Пленники утопии. Советская Россия глазами американца

В «Бликах великих» несомненно влияние «Современных портретов», поскольку это тоже «портреты», основанные на личных впечатлениях автора. «Портретист» обещал включить Вирека в свою галерею, но не сдержал обещание. Зато Джордж Сильвестр поместил Гарриса в общество знаменитейших людей эпохи, хотя его репутация, и так не блестящая, была к тому времени окончательно погублена скандальной автобиографией «Моя жизнь и любови».

Завершая в 1929 г. работу над книгой интервью, которая первоначально называлась «Люди и сверхлюди» – прямая отсылка к «Человеку и сверхчеловеку» Бернарда Шоу, – Вирек понял, что в ней не хватает советских вождей. Привыкший, что ему не отказывают, он пошел проторенным путем – обратился к дипломатическому агенту НКИД в США (фактически послу) Борису Сквирскому и к Уильяму Бора, председателю Внешнеполитического комитета Сената, считавшемуся на Капитолии самым влиятельным сторонником признания СССР. 26 апреля Сквирский сообщил Ольге Каменевой, возглавлявшей Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС), о желании Вирека посетить СССР с целью «собрать некоторые материалы о руководящих деятелях нашего Союза для подготовляемой им книги, основанной на ряде бесед с представителями разных стран». В тот же день рекомендательное письмо для Вирека написал Уильям Бора, чьи слова «имели больший вес, чем верительные грамоты Госдепартамента. В мае 1929 г. сенатор ежедневно писал в среднем по три таких письма для желавших поехать в Советский Союз, причем только для знакомых ему людей или по их рекомендации»[24].

Впервые публикуемые в настоящем издании документы ВОКС из Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) позволяют восстановить предысторию поездки Вирека в Москву в июле 1929 г., результатом которой стали три больших очерка для журнала «Saturday Evening Post», перевод которых составил основу этой книги. Они говорят сами за себя.

Визитер просил о встречах со Сталиным, «мадам Лениной» и «президентом» Калининым – гонорар за такие интервью мог покрыть расходы на поездку, – но потерпел полное фиаско. Сталин в то время редко принимал иностранцев-некоммунистов, о чем Джордж Сильвестр не забыл упомянуть, дав понять читателю, что лишь этим объясняется отсутствие ожидаемого интервью. Крупской не позволяли играть роль «первой вдовы»: по расхожему анекдоту, вождь пригрозил ей «назначить вдовой Ленина Фотиеву или Стасову». Гостю пришлось довольствоваться заместителем наркома по иностранным делам Львом Караханом, который для американского читателя точно не являлся ньюсмейкером. Перед разговором с Виреком этот известный щеголь облачился в рабочую блузу и вызвал переводчика, хотя хорошо говорил по-английски. Карахан рассыпался в комплиментах американцам, подчеркивая, как много общего с ними у советских людей, но отказался обсуждать Муссолини и преимущества диктатуры пролетариата перед «диктатурой среднего класса». Директор правления Госбанка Виталий Коробков, «производящий впечатление способного и напористого делового человека», призывал американцев инвестировать в советскую экономику, уверяя в ее стабильности (экономические и социальные вопросы занимают в очерках важное место). Директор Института Маркса и Энгельса Давид Рязанов распорядился показать письма Луи Фирека к Энгельсу. Гость отметил, что хозяева не жалеют денег на покупку книг и документов по истории социалистического движения; передал ли он что-то институту – неизвестно. Заведующий отделом Англо-романских стран НКИД Самуил Каган, шестью годами ранее сообщивший в секретариат Троцкого, что ничего не знает о Виреке, усомнился, что собеседник напишет правду об увиденном, ибо под «правдой» понимал то, что соответствовало советской пропаганде. Думаю, то же самое говорил заведующий Отделом печати НКИД и будущий начальник Главлита Борис Волин (в Архиве внешней политики РФ должны быть записи бесед, но найти их мне не удалось). Похоже, Джордж Сильвестр не виделся ни с кем из деятелей литературы и искусства – во всяком случае, о них в очерках ни слова. Не по этой ли причине он не упоминается в отечественных работах о визитах иностранных литераторов в СССР?

