Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе
– Наверх? Вы уверены в этом, мисс?
Я не услышал ее ответ. Я представил, как она просто указывает на лестницу. Над моей головой вновь раздался теперь уже оглушительный топот босых и обутых ног, который опять заставил меня почувствовать инстинктивный страх. Но голоса и шаги затихли надо мной, поднимаясь все выше и выше. Меня волновало только, стоит ли попробовать сбежать, но пока я размышлял об этом, легкие шаги вновь раздались над моей головой, и в полном отчаянии я вышел навстречу своему преследователю, который оказался тем, кого я вновь не ожидал увидеть.
– Быстрее! – вскрикнула она суровым шепотом и безапелляционно указала на крыльцо.
Но я продолжал стоять, мое сердце окаменело от ее скрытой ярости, и я почувствовал абсолютное безразличие ко всему остальному. И пока я не двигался, я увидел письмо, которое она написала, – свернутое в шар и скомканное в ее кулаке.
– Быстро! – она топнула ногой. – Быстро… если ты хоть что-то чувствовал ко мне!
Последнее было сказано шепотом, без горечи, без презрения, но с внезапной мольбой в голосе, которая разожгла во мне огонь из остатков мужества. Я в последний раз взглянул на нее, повернулся и оставил, как ей и хотелось, – ради нее, не ради своего спасения. И когда шел к двери, я услышал, как она разрывает свое письмо на кусочки, и они падают на пол у ее ног.
Затем я вспомнил о Раффлсе; я мог бы убить его за то, что он сделал. Несомненно, к этому времени он уже был в безопасности в уютной гостиной Олбани. Что для него моя судьба? Все уже было не важно. Это станет концом отношений между ним и мной. Это ночь будет последней, мне больше не нужна такая работа в темные ночи. Я пойду и скажу ему об этом. Я сяду в кэб и поеду в его проклятую квартиру. Но сначала я должен сбежать из этой западни, в которой он так легко оставил меня.
Однако, оказавшись на ступеньках, я отпрянул назад в отчаянии. Они обыскивали каждый куст между крыльцом и дорогой. Фонарь полицейского постоянно мигал, то скрываясь за листвой, то вновь появляясь. В то время как молодой человек в вечерней одежде, стоявший на дорожке из гравия, указывал ему на что-то. Я понял, что именно его мне нужно избежать, но на первый же мой шаг молодой человек обернулся – и оказался Раффлсом собственной персоной.
– Ого! – воскликнул он. – Итак, ты тоже решил принять участие в наших танцах! Посмотрел внутри, да? Ты больше пригодишься нам здесь. Все в порядке, офицер, это еще один джентльмен из Эмпрес-Румс.
И мы помогали в бесполезном поиске, пока прибытие большего количества полицейских и намек от раздраженного сержанта не дали нам отличный повод уйти. Когда мы уходили, Раффлс взял меня под руку. Я стряхнул его руку, когда мы оставили позорную сцену позади нас.
– Мой дорогой Банни! – воскликнул он. – Ты знаешь, что привело меня обратно?
Я решительно ответил, что не имею не малейшего понятия, и меня это совершенно не интересует.
– Мне попался настоящий энтузиаст, – продолжил он. – Я убегал от него, перепрыгнув через две или даже три садовые стены, но этот рысак все преследовал меня, и мы продолжали забег до самой Хай-Стрит. Когда мы оказались там, у него не хватило дыхания, чтобы оповестить всю улицу обо мне, поэтому я снял с себя пальто, когда зашел за угол, и воспользовался своим билетом на Эмпрес-Румс.
– Я не удивлен, что у тебя оказался припасенным билет на танцы, – прорычал я. Это не было совпадением: у Раффлса всегда имелся билет на любое развлечение сезона в Лондоне.
