У нас на заводе один водитель так влез в огромные долги. Задел на переходе старика, и уже пятый год оплачивает ему лечение и медсестру, катающую столетнего пройдоху на коляске по парку каждый день. Продал квартиру, жена его бросила, ушла к жирному лавочнику, жившему в его доме. А бедный Вань Ган ютится в клоповнике на окраине Биньчжоу и ест один топинамбур.
Я сдал чуть вперед, чтобы маленькая глупая девчонка смогла выбраться из-под кузова, но сразу же представил себя в пожизненном рабстве у её родителей, настолько тупых, что не научили ребенка выбирать безопасные места для игр. Представил Жуань, укоризненно смотрящую на меня, и её огромный живот, из которого уже через месяц должен был появиться маленький Ю… Разве мог я позволить какой-то глупой дурочке лишить мою семью будущего?
Сдав назад, я почувствовал, что заднее колесо подскочило. В зеркале заднего вида было видно, как девочка дрыгает ножками, пытается отползти назад. Это всё из-за того, что я еду со смены порожняком. Задняя ось совсем не нагружена…
Они живучие. В прошлом году Ти Мучьжи рассказывал, как он раз пять переехал женщину, прежде чем она, наконец, издохла. Зато, всего 170 тысяч юаней компенсации семье, и никакого долгового рабства. Да, пришлось взять кредит… Ну ничего, я тоже возьму кредит.
Проклятье, даже после пятого раза она всё еще шевелилась. Я с ужасом заметил, что последний раз её развернуло вдоль тротуара, и она, отчаянно вереща, тянулась к бордюру. Нет, определенно нужно давить её передним колесом. Да, вот так. Вот теперь, когда её маленькая головка взорвалась переспелым арбузом, расплескавшись по асфальту, можно смело вызывать полицию и скорую помощь…
– Аааааааааааааа!
До меня не сразу дошло, что протяжный хриплый вопль принадлежит мне.
– Ааааааааааааааа! – это я вопил уже вполне осознанно.
Затем, используя семь грязных слов в самых разных вариациях, я поинтересовался у невозмутимого шляпника, что это сейчас было.
– Поместил тебя в шкуру обычного работяги из Китая, – ответил тот. – Немного перенес в будущее, лет на тридцать. Так такое в порядке вещей.
– Как такое может быть в порядке вещей?! – взорвался я, швыряя в темноту портфель. – Это какое-то извращение!
– Ты был им. Ты мыслил его категориями. Неужели ты не понял, почему он так поступил?
– Аааааааааа! – заорал я снова от ощущения сверхъестественного ужаса, овладевшего мной.
Потому, что понял. Понял бедного работягу, вкалывающего по двенадцать часов ради своей беременной жены и будущего ребенка, ради своего маленького счастья, и это понимание было самым ужасным, что я когда-либо испытывал в жизни. После ножа в животе и закипающей в легких крови.
Черт возьми, я был этим китайцев, раз за разом переезжающим маленькую девочку, чтобы отделаться сравнительно небольшим штрафом. И я не видел в этом жестоком и четко осознаваемом убийстве ничего противоестественного. Никакой жалости, никаких сомнений. Только ненависть к ребенку, по вине которого я мог лишиться всего.
Я орал снова и снова. А голограмма Земли остановилась и над Китаем зажглись тысячи маленьких телевизионных экранов, на которых различные транспортные средства методично по нескольку раз переезжали людей. Взад-вперед, взад-вперед. Один старик встал и попытался отойти, но большой минивэн догнал его и вмял в стену. А потом еще раз. Водитель вышел, проверил, жив ли он. Потом на него набросились родственники старика, которых он, на свою беду, не заметил.
– Поделом, ублюдок, – прошептал я.
В следующую секунду я подбросил в воздух шестимесячного младенца и ловко отбил мотыгой. Разбрызгивая кровь и мозги, он со смешным бульканьем пролетел мимо дерева, в которое я метил.
– Опять не попал, – разочарованно пробормотал я.
– Хватит развлекаться Чхун! – окликнул меня бригадир Сарин. – Добивай своих и иди помогать сюда! К вечеру должны прийти еще горожане!
