Пленники утопии. Советская Россия глазами американца

© Ковалев М. А., перевод, 2020

© Молодяков В. Э., перевод, составление, статьи 2020

© Молодяков В. Э., собрание материалов, 2020

© Издательство «Нестор-История», 2020

Приключения мистера Вирека в стране большевиков

В. Э. Молодяков

Соединенные Штаты Америки не признавали большевистский режим и Советский Союз до 1933 г., пока президентом не был избран Франклин Рузвельт. Однако советско-американские отношения в предшествующие годы не только существовали, но и успешно развивались во многих сферах, от внешней торговли до культурных обменов. Их полную, обобщающую историю еще предстоит написать, оставив в стороне избитые конспирологические сюжеты «Уолл-стрит и большевистская революция» и «Троцкий – американский шпион».

Отсутствие дипломатической рутины как будто облегчало отношения, хотя с советской стороны контроль государства над ними трансформировался из плотного в тотальный. Именно под этим контролем американские банкиры, бизнесмены, инженеры и рабочие принимали участие в таких проектах союзного значения, как строительство Днепрогэса, Сталинградского и Харьковского тракторных заводов. Колхозные поля пахали тракторы «Фордзон-Путиловец». Американские концессионеры оживляли советскую экономику, не забывая о своих выгодах[1]. Программный сборник Литературного центра конструктивистов назывался «Бизнес» (1929), а предшествовавший ему – «Госплан литературы».

Ничего удивительного, поскольку уже весной 1924 г. Сталин в лекциях «Об основах ленинизма» провозгласил, что «суть ленинизма в партийной и государственной работе» – это «соединение русского революционного размаха с американской деловитостью». И пояснил: «Только такое соединение дает нам законченный тип работника-ленинца. <…> Американская деловитость является противоядием против "революционной" маниловщины и фантастического сочинительства. Американская деловитость – это та неукротимая сила, которая не знает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если даже это небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа»[2]. Эти слова перепечатывались во всех изданиях «Вопросов ленинизма» – книги, претендовавшей на статус если не Священного Писания, то катехизиса нового мира.

Географически по-прежнему далекая, Америка в двадцатые годы стала восприниматься в СССР не как полусказочный мир, куда дореволюционные подростки убегали к «индейцам», но как вполне досягаемая – хотя бы по работе – страна. В стихотворной повести Сергея Спасского «Неудачники», написанной в 1926–1927 гг., есть такая сцена, проходная, даже рутинная:

Что значит «вернуться и не утонуть»? Тогдашний читатель понимал это сразу, сегодняшнему нужны пояснения. Речь идет о гибели двух важнейших на тот момент советских представителей в Америке – первого директора торговой компании «Амторг» (сокращение по моде времени) Исая Хургина и прибывшего ему на смену Эфраима Склянского, бывшего заместителя Льва Троцкого на посту председателя Реввоенсовета. 27 августа 1925 г. они утонули, катаясь на моторной лодке по озеру Лонглейк в штате Нью-Йорк. «Переплыв океан, он утонул в озере. Выйдя невредимым из Октябрьской революции, он погиб на мирной прогулке. Такова предательская игра судьбы», – пафосно заявил Троцкий в речи памяти соратника[3].

О большевистской революции американцы узнали из первых рук – из переведенных и изданных в 1918 г. брошюр Ленина и Троцкого[4]. Книга «Десять дней, которые потрясли мир» (1919) сделала Джона Рида – богемного литератора и предприимчивого репортера, затем социалиста и военного корреспондента в Восточной Европе – звездой мирового масштаба и героем советской пропаганды, удостоенным погребения в Кремлевской стене. Несмотря на охоту на «красных» в последние годы администрации президента Вудро Вильсона, симпатии «активной фракции» американского общества – тех, кто интересовался политикой, обсуждал ее и пытался влиять на нее, – по большей части были на стороне «Новой России», как ее часто называли. Напротив, антибольшевистские книги эмигрантов, например «Социализм против цивилизации» (1920) и «Баланс советизма» (1922) Бориса Бразоля, особой популярностью и доверием не пользовались.