– Я даже не понял, какой именно танец они танцевали, – сказал он. – Я просто воспользовался возможностью сменить гардероб и избавиться от довольно выделяющегося пальто, которое я собираюсь вернуть сейчас. Они не слишком умны на этих этапах расследования, но я не сомневаюсь, что, зайди я в зал, увидел бы пару-тройку знакомых лиц. Я мог бы даже пригласить даму на танец, если бы не волновался о твоей судьбе, Банни.
– Это было похоже на тебя – вернулся, чтобы помочь мне, – сказал я. – Но вот лгать мне и заманить своей ложью именно в этот дом… это совсем не похоже на тебя, Раффлс… и я никогда не прощу тебя за это!
Раффлс снова взял меня под руку. Мы были возле ворот Хай-стрит в Пэлес-Гарденс, и я был слишком убит своим горем, чтобы противостоять его словам, которые, я был уверен, не дам ему возможности произнести.
– Помилуй, Банни, не так уж я и заманивал тебя, – сказал он. – Я сделал все, чтобы ты остался, но ведь ты сам не послушал меня.
– Если бы ты сказал мне правду, я бы послушал, – ответил ему я. – Но в чем смысл говорить обо всем заранее? Ведь лучше похвастать своими приключениями после того, как ты сбежал. Тебе абсолютно не важно, что бы со мной произошло.
– Я беспокоился настолько сильно, что вернулся.
– Мог бы и не стараться! Ты уже сделал достаточно. Раффлс… Раффлс, ты понял, кто та девушка?
Я схватил его за руку.
– Я догадался, – ответил он серьезно.
– Это она спасла меня, а не ты, – сказал я. – И это самое ужасное!
Я сказал ему это со странной печальной гордостью за того, кого я потерял… из-за него… навсегда. Замолчав, мы повернули на Хай-стрит. На улице царила тишина, тихая музыка доносилась от Эмпрес-Румс. Я подал сигнал двуколке, и Раффлс посмотрел на меня.
– Банни, – сказал он, – уже бесполезно говорить, как мне жаль. Мое сожаление в подобном случае не стоит и гроша… Я лишь надеюсь, что больше такого не повторится никогда! Только поверь мне, Банни, клянусь, что у меня не было даже малейшей мысли о том, что она в доме.
В глубине души я ему верил, но не мог сказать ему об этом.
– Ты сам сказал мне, что ты написал ей в дом тети, – напомнил он.
– И это письмо! – на меня вновь нахлынула волна горечи. – Это письмо, которое она написала глубокой ночью и стремилась украдкой отправить, было адресовано мне, его я ждал все эти дни! Я бы получил ее ответ уже завтра. Теперь я никогда не получу его, никогда не услышу о ней вновь, и ни в этом мире, ни в следующем у меня не будет шанса быть с ней. Я не говорю, что это лишь твоя вина. Ты знал не больше моего о том, что она будет там. Но ты преднамеренно солгал мне о жителях дома, и этого я тебе никогда не прощу.
Мой голос дрожал от переполняющей меня ярости. Двуколка уже ждала нас у обочины.
– Я лишь умолчал о некоторых фактах, – пожал плечами Раффлс. – Ложь или нет, изначально я планировал лишь получить от тебя определенные сведения, я не думал, что ты пойдешь со мной, я лишь хотел, чтобы тебя не мучили угрызения совести. Но на самом деле я не солгал тебе о старом Гекторе Каррутерсе и лорде Лохмабене, и любой, за исключением тебя, догадался бы, что я имел в виду.
– Так в чем же дело?
– Я несколько раз давал тебе подсказки.
– Скажи мне сейчас.
– Если бы ты читал газету от начала до конца, то мне не нужно было бы говорить тебе об этом. Но если ты хочешь знать, старик Каррутерс возглавил список представленных к награде, и ему присвоили титул лорда Лохмабена.