Дальше Москвы и Ленинграда гости не уехали. Получив гору статистических материалов, Вирек отказался от осмотра образцово-показательных домов-коммун и роддомов, но хотел понять, как живут обычные люди. Впечатления оказались безрадостными: «хвосты» и полуголодное существование большинства населения даже в крупных городах, нехватка обуви и одежды, «квартирный вопрос», слежка и повальная бюрократическая неразбериха. Всеобщая военная подготовка и тотальная пропаганда, направленная на молодежь, тоже не вызвали симпатий. В очерках нет ни капли высокомерия в отношении «азиатских орд», как в пропагандистских статьях времен Первой мировой войны, хотя отмечен «поворот к востоку», символически выразившийся в переносе столицы из Петербурга, которому осталось «медленно умирать», в Москву. Нет в них и насмешек над бедной и неустроенной жизнью, как у европейских заезжих гастролеров тех лет, но есть сочувствие к людям, которых политика властей поставила в такие тяжелые условия.

«Я честно сказал большевистским лидерам, – заявил автор, как будто кто-то в Москве интересовался его мнением, – что я не социалист, но сочувственно передам любое послание, которое мне доверят. <…> Трудно не восхищаться динамичной энергией большевизма и самоотверженностью отдельных его лидеров. Они кажутся такими честными, так стремятся объясниться – это взывает к нашим самым добрым инстинктам. Только покинув Россию, снова обретаешь чувство перспективы и понимаешь подлинный характер трагического фарса под названием "коммунизм", поставленного горсткой людей в Кремле. Я не стану замалчивать неудачу большевизма только из-за того, что некоторые его лидеры – очаровательные люди». «Большевизм не эффективен, – подытожил Вирек. – Несмотря на величие планов и энергию вождей, он не способен даже накормить собственный народ. Он превращает Россию в тюрьму». Автор назвал большевизм «обезумевшим самодержавием», Ленина – «восточным деспотом в душе», хотя и «гением», Сталина, которому отказал в «гениальности», – «царем в большевистском наряде». «Каждый американский доллар, инвестированный в Россию, – предупредил он, – дает большевикам доллар для вооружения и пропаганды против нашей системы цивилизации».

Впечатлениями поездки и размышлениями об увиденном в СССР навеяна одна из глав романа «Непобедимый Адам» (1932) – заключительной части «трилогии о бессмертных», написанной Виреком в соавторстве с Полом Элдриджем. Главным героем первой книги, «Мои первые 2000 лет. Автобиография Вечного Жида» (1928), стал не Агасфер предания или классической литературы, бесприютный старец, молящий о смерти как об избавлении, но вечно юный, полный сил человек по имени Картафилус, не знающий не только смерти, но и старости и немощей. Офицер стражи Понтия Пилата (Картафилус означает «привратник»), он не дал Иисусу отдохнуть по пути на Голгофу и услышал: «Ты будешь вечно скитаться, пока я не вернусь». Картафилус «законсервировался» в своем возрасте и теле, поэтому был вынужден менять место жительства, чтобы не вызывать подозрений вечной молодостью. В центр второго романа, «Саломея, Вечная Жидовка. Мои первые 2000 лет любви» (1930), сюжет которого параллелен сюжету первого, соавторы поместили внучку царя Ирода, проклятую вечной молодостью и вечным бесплодием.

