хотелось. Думала отправить в театр брата, дав ему денег на папиросы, но его отец тоже не пустил.

– Чтобы в театре ноги вашей не было!  –  гремел он.

Почему-то всё время хотелось плакать. Я слонялась по комнатам, пробовала петь. Время тянулось бесконечно.

На другой день утром, часов в одиннадцать, у наших ворот остановилась лошадь. Я смотрела и не верила глазам: из повозки вылезал джигит, о котором я всё время думала! Тот самый!

– Мама,  –  закричала я,  –  он приехал!

Мама встала с места:

– Кто приехал?

– Тот джигит!

– Ну чего кричишь, парней, что ли, не видела?  –  обругала она меня и стала разглядывать джигита, а сама соображала, что делать.

Зазвонил колокольчик. Мама застыла на месте. Сказала служанке:

– Иди узнай, кто такой и что ему надо.

Колокольчик тем временем звякнул ещё.

– Ты почему заставляешь человека ждать?  –  крикнула я служанке и побежала открывать дверь.

– Что ты делаешь, Нафиса, вернись!  –  пыталась остановить меня мама.  –  С ума, что ли, сошла?

Сердце моё сильно билось, казалось, вот-вот выскочит из груди. В сенях я глубоко вздохнула и, затормозив себя, подошла к двери. Джигит, ожидавший увидеть служанку, был немало удивлён. Чтобы взбодрить его, я сказала:

– Добро пожаловать! Прошу вас, проходите!

Он покраснел и стал взволнованно пожимать мне руку. Вошли в дом. Мама, не зная, как держать себя с нежданным гостем, накинула на себя шаль и сказала:

– Прошу вас, кунак[3]!

Не сумев скрыть своей радости, я просияла улыбкой. Мама сделала мне глазами какой-то знак, который я не поняла, да и не хотела понимать.

Джигит сказал:

– Вас в театре не видно, туташ!

– Да уж какой тут театр!  –  воскликнула я.  –  За прошлый раз наказание отбываю: отцу донёс кто-то, что мы с вами беседовали. Если бы вы видели, какой переполох он поднял! Словно день страшного суда настал!

Мама покашляла, делая мне какие-то знаки, а я, смеясь, выложила джигиту всё начистоту. Видя, что не может остановить меня, мама сказала:

– Вели поставить самовар, дочка!

– Спасибо, спасибо,  –  сказал джигит,  –  я ведь только поздороваться собирался.

Но мне очень хотелось угостить его. Я вышла в другую комнату и велела готовить чаепитие.

Когда вернулась, мама задавала гостю вопросы:

– Кто вы, откуда, кто ваши родители, сюда зачем приехали?

Джигит повторял уже известные мне вещи о том, что он врач, что временно служит в армии, что по службе возвращался из Туркестана и на две недели остановился в Оренбурге. Мама намеренно, чтобы не дать говорить мне, забрасывала его всё новыми вопросами. Вот и самовар занесли, и стол накрыли. Я села за самовар наливать чай. Мама сидела задумавшись о чём-то, потом вышла в соседнюю комнату и позвонила отцу. Мы с джигитом были заняты приятной беседой, когда послышались тихий, неторопливый голос мамы и грубый  –  отца. Я не обращала на них внимания, продолжая беседовать с дорогим мне гостем.

Пришла мама, бледная, как полотно, и села на своё место. Она тяжко перевела дух. Этот её вздох напугал меня. Джигит тоже почувствовал неладное.

– Дочка, поставь чашку и для отца тоже,  –  каким-то непривычным голосом сказала мама, едва шевеля губами, и это усилило мою тревогу.

Джигит сделал попытку как-то ослабить напряжение и спросил:

– Как у вас с торговлей, удачен ли нынешний год?

Однако мама, которая только что была так разговорчива, в ответ не проронила ни слова. Она не спускала глаз с двери.

Но вот за дверью что-то с грохотом обрушилось. Мама задрожала. У меня тоже по всему телу пробежал холодок, сердце начало колотиться. Голова моя склонялась сама собой, как у человека, приговорённого к казни, готового принять суровую кару. Джигит тоже покрылся красными пятнами. В комнату, словно метеор, ворвался отец. В испуге все повскакивали с места. Он остановился, будто в замешательстве. Все молчали. Повисла долгая пауза. За это время я, казалось, постарела. Наконец, отец негромко и как-то неуверенно сказал:

– Ассаляму алейкум!..

Все вздохнули с облегчением: Аллах миловал!

– Вагалейкум ассалам!  –  отвечал джигит и протянул руку.