Чертовы горожане. Наверное, им неприятно было идти пешком, босыми ногами протаптывая дорогу в джунгли. Кичливые интеллигенты, решившие, что раз надели очки и прочли пару книжек, то им теперь можно есть из фарфоровых тарелок, пока моя семья по пояс в болоте растит для них рис. Вот тебе, мерзкий эксплуататор. Вот тебя, вьетнамская подстилка. На, жри мою мотыгу! Как смешно и легко лопаются их черепа. А если сунуть мотыгу в рот и провернуть, можно вырвать нижнюю челюсть, и мозга вытекает прямо через рот…
Да здравствует свободный народ Кампучии! Да здравствует брат номер один!
– Да здрав… – я осекся на полуслове и немигающими глазами посмотрел на шляпника.
– Это будет через шесть лет в Камбодже, – пояснил он.
– А это через пятьдесят лет в Леванте…
После Леванта я бросился на него с кулаками, но он отправил меня в шкуру очередного негодяя, даже не осознававшего своей сущности.
Два раза я побывал во Вьетнаме. Сначала в вьетконговцем, отрубающим руки привитым детям. Потом – рейнджером, с улюлюканьем поливающим пулеметным огнем забитую людьми деревенскую школу. Был арагонским наемником, вырезающим благоверных католиков во французской деревне, чтобы после переоблачиться в крестоносца, закидывающего членов катарской семьи одного за другим в пылающий дом, чтобы очистить их души. Рубил мачете черных, как уголь, людей, которых гнали и гнали на стадион, а я рубил и рубил, пока не отнялась рука, из-за чего мне стало очень стыдно перед друзьями за свою слабость, и я расплакался. На спор перерезал горло заключенным всю ночь, поскольку немецкий оберст пообещал мне золотые часы, если я смогу преодолеть потолок в тысячу сербов…
И этот круговорот всё больше засасывал меня. Неведомая сила бросала меня из тела в тело, из разума в разум, чтобы, отрыгнув в черную реальность и дав осознать ужас произошедшего, продолжить это извращенное истязание. Я мстил, ненавидел, спасал, любил, испытывал удовольствие и боль, насиловал, убивал, калечил, пытал, ставил эксперименты… А потом меня словно растянули на дыбе и подвесили над стремительно вращающимся голографическим земным шаром, с которого к моему лицу, к моим ушам и к моему разуму тянулись мириады крохотных телевизоров. И то, что они показывали, заставляло меня кричать, срывая голосовые связки, харкать кровью и биться в исступлении. Но, сверх ужасных вещей, что творились каждый миг на Земле, воздух наполнился самым большим хором, который я когда-нибудь слышал. И голоса в этом хоре, перекрикивая друг друга, молили о мести, о смерти, о жестокой расправе над обидчиками, о смерти, о жалости, и вопрошали бога, где он…
– Что вы делаете, мистер Фелпс, – спросил седой мужчина, одетый в старомодный сюртук, с чудаковатым цилиндром на голове.
Я даже не обернулся. Я был слишком занят. Но мужчина настойчиво повторил свой вопрос, и мне пришлось крикнуть, чтобы он убирался и не мешал.
– Разве это не жестоко, убивать всё человечество? – спросил он без тени иронии в голосе.
– Они обречены, – прорычал я, и в моей памяти всплыли три сестры, погодки, грязные, голодные, скованные цепями, которые испуганно смотрели на меня из подвала, когда я приволок к ним новую подружку из соседнего городка. Нет, не я… Или я? И это сладкое, липкое, благоухающее удовольствие, разливающееся по моим внутренностям от мысли, что они только мои, и никто в целом мире больше не обладать ими, так, как делаю я…
Внезапно я посмотрел на свои руки, жмущие на большую красную кнопку. Кнопку, отвечающую за уничтожение Земли. В пламени. Потому что я пообещал старому ковчегостроителю больше не насылать потоп, а моё обещание было непоколебимым. Что ж, пламя, так пламя. Всего лишь сделать из Солнца сверхновую. И больше не повторять глупой ошибки. Не давать свободную волю. Чтобы мириады душ, наконец, избавившись от бренных тел, преисполненных болью и страданиями, вознеслись в мир чистый и понятный, в котором нет места ни любви, ни ненависти, ни добру, ни злу… Конечно, мой сын будет протестовать. Не для того он прошел тем путем, чтобы я уничтожил плоды его трудов. Ну, ничего. Он доказал мне, что может, и что есть некоторые из людей, кто достоин выбирать. Пусть довольствуется вечностью в их компании…
– Ну что, мистер Фелпс, каково быть богом? – поинтересовался шляпник, с любопытством разглядывая торчащий из моего живота нож.