С началом НЭПа и активизацией контактов Советской России со странами Европы интерес американцев к «первому в мире государству рабочих и крестьян» еще более возрос. В конце декабря 1919 г. правительство выслало из США в «красную Россию» две с половиной сотни анархистов и социалистов на пароходе «Буфорд», прозванном «советским ковчегом». В 1923 г. в Москву отправились уже представители Капитолия – сенаторы Роберт Лафоллетт и Уильям Кинг, конгрессмен Гамильтон Фиш. На Красной площади Фиш возложил цветы к могиле Джона Рида – не разделяя его убеждений, он почтил память приятеля, с которым некогда играл в Гарварде в футбол. В том же 1923 г. Америку посетил Сергей Есенин, два года спустя – Владимир Маяковский. Их мнение значило для советских читателей даже больше, чем мнение популярного Лафоллетта – для американских.

В 1922 г. в Москве обосновался корреспондент газеты «Christian Science Monitor» Уильям Генри Чемберлен, за 12 лет работы в СССР проделавший эволюцию от «розового» марксиста до ярого антикоммуниста. Аналогичный путь в те же самые годы прошел Луис Фишер, освещавший события в СССР для леволиберального еженедельника «Nation». Зато руководивший опять-таки в те же годы московским бюро «New York Times» англичанин Уолтер Дюранти писал о советских реалиях с неизменным восторгом. Его очерки, удостоенные в 1932 г. Пулитцеровской премии, возможно, повлияли на решение Франклина Рузвельта официально признать СССР.

За журналистами в Москву потянулись писатели, прежде всего левые. Американским «королем» советского книжного рынка двадцатых и начала тридцатых годов из здравствующих литераторов был Эптон Синклер, активно переписывавшийся с издательствами, писателями и критиками, но так и не приехавший посмотреть собственными глазами на «рождение нового мира» – в отличие от своего героя Ланни Бэдда. В 1927 г. Советский Союз в качестве почетного гостя посетил Теодор Драйзер, соперничавший с Синклером в популярности у советских издателей, а затем затмивший его. Пышный прием и большое путешествие по стране (всего 77 дней) за счет принимающей стороны понравились гостю, который, однако, не счел нужным скрывать негативные стороны увиденного: бюрократическую неразбериху, лень, хамство, бытовые неурядицы и отсутствие гигиены, что особенно травмировало избалованного комфортом визитера. Советская пропаганда могла стерпеть идейные разногласия и даже критику – представитель «старого мира» «заблуждался», «не разобрался», «не понял», – но не изображение культурной и бытовой отсталости «условий человеческого существования». Поэтому книга «Драйзер смотрит на Россию» (1928) на русском языке впервые появилась только через шестьдесят лет.

В том же 1928 г. в Советский Союз приехал Джон Дос Пассос, романами которого «Манхэттен», «1919» и «42-я параллель» в переводах Валентина Стенича зачитывались в тридцатые годы, пока они не попали под запрет из-за «неправильной» позиции автора. Во время гражданской войны в Испании Дос Пассос выступил против «методов ГПУ, применяемых коммунистами», и участвовал в «Комиссии по расследованию обвинений, предъявленных Льву Троцкому на московских процессах», более известной как «Комиссия Дьюи», по фамилии председателя – знаменитого философа и педагога Джона Дьюи. Такое не прощалось.

Это вступление необходимо для понимания контекста, в который предстоит поместить «советский опыт» американского писателя и журналиста Джорджа Сильвестра Вирека (18841962), «приключения мистера Вирека в стране большевиков», если перефразировать название знаменитой эксцентрической комедии Льва Кулешова «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков» (1924). «Приключения» Вирека были как раз вполне обычными. Но кто вы, мистер Вирек?

Джордж Сильвестр Вирек родился 31 декабря 1884 г. в Мюнхене и звался Георг Сильвестр Фирек: будущий американский писатель был этническим немцем. Глядя из дня сегодняшнего, кажется, что в самых обстоятельствах его рождения заложена будущая связь с Советской Россией и с революцией. Его отец Луи Фирек[5] был депутатом Рейхстага от Социал-демократической партии. С конца 1870-х гг. эта фамилия мелькает в переписке Маркса и Энгельса с соратниками, причем по конспиративным соображениям ее порой заменяет нарисованный четырехугольник (значение немецкого слова «Viereck»). Энгельс был шафером на свадьбе Луи Фирека и его двоюродной сестры Лауры Фирек в 1881 г. в Лондоне. Лаура родилась в США, куда ее отец Вильгельм Фирек – старший брат актрисы Эдвины Фирек, матери Луи, – эмигрировал в 1849 г. после поражения германской революции, в которой активно участвовал.

