Пророчество. Солнечный монах

И однажды его вызвал Солнцеликий и поставил перед выбором: либо он учится держать себя в руках, либо уходит из Обители. Потому что Великое Солнце не должно слышать из уст своих служителей подобных высказываний.

Энасс испугался угрозы. Всерьёз испугался. И, испросив разрешения вэссера, стал сам себе назначать наказания не только за ругательства, но даже за одну мысль о них. Первое время чуть не сутками торчал в холодильне, отрабатывая наложенные на себя аскезы. Выходил, посиневший от холода, сталкивался с кем-нибудь по дороге и, не успев даже слова сказать, разворачивался и шёл обратно. Потому что успевал мысленно высказать всё, что он думал о попавшем под ноги адепте.

Солнцеликий наблюдал за настойчивым парнишкой и, когда Энасс, наконец, справился со своей дурной привычкой, стал потихоньку сам обучать его премудростям управления людьми. И вскоре сделал вэссером над новичками. К моменту появления Эля Энасс уже восемь лет жил в Обители и три года был главным над молодыми адептами.

Когда Энасс начал водить походы, Солнцеликий неоднократно повторял ему, стараясь внушить так, чтобы не забыл этого парень, вырвавшись из стен Обители:

– Вэссер должен уметь брать на себя ответственность. Помни – именно ты отвечаешь за жизнь и здоровье своих людей. Именно от тебя зависит, будут ли они служить с радостью и желанием, или воспринимать служение, как суровую кару за их прегрешения. Особенно велика твоя ответственность в походе. Там ты – помощник Великого Светила. Ты не имеешь права показывать свои сомнения и колебания. Идущие за тобой люди должны быть уверены, что ты найдёшь выход из любой ситуации. Тогда они не будут бояться тяжёлого пути. Если твой подопечный погибнет во время похода – это только твоя вина. Значит, ты что-то не предусмотрел, не рассчитал его силы, его реакцию. Если в дороге возникнет необходимость наложить аскезу, ты должен быть особо внимательным и трижды подумать, прежде чем сказать о ней. Пусть лучше она будет преуменьшенной, чем чересчур великой. Путь и так труден, не стоит его чрезмерно усложнять. Но если наказание озвучил, менять его уже не должен. Нельзя давать повод усомниться в твоей непогрешимости, показать, что ты можешь ошибаться. Поэтому – думай, думай и ещё раз думай, прежде чем что-то приказать.

Энасс хорошо помнил наставления Солнцеликого. И за все годы его хождения с Благим Словом у него не погиб ни один человек. И ни один не пожаловался Солнцеликому на чрезмерную аскезу.

А с Элем опять всё пошло не так.

Для Эля это был первый поход, ему всё было внове. И поначалу всё шло хорошо. Энасс даже давал этому неисправимому мечтателю время любоваться окружающими видами. Заметив, в каком благоговейном восторге застыл тот на краю злосчастного обрыва, усмехнулся иронично, но не стал торопить, требовать, чтобы тот шёл за хворостом. Предоставил Эристу одному заниматься костром. Окликнул парня, только когда время стало приближаться к молитве, поняв, что иначе Эль может так до темна простоять.

А вот потом…

Камень показался ему небольшим. Не заметил он сразу, что на поверхности виднелась только его верхняя часть, отполированная ветрами. А нижняя, с острыми гранями, оказалась погружённой в землю. И только увидев вечером разбитую в кровь ногу Эля, понял, что натворил. Но было уже поздно. Аскеза была озвучена.

Почему он так заторопился? Почему сам не подержал камень в руках, не осмотрел его, не взвесил? Никогда ещё он так глупо и так страшно не ошибался, назначая наказание, и его ошибка привела к тому, что первый поход Эля, который должен был стать для него удивительным приключением, превратился в нескончаемую пытку.

Энасс скрипнул зубами, пошёл быстрее. Но убежать от своих мыслей так и не сумел.

