Книга Извращений

– Я помню ещё, как три года назад, как мы вместе провели лето. Помнишь, как мы тогда гуляли?

– Да.

Конечно же, ты всё будешь помнить. Но в тот момент – тебя будет одолевать невыразимая скука. Серж ещё немного будет смотреть себе в кружку; затем, скажет:

– Я всегда любил готовить кофе себе сам. Я беру джезву. Сорок секунд дожариваю в ней зёрна мелкого помола. Затем, я уменьшаю огонь и добавляю воду. Через минуту – я добавляю щепотку соли – чтобы он имел более выраженный вкус. Я взбалтываю джезву, давая кофе равномерно распространиться по воде. Спустя три минуты, я добавляю три щепотки корицы и делаю то же самое, что и после соли. Затем, ещё один раз снимаю турку с огня – спустя минут пять. После этого – жду, пока он, свистом – не сообщит мне о своём приготовлении. Мне действительно нравится этот кофе – не потому, что его готовлю я, а, скорее, потому, что мне удаётся правильно на практике применить своей опыт. Я готовлю кофе уже больше тридцати лет. Редкие гости говорят, что у меня хорошо получается. Но они – сообразили бы больше, если бы пили его, как я, на протяжении стольких лет каждый день. Я всегда говорил: вкус – приходит с опытом. Так происходит, буквально, во всём: в кофе, в сексе, в работе, в любви. Я прожил уже почти полвека – и я могу назвать себя опытным человеком во всех перечисленных отношениях. Я могу сварить отличный суп – и правильно пожарить рыбу. В своих статьях, я выстраиваю новые модели общества. В свободные от работы часы – я люблю размышлять. О разнообразии миров, о пользе и вреде гороха, о Сталине и об этом стуле.

Тебя охватит невыразимая тоска. Тебе захочется закричать во весь голос: замолчи! Дай мне побыть в тишине! Но ты не скажешь ничего. Ты будешь стараться не слышать. Но этот голос пробьётся к тебе:

– С любовью – то же самое, что и с кофе. Любовный характер человека – это не пустой нарратив, а коэффициент всей его жизни. У всех – он индивидуален – даже больше, чем отпечаток пальцев. Как не одинаковых чашек кофе, приготовленного вручную – так нет одинаковых любовей.

В дверь раздаётся звонок. Тот, кто будет стоять за дверью – войдёт внутрь. Ты обернёшься в его сторону – перед тобой будет стоять мальчик лет тринадцати.

– Это – Анри – знакомьтесь.

Ты скажешь, что рад его видеть – хоть твои чувства будут близки к беспокойству. Ты молча станешь провожать мальчика взглядом. Он же – обратит на тебя лишь мимолётное, незаинтересованное внимание – так, обычно, смотрят на муравьёв в саду. Анри снимет обувь; его ноги – будут не природно белыми. А пальцы на ногах – тонкими и чувственными. Фут-фетишист признал бы в них совершенство – но ты просто взял этот факт в общее представление о нём.

Он медленно прошагает к барабанной установки в углу; наденет наушники и начнёт играть. И хоть в этом шуме ты не услышишь ни мелодии, ни темы – один только ритм – ты подчеркнёшь, что и этого достаточно. Анри полностью погрузиться в музыку, которая будет звучать всё громче и громче. Так будет звучать мир вокруг; ты художник – ты так это услышишь.

Ты признаешь в этом мальчике мастера. Музыка – так близка к живописи. Искусство музыки – её краски. И не важно: сто тысяч фанатов под героином перед тобой – или тесная, одинокая и грязная студия.

Искусство – не имеет границ – нигде.

Когда музыка смолкнет и Анри сложит вместе свои палочки: Серж начнёт громко аплодировать, улыбаясь до висков; а ты, тем временем, заметишь, что за окном – уже совсем темно. Наступит тихая и глубокая ночь; и ваша субмарина – продолжит плыть к неизвестности, вдали от радости, смирившись с философской тяготой долгих дней.