Среди социал-демократов Луи Фирек считался «умеренным», что позже привело к исключению из партии. Критикуя его политическую линию, Энгельс не раз отпускал в адрес Фирека ехидные замечания. «Этот человек хочет быть пай-мальчиком в глазах своего папаши. Но у папаши есть дела поважнее», – писал он Карлу Каутскому 6 сентября 1885 г. по поводу заявления Фирека, что император сделал бы для рабочих гораздо больше, если бы знал, как плохо они живут. «Фирек (в оригинале нарисован квадрат. – В. М.) неисправим, обращение его к папаше умилительно. Старик задаст ему трепку», – иронизировал Энгельс в письме к Герману Шлютеру две недели спустя[6]. Почему император Вильгельм I назван «папашей» депутата-социалиста? Потому что Луи Фирек, сын примадонны берлинской королевской сцены Эдвины Фирек, был внебрачным сыном будушего прусского короля (на момент его рождения – кронпринца) и первого кайзера Германской империи. Маркс 19 сентября 1879 г. в письме к Фридриху Зорге назвал его «внебрачным сыном германского императора»[7], как будто речь шла о чем-то обыденном. Говорить об этом открыто в Германии было невозможно, но иностранные журналисты отмечали у Луи «внешность Гогенцоллерна» и многозначительно писали, что «его происхождение окутано некоей тайной»[8].

Вот с такой причудливой наследственностью: с одной стороны, кайзер, с другой, Маркс и Энгельс, – Георг Сильвестр Фирек появился на свет. Собираясь в Москву 44 года спустя, он упомянул только вторую часть. Зато подружившийся с ним в начале двадцатых годов экс-император Вильгельм II называл его «мой кузен», а в 1956 г. принц Луи Фердинанд Прусский, тогдашний глава дома Гогенцоллернов, поднял в его честь тост «за наших предков»[9].

Годы младенчества будущего писателя совпали с недолгой карьерой его отца в Рейхстаге, которая завершилась арестом за участие в нелегальном собрании. Исключительный закон против социалистов («Закон против вредных и опасных стремлений социал-демократии») 1878 г. допускал представительство партии в Рейхстаге, но жестко ограничивал ее деятельность за его стенами. 4 августа 1886 г. Саксонский земельный суд во Фрейбурге приговорил группу социалистов, включая Фирека и Августа Бебеля, к девяти месяцам тюремного заключения. Депутатской неприкосновенности в тогдашней Германии не существовало, и Луи отправился в «Цвиккауское богоугодное заведение», как его иронически называл Энгельс. «Помню, как в детстве я часто лепетал, когда кто-то спрашивал об отце: "Папа, Цвиккау, далеко", – вспоминал Вирек. – В Цвиккау он в течение года сидел в одной тюрьме с Бебелем. Утомительные споры с ним в темной камере уничтожили веру отца в социализм. Он придерживался того, что сейчас называют "государственным социализмом", но не мог переварить диктатуру пролетариата. Разногласия с Бебелем привели к его исключению из социалистической партии на съезде в Санкт-Галлене (в 1887 г. – В. М.). Разочаровавшись в общественной деятельности, он отказался от кресла в парламенте, предложенного ему группой либералов, и попытался найти себе место в сферах, далеких от политики»[10].

Луи Фирек занялся журналистикой, однако к сорока пяти годам решил, что на родине достойного применения своим силам и способностям ему не найти, и в 1896 г. отправился искать счастье в Новом Свете. Годом позже за ним последовали жена и сын. Георг Сильвестр Фирек стал Джорджем Сильвестром Виреком. Его причудливая и богатая приключениями история подробно описана в моей книге «Джордж Сильвестр Вирек: больше чем одна жизнь» (М., 2015). Сейчас нас интересуют только ее русские, точнее советские, сюжеты.