И эта жалкая отговорка не была ложью! Усмехнувшись, я повернул назад, не сказав ни слова, и поехал к себе на Маунт-Стрит, сгорая от ярости и презрения. Это не ложь! Это лишь половина правды – самый злостный тип лжи, и я бы никогда не подумал, что Раффлс опустится до того, что использует ее. До сих пор между нами существовала определенная честность, даже если только того сорта, который может возникнуть между двумя ворами. Но теперь нет. Раффлс меня обманул. Я вычеркнул Раффлса из своей жизни, как та, чье имя я не стану упоминать здесь, вычеркнула меня из своей.
И все же, даже когда я обвинял его и питал отвращение к его поступку, я не мог не признать в глубине души, что он никогда не хотел причинить мне боль. По сути, сам обман можно было простить, и его причина была очевидна, Раффлс поделился ею со мной. Он и в самом деле говорил мне, что Лохмабен получил титул совсем недавно и что старший сын и наследник вел себя в точности как Алик Каррутерс. Он дал мне подсказки, которые я не понял, и он, безусловно, несколько раз пытался удержать меня от этой провальной затеи. Если бы он был со мной откровенен, я бы наверняка сделал все, чтобы отговорить его. В глубине души я не мог сказать, что Раффлс не сдержал молчаливого обещания быть честным по отношению ко мне. Я не понимал, как кому-то удается безошибочно отделить причину от следствия и распознать намерение. И я никогда бы не смог сделать это в данном случае.
Меня нельзя было обвинить в пренебрежении газетой в течение следующих нескольких мучительных дней. Я читал каждое слово, которое мог найти в газетах о попытке кражи драгоценностей в Пэлес-Гарденс, и отчеты давали мне единственное утешение. Во-первых, это была всего лишь попытка ограбления. В конце концов, воры ничего не украли. А также… также один из членов семьи, который встретился лицом к лицу с грабителями, не смог предоставить какого-либо описания преступников и даже выразил сомнения, что сможет их опознать в случае ареста!
Я не буду писать о том, какие смешанные чувства поразили меня, когда я прочитал эти строки. Во мне еще теплилась слабая надежда, пока однажды утром мне не вернули единственные подарки, которые я когда-либо делал. Это были книги. Драгоценности дарить мне было запрещено. И книги вернулись без единой строчки, хотя мое имя на посылке было написано ее рукой.
Я решил никогда больше не подходить близко к Раффлсу, но в душе уже сожалел о своем решении. Я потерял любовь, пожертвовал честью, а теперь должен сознательно отстраняться от того, чье общество может быть единственным вознаграждением за все, что я потерял. Ситуация усугублялась состоянием моего счета. Я ждал, что мой банкир со дня на день выставит мне ультиматум. Но все это не сравнится с влиянием моего друга. С влиянием Раффлса. Дело было не в той преступной жизни, которую мы вели, и тем более не в наградах, а в нем самом. В его озорстве, юморе, ослепляющей смелости, его несравненной храбрости и решимости. И ужас от того, что я вновь приду к нему от обыкновенной жадности, вызвал у меня сильнейший гнев. Но гнев покинул меня, и, когда наконец Раффлс сделал первый шаг и пришел ко мне, я поприветствовал его почти крича.
Он появился так, как будто ничего не случилось. И действительно, прошло не так много дней, хотя мне казалось, что миновали месяцы. И мне показалось, что взгляд, который смотрел на меня, был чуть менее солнечным, чем раньше. И от этого мне стало легче, когда он все же задал неизбежный вопрос.
– Ты что-нибудь слышал от нее, Банни? – спросил он.
– В некотором смысле, – ответил я. – Мы не будем говорить об этом, если ты не возражаешь, Раффлс.
– Ах, вот в каком смысле! – воскликнул он.
Раффлс казался одновременно удивленным и разочарованным.
– Да, – ответил я, – в этом смысле. Все кончено. А что ты ожидал?
– Не знаю, – сказал Раффлс. – Я только думал, что девушка, которая сделала все, чтобы спасти юношу из трудного положения, может сделать еще немного для того, чтобы он не угодил в другое.