Догадайся – зачем здесь этот мальчик? Ты слишком хорошо знаешь Сержа, чтобы не думать о плохом. Ты заглянешь ему в глаза, а он, тем временем – забудет о тебе.

Тебя не будет здесь. Ты – не из тех художников, что всегда стоят в центре событий и ведут людей за собой. Ты всегда будешь призраком, который, однако, видит лучше всех остальных – насквозь. Ни одна деталь не ускользнёт от тебя – тебя не обманут – тебя даже не заметят. И ни одно из событий вокруг тебя не ускользнёт от кончика кисти, опущенного в краску и оставляющего отражение правды и идеи на холсте. Так – через невидимость и честность – ты будешь познавать мир.

Ты посмотришь на Сержа. Нет, он не покажется тебе сумасшедшим, от которого можно ожидать чего угодно. Он будет внушать окружающим уважение своим острым умом и точностью высказываний и весёлым характером. Ваша дружба – могла бы не прерываться никогда – ведь он был одним из тех людей, рядом с которым всегда чувствуешь себя уверенно. Дело в том, Серж – это Серж. Извращенец. Но он – никогда никого не принуждал – он всю жизнь, до печальной своей смерти во время революции, будет презирать насилие. Но не бояться за этого молчаливого мальчика с белоснежными ступнями – ты не сможешь. Ты почти не будешь отрывать от него взгляда. И в глубине души, ты поймёшь Сержа.

Оба начнут о чём-то перешёптываться. В конце разговора, Серж улыбнётся и подойдёт к тебе:

– Этот парень – просто чудо; он и поэт – наверное, будет не хуже Бродского. Он – сын одной студентки. Весьма неоднозначная особа.

Серж покажется тебе чем-то обеспокоенным.

– Мне кажется, он немного болен. Этой болезнью страдает 70% нашего населения.

Ты вспомнишь, как в былые, славные времена – этот человек пытался превратить своё имя в легенду. Серж однажды покажет тебе шрам от укуса собаки, который получил в Австралии во время перехода по пустыни. Но в тот миг, он покажется тебе – просто извращенцем, которым должен заплатить по всей строгости закона. Однако, как противостоять своим желаниям?!

– Эта болезнь – паталогическая неспособность чувствовать, что всё делаешь верно.

Извращения – всегда находят нас. Они лежат между двумя нижними этажами человеческой души. Первый – это саморазрушение; второй – это самопознание. Но все извращения, разрушения и познания – сводятся к одному: человеку нужна любовь; правда, человек – не всегда нужен любви. Поэтому, так много извращений.

– Я знаю, о чём ты думаешь, дружище, – он посмотрит на тебя.

Ты подумаешь, что ему следовало бы добавить: «Пожалуйста, пойми меня».

– Пожалуйста, пойми меня, – скажет он, – в этом нет ничего отвратительного. У любви – не бывает возраста; главное в ней – близость душ.

Ну, разумеется. Любое извращение – лишь вопрос вкуса.

– Прости, мне нужно выйти, – и он уйдёт.

Ты положишь нога на ногу и станешь глядеть в окно от жизненной. Такова она жизнь – на борту субмарины.

Ты попросишь Анри подойти к тебе.

– Почему ты здесь.

Он сядет.

– Не твоё дело, бомжара.

– Ты знаешь, вообще, что этот человек – немного не в себе. Ты что – собираешь здесь ночевать?! Ты его совсем не боишься?! Ты, вообще, знаешь, к чему это может привести?! Где твоя мама.

Он будет смотреть на тебя, как на последнего идиота.

– Ты нормальный?!

Когда этот вечер вновь возникнет в твоей памяти уже через много лет у самого конца твоей осени, ты не вспомнишь, кто сказал эту фразу: Анри или ты. Но в тот момент – вы будете одинаково безумными. Так что, это и не будет иметь значения.