Плохой он вэссер. Очень плохой. Вместо того чтобы оберегать новичка, он его трижды чуть не убил. Первый раз – своей аскезой. Если бы не мазь Эриста, нога Эля могла воспалиться. Второй раз Эль чуть не утонул, и опять-таки из-за аскезы. Без булыжника он легко перешёл бы речку. Третий раз – своей насмешкой, которую Эль воспринял всерьёз. Сколько раз водил Энасс людей через этот мост, ни у кого даже мысли не возникало, что ущелье можно перейти по канату. Все сразу отказывались, начинали расспрашивать, как можно обойти пропасть, нет ли поблизости другой переправы. А потом долго восторженно охали, разглядывая невидимый мост. Шли по нему не спеша, оглядывая горы с высоты птичьего полёта.

И только этот непостижимый романтик решил продемонстрировать свою преданность делу таким диким способом.

И едва не погиб.

Энасс стиснул зубы, удерживая рвущиеся ругательства. Какой же Эль… храни его Великое Светило.

И всё-таки не сдержался, выругался мысленно, злясь и на себя, и на этого молодого идиота, и на весь неудачно сложившийся поход.

Всё равно аскезу держать, так хоть душу отвести напоследок.

И снова вернулся мыслями к своей аскезе: какую выбрать повинность, как наказать себя за столь вопиющее нарушение всех заветов Солнцеликого?

Самой суровой аскезой в Обители считалась Лунная. На целую луну – тридцать дней – провинившийся уходил из Обители в маленький домик на вершине соседней горы, в котором едва помещались небольшая печка и лежанка. Рядом с домом, окружённая обрывами, находилась крохотная молельная площадка. Там, невзирая на погоду, должен был наказанный вести многочасовые молитвы и медитации, очищая свой дух от скверны, испрашивая у Великого Светила прощения за свои прегрешения, замаливая каждое из них по отдельности, и прося милости и благословения братьям своим, Солнечным монахам – тоже каждому поимённо.

Из еды на всю луну выдавалось тридцать плодов фэнника, каждое – с большой палец руки, по одному на день. Они были очень питательны и хорошо поддерживали силы, но от чувства голода не избавляли.

Аскеза действительно была суровой и накладывалась только за очень серьёзные проступки. В Обители по пальцам можно было пересчитать монахов, которым пришлось её выдержать.

И Энасс был в их числе. И опять-таки из-за Эля.

Когда Эль появился в Обители и стал устанавливать свои порядки, Энасс растерялся. И начал доказывать своё право на власть кулаками. Молодой был, силы много накопил, а ума ещё не набрался. Не хватало ему мудрости и терпения, чтобы суметь настоять на своём, видя, как сопротивляется его приказам новичок.

Дважды предупреждал его Солнцеликий, назначая аскезы за невыдержанность, а после третьего, когда угодил Эль в лазарет с сотрясением мозга, отправил Энасса на Лунную гору, не дав даже заживить полученные в драке ушибы – Эль, наученный бродяжьей жизнью, драться тоже умел.

Та аскеза хорошо прочистила мозги молодому вэссеру. Вернувшись, перестал он кидаться на обидчика с кулаками, сдерживал свои порывы. Да и Эль притих, узнав, как строго наказал Солнцеликий Энасса за их стычки. И так они и жили, стараясь поменьше задевать друг друга. А теперь…

Что ж, значит, пришла пора Энассу снова побывать на Лунной горе, поставив своеобразный рекорд Обители: ещё ни одному монаху не удавалось так нагрешить, чтобы отправиться туда повторно.

На пятнадцатый день пришли в Обитель, и Энасс, быстро смыв пот и дорожную пыль, сразу пошёл к Солнцеликому, чтобы узнать, зачем тот вызвал их раньше срока, и повиниться за свои грехи.