Третьим героем трилогии оказался полуобезьяна-получеловек Котикокура – «вечный юноша двадцати лет, всегда страстный, всегда мятежный, всегда колеблющийся между поклонением герою и женщине, хвастун и ребенок», который «должен быть одновременно богом и обезьяной»[25]. Бессмертный спутник Картафилуса, которого он называл «Катафа», за века общения с ним настолько цивилизовался, что мог выступать как барон-рыцарь, аристократ-джентльмен и советский ударник-физкультурник. В СССР «князь гаремов и любимец императриц» оказался «уязвлен, что женщина осмелилась отвергнуть» его, тем более что счастливым соперником оказался… трактор. Пораженный отсутствием у комсомольцев любовного томления и даже сексуального влечения, Котикокура обращается к ним с пламенной речью, за которую его объявляют «предателем, буржуем, шпионом, кулаком, нэпманом» и препровождают в ГПУ. Однако тайный знак рукой и упоминание Картафилуса чудесным образом выручают «непобедимого Адама», как и во всех остальных случаях.

Именно антибольшевистские высказывания испортили репутацию Вирека. В межвоенные годы влиятельная леволиберальная интеллигенция США занимала открыто прокоммунистические и просоветские позиции, а служившие ее рупором нью-йоркские еженедельники «Nation» и «New Republic» воздействовали на мнение всей страны, поскольку значительную часть их аудитории составляли редакторы, журналисты, литераторы и педагоги, транслировавшие эти идеи дальше. Критиковавшие СССР издания Хёрста и Макфаддена, где главным образом сотрудничал Вирек, считались не просто реакционными, но бульварными. Между либеральной и коммунистической прессой существовало своего рода перекрестное опыление: журналы мейнстрима были открыты партийным агитаторам, благодаря чему их призывы приобретали аудиторию и респектабельность. «Коммунистическая Россия, особенно после 1929 г., оставалась единственным лучом света в сумрачной картине мира, какой она виделась либералам», – суммировал историк Дж. Мартин[26]. Коммунисты убеждали читателей в правильности коминтерновских определений «фашизма» и в тождественности «антифашизма» и «демократии», объявив всё «не-коммунистическое» «потенциально фашистским».

Антикоммунисты решили дать бой. 5 марта 1930 г. Гамильтон Фиш, потомок старинной, богатой и влиятельной семьи, считавший свое политическое положение неуязвимым, внес проект резолюции, одобренный Конгрессом:

«Спикер Палаты представителей уполномочен назначить комитет в составе пяти членов Палаты для расследования: коммунистической пропаганды в Соединенных Штатах, особенно в наших образовательных учреждениях; деятельности и состава Коммунистической партии Соединенных Штатов и всех связанных с ней организаций; ответвлений Коммунистического Интернационала в Соединенных Штатах; торговой корпорации "Амторг"; газеты "Daily Worker"; всех организаций, групп и лиц, подозреваемых в подстрекательстве, призывах или поощрении насильственного свержения правительства Соединенных Штатов или попыток ослабить нашу республиканскую форму правления путем возбуждения бунтов, диверсий или революционных беспорядков. Комитет должен представить Палате отчет о результатах расследования, включая рекомендации по законодательству, если сочтет их желательными»[27].

Вопрос о признании СССР и об официальных сношениях с ним не входил в компетенцию «комитета Фиша», как его окрестили газетчики, однако расследование деятельности «Амторга» прямо затрагивало советское присутствие в США. Работа комитета, допросившего 250 свидетелей, заслуживает отдельного исследования, поэтому ограничимся констатацией его целей. Предоставляя слово коммунистам во главе с их лидером Уильямом Фостером, кандидатом в президенты в 1924 и 1928 гг., и давая им возможность высказаться, Фиш стремился получить «из первых рук» доказательства того, что американские коммунисты: во-первых, присягают на верность не Соединенным Штатам, но Советскому Союзу, а значит, сознательно нарушают гражданский долг и служат другому государству; во-вторых, призывают к свержению существующего строя, а значит, являются государственными преступниками.