– Я не вижу в этом смысла, – честно сказал я, но мое раздражение чуть поубавилось.
– Но ты слышал это от нее? – продолжал он.
– Она прислала мне мои скромные подарки, не написав и слова, – сказал я, – если это можно назвать «слышал».
Я не мог сказать Раффлсу, что дарил ей только книги. Он спросил, уверен ли я, что это она отправила их обратно. И это был его последний вопрос. Мой ответ удовлетворил его. И даже сейчас я не могу сказать, с облегчением или сожалением он положил мне руку на плечо.
– Значит, тебя изгнали из Рая! – сказал Раффлс. – Я не был уверен, надо ли было мне прийти раньше. Ну, Банни, если они не хотят принимать тебя там, в Олбани есть небольшой Ад, где тебе всегда будут рады.
И все же за его озорной улыбкой скрывалась тень грусти, которую мне все еще с трудом удавалось прочесть.
Сундук серебра
Я почитал Раффлса как мастера своего дела. Он, как и другие представители нашей профессии, испытывал настоящее презрение к любого рода заурядным кражам. В случае, если трофей нельзя было спрятать на себе, он был ему не нужен, будь то старое шеффилдское серебро, вещи из чистого серебра или даже золота, ему это было неважно. В отличие от остальных из нас, Раффлс все же нередко позволял прихотливому духу коллекционирования одержать вверх над его профессиональной осторожностью. Старые дубовые сундуки и даже винный шкаф из красного дерева, за который он, без сомнения, заплатил, как честный гражданин, было невозможно перенести из-за тяжести, и их единственное назначение было в том, чтобы хранить многочисленные антикварные расписные тарелки и фамильные ценности, которые у него не хватало храбрости использовать по назначению, расплавить или продать.
Он мог только пожирать их глазами за закрытыми дверьми, а я все время дразнил его этим. И наконец однажды днем я его даже застал за излюбленным делом. Это было во время моего «ученичества», в безмятежный период в Олбани, когда Раффлс, казалось, не оставил ни одной невзломанной квартиры в Лондоне, и я неизменно играл роль его соучастника. Я пришел к нему из-за телеграммы, в которой он сообщал, что уезжает из города и должен попрощаться со мной перед отъездом. Вначале я подумал, что его вновь захлестнуло сумасшествие от долгого созерцания бронзовых чашек и тусклых чайников, которые, кстати, когда я вошел, окружали его, но затем я увидел огромный серебряный сундук, в который он одну за другой укладывал свою драгоценную утварь.
– Оставь дверь открытой, Банни! Я позволю себе запереть обе двери позади тебя и оставлю ключ в кармане, – сказал Раффлс, впуская меня. – Не то чтобы я хотел взять тебя в плен, мой дорогой друг, но есть те из нас, кто способен повернуть ключ с другой стороны и войти внутрь, хотя, признаюсь, у меня этот фокус никогда не получался.
– Неужели снова Кроушай? – вскричал я, оставаясь в шляпе.
Раффлс лишь улыбнулся своей неизменной дразнящей улыбкой, которая могла ничего не значить, но довольно часто скрывала в себе большой смысл. Этой улыбки было достаточно, чтобы я в одно мгновение убедился, что наш самый завистливый враг и опасный соперник, специалист старой школы, решил вновь наведаться к Раффлсу.
– Это еще предстоит выяснить, – ответил Раффлс. – С того самого случая, как я видел его спину в этом самом окне, больше мне не представлялось возможности лицезреть его. На самом деле я всегда представлял его удобно расположившимся в какой-нибудь тюремной камере.
– Только не старик Кроушай! – сказал я. – Второго его визита нам нельзя допустить. Он слишком хороший профессиональный взломщик, я бы даже назвал его принцем среди взломщиков.