Солнцеликий сидел за столом, рассматривая какие-то бумаги. Увидев входящего Энасса, улыбнулся тепло, убрал бумаги в ящик стола и внимательно взглянул на своего лучшего адепта, которого за эти годы успел полюбить, как сына, и обучал его, как своего преемника.

– Как прошёл поход, вэссер?

Энасс сжал дрогнувшие губы и медленно опустился на колени. Сел на пятки, низко склонил голову:

– Плохо, Солнцеликий. Я не достоин водить людей. В походе я сделал столько ошибок, что и Лунной аскезы будет мало, чтобы их замолить. Я трижды едва не погубил Эля.

– Расскажи, – коротко повелел Солнцеликий, и Энасс, так и не подняв головы, с трудом выдавливая слова, поведал своему учителю о своих тяжёлых проступках.

Когда он закончил, Солнцеликий долго молчал, и в сердце Энасса начал заползать холод. Он вдруг понял, какой может быть самая страшная аскеза.

Изгнание из Обители.

Услышал, как застучали зубы, сжал судорожно челюсти, закрыл глаза, взмолился мысленно, прося Великое Светило о заступничестве.

– И какую же аскезу назначил ты себе за столь тяжёлые прегрешения? – раздался голос Солнцеликого. В голосе не было гнева, только бесконечная усталость, и Энасс чуть не разрыдался от понимания, что безмерно расстроил своего наставника.

– Лунную, – выдавил он.

– Лунную? – усмехнулся Солнцеликий. – Я помню, как ты проходил её. В прошлый раз ты вернулся с горы просветлённый, с горящими глазами. Скажи, была ли эта аскеза предельно сложной для тебя?

Энасс задумался, потом удивлённо поднял голову:

– Нет, Солнцеликий. Мне казалось, я мог бы ещё столько же там пробыть.

– Именно. Ты умеешь и любишь молиться. За молитвами ты и голод не чувствуешь, и неудобств не ощущаешь. Так можно ли назвать серьёзным наказанием то, что доставляет тебе удовольствие?

Энасс растерялся: а ведь Солнцеликий прав. Он даже рад будет остаться с Великим Светилом наедине, рассказать ему о всех своих думах, помолиться за своих братьев и особенно – за Эля.

– Но тогда… Какую аскезу вы мне назначите, учитель?

– Я? Я – никакую. Ты сам решил наказать себя за своё обращение с Элем. И ты сам прекрасно знаешь, чего тебе больше всего не нравится. Вот это, самое неприятное дело, и будет твоей аскезой. Представь, что здесь стоит Эль, и подумай, чего ты больше всего не захочешь делать, когда он будет рядом?

Энасс прикрыл глаза, представляя своего недруга. И вдруг начал заливаться краской. Голову потянуло вниз, он сгорбился. Казалось, непомерная тяжесть легла ему на плечи, заставляя всё ниже клониться к земле.

Солнцеликий едва заметно улыбнулся: молодец, Энасс. Умеет думать, умеет себя слышать.

– Так что скажешь?

У молодого вэссера дрогнули губы, но он так и не смог ничего вымолвить.

– Энасс, я жду ответа. Ты ведь уже назначил себе аскезу. Озвучь её.

Энасс ещё ниже склонил пылающее лицо и тихо, еле слышно, с трудом выталкивая слова, проговорил:

– Я не хочу… чтобы Эль… мной… командовал… В следующем походе… пусть он… будет вэссером… а я… я буду… ему…

Энасс судорожно вздохнул и шёпотом закончил:

– …подчиняться…

– Замечательная аскеза, – удовлетворённо сказал Солнцеликий. – Ты молодец, Энасс. Только поясни мне подробнее, как ты будешь вести себя с ним, когда он будет вэссером?

Энасс снова шумно вздохнул. Он понял, чего добивается Солнцеликий. Сейчас Энасс не просто расскажет ему о своём поведении. Он даст ему клятву, которую не сможет нарушить, не желая лишиться расположения своего учителя. И ему придётся полностью подчиниться Элю: терпеть его нападки, его язвительные выпады, выполнять его нелепые приказы и даже словом, даже взглядом не выказывать своего недовольства.