Вирек впервые столкнулся с Россией в начале Первой мировой войны. Получивший славу первого американского декадента с выходом в 1907 г. книги стихов «Ниневия» и романа «Дом вампира», Джордж Сильвестр стал заметной фигурой социальной и культурной жизни германо-американцев, в частности боролся против «сухого закона». В 1912 г. он участвовал в избирательной кампании Теодора Рузвельта как кандидата в президенты от Прогрессивной партии и, видимо, тогда познакомился с сенатором Робертом Лафоллеттом; в той же кампании дебютировал в политике будущий конгрессмен Гамильтон Фиш. К 1914 г. Вирек, редактировавший популярный журнал «International», считался фигурой национального масштаба если не в политике, то в литературе и журналистике. Неудивительно, что с началом войны именно он возглавил издание еженедельника «Fatherland», противостоявшего проантантовскому большинству американской прессы под лозунгом «Честная игра для Германии и Австро-Венгрии». Российская империя как одна из ключевых держав Антанты сразу оказалась объектом пропагандистских атак «Fatherland» (в настоящем издании этому посвящена отдельная статья), однако вскоре направлением главного удара стала Великобритания и ее пропаганда.

Февральская революция в России была встречена в Америке восторженно, особенно сторонниками вступления в войну на стороне «демократий» против Германии. Пропаганда представляла ее как триумф проантантовских сил против попыток сепаратного мира. Вирек интерпретировал события по-иному, с оттенком провокационности: «Карточный домик "союзников" рушится. Каковы бы ни были мотивы русских революционеров, они отправили паровой каток[11] на металлолом. Расколотая изнутри страна не может успешно вести войну. <…> Русская революция означает для "союзников" начало конца. <…> Германия должна приветствовать революцию, если та освободит Россию. Сотрудничество с русским самодержавием отвратительно большинству немцев. <…> Союз с просвещенной Россией уже не кажется немыслимым»[12].

Большевистский переворот вызвал у Вирека совершенно иные эмоции, особенно после выхода Советской России из войны, к тому же на выгодных для Германии условиях Брестского мира. Разрозненные высказывания о новой власти показывают, что отношение Джорджа Сильвестра к ней не было негативным. Когда его журнал «Viereck's. American Monthly» поместил переписку непризнанных «послов» в США – большевика Людвига Мартенса и ирландского шинн-фейнера Патрика Мак-Картана, «New York Times» обвинила его в «симпатиях к режиму Троцкого-Ленина»[13]. «Вы хотите устроить большевизм в Америке, чтобы облегчить бремя Германии?» – вопрошал его Эптон Синклер. «Я не большевик, – ответил Вирек. – Если русский народ желает большевизма, пусть сам выбирает себе правительство. Оно не может быть хуже того, к чему Россия привыкла. Большевизм – самый интересный эксперимент в истории, но мы слишком мало знаем, чтобы делать окончательные выводы о его будущем»[14].

Во время президентской кампании 1920 г. Вирек поддерживал кандидата республиканцев сенатора Уоррена Гардинга против демократов-«вильсонистов», но сам отдал сердце и голос 65-летнему социалисту Юджину Дебсу. Одни считали его идеалистом и борцом за народные права, другие смутьяном и демагогом, третьи изменником родины, но «никто, даже враг, не мог усомниться в его искренности»[15] или обвинить в корыстолюбии. Дебс участвовал в президентских выборах, отбывая в тюрьме Атланты десятилетний срок за нарушение закона о шпионаже, точнее, за выступления против участия в «войне плутократов». Его участие вызвало у Вирека прилив энтузиазма, несмотря на политическую бесперспективность: «Если сомневаемся – проголосуем за социалиста. Небольшая доза здорового радикализма станет противоядием шовинизму». «Лучше проголосовать за этого человека в тюрьме, чем за людей, отправивших его в тюрьму», – заключил он, целя в Вильсона, который заявил, что лидер социалистов – предатель и не выйдет на свободу до окончания срока[16]. Вирек призвал Гардинга в случае победы на выборах освободить Дебса, прямо указав на возможный положительный отклик Советской России, «с которой мы должны поскорее возобновить торговлю»[17].