Я осмотрелся. Немного поразмыслил. Нащупал в глубине сознания ноющую ссадину от какой-то невыраженной идеи, неуловимо мечущейся между скользкими пальцами моего разума. И вспомнил охваченную огнем Землю. Моим огнем. Посмотрел на застывшую в зверином оскале рожу моего убийцы, и сказал:
– Если всё так очевидно, почему богу не поселиться в Вашингтоне, или на Олимпе, и не творить каждый день чудеса, попутно призывая людей к добру?
– О, легко каждый день спать с новой девушкой, если ты миллиардер. Только кто ж тебя полюбит? – с горькой усмешкой произнес шляпник.
– И что мне теперь делать? – спросил я. – Мне известно, что бог есть, и что все эти басни – не басни. Мне что, книжки писать душеспасительные? В монастырь уйти?
– А зачем мне это? – удивился мой собеседник. – Да и тебе ничего особо не известно. Мы разобрали всего одну тему – жестокость бога. Остальные уж как-нибудь сам осиль.
– Всё равно, непонятно, – настаивал я, пытаясь проникнуть в мысли шляпника, глядя ему прямо в глаза, поддернутые странной дымкой. – Столь эффектной демонстрацией вы, в сущности, указали мне на то, что не стоит публиковать мою книгу. Это ли не посягательство на свободу выбора?
– Шутишь? Как это, не публиковать? Ты с ножом в животе стоишь! – старик расхохотался, держась за трясущийся живот. – У тебя дерьмо по ногам течет! А ты спрашиваешь, публиковать тебе что-то, или нет!
Я смутился и посмотрел на свой живот. Вспомнил адскую боль и сразу же воспылал желанием помириться с… Я даже не знал, кто он! И почему я пропустил его нудные и длинные рассуждение о своей природе?
– Да уже без разницы, – шляпник рукой, – я – всего лишь плод твоего воображения. И никто не лишал тебя свободы воли. Хотя… Знаешь, приказываю тебе опубликовать твою книгу.
– А? – не понял я.
– Что непонятного? Духовная сущность, повелевающая временем и пространством, повелевает тебе опубликовать, – шляпник, говоривший до этого загадочным голосом, чуть подвывая, прыснул со смеху и закончил, гогоча, – твою жалкую писанину. И вообще, просыпайся уже, в издательство пора!
И я проснулся.
Как вы понимаете, сваренное позавчера яйцо есть дважды за одно утро, пусть первое и, вроде как, приснилось, было верхом опрометчивости, поэтому я его выкинул. И пошел на работу голодным и напуганным. Угадайте, кого я увидел за углом издательства? Правильно, чертова реднека с огромным ножом за спиной. Нож я не видел, но какие могли быть сомнения?
Каждый когда-нибудь бил бездомного тяжелым кожаным портфелем, в который, перед выходом из дома, положил шестифунтовую гантель… Нет? Не каждый? А я вот бил. И, как назло, у него не оказалось никакого ножа. Хотя, с другой стороны, в моем животе никакого ножа не оказалось тоже.
А вы когда-нибудь объясняли полиции, что видели во сне, как бездомный втыкает в вас нож, и поэтому вы избили его в центре Цинциннати портфелем, в который специально для этого положили шестифунтовую гантель? Попробуйте. Необычный опыт. Всё лучше, чем доказывать что-то воображаемому старику в цилиндре и старомодном сюртуке.
Последняя битва Артаксеркса Оха
ДЕНИС ГЕРБЕР
– Бог с головой свиньи?
– Именно так, мой повелитель!
Артаксеркс Ох, властитель державы Ахеменидов, смотрел на своего визиря недоумённо, чуть наклонив голову. От недавнего изнеможения не осталось и следа.
– Я хочу взглянуть на это.
Царь вышел из шатра и в сопровождении двенадцати копьеносцев побрёл к центру городка. Странным было это поселение, такого Артаксерксу видеть не приходилось. Дома будто сделаны из кости. Под всеми окнами жёлтые подтёки, словно жители выливают помои прямо на стены, не покидая жилищ.
В центре городка, на месте где сходились все девять улиц, стояло нечто бесформенное – коричневое возвышение, похожее на пережёванный финик. А рядом на квадратном постаменте в небо вытягивался каменный бог со свинячьей головой. Руки у изваяния были скрещены на груди, одна из них держала жезл, другая – пучок пшеничных колосков. Всё было выполнено из серого камня с фиолетовыми прожилками.