– Здесь твоя чашка, старик, здесь!  –  сказала мама, указывая на место во главе стола.

Я, решив, что отец простил меня, что джигит ему понравился, стала смотреть на него с улыбкой. Взгляды наши встретились.

– Ты чему радуешься?  –  сказал он мне.  –  Думаешь, хорошее дело сотворила?

Мама поспешила отвлечь его:

– Пей чай, пока не остыл.

Снова установилась тишина.

Заговорил джигит:

– Простите,  –  сказал он,  –  в Оренбурге я проездом. В театре места с вашими сыном и дочерью случайно оказались рядом, и мы разговорились. Вот и решил я зайти к вам и засвидетельствовать своё почтение…

Отец не нашёлся, что сказать.

– Спасибо, спасибо,  –  сказала мама.  –  Для гостей дверь наша всегда открыта.  –  Гость наш доктор,  –  объяснила она отцу.  –  В Туркестане, оказывается, нашли какой-то камень, который помогает от всех хворей. Они везут его,  –  сказала она, пытаясь вовлечь отца в разговор.

Отец единым духом проглотил свой чай и резко протянул чашку мне, отчего она чуть не опрокинулась. Я наполнила чашку. Отец заговорил, и голос его звучал глухо.

– Что ж, хорошо. Выходит, такому учёному человеку дозволено в театре сбивать девушек с пути? Учителя ваши этому вас учат?

– Да ведь не было такого, старый!  –  вступилась мама.

Руки мои задрожали. Я не успела вовремя закрыть краник самовара и обварила пальцы. Джигит снова покрылся пятнами.

– Я живу среди русских…  –  начал было он, желая оправдать своё желание сблизиться с мусульманской семьёй, но отец не дал ему договорить.

– Живёшь среди русских, так и живи! Мало, что ли, у них баб?.. Потаскухи перевелись, что ли?.. А уж коли ты мусульманин, так нечего мусульманских девушек совращать…

– Простите…  –  джигит снова сделал попытку вступить в разговор.

Отец опять перебил его и понёс настоящий бред! А под конец заявил:

– Да ещё среди бела дня без всякого стыда в дом заявился! Этакое позорище!

– Почему бы мусульманину не прийти в дом к мусульманам?  –  сказала мама, пытаясь смягчить слова отца.  –  Разве все мы не дети одних прародителей?

Отец начал орать, теряя контроль над собой. Джигит не раз пытался объяснить что-то, отец не слушал его. Мне стало жаль доктора. Было стыдно за отца… Чтобы как-то помочь гостю, спросила:

– Вам налить ещё?

– Спасибо, спасибо,  –  сказал он, поклонившись.

Отец побелел от злости. Рука, в которой он держал чашку, дрожала. Глаза мои наполнились слезами. Джигит прошептал молитву, провёл ладонями по лицу и встал.

– Спасибо за гостеприимство. Я побеспокоил вас, прошу прощения!

Отец не ожидал этого.

– Садись, выпей ещё!  –  сказал он неуверенно.

– Спасибо… я не имел за душой ничего дурного. Жить среди русских я вынужден. К вам пришёл оттого, что соскучился по нашей жизни. Это было ребячеством, простите!  –  И повернулся к двери.

Я застыла на месте, встать не было сил. Взгляды наши встретились. Я так много хотела сказать ему глазами, хотела извиниться. Из глаз моих покатились слёзы. Увидев это, отец закричал:

– Иди в свою комнату!

Я пыталась встать, однако ноги не слушались меня. Встать не удалось.

Дверь закрылась, джигит исчез. Слёзы продолжали ручьём бежать из глаз. Мама заплакала в голос. Отец был похож на сбесившегося зверя  –  орал что-то, метался по комнате, понося меня. Я не слушала его, голова была занята своими мыслями. Ужасно обидно было за джигита, незаслуженно униженного и посрамлённого. Я чувствовала вину перед ним и во всём корила себя.

Тот день был очень тяжёлым. В доме воцарилась тишина, никто ни с кем не разговаривал.

После вечернего намаза я долго читала Коран и немного успокоилась. На другой день легче не стало. Пришло приглашение на девичий праздник в дом свата Шамси. Маме очень хотелось отправить меня туда, и отец, вроде, подобрел немного. Но я отвечать на приглашение не стала. Почему-то никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Ночь провела в бреду, вся извелась. Джигит снился мне то плачущим, то смеющимся, то танцующим в обнимку с русскими женщинами, но он неизменно тянулся ко мне, искал меня. Утром я не могла пить чай, в обед не могла есть. И мама, и отец уговаривали поесть, мне было очень грустно, я расплакалась и ушла к себе. Запершись, я проплакала очень долго. Мама пыталась утешить, но ничего не помогало. Мне вдруг мучительно захотелось видеть моего джигита. Теперь никакие силы не могли бы остановить меня… Я стала лихорадочно искать возможности. Решила позвонить по телефону. Готова была даже пойти к нему в номер, однако не знала ни адреса, ни улицы. Какая-то колдовская сила тащила меня из дома.