«Я не исповедую социалистическую веру, – пояснил Вирек в одном из первых писем Дебсу, – но отношусь к Вам как к великой личности и вождю людей, возможно, как мусульмане относятся к Христу, считая его пророком, но не будучи его адептами»[18]. «Вы должны быть социалистом, – ответил Дебс. – У Вас есть смелость отстаивать свои убеждения, Вы верны идеалам. Я восхищаюсь Вами, уважаю и люблю Вас». «Боюсь, мое общественное сознание недостаточно развито, – парировал адресат. – Меня больше беспокоит личная несправедливость, чем классовая. Я считаю человека символом чего-то более великого, чем он сам. Как Юджин Дебс Вы великий человек, но Вы еще более велики как символ того непобедимого, что есть в человеческой душе. Боюсь, я никогда не стану социалистом. <…> Я не приму никакую веру, экономическую или религиозную, без оговорок». Ограниченный тюремными правилами (одно письмо в неделю при условии не касаться политики), Дебс сообщил брату для передачи Джорджу Сильвестру: «Не могу разделить его взгляды на жизнь и человеческие отношения, но могу оценить и очень ценю его благородный дух, тонкую чувствительность и глубокое чувство справедливости». Он также послал ему свою фотографию с надписью «поэту, идеалисту, гуманисту». Только узкопартийные соображения помешали присутствию Вирека в антологии «Дебс и поэты» (1920), которую издал его идейный противник Синклер, однако он получил один из 500 экземпляров, которые герой книги, с разрешения тюремного начальства, подписал и отправил друзьям. Экземпляр книги был и в личной библиотеке Ленина: Синклер послал его Крупской[19].

«Отношение Вирека к большевистской революции и к социализму Дебса было прагматическим, – суммировал его биограф Нил Джонсон. – У него не было принципиальных моральных или идеологических соображений ни против одного, ни против другого. Он верил, что идея частной собственности настолько твердо укоренена в западной цивилизации, что ее не вырвать. <…> Вирека мало волновала система управления государством. Его больше интересовала личность вождя. Динамичный лидер неизменно привлекал его. Когда в 1924 г. Ленин умер, Вирек посвятил ему панегирик в "American Monthly"»[20]. Эта «неизвестная страница иностранной Ленинианы» (как звучит!) впервые публикуется по-русски в настоящем издании.

Собирать и регистрировать иностранные публикации о Ленине в Советском Союзе начали сразу после смерти вождя мирового пролетариата. Это стало одной из задач Института Ленина, которому помогал Отдел печати НКИД, получавший заграничную периодику. «К подбору иностранной Лениньяны» привлекли и Бориса Пастернака, который рассказал об этом во вступлении к роману в стихах «Спекторский», связанному многими невидимыми нитями с упомянутыми выше «Неудачниками» Сергея Спасского:

Работой занимался целый штат людей с надлежащим допуском, поскольку «буржуи» писали о Советской России и ее вождях, в том числе здравствовавших, отнюдь не в тоне «Правды» или «Красной газеты». Попадал ли в библиотеку Наркоминдела вирековский журнал «American Monthly»? Допускаю, что не попадал, ибо не только не принадлежал к мейнстриму или классово близким, но имел одиозную репутацию продолжения наиболее известного прогерманского издания Нового Света «Fatherland»: издатель сам указывал на эту преемственность в выходных данных. Хотя мог и попадать.

Фамилию Вирека в Москве знали – во всяком случае, в управлении делами Наркомата по военным и морским делам и в Англо-американском отделе НКИД, поскольку в сентябре 1923 г. Джордж Сильвестр пытался через них получить интервью у Льва Троцкого в виде письменных ответов на вопросы (материалы об этом публикуются в настоящем издании). В качестве «верительных грамот» он приложил пять своих статей из хёрстовской газеты «New York American». Они появились за подписью «George F. Corners» – т. е. «George Four Corners», английский «перевод» немецкого «Viereck», – поскольку не все издатели и читатели были рады видеть фамилию бывшего главного пропагандиста кайзера в США. Очевидно, в числе пяти статей были три, посвященные непосредственно советским делам: «Россия восстанавливает частную собственность. Советы подправляют современную утопию, прививая капитализм к коммунизму» (5 августа 1923 г.); «Россия требует от рабочих 100 % эффективности. Советы запрещают забастовки на транспорте» (12 августа 1923 г.); «Россия возвращается к золотому стандарту» (19 августа 1923 г.)[21]. К сожалению, разыскать их пока не удалось.