Судя даже по тем фрагментам стенограммы, которые Фиш привел в мемуарах[28], коммунисты и сочувствующие, вызванные для дачи показаний, держались уверенно, высказывались откровенно и даже дерзко по адресу правительства США и его институтов. Формально сказанного было достаточно для юридического преследования компартии, но на такой результат Фиш не рассчитывал. Он выстраивал логическую цепочку, которую стремился внедрить в сознание сограждан. Коммунисты – государственные преступники, причем сами сознаются в своих намерениях. Они служат другому государству – СССР, причем это государство враждебно США. Следовательно, его официальное признание прямо противоречит интересам США.

17 января 1931 г. комитет обнародовал 66-страничный отчет, в котором назвал целями коммунистической партии: «пропаганду атеизма и искоренение религии; разрушение демократии, свободного предпринимательства и частной собственности; возбуждение забастовок, бунтов, диверсий, кровопролития и гражданской войны путем революционной пропаганды; злоупотребление гражданскими свободами и проникновение в средства массовой информации с конечной целью лишить американцев гражданских свобод и свободной прессы; призывы к мировой революции, которая установит всеобщую диктатуру пролетариата». Оснований для таких суждений в словах Фостера сотоварищи было достаточно. В отчете говорилось: «Комитет убежден, что лучшим и самым эффективным способом борьбы с коммунизмом в Соединенных Штатах является возможно более широкая огласка основных принципов и целей коммунистов, которые одинаковы во всем мире»[29].

Президент Герберт Гувер следовал курсу своих предшественников Уоррена Гардинга и Калвина Кулиджа на непризнание СССР. На время его пребывания в Белом доме такая возможность исключалась, но внутри- и внешнеполитическая ситуация делала возможной смену власти на выборах 1932 г. Приход демократов не означал автоматического поворота в сторону СССР, но возможность перемен во внешнеполитическом курсе не исключалась. Деятельность и выводы «комитета Фиша», преследовавшего идеологические и пропагандистские цели, подтверждали правильность курса на непризнание, что должно было усилить политические позиции его сторонников и дискредитировать оппонентов.

Одержавший победу на президентских выборах 1932 г. демократ Франклин Рузвельт взял курс на признание СССР «в ошибочной и наивной уверенности, что это широко распахнет двери для международной торговли»[30]. Проблема «коммунистической пропаганды» стала особенно актуальной. Разногласия по вопросу признания СССР привели Фиша к разрыву отношений с Рузвельтом: по замечанию публициста Джона Флинна, президент «воспринимал любую критику своих действий как проявление враждебности лично к нему»[31]. «Черную метку» получил и поддержавший Фиша Вирек, особенно после того, как в июне-июле 1933 г. он поместил в журнале «Liberty» цикл статей «Красная паутина»[32].

Если Фостер заявил на слушаниях в Конгрессе, что его товарищи верны красному знамени, то собеседник Вирека – уличный агитатор – выступал под американским флагом. «На войне всё годится, – пояснил он. – Нас, коммунистов, учат использовать любые средства, лишь бы это служило нашей цели». Расследование «комитета Фиша» делало упор на идейной зависимости американских коммунистов от СССР и на подрывном характере их идеологии и деятельности. Вирек пошел дальше, поставив во главу угла организационную и финансовую зависимость местных «красных» от зарубежных центров: «Если бы тот юноша использовал собственные сбережения или получал помощь от американцев, он был бы всего лишь безобидным радикалом. Когда он получает указания и деньги от иностранного государства, враждебного нашей цивилизации и нашей форме правления, он становится угрозой для страны. <…> Каждое издание, заигрывающее с коммунизмом, каждый салонный большевик, проповедующий красные доктрины, – вольное или невольное орудие Советской России. Всем им отведена своя роль в тщательно разработанном мобилизационном плане Красной армии».