– У меня болит голова,  –  сказала я маме.  –  Можно, я прокачусь на лошади?

– Поезжай, дочка, поезжай,  –  откликнулась мама.

Я отправилась с криворуким и хромым Зарифом, который служил у нас кучером, сторожем и водовозом. Поехали на улицу, где больше всего русских номеров. Я внимательно смотрела по сторонам. Потом свернули на большую людную улицу. Я и тут сосредоточенно разглядывала прохожих, стараясь не пропустить никого. Но всё было напрасно. Неудача расстроила меня. Я ругала себя за то, что не догадалась узнать его адрес. Повернули назад, поехали по длинной улице. Издали возле продавца газет увидела похожего человека и велела гнать лошадь к нему. Чем ближе подъезжали, тем более похожим становился человек. Но вблизи увидела, что это русский парень. Я была так раздосадована, что готова была выпрыгнуть из повозки и толкнуть незнакомца. Безнадёжность лишала сил. Чтобы собраться с мыслями, велела ехать в район Каргалы.

Кучер извёлся, слушая мои капризы, и начал ворчать. Но я всё же настояла на своём. И что вы думаете, на одном из перекрёстков я увидела своего джигита, который медленно шагал мне навстречу! Я узнала его издали и стала разглядывать. Он шёл, опустив голову в глубокой задумчивости. Мне казалось, что он думает обо мне. Поровнявшись, я позвала его. Повозка моя была закрытая, поэтому он не сразу понял, откуда голос, и стал озираться по сторонам. Я засмеялась. На лице его, в глазах появилось изумление. Он подошёл.

– Садитесь же, давайте прокатимся!  –  предложила я.

Поехали. Поскольку хлопоты мои увенчались успехом, настроение сразу поднялось. Джигит был несколько растерян и не знал, что сказать.

– Мне очень хотелось видеть вас,  –  заговорила я.  –  Но, к сожалению, не знала ни вашего адреса, ни номера телефона. Я очень виновата перед вами. Вы не ругайте меня за поведение отца, он же человек прошлого, всё меряет на свой аршин. Он унизил, опозорил вас, извините…

Слова мои, по-видимому, были неожиданностью для него, он не нашёлся, что сказать. Я поняла, как глубока была его обида, и заговорила снова:

– Знаете, поведение отца заставило меня страдать. Я понимаю, как вам тяжело, и чувствую себя ужасно, потому что явилась причиной вашего унижения. Мне очень плохо. Уж вы, пожалуйста, простите!

Я с мольбой подняла на него глаза и увидела, что он слушает с большим волнением: взгляд напряжён и было в нём столько горечи, что мне стало не по себе. Не говоря ни слова, он дрожащими руками взял мои ладони и поднёс к губам. Он целовал их, и мягкая, тёплая волна разливалась по моему телу, успокаивая. Внезапно на руки мне упали слезинки. В душе всё перевернулось. Я задрожала. Почувствовав это, а может быть, устыдившись своего порыва, он отпустил мои ладони. Глаза его за стёклами очков, казалось, рассыпали лучи.

– Просить прощения в этом случае должны не вы, а я,  –  сказал он.  –  Это я грубо вторгся в вашу жизнь и нарушил покой. Я стал причиной непонимания, возникшего между вами и вашим отцом. Простите меня!

Слова были сказаны от чистого сердца, и это успокоило меня.

– Значит, вы больше не сердитесь?  –  обрадовалась я.

– Да, с этими покончено. Я и не думал сердиться на вас, и права у меня такого нет. Но встреча эта стала для меня открытием. Я увидел, какой вы человек, как глубоко умеете чувствовать. Я преклоняю голову перед вами. Теперь мне будет очень тяжело уехать. Хотя бы издали я должен чувствовать, что на свете есть вы. Без этого я уже не смогу жить.

– Как, вы уезжаете?!  –  вскричала я, забывшись.

– Да.

– Уезжаете насовсем, чтобы никогда больше не вернуться?!