Артаксеркс остановился у подножия, затем обошёл статую кругом. Свиное рыло не удостоило царя взглядом, оно смотрело вдаль, поверх костяных домов.
«Что за странное божество? – подумал Артаксеркс. – Насмешка какая-то, издевательство».
Он вспомнил громадное изваяние с ослиной головой, возведённое в Мемфисе. Артаксеркс велел египтянам почитать себя, как властелина, а те изваяли монумент с ослиной башкой – дали понять, как они почитают персидского царя. Когда Мемфис захватили, Артаксеркс не стал крушить статую, он велел вывести из главного храма священного быка Аписа и принести его в жертву ослу. Египетские жрецы смотрели, как закалывают воплощение их бога, как его жарят на огромном вертеле, как священное мясо съедает голодная толпа, позабывшая о вчерашнем раболепии. И сам Артаксеркс поучаствовал в пиршестве, он съел сердце Аписа. Мозг священного животного достался родосцу Ментору – союзнику персов в этой войне, а бычьи глаза с удовольствием сожрал евнух Багой.
В тот день бог-осёл надменно взирал на жрецов. Ничто не дрогнуло на его лице, даже когда Мемфис топтали, словно коровью лепёшку, когда грабили храмы, насиловали знать, сотнями казнили пленных египетских солдат. Артаксеркс приказал и впредь поклоняться ослу, а сам двинулся дальше – опустошать страну, преследовать бежавшую армию фараона Нектанеба.
И вот – бог с головой свиньи.
Артаксеркс подозвал к себе визиря.
– Что говорят жители? Как называют своего бога?
– Мы не понимаем их языка. Жестами они показывают, что свинью принесло ветром.
– Ветром?
– Ну да. У них вообще всё связанно с ветром. Показывают, что и в груди у них ветер.
Артаксеркс нахмурился.
– Возьми двоих, а лучше троих, и вскрой им грудь, – приказал он визирю. – Если там ветер, то я напрасно топчу эту землю.
Царь направился обратно, едва не обгоняя собственную охрану. Он всегда чувствовал себя уязвимым, если чего-то не понимал, а когда разобраться не получалось – непонятное подлежало уничтожению.
Персидские маги предрекли, что в период его правления будут обильные урожаи и не менее обильные казни. Как обстояло дело с урожаями, Артаксеркса волновало меньше всего, а вот относительно казней – кажется, предначертанное сбывалось. Головы покидали плечи так же легко и естественно, как птицы вспархивают с веток. Артаксеркс правил железной рукой. Он полагал, что приближённых надо держать за незаживающие раны. Так надёжнее – надевать узду прямо на кровавое мясо.
Артаксеркс убивал многих, вместе с тем он держал 366 жён и наложниц (по одной на каждый день, и несколько запасных, на случай болезни), которые беспрестанно рожали, уже подарив полторы сотни детей. Иногда царю казалось, что он только этим и занимается – уводит ненужных людей из мира и приводит новых, которым дарован шанс сделать что-то стоящее. Жизнь и смерть вращались вокруг него.
Окунувшись в прохладу шатра, Артаксеркс вновь ощутил усталость. Он глотнул вина, брезгливо отогнал слугу с фруктами и опустился на застеленное барсовой шкурой ложе. Отдохнуть, проспать остаток этого безумного дня, а утром покинуть странный город.
Когда он проснулся, уже смеркалось. Ветер приносил с пустыни запах гари.
Узнав о его пробуждении, явился визирь. В руках он держал серебряное блюдо, на котором замерли четыре человеческих сердца – блестящие, освобожденные от ненужной плоти. Казалось, они прекратили биться только сейчас, завидев персидского властелина.
– Зачем ты притащил их сюда? – спросил Артаксеркс, зевая.
– Мой господин, ты велел узнать, что в груди у этих людей. Я узнал.
Визирь поставил поднос на ковёр и как-то испуганно скосился на царя.
– В общем-то, сердца как сердца, ничего особенного, – сказал он. – Кроме одного.
– Что с ним?
Визирь поднял одно из сердец и раскрыл, как надрезанный персик. Внутри красной плоти что-то блеснуло. Артаксеркс пригляделся. Перед ним был наконечник стрелы, с коротким обломком древка.
– Он был живой, когда его убивали? – спросил царь у визиря; в этой ситуации вопрос не прозвучал глупо.
– Да, он жил с этим.