– Моя мать, наверное, сейчас в какой-нибудь канаве, – ты подумаешь, что этот мальчик немного преувеличивает, – да я – хоть неделю могу дома не появляться – ей будет наплевать. Она этого даже не заметит. Она выгнала из дома моего отца – и я не знаю, где он теперь. Она никогда не бывает дома по вечерам – он вечно нигде нет. Я ненавижу её. Я вообще терпеть не могу девчонок – они все такие.

А кто твои родители?

– Почему я должен быть любящим сыном с такой матерью?! Я не просил себя рожать.

Ты ничего не сможешь сказать в ответ.

– Да чего ты пялишься на меня?! Зачем я тебе нужен?! Чего ты уставился на меня, я тебя спрашиваю?!

Ты подумаешь, что на улице ночевать было бы лучше.

– Хорошо, что всё это – ненадолго. Скоро, она умрёт.

Эти слова, сказанные с ноткой удовольствия, окончательно выведут тебя из себя. Ты не сможешь находиться в этой комнате ни секунды. Ты встанешь и направишься к выходу, сопровождаемый пристальным взглядом Анри.

– Она сама выроет себе яму. Она прыгнет в неё голышом с криком… – услышишь ты затылком.

Ты приведёшь себя в порядок только в коридоре с фиолетово-бежевыми полосками. Ты облокотишься левым локтем на стену. Бедняга – подумаешь ты. Со сколькими ещё жизнь обойдётся так же?!

Добро пожаловать в наш великий, славный мир.

Серж беспокойно посмотрит на тебя:

– Что-то случилось, – а потом, он всё поймёт, – я знаю – он довольно сложный мальчик. Но постарайся и ты понять его. Кофе?

Иногда, ты удивляешься: сколько кофе может выпить человек и не умереть – и даже спать при этом спокойно.

– А-а-а… – соберёшься ты восстановить разговор, – в школе? У тебя, не знаю, есть подружки? Друзья, может?

– Я их – ненавижу, – впрочем, на что ещё ты мог надеяться, – когда я был во втором классе – все завидовали мне – для них я был слишком «красив».

Он будет на грани истерики. Позднее, Серж расскажет тебе историю о том, как однажды в его школе, школьницы постарше заманили Анри в женский туалет, сняли с него штаны и долго смеялись, крича: «Девчонка! Девчонка!». Эти девочки, если верить Сержу, сейчас учатся на университете по курсу «Социальной защиты».

Анри станет плакать в себя. Хуже него тогда – будешь чувствовать себя только ты. Он прижмёт голову к коленям и станет тихо посапывать. Серж откровенно подойдёт и обнимет его.

– Я подарил ему сборник стихов Поля Элюара. Помнишь, Анри.

– Да.

Он скажет после:

– Тогда – я и начал сочинять стихи. Я хотел быть как месье Элюар, – он добавит так же с гордостью, – я очень люблю рок. Любой. Я по-тихому воровал у мамы деньги. Серж немного помог мне – и я смог купить себе барабанную установку. Когда-нибудь, я стану настоящим ударником. Наверное, это моя мечта.

От кофе у тебя начнут трястись руки и дёргаться глаз. Тебе будет сложно сконцентрироваться на рисовании. Ты будешь рисовать портрет рокера в старости. Анри прорвёт на откровения:

– Однажды, после урока физкультуры, я был с другими парнями в раздевалке. Там был один мальчик и… и я представлял его член у себя во рту.

Это болото снаружи и внутри нас. Смотря на портрет рокера, который получится у тебя как-то корявенько, ты поймёшь, что плевать хотел и на Сержа, и на этого мальчика с белоснежными ступнями, и на то, что Серж сделает с ним. Тебе, разве что, будет жаль его; он не любит свою мать и мать – не сильно, видимо, любит его.

Но кем, чёрт возьми, будут твои родители? Как ты вообще появился на этот свет?!