Сможет ли он? Осилит ли эту аскезу?

Солнцеликий молча ждал, и Энасс, наконец, выпрямился, посмотрел ему в глаза и чётко проговорил:

– Я буду слушать Эля, выполнять все его требования, не буду дерзить, своевольничать и указывать, что ему надо делать, буду покорен и полон смирения, как и подобает Солнечному монаху.

– Я доволен тобой, Энасс, – сдержанно похвалил Солнцеликий. – Я знаю, для тебя эта аскеза будет очень сложной, но я верю, что ты справишься. Нам всем порой приходится усмирять свой нрав, чтобы потом лучше понимать, что чувствуют люди, которые от нас зависят. Пока сам не побудешь на месте раба, не поймёшь, как отвратительно рабство. Только сумев усмирить гордыню и вкусить смирения, ты сможешь руководить людьми, не унижая их. Для тебя это будет полезный урок.

– Отец…

Солнцеликий внимательно посмотрел на напряжённо выпрямившегося парня. Так Энасс называл его только в минуты сильного волнения, когда ему требовалась поддержка и опора.

– Вы считаете, что я плохо руковожу? Что во мне много гордыни? Что я не достоин быть вэссером?

– Ты – замечательный вэссер, – с такой убеждённостью ответил Солнцеликий, что Энасс выдохнул облегчённо и расслабился. – Тебя любят, уважают. За все годы я не услышал на тебя ни одной жалобы. Но с Элем ты найти общий язык не сумел. Возможно, твоя аскеза поможет тебе понять, в чём ты ошибался, какие делал промахи. Но даже если и нет, в любом случае это будет полезный опыт, поверь мне, сын.

Солнцеликий подбадривающе улыбнулся, и Энасс понял, что разговор закончен. Поклонился, коснувшись лбом пола:

– Благодарю за урок, Отец.

Встал:

– Я могу идти?

– Пока да. Но после вечерней молитвы жду вас с Элем для серьёзного разговора. Сообщи ему об этом.

– Слушаюсь, Солнцеликий.

Снова поклонился и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Солнцеликий проводил своего лучшего ученика добрым взглядом, посидел, постукивая по столу пальцами, а потом вышел во внутренний двор, поднял лицо к небу и мысленно проговорил:

«Они готовы».

Выслушал ответ, молча наклонил голову и вернулся в комнату.

И на этот раз он не улыбался.

Эля Энасс нашёл в его келье, где тот сосредоточенно сшивал толстой иглой с суровой ниткой два куска плотной ткани.

– Что делаешь? – поинтересовался Энасс.

Эль бросил на него быстрый взгляд и снова опустил глаза к работе:

– Шью мешочек для камня. Чтобы не резал меня острыми гранями.

Энасс хотел съязвить по поводу неженок, которые, даже взяв обет, пытаются его облегчить до уровня детской игры. Но тут же одёрнул себя: пусть Эль этого ещё и не знает, но клятва уже дана и надо привыкать держать себя в руках. И вместо насмешки внезапно сказал:

– У меня вата есть. Если внутрь вошьёшь, точно бить не будет. Сейчас принесу.

Эль удивлённо вскинул голову, но Энасс уже выскочил из кельи и быстро направился к своей комнате.

Зачем он это сказал? Зачем решил помочь? Ведь для исполнения клятвы достаточно было просто промолчать.

Всё ещё чувствует себя виноватым?

Вздохнул тяжело, роясь в ящике с вещами: ох и сложную аскезу он себе избрал. Трудно ему будет сдерживать свой язык.

Нашёл рулон прессованной ваты, лежавший здесь уже несколько лет. Энасс уже и не помнил, откуда он взялся. Кажется, какой-то путник подарил в благодарность за то, что разрешили они ему пройти с ними сложный и опасный отрезок пути в горах. А вот теперь подарок оказался очень кстати.