К середине двадцатых годов Вирек приобрел славу «интервьюера класса люкс». Первым успехом на этом поприще можно считать интервью, которое он взял 20 февраля 1906 г. у «немецкого Мольера», знаменитого драматурга Людвига Фульды, всего через несколько часов после приезда того в Нью-Йорк. Вскоре большая статья о Фульде, основанная на этом интервью, появилась в «New York Times» – успех для молодого литератора даже с поправкой на то, что вместо полной подписи под ней стояли инициалы[22]. Полугодовое пребывание в Европе с сентября 1922 г. по апрель 1923 г. ознаменовало начало нового витка карьеры Джорджа Сильвестра, воплотившегося в книгу «Блики великих» (1930). Вирековские интервью отличаются от того, что мы понимаем под этим словом сегодня. Это не стенографическая запись беседы, в которой отсутствует личность интервьюера, но, напротив, субъективный портрет говорящего, каким его увидел спрашивающий, хотя и с большим количеством закавыченной прямой речи.

В числе собеседников оказались «августейший кузен» экс-кайзер Вильгельм и его сын кронпринц Вильгельм, фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, избранный в 1925 г. президентом Германии, генерал Эрих фон Людендорф, канцлер Вильгельм Маркс, президент Рейхсбанка Ялмар Шахт, прозванный «Зигфридом германских финансов», Герхард Гауптман, Герман Кайзерлинг и Артур Шницлер. Коллекция не ограничивалась немцами. Здесь есть бывшие, действующие и будущие главы государств и правительств: Бенито Муссолини, Рэмзи Макдональд, Жорж Клемансо, Аристид Бриан; герои войны: маршалы Фердинанд Фош и Жозеф Жоффр; культовые фигуры эпохи: Бернард Шоу, Зигмунд Фрейд, Альберт Эйнштейн, Генри Форд. Интервью с последними перепечатываются до сих пор. В «Блики» не попало самое знаменитое – на сегодняшний день – вирековское интервью, взятое в 1923 г. в Мюнхене у провинциального националистического агитатора Адольфа Гитлера: автор просто забыл о нем. Среди часто задававшихся вопросов – отношение к большевизму и к Советской России. «За» были Бернард Шоу и Анри Барбюс. «Против» – по разным причинам – не только Гитлер и Муссолини, но и Гауптман и Шницлер.

Особое место среди «великих» занял великий князь Александр Михайлович, внук Николая I и двоюродный дядя Николая II, известный в семье под прозвищем «Сандро». Сейчас его помнят как первого командующего русской военной авиацией и как мемуариста – надежного свидетеля, остроумного и доброжелательного рассказчика. Двухтомные воспоминания великого князя, вышедшие в Париже по-русски в 1933 г., ранее появились в США в английском переводе. Для переговоров об их издании автор в 1929 г. приезжал в Нью-Йорк, и Вирек не упустил возможность поговорить с ним. Желая привлечь внимание прессы и симпатии потенциальных читателей, Александр Михайлович не скупился на комплименты в адрес Соединенных Штатов, однако собеседник сделал акцент на его морально-политических убеждениях и потому назвал интервью «Душа великого князя» (публикуется в настоящем издании).

Первым документированным обращением Вирека к советским вождям является попытка взять интервью в 1923 г. у Троцкого. «Демон революции» был ньюсмейкером мирового масштаба, но к активным действиям Джорджа Сильвестра, возможно, подтолкнула четвертая серия «Современных портретов» его друга, прозаика и публициста Фрэнка Гарриса, готовившаяся тогда к печати. «Всё, что он писал о великих людях своего времени, – утверждал издатель Эмануэль Халдеман-Джулиус, – верно по духу, даже если он вкладывал в их уста собственные слова. Если они не говорили дословно то, что Гаррис приписывал им, то вполне могли сказать. Читая его, вы видите живого человека, пусть даже в картине есть неточности»[23]. В книгу Гарриса вошли очерки «Отто Кан и Лев Троцкий» (нью-йоркский банкир немецко-еврейского происхождения Кан был знакомым Вирека и давал ему советы – не вполне удачно – относительно инвестиций) и «Русские делегаты в Генуе», перевод которых впервые публикуется в настоящем издании.