Он промолчал. Во мне вдруг, как в детстве, заговорило желание крикнуть: «Я хочу с тобой!» Плакать, умолять… Но я обязана была помнить о своём девичьем достоинстве…

– И когда?  –  спросила я упавшим голосом.

– Завтра!  –  сказал он.

Мы замолчали. Я первая нарушила тишину вопросом:

– Но почему так скоро?

– Так получилось. Комиссия наша приняла решение. Я сегодня весь день с сожалением думал о том, что не смогу видеть вас. Несколько раз звонил, но попадал в какой-то магазин. Был и возле вашего дома. Придумывал всякие хитрости, чтобы увидеть вас, готов был даже позвонить в дверь. Но мне не хотелось подвергать вас новым испытаниям. Если бы уехал, не простившись, я был бы очень несчастен.

Я тоже рассказала, как мечтала о встрече, что вот уже два часа кружу по городу в надежде увидеть его. Эти признания сблизили нас окончательно. Упала последняя завеса, разделявшая нас. Мы перестали стесняться, совсем как родные, и говорили, говорили, забыв обо всём на свете, чувствуя себя на седьмом небе… Но грубая действительности разрушила иллюзию, вторгшись голосом хромого кучера:

– Поедем домой, мне воду возить пора.

Меня будто молотком по голове ударили. Какой позор! Этому уроду, видите ли, воду возить приспичило! Я представила себе окутанный дымом поезд, уносящий моего джигита, и мне стало плохо. Он тоже побледнел и проговорил с трудом:

– Неужели это конец?!

– Нет!  –  крикнула я, но тут же вспомнила отца и, чтобы унять страх, повторила:  –  Нет!

Джигит, не говоря ни слова, пожал мне руку, губы наши слились.

– Служба закончится через три месяца,  –  сказал он.  –  Как только получу бумагу, первым делом примчусь сюда. Верю, что ты останешься такой же.

– Верь, верь!  –  воскликнула я.

Мы обменялись адресами, поклялись друг другу в верности, даже если много долгих дней придётся быть в разлуке. Джигит дал хромому серебряный рубль, и тот замолчал.

Я ехала домой, погрузившись в думы. Было такое ощущение, словно я забыла сказать что-то, чего-то не сделала. Наконец, вспомнила: я же ничего не взяла у него на память. И сама ничего не дала. Я твёрдо решила завтра утром пойти на вокзал к поезду и оставить ему на память подарок. Тут же на ум пришло другое. Я велела остановиться возле дома Сахибы-эби, известной у нас кулинарки. Хромой поворчал, но всё же остановился.

– В Тозтубе бедная родственница выходит замуж,  –  сказала я женщине,  –  хочу послать ей чак-чак. Завтра поезд уходит туда в семь пятнадцать вечера. Не приготовишь ли?

– Яйца теперь дорогие, и масло, и мёд в цене,  –  запричитала старушка.

– А сколько надо?  –  спросила я, но она продолжала причитать, не называя сумму.

Я дала ей двадцать пять рублей. Увидев в сумочке деньги, она сказала:

– А нет ли ещё?

Я добавила десятку и, получив обещание, ушла.

Уже во дворе дома благостное настроение моё улетучилось. Всю ночь ворочалась, не могла уснуть. Утром встала с ощущением недомогания. Мама заметила это:

– Что с тобой, дочка?..

Она и хромого расспрашивала, заподозрив что-то.

Когда время приблизилось, я снова попросила у мамы разрешения покататься.

– Езжай уж, ты ведь не затеваешь ничего дурного?  –  сказала она.

Надев на палец кольцо  –  подарок отца, который он привёз с Макарьевской ярмарки, я отправилась к старой Сахибе. Чак-чак оказался на редкость удачным. Воздушное тесто не пропиталось маслом, мёд не потемнел. Бабуля постаралась и выложила даже из цветных леденцов моё имя: «Нафиса». Я была очень довольна.

До отправления поезда оставалась четверть часа. Я вышла на платформу и стала смотреть в окна вагонов первого и второго классов. Вот у открытого окна стоит мой джигит и разговаривает с седобородым русским. Увидев меня, он очень удивился и покраснел. Старик с улыбкой сказал ему что-то, джигит пошёл встречать меня. В коридоре вагона было тесно, ходили люди, и он завёл меня в купе. Я поклонилась русскому старику. Чак-чак положила на стол со словами:

– Это вам гостинец в дорогу.

Потом сняла с пальца кольцо с бриллиантом и взглянула на джигита:

– Пусть это кольцо напоминает тебе обо мне. Смотри же, не снимай его!  –  сказала я.