Серж, разогревая очередную чашку кофе, скажет тебе, что однажды Анри стал жертвой побоев. Он был на какой-то вечеринке – Серж сам не сможет сказать, на какой именно – которая была из разряда тех, на которых никто не знает друг друга. Тогда, Анри понравился один мальчик и он попробовал закадрить его. За это, четверо парней постарше избили его. Анри пять недель пролежал в больнице со сломанными костями – его тело навсегда сохранит на себе следы от тех ударов, которые стали символов ненависти и презрения гетеросексуального большинства над геями.

– А что было дальше? – тебе всё это покажется нереальным. Это – как в кино, снятое про кино, в котором герои читают друг другу истории. И эта история в истории – этого мальчика. Какое сострадание он заслужит?!

– Когда я уже полминуты лежал на земле и они были меня уже не в нос и не по почкам – а по ногам и рука – я уже не чувствовал боли. И тогда, когда я лежал в луже собственной крови, я чувствовал, что меня бьёт весь мир.

Ты зарисуешь портрет рокера в старости, а затем – скомкаешь и бросишь в угол. Ты возьмёшь карандаш и листок бумаги – и начнёшь работу заново.

Анри понравится, что ты так усердно работаешь над ним. На самом деле – художник никогда не работает для других. Их природный эгоизм – всегда заставлял трудиться только на себя – во имя искусства, лицом которого они видели себя. Портрет рокера в старости – был ты. Ни Анри, ни Серж – тут не причём. Они вдохновляли тебя своими рассказами. Но всё – только во имя искусства.

– Я, вообще, люблю музыку. Но слушаю я, в основном, то, что другие называет «грустной музыкой». Мне лично – не кажется, что какая-либо музыка может быть по-настоящему грустной или не грустной. Есть хорошая, правдивая музыка – только такую – я слушаю. Может быть – она слишком тяжёлая и непонятная. Но мне кажется, что и мир вокруг нас – такой же, – скажет Анри.

Чёртов портрет. Ты бросишь наполовину выпитую кружку с кофе на пол и разорвёшь портрет на части. Нет, ты поймёшь – нужно рисовать не старость – а молодость. Ты снова возьмёшься за работу – как всегда – непосильную.

– Я много говорил с Анри – читал, одно время, ему разные лекции; я хотел привить ему любовь к литературе. Но потом, я отбросил всё своё интеллектуальное жеманство – я понял, что не просто не интересно то, о чём я ему говорю. Для него – психоанализ и четыре теории развития общества – просто чушь собачья. Я понял, что слушал всё это он слушал – только ради меня. Никогда в жизни, дружище, никогда в жизни я не чувствовал себя так гордо.

Дым будет повсюду. Сначала, он заполнит только кухню; потом – и всю квартиру. Будет казаться, что дом охватил пожар. Но ни у тебя, ни у хозяев дома – не будет никакого страха.

Будет три, или четыре часа ночи. Работа продолжалось. Попытка за попыткой, ты будешь пытаться передать образом свои чувства. Но, видимо, ты сам не поймёшь, что чувствовал тогда.

– Тогда, я впервые сдал экзамены в школе на высший бал. Нет, серьёзно: для меня – это был шок. Я и не мог подумать, что умный. Я просто знал ответы на все вопросы на том листке. Я не знаю как, но кто-то помогал мне. В тот день, учительница похвалила меня. Я вернулся домой и стал писать стихи.

Серж потеряет всякое чувство такта:

– Знаешь, а ведь он онанирует на одного своего одноклассника, – разумеется, он скажет это, когда вы будете стоять вдвоём на балконе и никто, кроме ветра и тёмного города – вас не услышит, – а ты – часто онанируешь?

– Как ты умудряешься быть таким пьяным, когда пьёшь только кофе?! Или ты – просто мудак?!

Серж улыбнётся.

– Я никогда и не имел каких-то завышенных мнений о себе. Прости, если обидел.

У тебя не будет ни сил, ни желания что-либо ему объяснять. При всей твоей благодарности к человеку, который выручит тебя в трудную минуту, его общество будет тебе невыносимо; как и общество почти всех людей на Земле.