– Вот как? – спросил Раффлс холодно, остановив свои серые глаза на мне. – Тогда тебе лучше быть готовым к тому, чтобы держать оборону от вражеских принцев, когда я уйду.
– Но куда ты поедешь? – спросил я, попутно снимая шляпу и пальто и укладывая свои вещи в антикварный комод, который был одним из величайших сокровищ моего друга. – Куда ты направляешься и почему ты берешь с собой это стадо фарфоровых слонов?
От моего описания его расписной утвари по лицу Раффлса пробежала тень улыбки. Он разделил со мною одну из своих любимых сигарет, попутно отказываясь от предложенного графина.
– Слишком много вопросов, Банни, – сказал он. – Во-первых, я уезжаю, чтобы дать возможность малярам освежить это место слоем краски, а также установить электрический свет и телефон, который ты так давно требуешь поставить.
– Хорошо! – воскликнул я. – У нас наконец-то будет возможность делиться информацией и днем и ночью!
– И дать возможность другим подслушать нас и упечь за решетку? По всей видимости, ты не научишься, пока тебя не приведут в участок, – ответил Раффлс жестоко. – Но все остальное сейчас нужно. Не то чтобы мне жизненно необходим новый слой краски или я мечтаю об электрическом свете, но о настоящих причинах я могу сказать только тебе, Банни, и только шепотом. Не воспринимай их слишком серьезно, но факт в том, что есть в Олбани некие пташки, которые подозревают меня. И этот щебет наверняка начался благодаря старой вороне, полицейскому Маккензи. Пока беспокоиться не стоит, но я не хочу, чтобы это распространилось. Что ж, я думал о двух вариантах: либо навсегда съехать отсюда и тем самым подтвердить опасения всех этих пташек, либо на какое-то время уехать, придумав причину, которая даст властям право обыскать каждый дюйм моих комнат. Как бы ты поступил, Банни?
– Конечно, я бы съехал, пока есть возможность! – ответил я преданно.
– Так я и думал, – кивнул Раффлс. – Но ты наверняка оценишь преимущества моего плана. Я оставлю здесь все незапертым.
– Кроме вот этого, – сказал я, легонько задев ногой огромный дубовый сундук с железными обручами и застежками, внутри которого грубое облицовочное сукно быстро исчезало под грудами свертков в форме ваз и канделябров.
– Этот сундук, – ответил Раффлс, – не будет со мной, но и не останется здесь.
– Тогда что ты предлагаешь сделать с ним?
– У тебя есть банкир и банковский счет, – продолжил он. Это было совершенно верно, хотя именно благодаря Раффлсу он все еще оставался открытым, и именно Раффлс желал, чтобы у меня было и то и другое.
– И?
– Заплати эту сумму сегодня и скажи, что у тебя была отличная неделя в Ливерпуле и Линкольне. Затем спроси их, могут ли они сохранить этот сундук, пока ты будешь в Париже праздновать Пасху. Ты должен сказать им, что он довольно тяжел – много старинных семейных вещей, которые ты планируешь оставить у них, пока не женишься и не обоснуешься где-нибудь.
Я вздрогнул от последней фразы, но согласился с остальным. В конце концов, по многим причинам это была правдоподобная история. И у Раффлса действительно не было банкира. Ему просто было бы невозможно объяснить, откуда берутся все те огромные суммы, которые часто проходят через его руки. Я не исключал и того, что он платил за содержание моего счета ради того, чтобы воспользоваться им в подобной ситуации. У меня не было никаких оснований для отказа, и я до сих пор рад вспоминать, что охотно согласился.
– Когда сундук будет готов? – спросил я, попутно набивая портсигар выданными мне банкнотами. – И как мы можем доставить его из Олбани в часы работы банка, не привлекая при этом лишнего внимания?
Раффлс одобрительно кивнул.