Царь поводил челюстью. Что за странный город? Бог-свинья, принесённый ветром. Обломок стрелы в сердце… Тревога зашевелилась внутри Артаксеркса. Когда-то давно он видел такие стрелы. Кажется, на Крите или в Финикии. Точно! Войско восставшего финикийского сатрапа отбивалось такими стрелами. Этими же стрелами персы казнили поверженных мятежников.
– Вскрой ещё восемь человек, – хмуро приказал Артаксеркс. – Посмотрим, что отыщется. А на рассвете мы выдвигаемся. Подальше от этого поганого места.
Армия персов продвигалась дальше, почти не встречая сопротивления. Это были благодатные для разбоя места, населённые глупыми, порою даже умалишёнными людьми.
– Кому нужны колонии, где население пять раз подверглось разорению? – возбуждённо говорил Артаксеркс визирю. – Надо двигаться дальше, где люди не привыкли к борьбе, где им не претит быть рабами.
Всё реже попадались следы Нектанеба и его союзников. Где же храбрые египтяне? – грустно усмехался про себя Артаксеркс. – Где потомки Геракла? Они сгинули или позорно вернулись на родину к жёнам и очагам!
Города на пути встречались редко, только мелкие поселения или жалкие деревушки, в которых едва хватало пропитания персидскому войску. Один из полисов оказался наполовину разрушенным – видимо дело рук отчаявшегося Нектанеба. Все жители бежали, только два голых старика сидели на площади и играли в малопонятную игру с камешками и палками.
Артаксеркс мрачнел с каждым днём. Отсутствие врага наводило на него тоску, он чувствовал себя затупленным мечом, ржавеющим в ножнах.
Однажды из впередиидущего гарнизона сообщили о стычке с небольшим отрядом. Царь осмотрел пленников. Это были жалкие воины с кожаными щитами, с маленькими, едва ли не детскими мечами и с такими же детскими лицами. «Похоже, что великие битвы остались в прошлом, – подумал Артаксеркс. – Дальше лишь бремя всевластия и пустота».
– Не пора ли нам возвращаться, мой повелитель? – смиренно спросил визирь. Знает, гиена, когда и что сказать.
– Нам нельзя возвращаться, – Артаксеркс положил руку ему на плечо. Визирь испуганно замер – ещё бы, царь никогда такого не делал.
– Скажу тебе нечто очень важное, – продолжил Артаксеркс. – В главном храме Мемфиса я спустился в Святая Святых. Ты об этом не знаешь. Я общался с Бессмертным жрецом, слушал его предсказания.
– Бессмертным жрецом? Так он существует? – визирь почти перешёл на шёпот.
– Да. И он предрёк мне позорную смерть по возвращении. Сказал, что моё тело будет скормлено кошкам, а из костей сделают дверные рукоятки. Представляешь? За них будут хвататься все подряд!
– Что же делать?
– Идти вперёд, не останавливаться. Милость Ахура-Мазды поможет мне расширить границы мира. Я буду побеждать, а неприступные стены полисов обратятся пылью под ногами. Ничто не остановит меня. А когда я завоюю весь мир, я вернусь в Мемфис и убью Бессмертного жреца. Я займу его место.
Уже давно не было вестей от остального войска. Двенадцать дней назад гонцы доставили послание от евнуха Багоя. Его армия поднялась вверх по Нилу и устремилась вглубь континента. Три дня как они должны были встретиться, но не встретились. «Где носит евнуха, что с ним произошло? – думал Артаксеркс. – Или что-то произошло с нами?»
Однажды утром небо просыпало снег – такое Артаксеркс видел лишь однажды, в детстве, на берегах Гурзема1. Царь протянул ладонь и поймал несколько снежинок. Сердце тронуло щемящее чувство, он вспомнил покойного отца. Когда тот скончался, Артаксеркс почти год держал его смерть в тайне. От имени своего отца он рассылал письма в разные концы державы. Во всех посланиях содержалось одно и то же – предписание принять Оха в качестве царя. Его, а не остальных детей.
Вслед за снегом пришла жара, она накатила душной волной с запада. Всё больше воинов умирало от кровавого поноса. Животные дохли без каких-то видимых причин. Артаксеркс ловил на себе мимолётные взгляды: одни смотрели с надеждой, другие – с ненавистью. Вот она – цена славы: страх, презрение и понос. О таком не говорят ораторы Эллады, об этом молчат жрецы на верхних этажах зиккуратов.
Воздуха становилось мало – верный признак того, что армия приближается к краю света. Где же войско Нектанеба? Может оно прошло сквозь купол небес и свалилось в извечные воды?