– Серж оказался таким же одиноким, как и я, – скажет Анри, за что заслужит лишь твой ироничный и усталый взгляд художника, которому вечно всё мешает работать, – он был единственным, кто понимал меня. Он рассказывал мне разные истории. Знаешь, о жизни: о его жизни и о жизни персонажей из книг. И много – о любви. Ты смотрел «Горбатую Гору»? Я смотрел десять раз. Знаешь, Серж говорит, что к жизни нужно относиться по-философски: «юмор – как шпага; любовь – как щит» – так говорил один француз. Серж постоянно повторял это. Он говорил, что это – очень важно для всех людей – особенно, для геев и евреев в таком враждебном мире.

– А он обо мне что-нибудь рассказывал.

– Конечно. Он однажды сказал, что ты – лучший художник из всех, кого он когда-либо знал.

Ты пожмёшь плечами.

– А почему ты назвал меня «бомжарой» когда мы только познакомились?

– Не знаю, – задумается он, – ты мне, сначала, не понравился. У меня всегда так бывает – мне не очень нравится знакомиться с новыми людьми. А им – не нравлюсь я.

– Но я же к тебе хорошо отношусь. Почему ты думаешь, что другие должны относиться к тебе по-другому?

Ты – художник, а не психолог; так что, лучше не играться с материями, которые тебе неизвестны.

– Не знаю, – ответит он.

– А что ещё Серж рассказывал обо мне? – только в этот момент ты заметишь, что всё это время – Серж стоял за спиной.

– Он говорил, что ты был седьмым, кто разбил ему сердце. Но это – ничего – так ещё он сказал.

– Правильно говорит, дорогуша! – скажет Серж, – в жизни – всегда нужно иметь терпение! И жизнь, однажды, даст тебе то, что ты заслуживаешь.

Когда Серж снова удалится неизвестно куда, Анри скажет:

– Он – самый мудрый из всех, кого я когда-либо видел. Он – намного лучше всех тех глупых и, наверное, выдуманных мудрецов из школьных учебников.

Затем, Серж вернётся. На его лице будет сиять всё та же улыбка, будто та – никогда и не слетала с его губ.

– Я хочу спросить тебя, – начнёт он на повышенных, смешных тонах, – хочешь ли ты присоединиться к нам? Ну, ты понимаешь.

Ты ненадолго оторвёшь грифель карандаша от бумаги и скажешь решительно:

– Нет.

– А ты будешь нам мешать? – Серж испытующе поднимет брови.

Серж знает, что за то, что он собирается делать по законам ваше страны будет предусмотрено – минимум три года тюремного заключения. Так что, пустив тебя в свой дом именно в этот день – он показал, что доверяет тебе одну из самых важных и опасных его тайн.

– Нет – не буду. И ничего никому не скажу. Если вы оба этого хотите – то просто оставьте меня в покое.

– Люблю тебя, дорогуша, – расцветёт он, – а диван – вон там. Кровать – только одна.

Он покажет пальцем на угол у книжного шкафа.

– Если передумаешь – ты всегда сможешь присоединиться к нам.

Анри и Серж скроются за дверью. Ты возьмёшь наушники и телефон Сержа. Разблокировав его – ты включишь музыку на максимальную громкость и постараешься не замечать ничего, что происходит вокруг.

Что ждёт тебя завтра?

Перед сном, ты будешь слушать правдивую музыку. Ты посмотришь на гору набросков. На столе – будет лежать последняя, самая правильная твоя работа.

Её тоже нужно будет уничтожить – подумаешь ты – но не сегодня. И медленно, под электронные аккорды, ты уйдёшь в сон. За окно – медленно будет подыматься солнце.

Побег Первый

Под утро, ты увидишь, застывши в дверях: два всадника лежат в обнимку друг с другом; любя, хоть и нельзя им быть вместе. Ты увидишь: человек, который вполне мог стать Иисусом-социопатом – станет простым извращенцем. И свою болезнь – он называет «любовью». Болезни нужно лечить. И лучше лекарство от любви – это сама жизнь.