Вернулся к Элю, забрал у него из рук получающийся мешочек, выложил изнутри вдоль ткани слой ваты:

– Смотри, если вот так прошьёшь мелкими стежками, она вываливаться и комкаться не будет, а мешочек мягким получится.

– Спасибо, – ошарашено ответил Эль, забирая ткань обратно. – Я понял.

– А раз понял…

На язык опять лезли ехидные слова о чересчур умных адептах, и Энасс с трудом удержал их.

– После молитвы нас Солнцеликий ждёт. Сказал, какой-то важный разговор у него. Наверное, о том, из-за чего мы вернулись.

– Эриста тоже звать? – насторожился Эль.

– Нет. Про него он ничего не сказал.

– Хорошо, – кивнул Эль. – Приду.

«Ещё бы ты не пришёл», – хотел съязвить Энасс, и снова сдержался.

Выскочил из кельи, быстро подошёл к роднику, засунул голову под холодную воду.

Если так и дальше пойдёт…

Аскеза получалась очень суровой.

Весь день Эль ловил на себе удивлённые взгляды служителей. Но к вечеру, когда информация о его обете облетела всю Обитель, а все желающие побывали у него, чтобы поинтересоваться, почему он избрал себе столь странный способ служения, интерес угас. И на вечерней молитве никто уже не смотрел на него с любопытством и не отвлекался от молитвы, разглядывая лежащий рядом с коленопреклонённым монахом мешочек с тяжёлым булыжником.

Эль всегда был со странностями. Вот и обет у него тоже странный. Но каждый имеет право проявлять своё поклонение Великому Светилу так, как хочет. И не им указывать ему, каким должен быть его обет.

После молитвы, облившись из родника, Эль поспешил к Солнцеликому.

Энасс был уже там. Стоял возле стола, смущённо улыбаясь, а Солнцеликий заразительно смеялся.

– Молодец, Энасс, – услышал Эль, входя в комнату. Но в чём тот молодец, узнать не успел.

Увидев Эля, Солнцеликий перестал смеяться, окинул его любопытным взглядом, задержался на мешочке с камнем.

– Значит, вот твой обет? Что ж, сложное ты выбрал служение. И как долго ты будешь его носить?

– Пока… – начал, было, по привычке отвечать Эль, но тут же прикусил язык. – Пока не знаю.

– Вот как? – усмехнулся Солнцеликий. – Бессрочный, значит?

И кивнул, указывая на стулья:

– Присядьте-ка, ребята. Разговор предстоит серьёзный.

Монахи поспешно сели у стола, выжидательно посмотрели на Солнцеликого. А тот помолчал, глядя на сцепленные перед собой пальцы рук, потом поднял на них тяжёлый взгляд.

Адепты насторожились. Таким мрачным Солнцеликого они ещё не видели.

– Слушайте меня очень внимательно, мальчики. Повторять не буду, – хмуро начал он разговор. – То, что вы услышите, является величайшей тайной не только нашей Обители, но и всего мира. И о ней, кроме Великого Светила и меня, никто не знает.

Цепко глянул на опешивших монахов, сурово выговорил:

– Поэтому сейчас вы должны дать мне клятву на крови, что никому об этом не расскажете, кроме одной девушки, которая сама вам поведает об этом разговоре.

Опять – девушка?

Эль открыл рот, чтобы спросить, что же это за девушка такая, которой можно раскрывать все страшные тайны, но Солнцеликий не дал ему и слова сказать. Оборвал коротким:

– Потом, Эль.

И Эль захлопнул рот.

А Солнцеликий достал из ящика стола острый кинжал и маленькую мисочку и потребовал:

– Руку, Энасс.

Тот без колебаний протянул ладонь.

Солнцеликий концом кинжала чиркнул по его запястью, приказал:

– Повторяй за мной.