Он снова удивился. Не стесняясь старика, стал примерять кольцо. Оно никак не налезало на палец. Тогда я взяла его руку и надела кольцо на мизинец. Мы со стариком засмеялись.

– Дай и ты мне что-нибудь на память.

– Я не ожидал, что увижу тебя, и ничего не приготовил.

На столе лежала книга.

– Это твоя?  –  спросила я.

– Моя,  –  сказал он и протянул мне сборник рассказов Тургенева «Первая любовь».

Я снова поклонилась старику и вышла.

Домой вернулась на пять минут раньше отца. Мама, похоже, догадывалась о чём-то. Я была на седьмом небе от счастья. Отец был хмур. Кто-то успел наябедничать ему на меня.

Так началась моя жизнь, полная надежд и сомнений. Получив письма с дороги и из Москвы, успокоилась и стала ждать. В театр, на литературные вечера отец меня не отпускал, на девичьи праздники самой не хотелось, так что я вела жизнь затворницы. Девушка, не пропускавшая раньше ни одного спектакля, перестала появляться на людях. Это породило много сплетен и догадок. Наконец, разлетелся слух, будто Нафиса влюбилась в русского парня. Отец гневался, чувствуя себя оскорблённым, мама очень переживала. Они разговаривали ночами. Горевали, что дочка теперь не сможет устроить свою жизнь.

В это время, к радости родителей, из Орска приехали сваты. Отец с мамой готовы были дать согласие. Я противилась, как могла. Сказала, что замуж не собираюсь, плакала, но родителей это не трогало. Наконец, рассказала отцу, как обстоят дела, и заявила, что ни за кого другого замуж не пойду. Мама была, вроде, на моей стороне, но идти против воли отца не могла. Поэтому надежды на неё не было никакой. Джигита своего я забросала письмами. «Если дела станут совсем плохи,  –  писала я,  –  пошлю телеграмму. Будь готов».

И вот отец сказал:

– В следующий понедельник состоится «Праздник радостной вести». Готовьтесь. Я приглашу гостей.

Я помертвела от страха. Хотела возразить и не смогла. Вспомнив о клятве, которую дала джигиту, сказала:

– Я не выйду, отец. Делайте со мной что хотите! Не выйду  –  и всё!  –  крикнула я и выбежала из комнаты.

Запершись у себя, долго плакала. Не взирая на уговоры мамы, на брань отца, пошла на почту и отправила подробную телеграмму. С горя я плохо соображала, уж и не знаю, что написала в ней. Начала ждать ответа. Но ни письма, ни ответной телеграммы не было. Я очень беспокоилась, ведь военная служба кончалась только через месяц с небольшим. Что будет, если он не сможет приехать! Я уже теряла всякую надежду, и вдруг в пятницу мне привиделся радостный сон. Я воспряла духом. Напевая, ходила из комнаты в комнату. Увидев это, мама повеселела. Видно, подумала, что я изменила своё решение.

– Так уж оно бывает в жизни, судьбу не переделаешь,  –  говорила она.  –  Будешь слушаться отца с матерью, худо тебе не будет…

Однако я не слушала её.

Настала и пятница, отец пошёл в мечеть, мама творила намаз у себя в комнате. Зазвонил телефон.

– Слушаю!  –  сказала я.

– Нафиса, это ты?  –  раздался весёлый голос моего джигита.

– Ты?!  –  обрадовалась я,  –  когда приехал?

– Сегодня в десять. Ждал, когда начнётся пятничный намаз, чтобы позвонить тебе.

За одну минуту я выложила ему все новости. Договорились встретиться в четыре в одном из русских магазинов. Я сказала, что нам следует пойти к старому хазрату, объяснить ему положение и попросить быть нашим сватом.

– Как же тебя отпустили,  –  спросила я,  –  ведь срок службы ещё не истёк?

– Всё из-за твоего чак-чака! Ведь тот старик  –  профессор и мой начальник. Гостинец твой так ему понравился, что он и тебя прозвал «Чак-чак». Получив твою телеграмму, я пошёл прямо к нему и всё рассказал. Он отправил меня сюда в командировку.

Дверь в соседнюю комнату стала открываться, и я быстро повесила трубку.

Намаз я творила с особым рвением, желая отблагодарить Аллаха за то, что он вовремя доставил ко мне моего джигита. После намаза принялась читать Коран, продолжала читать и после того, как принесли самовар. Мама подходила к моей двери несколько раз, но не решалась прервать моё благочестивое занятие. Окончательно успокоившись, я вышла к чаю. И отец, и мама были очень ласковы со мной, вообразив, что я настроена ехать в Орск.