– Я рад, что ты так быстро уловил самую суть, Банни. Я сначала подумал о том, чтобы ты забрал его себе ночью, но нас обязательно увидят, и в целом это будет выглядеть намного менее подозрительным средь бела дня. Тебе понадобится от двенадцати до пятнадцати минут, чтобы доехать до твоего банка в экипаже, так что если ты будешь здесь без пятнадцати девять завтра, то отлично уложишься. Но обязательно приступи к подготовке сейчас же, садись в кэб и поезжай, если хочешь все успеть!
Как же это было похоже на Раффлса тех дней – внезапно окончить разговор и отпустить меня, кивнув и пожав мне руку. Я раздумывал, не попросить ли еще одну сигарету, поскольку у меня оставалась как минимум еще пара вопроса к нему. Я все еще не знал о пункте назначения, но лишь это я успел выпытать у него, пока застегивал пальто и надевал перчатки.
– Шотландия, – наконец проговорил он.
– На Пасху, – заметил я.
– Чтобы учить язык, – объяснил он. – Я не знаю никаких иностранных языков, лишь свой, но я стараюсь компенсировать свое незнание, совершенствуя каждый диалект. Некоторые из них оказались полезными даже тебе, Банни. Ты же помнишь, как нам пригодился мой кокни в ту ночь в Сент-Джонс-Вуде? Я могу сымитировать ирландский, настоящий девонширский, очень недурной норфолкский и целых три разных йоркширских диалекта. Но вот мой шотландский, особенно в галлоуэйском варианте, оставляет желать лучшего.
– Ты все еще не сказал мне, куда тебе писать.
– Я напишу тебе сам, Банни.
– По крайней мере, позволь мне тебя проводить, – призвал я от двери. – Обещаю не смотреть на билет, если ты мне просто скажешь время отправления!
– В одиннадцать пятьдесят с Юстона.
– Тогда я буду у тебя без четверти десять.
И я оставил его, разглядев нетерпение на его лице. Все, конечно, казалось достаточно понятным, даже без долгого обсуждения, которое я любил, а Раффлс ненавидел. Но я думал, что мы можем, по крайней мере, поужинать вместе, и в кэбе чувствовал себя обиженным, пока не вспомнил спрятанные в портсигаре банкноты и не пересчитал их. После этого злиться было невозможно. Сумма составляла трехзначное число, и было ясно, что Раффлс хотел, чтобы я тоже не скучал в его отсутствие. Поэтому я поведал его ложь в банке и договорился, что привезу сундук завтра утром. Затем я отправился в наш клуб, надеясь, что он придет, и что мы все же сможем поужинать вместе. Но меня постигло разочарование. Однако даже это разочарование не сравнилось с тем, что ожидало меня в Олбани, когда я прибыл туда на следующее утро в четырехколесном экипаже.
– Господин Раффлс уже уехал, сэр, – сообщил мне швейцар доверительно, но с ноткой упрека. Этот человек питал к Раффлсу особое расположение: ему часто поручали мелкие дела, и за это он получал щедрые чаевые. Меня он знал почти так же хорошо.
– Уехал! – эхом отозвался я. – И куда же?
– В Шотландию, сэр.
– Уже?
– В одиннадцать часов пятьдесят минут, вчера ночью.
– Прошлой ночью! Я думал, что он имел в виду сегодняшнее утро!
– Он знал, что вы так подумали, сэр, когда вы не пришли в назначенное время, и поручил мне передать вам, что утреннего поезда не было.
Я мог бы начать рвать на себе волосы от охватившего меня унижения и досады, которые относились в равной степени как ко мне самому, так и к Раффлсу. В этой неразберихе он был виноват не меньше моего. Если бы он не торопился избавиться от меня и объяснил все более доходчиво, такой ситуации не возникло бы.
– Сказал ли он что-то еще? – угрюмо спросил я.