И с мрачной торжественностью заговорил:

– Я, Энасс, Солнечный монах из Обители Солнца, кровью и жизнью своей клянусь, что, кроме девушки, которая сама расскажет мне об этом разговоре, я никому и никогда не открою тайну Кристалла Обители и то, что я сегодня узнаю в этом кабинете.

Энасс, глядя, как крупными каплями стекает в мисочку его кровь, повторил слова смертельной клятвы, и голос его ни разу не дрогнул.

Солнцеликий провёл над его запястьем своей ладонью, и кровь сразу перестала идти, а шрам от разреза побледнел и исчез.

Монах изумлённо посмотрел на свою руку, перевёл взгляд на Солнцеликого. Тот усмехнулся:

– Ты поклялся. И это – первая тайна сегодняшнего вечера.

И повернулся к Элю:

– Руку, Эль.

И всё повторилось.

Залечив запястье, Солнцеликий этим же кинжалом смешал кровь обоих участников ритуала и нарисовал ею солнечный круг на лбу Эля. Кровь зашипела и впиталась, но следов на этот раз не оставила. Не надо было всем знать, что хранит адепт какую-то страшную тайну.

Затем свой круг получил Энасс. И только после этого Солнцеликий, отставив мисочку в сторону, сказал:

– Вот теперь я могу рассказать, почему вынудил вас вернуться раньше срока, и куда вам придётся отправиться уже завтра, сразу после утренней молитвы.

И начал рассказ, больше похожий на удивительную сказку.

В незапамятные времена, когда на свете ещё не было людей, появился на Сэлларии могучий Бог. Понравилась ему эта планета, и решил он обустроить её, чтобы смогли на ней поселиться люди. И напитал для этого планету магией, которая поддерживала на ней благоприятный климат и давала возможность колдовать. А всю магическую Силу собрал он в подземном озере, из которого наружу бьёт расположенный высоко в Зачарованных горах родник Силы.

– Нет, родник Силы – это не легенда, – ответил Солнцеликий на невысказанный вопрос, светящийся в глазах Эля. – Зачарованные горы потому и лишены магии, чтобы не пропустить к роднику колдунов. Да и сам родник хорошо замаскирован, просто так к нему не выйдешь. А ещё дорогу к нему охраняет кимрак – Дух гор, после встречи с которым не один путник поседел от страха.

А для того, чтобы магическая Сила в озере всегда поддерживалась на нужном уровне, создал он пять кристаллов-накопителей и расположил их в разных странах: в Кэтанге у людей, в Хобхорро у гномов, в Лаверии у эльфов, в Феллии у флограссов и в Дарстене у драконов. А следить за ними поставил своих самых преданных слуг – служителей Солнца, Солнечных монахов.

– Вы видели один из этих кристаллов, – снова опередил Солнцеликий вопрос Энасса. – Он стоит в Главной молельне, где дважды в год мы проводим самые важные ритуалы.

Дважды в год, в самый короткий и самый длинный день, Солнечные монахи проводят ритуал Посвящения Солнцу. Причём во всех странах ритуал происходит одновременно. Где-то в это время ещё раннее утро, где-то уже полдень приближается, неважно. Это – единственный ритуал, который не зависит от местоположения Солнца на небе. Благодаря ритуалу к Главному Кристаллу, находящемуся в Главной Обители, стекаются струи Силы, накопленной за полгода всеми кристаллами. Кристалл собирает их в себе и начинает испускать Божественный Свет, который потом спускается вниз, в магическое озеро, наполняя его новой Силой.

Эль вспомнил своё потрясение, когда он впервые стал свидетелем и участником ритуала. Случилось это на третий год их с Эристом пребывания в Обители, когда они уже твёрдо решили посвятить себя служению Великому Светилу и дали клятву в присутствии всех адептов быть верным Ему и преданно трудиться на благо Обители.