Ты соберёшься уйти отсюда – тебе будет невыносимо находиться в этом доме ещё хоть секунду. Ты оставишь записку: «Henri, sois un homme» что будет значить: «Анри, будь мужчиной» или: «Анри, будь человеком». И ты даже не потрудишься в этой записки объяснить, что всё это значит.

Перед своим уходом ты подумаешь, насколько низко может пасть человек и даже не подозревать об этом. Наоборот, со страстью падающих с обрыва мышей леммингов, он хочет показать миру, что нечего стыдиться самого себя. Лучше держать свои болезни и свои неврозы у всех на виду – и пусть никто не смеет что-либо возразить – ведь это природно. Упасть и всё равно быть над всеми – быть Сержем.

Ты задержишься ещё в этом доме – тебя перехватят у самой двери и предложат чашечку кофе; ты не сможешь отказаться. Серж будет стоять в бордово-полосатом халате у плиты и варить свой обыденный кофе. Под его халатом, скорее всего, не будет ничего. Анри и не посмотрит на записку, лежащую на подоконнике. За окном: будет играть безымянный оркестр тысячи кондиционеров высотных домов; водопроводных труб, гудения утренних пробок и завываний восточного ветра. Раньше, когда города были пустыми, люди понимали под словом «город» совсем иное, что чувствуем мы сейчас. Для нас – город давно уже стал нашим собственным, внутренним миром. И как бы далеко мы от него не уехали – наши мрачные улицы – всегда будут с нами. Так что, нет смысла никуда убегать – это лучшая в мире тюрьма.

Музыка погрузит тебя в состояние далёкого внутреннего созерцания. Это – невозможно будет сказать словами – об этом будет преступлением писать. Поэтому, ты просто будешь чувствовать эту секунду; и в ней – будет вся, долгая и короткая твоя жизнь.

Серж будет поедать мрамор голого тела мальчика голодными глазами: шею, руки, живот, ляжки, колени, щиколотки. Он поставит три чашки на стол и поочерёдно вольёт в них кофе. Ты попытаешь больше не смотреть на Анри; зато он – будет пристально вглядываться в тебя. Ты упорно будешь делать вид, что не замечаешь этого. Ты сделаешь последний глоток кофе на голодный желудок – ты погрузишься в усталое, бездумное состояние. Тебя со всех сторон окружат извращения – но ты упорно не будешь их замечать.

Вокруг: будет стоять тишина. И тут, ты чувствуешь, как колено Анри, сидящего напротив тебя, начинает медленно выпрямляться. Его пятка мягко ляжет тебе между ног, а пальцы расслабятся на животе. Ты схватишь его ногу и грубо отбросишь от себя. Затем, ты вскочишь с места и крикнешь в лицо Сержу – в сам воздух этой квартиры:

– Я – ухожу. Больше – вы меня не увидите.

Уже у самой двери, ты скажешь Сержу:

– Спасибо тебе за ночлег, – и добавишь, – но я надеюсь, что никогда не стану таким, как ты.

– Я тоже – очень долго на этой надеялся, – ироничной улыбнулся он и помотал головой, – но человек – обречён, рано или поздно, становиться тем, кого в молодости так презирал.

– В жопу!

С этими словами – ты со всей силой захлопнешь дверь, эхо от удара которой – разнесётся по всем бесчисленным этажам жилой башни. Дверь ударится так сильно, что отлетит обратно к тебе. Ты возьмёшь её за ручку, потянешь вниз и мягко закроешь за собой.

Затем – ты спустишься по лестницу вниз; выйдешь во двор. На языке – у тебя останется горький вкус крепкого кофе. Такой вкус – имеет ветер, когда жизнь наполняется ничтожной беспомощностью. Поэтому – чёрный кофе – это самый правдивый напиток.