Свои утверждения Вирек подкрепил впечатлениями от поездки в Германию, считавшуюся главным «зарубежным центром» Коминтерна, в ноябре 1932 г. Собеседник из местных коммунистов заявил ему: «Мы бы сделали <свое> посольство <в США> центром бунтов и возмущений и использовали бы все средства для разжигания священной войны классов». «Никакая клятва советского правительства не помешает советскому послу превратить посольство в гнездо большевистских интриг, – отметил Вирек. – Приказы Третьего Интернационала сильнее любых приказов Комиссариата по иностранным делам». Этот аргумент против установления дипломатических отношений с СССР «комитет Фиша» не использовал, поскольку тогда речь об этом не шла. Ради получения официального признания советское правительство не скупилось на заверения о недопустимости пропагандистской деятельности для его представителей и отказывалось брать на себя ответственность за действия Коминтерна как «международной общественной организации». Другим аргументом Вирека стала история похищения генерала А. П. Кутепова в Париже агентами ГПУ: «Будучи неотъемлемой частью советской системы, Чека или ГПУ появляется в любой стране, где есть советские посольства и консульства. Когда происходит похищение или убийство, когда вскрываются заговоры, в которых замешаны коммунистические консулы и посольства, консулов отзывают, но система сохраняется».

Говоря о «красной паутине» в США, Вирек опирался на данные «комитета Фиша» о проникновении коммунистов в армию, Национальную гвардию, Американский легион. Большую опасность он видел в том, что «коммунист сразу появляется там, где есть недовольство». К пропаганде наиболее восприимчивы негры, иммигранты, безработные, разорившиеся фермеры и ветераны войны. Они же восприимчивы к паническим слухам и дезинформации – орудию в руках «красных» агитаторов. «Коммунизм в США – это заговор, а не политическая партия», – суммировал автор.

Сотрудничество Вирека с Фишем продолжалось до осени 1941 г. Советская тематика в нем более не фигурировала, хотя оба оставались убежденными антикоммунистами. Поздравляя Джорджа Сильвестра с 70-летием в декабре 1954 г., экс-конгрессмен писал: «Вы предвидели опасность русского коммунизма и знали, что, если мы будем воевать с Германией, коммунизм окажется единственным победителем» (собрание В. Э. Молодякова). Однако ни разу не упомянул в мемуарах одиозную фамилию бывшего соратника.

Первый биограф Вирека Элмер Герц в середине тридцатых годов спросил своего героя, какую форму правления тот предпочитает. «Олигархию, – ответил он полушутя, – если я один из олигархов». «К какой форме общества вы испытываете наибольшую антипатию?» «К диктатуре пролетариата, – последовал уверенный ответ. – Потому что я – это я. Я не люблю ульи и муравейники. Люди могут прожить при любой форме правления, но если выбор остается, то мой – не в пользу коммунизма». «А выбор остается?» «Возможно, нет. Коммунизм, как и другое зло, может оказаться неизбежным. Фашизм тоже может быть неизбежным злом в чрезвычайной ситуации. Но всё это не для меня»[33]. Биограф отнес Вирека к «людям, которым суждено быть уничтоженными в коллективистском или тоталитарном государстве, поскольку они слишком ярко воплощают противоречия нашего века»[34].

Отрицательное отношение к любой форме тоталитаризма Вирек выразил в притче «Искушение Джонатана», опубликованной в конце 1937 г. и выпущенной отдельной книжкой (перевод впервые публикуется в настоящем издании). В том же духе выдержана его статья «Мы можем победить диктаторов в их игре» – иллюстрированный рассказ о культурном досуге и массовом спорте в Германии и СССР. «Все авторитарные страны прилагают отчаянные усилия, чтобы придать массам силу и радость, – заметил автор, обыгрывая название немецкой программы досуга трудящихся "Сила через радость". – Массы без возражений принимают мощные дозы идеологии вместе со спортом и развлечениями». «Многое из того, что подходит Германии, не годится для нас, но полезно знать о сделанном в тоталитарных[35]

Примечания