Только давшие клятву считались достойными присутствовать на самом важном ритуале Обители, только те, кто был непреклонен в своём решении, допускались в святая святых – Главную молельню, где стоял Кристалл.

Их подняли рано утром, когда ещё небо даже не посветлело, и приказали как следует вымыться всё под тем же родником, а потом собрали в Главной молельне, открывающей свои двери для адептов только два раза в год, специально для ритуала Посвящения Солнцу. Оделись они все в белые свободные рубашки до пола, которые тоже бережно хранились и надевались только на этот ритуал. Больше никакой одежды на них не было, и Эль смущённо переминался, чувствуя, как скользит тонкая прохладная ткань по обнажённому телу.

Пол в молельне был вымыт до скрипа и, стоя босыми ногами на холодном, даже летом не прогревающемся, камне, Эль гадал, почему на этом ритуале должна быть такая чистота.

А потом начался ритуал, и стало не до раздумий.

Вначале вышел Солнцеликий, одетый в такой же белый, но более свободный балахон. И спереди, на уровне груди, и сзади, на таком же уровне, на нём было вышито Великое Светило.

Солнцеликий раскинул руки так, чтобы Солнце на его рубашке распахнуло свои лучи, и мощным, глубоким голосом запел неизвестную Элю молитву.

Все сразу опустились на колени, протянув руки к стоящему на возвышении посреди зала красивому, переливающемуся всеми цветами радуги, камню, начавшему в этот момент разгораться удивительным, каким-то неземным светом, от которого у Эля в душе появилось восторженное предчувствие чуда.

Служители соединили поднятые руки и начали раскачиваться в такт пению Солнцеликого. И, словно в ответ на это, с потолка вдруг хлынули струи света, образовав вокруг камня сверкающий, слепящий глаза, кокон, который внезапно раскрылся удивительным цветком, и от него полились световые волны.

Голос Солнцеликого набирал силу, волны света от камня расходились по всему залу, и при каждой волне Эля словно приподнимало над землёй, ласково оглаживало, наполняло силой и энергией, доводя до радостного экстаза. Войдя в равномерный ритм покачивания, омываемый живительными волнами, он уже не понимал, где он находится, что с ним происходит. Он не видел ни зал, ни служителей – только волшебный, удивительный Кристалл, только его Божественный свет. По щекам текли восторженные слёзы, в горле стоял комок от страстного, до боли, желания служить Великому Светилу. Сказал бы кто ему в тот момент – умри, принеси себя в жертву Великому Свету, – он отдал бы жизнь, ни на секунду не задумавшись, так переполнена была душа, так хотелось раствориться в волнах любви и света, исходящих от Кристалла.

Частота волн нарастала, и Эль почувствовал, как сладкими спазмами отзывается на них его тело, как рвётся следом за ними его душа.

А потом из Кристалла вырвался столб такого яркого света, что Эль на мгновение ослеп и рухнул на пол, сметённый мощной силой.

И после этого всё закончилось. И наступила темнота, хотя Эль помнил, что в начале ритуала зал был довольно ярко освещён.

Проморгавшись и поняв, что освещение всё-таки есть, Эль с трудом приподнялся и посмотрел, что же происходит в зале.

Оказалось, что он не один не удержался на ногах. Неведомая сила раскидала всех, как начинающих, так и умудрённых жизнью опытных адептов. У самого постамента лежал бледный Солнцеликий, и Эль испугался, что он умер, не выдержав напряжения, но в этот момент тот шевельнулся и тяжело приподнялся. И Эль облегчённо вздохнул, отвёл от него глаза и вдруг с удивлением почувствовал, что рубашка на уровне живота у него мокрая, а по ноге медленно течёт какая-то липкая жидкость. Недоумённо потрогал влажное пятно, зачем-то понюхал, и вдруг, поняв, что произошло, залился краской так, что, казалось, кожа на лице лопнет от прилившей к нему крови.