Ты не захочешь «переходить улицу с закрытыми глазами». Ты подумаешь, что было бы неплохо попытаться сделать то, чего хотел когда-то добиться Серж. Но ты – так и не сумеешь. Ты окажешься недостаточно хорош.

Тебя окружат многоэтажки. Здесь – количество историй на квадратный метр – зашкаливает. Здесь – живут самые разные личности, единственное сходство между которыми – будет лишь то, что все они люди. И все они – хотят счастья. Их истории – бытовые. Они переполнены до краёв той жизнь, от которых даже обладателей самых стойких желудков потянет, прикрывая рукой рот, выйти из комнаты. Они все живут в двух шагах друг от друга – и не знают друг друга в лицо. И почти все они – невероятно одиноки. Они хотят украсить свою жизнь; сделать из жёлтого – зелёный. Но в этих поисках чёрного лебедя – слишком большой риск стать белой вороной. Это – как идти по канату над обрывом – нельзя слушать то, что тебе кричат в спину и в лицо.

Люди всегда рискуют на этом пути. Ты увидишь, как Серж свалится вниз. И падая, он будет улыбаться. Ты проводишь его взглядом, покачаешь головой, траурно опустив голову. «Раньше, это был хороший человек» – подумаешь ты.

Сумасшедшие люди. Запах чёрного кофе с сигаретами. Хорошо, что есть люди, предпочитающие кофе с молоком и книжками.

Ты устанешь. Ты будешь на грани глубокой депрессии – а это яма, из которой куда сложнее вылезти, чем попасть. Ты поймёшь, что пора выбираться из этой окраины гетто – и двигаться ближе к центру. Но тебе уже давно пора понять: в этом мире – тебе ничего не дадут сделать просто так. Тебе не дадут даже спокойно сойти с ума – или проснуться однажды счастливым.

К тебе подъедет машина; из неё выйдут два пингвина-тигра в тёмных очках. Ты решишь: сопротивляться – бесполезно. И это уже будет означать – что ты стал мудрее. Они мягко посадят тебя на заднее сиденье и окружат с обеих сторон. Тем временем, водитель быстро сорвётся с места.

– И что вам от меня надо? – спросишь ты, хоть и будешь догадываться, что тебе на это скажут

Но вместо вежливого ответа – тебе несильно дадут кулаком в живот; а вместе с этим ударом – и понять, что ты здесь – не вправе задавать вопросы. Слишком мала мушка – тратить на неё золото слов. И остаток дороги – вы проедете молча, в относительно дружеской атмосфере. Ты будешь искоса поглядывать в окно, пытаясь разглядеть, куда вы едете. Но ты – так ничего и не поймёшь.

Вы остановитесь; выйдите из машины. Краска за краской, мазок за мазком выведут контур этой мрачной и захватывающей картины. Прошлое – всегда может вернуться оглушающим эхом и разорвать тебя в клочья; особенно, если это – твоё дикое, бунтарское, забытое прошлое.

Детство – ты будешь вспоминать как ад. Ты боялся секса, боялся чувств, боялся жить – это нормально; так воспитывают «хороших» детей. Эта жизнь покажется тебе похожей на долгие годы на борту подводной лодки – такая же душная, скучная, без всякой альтернативы. Она будет той частью твоей книги извращений, которую нужно было – как можно скорее проскочить. Ты – устанешь от всего этого городского чистоплюйства.

И тогда, сидя на кресле и ожидая появления Его – ты будешь содрогаться каждую секунду; и ты вспомнишь, как из компании старика Иисуса и его мальчиков апостолов – ты попадёшь в общество Вооружённого Философа; и его банды, конечно же (пусть земля им будет пухом). А также: компанию Сержа и Ражаева. Отношение с местной мафией у вас будут «так себе». Этого – уже достаточно, чтобы всю жизнь прожить в домах, где не спрашивают имя при поселении; и привыкнуть, идя по улице, оглядываться по сторонам.