– Только о каком-то ящике, сэр. Мистер Раффлс сказал, что вы будете в ответе за ящик, пока он в отъезде, и у меня есть приятель, который готов вам помочь донести его. Я слышал, что он довольно тяжел, но мистер Раффлс и я вдвоем его подняли, так что и мы с дружком сможем.
Со своей стороны, должен признаться, что вес сундука беспокоил меня меньше всего, я переживал только о размере проклятой поклажи, когда преодолевал расстояние в кэбе, проезжая мимо клуба и парка в десять часов утра. Я вжался в сиденье и откинулся так далеко, как только мог, но то, что громадный сундук на крыше связан со мной, было очевидно любому, кто посмотрел бы на мой кэб. От волнения мне стало казаться, что сквозь деревянную поверхность сундука можно легко разглядеть содержимое, которое просто кричит о виновности владельца. В какой-то момент констебль остановил движение, когда мы подъехали к перекрестку, и на секунду эта обыкновенная церемония заставила мою кровь застыть в жилах от страха. Уличные мальчишки кричали нам – или же вовсе не нам… Но в тот момент я был уверен, что именно мне адресованы их крики, и мне слышалось: «Держи вора!». Думаю, не стоит говорить, что эта поездка была одной из самых неприятных в моей жизни. Horresco referens[1].
Однако в банке, благодаря предусмотрительности и щедрости Раффлса, все прошло гладко. Я щедро оплатил поездку, дал флорин крепкому парню в ливрее, который помог донести до банка сундук, и даже сунул монету общительному клерку, который добродушно смеялся над моими шутками о победителях из Ливерпуля и моем семейном серебре. Я был смущен лишь тем, что банк не выдает квитанций на вклады такого рода. Теперь-то я знаю, что в большинстве лондонских банков так и поступают. Но мне приятно вспоминать, что в то время я выглядел так – и был в этом уверен, – что все ценное, чем я обладал, находилось под угрозой.
Остаток дня я должен был провести довольно весело, ведь с моих плеч, с головы и с рук упала громоздкая ноша. Так бы и было, если бы я не получил загадочную и смутившую меня записку от Раффлса, прибывшую поздно ночью. Он был из тех людей, которые телеграфируют часто, а вот письма пишут редко. Иногда, однако, он посылал строчку, написанную в спешке, через специальную службу. И ночью, по всей видимости в поезде, он нацарапал это послание, отправив его ранним утром в Кру:
«Остерегайся Принца среди Профессоров! Он был неподалеку, когда я уехал. Если есть малейшая причина для беспокойства о сохранности в банке, немедленно забери назад и храни в собственных комнатах. Будь молодцом,
А. Дж. Р.P. S. Есть и другие причины, обо всем расскажу».
Вот же загадка на ночь! Я ломал голову над его словами весь вечер, а ведь думал, что отлично проведу время с новоприобретенными средствами и при сохранности сундука в банке, но это загадочное предостережение испортило мне остаток ночи. Записка прибыла ко мне с последней почтой, но я уже несколько раз пожалел, что не оставил ее на всю ночь в почтовом ящике. Что именно это означает? И что я должен делать? Эти вопросы одолели меня с новой силой ранним утром.
Известие о Кроушае меня не удивило. Я был совершенно уверен, что у Раффлса нашелся повод для того, чтобы вспоминать о нем перед отъездом, даже если он и не видел этого мерзавца собственными глазами. Кроушай и это путешествие могут быть куда более тесно связаны, чем я изначально предполагал. Раффлс никогда не делился со мной всеми фактами. Но об основном он мне рассказал… Я видел своими глазами, как его ценности благополучно оказались спрятанными в моем банке. Сам Кроушай не мог попасть туда вслед за мной. Я был уверен, что он не преследовал мою двуколку. В той паранойе, в которой я находился во время того путешествия, я бы наверняка заметил его. В голове промелькнула мысль о мужчине, который помог дотащить сундук. Нет, я помнил, как выглядит Кроушай, и он совсем не был похож на него.