Артаксеркс велел остановиться у небольшого озера и сделать трёхдневный привал. Дозорные отряды разъехались по округе. Вечером, когда солдаты охладили разгорячённые глотки вином, вдоль берега расставили жертвенники со смолой и воздали честь всем богам-язата. Неведомо откуда привели слепого оракула. Тот рассказал об увиденном сне, в котором армия персов превратилась в червей и была пожрана воронами. Солдаты шушукались о чём-то своём, сторонясь командиров.
На второй день отдыха вернулся один из дозорных отрядов. Солдаты принесли к шатру царя чьё-то обожжённое тело. На умершем были закопчённые доспехи, а голову венчал шлем с гребнем.
– Мой повелитель, вот что мы нашли при нём, – сказал глава отряда и протянул Артаксерксу мешочек с деньгами. Царь высыпал на ладонь несколько серебряных монет с головой Афины на аверсе. Он знал, что это за монеты. Нектанеб отчеканил их специально, чтобы расплатиться с греческими наёмниками. Значит враг поблизости.
Третий день отдыха пошёл прахом – армия выдвинулась на запад, откуда привезли обгоревшего грека. Персы углублялись в неведомую страну – пустынную и безграничную, как море. Какие богатства здесь можно было снискать? Кого завоевать? Эти вопросы стояли в глазах у каждого. Однако Артаксеркс упрямо продвигал войско. Он должен догнать беглецов, даже если эта погоня заведёт его в Дом Лжи – в самое средоточие ада.
Визирь делал вид, будто разделяет взгляды своего повелителя. Он уже не заводил разговоры о возвращении, хотя поводов было предостаточно, он принимал приказы с неизменным энтузиазмом. «Стоит ли верить этому хитрецу, у которого по гадюке в каждом рукаве? – размышлял Артаксеркс. – Не он ли первым вонзит в спину нож? Кто-то ведь пустит моё тело на корм котам и на дверные ручки».
Встречались первые отряды беглецов. Они сталкивались с передовыми гарнизонами, устраивали небольшие стычки. Попадались и дезертиры – все как один с отрезанными языками. Близость долгожданного врага несколько окрылила солдат. Все жаждали раздавить Нектанеба и вернуться домой.
И вот, однажды днём дозорные сообщили, что обнаружили армию противника. Ближе к вечеру и сам Артаксеркс разглядел вдалеке несколько бесформенных пятен, похожих на расплавленное олово. Это были греки. Они всегда держаться особняком друг от друга – коринфяне, афиняне, спартанцы.
Едва сгустились сумерки, царь умастил руки и бороду благовониями, затем собрал своих полководцев. Они сидели в свете факелов и обсуждали грядущую битву. По сведениям разведки, эллинов не больше полутысячи. Они в плачевном состоянии – побросали колесницы, едят лошадей. Артаксеркс знал, что к такому войску не следует относиться пренебрежительно. Враг, которому нечего терять, доведённый до отчаянья, униженный и загнанный – самый непредсказуемый. Если он сразу не падёт на колени, то будет сражаться до последнего вздоха.
Артаскеркс велел вооружить рабов, пообещать выжившим не только свободу, но и вознаграждение – пять сикелей серебра каждому. Такой суммы хватит, чтобы вернуться на родину и не помереть с голода.
Утром бесформенные пятна слились в одно. Эллины вытянулись в шеренги и первыми пошли в атаку. С возвышения своего кресла из слоновой кости Артаксеркс всматривался в наступающего врага. Он уже видел, как блестят на солнце шлемы и копья, слышал бренчанье оружия и щитов. Царь сидел безмолвный и непроницаемый, а внутри у него уже закручивался бешеный вихрь. Он поднял руку и сам вздрогнул от пронзительного рёва труб. Персы закричали и с открытыми ртами бросились вперёд. Завизжали лошади и верблюды. Боевые колесницы тронулись и, набирая скорость, помчались на врага. С обеих сторон взметнулись стрелы, пролетели друг мимо друга, обрушились на головы, истыкали поднятые щиты.
Войско персов растянулось тремя чёрными щупальцами, попыталось окружить греков. Одно из щупалец отделилось, распалось на части и быстро смешалось с вражеской армией. Облако пыли укутало правый фланг, скрыло его от глаз наблюдателей. В центре закрутился настоящий водоворот, в нём увязли два боевых слона – издалека они походили на попавших в муравейник жуков.