Рваные судьбы
– Как такое могло произойти? Как?! – кричала Лиза. – Почему это случилось со мной? Господи, чем я провинилась? За что?
Лиза прижимала к груди Павлушу и целовала его ручки, каждый пальчик. По её щекам текли горячие слёзы и капали на ручку Павлуше, а он сидел у матери на руках, заглядывал ей в лицо и улыбался своей светлой счастливой улыбкой. Он не знал того, что было ведомо его несчастной матери.
– Сыночек мой, – плакала Лиза, – почему это с нами случилось? Мой родной, радость моя, почему я должна буду расстаться с тобой? Я не хочу. Не хочу! Господи, пусть лучше я умру, а он живёт здоровый и счастливый.
Лиза знала, что детки с такой болезнью долго не живут.
– Господи, пусть это будет неправда, – умоляла Лиза, обращая свой взор в небо, – это какая-то страшная ошибка. Это не со мной. Такое могло произойти с кем угодно, только не со мной. Пусть это будет просто страшный сон. Вот я проснусь, и кошмар кончится. Ну, пожалуйста, господи.
Но Лиза не просыпалась, и кошмар не проходил. В этом кошмаре она теперь жила постоянно. Когда первый шок миновал, и Лиза понемногу сжилась с этой мыслью, она перестала постоянно плакать, не хотела тревожить малыша. Лиза, наоборот, старалась радовать его. Теперь она всё время была с ним рядом, нигде ни на секунду не оставляла Павлушу, всё время с ним разговаривала, что-то рассказывала ему, спрашивала, как будто он мог ей ответить. А он только слушал маму и улыбался. Её никто и ничто не интересовало, кроме Павлуши. Лиза жила им, она проживала каждую минуту, как последнюю, она буквально впитывала в себя каждое мгновение общения с сыном. Она говорила с ним и не могла наговориться, целовала его, и не было конца и края её нежности. Если вдруг, бывало, Павлуша заплачет посреди ночи, Лиза вскакивала, как ужаленная, брала сыночка на руки и убаюкивала; и могла потом полночи так просидеть, качая на руках своё милое дитя и перебирая в пальцах его белокурые шелковистые кудри.
Шло время. Прошла зима, наступила весна, с ней проснулись надежды. Лиза поняла, что беременна. Ужас, сковавший её душу в последнее время, немного отступил, дни посветлели, Лиза впустила в сердце надежду.
– Вот пройдёт весна, потом лето, а осенью я рожу тебе сестрёнку, – говорила Лиза Павлуше, гуляя с ним на улице под тёплым весенним солнышком. – Слышишь, Павлуша? У тебя скоро будет сестричка.
Павлуша улыбался, как будто понимал, что ему говорят. Он не говорил и не ходил, потому что не мог держать большую тяжёлую голову – из-за скапливающейся жидкости, не получавшей нужный отток, она росла быстрее и уже намного опережала по размерам тело. Лиза возила малыша в специальной коляске, которую смастерил Григорий. Коляска была очень удобная. Лиза хорошо приловчилась обращаться с ней. Она настолько привыкла к нестандартной фигуре своего ребёнка, что уже и не замечала различий и отклонений в его развитии. Для неё он был обычным ребёнком, самым нормальным, самым лучшим.
В ноябре Лиза родила дочку Раечку. Впервые за прошедший год Лиза снова была счастлива: у неё двое деток – сынок и дочка!
Лиза пеленала маленькую Раечку и говорила с Павлушей, который сидел рядом в своей коляске:
– Видишь, какая у тебя красивая сестрёнка? Ты – её старший братик, и ты будешь её защищать, правда?
Павлуша улыбнулся. Он всегда улыбался, когда слышал голос матери, обращённый к нему. Его светлая улыбка, казалось, озаряла всё вокруг.
– Вот мама запеленала дочечку, теперь оденет сыночка, и мы все вместе пойдём, погуляем, – говорила Лиза, одевая Павлушу, и закутывая его большую, как арбуз, голову в пуховый платок, – сходим в гости к бабушке Поле и деду Паше.
Павлуша заулыбался ещё шире. Он любил бывать в гостях у деда с бабушкой. Там всегда было шумно, весело, много детей. А ещё дед Павел брал внука на руки и высоко качал его, как на качелях, отчего Павлуша громко смеялся и захлёбывался от восторга.
На Рождество Григорий принёс из лесу ёлку и поставил в большой комнате, а Лиза с Нюрой нарядили её в самодельные игрушки и гирлянды. Павлуша был в восторге. Он полулежал в своей коляске возле ёлки и, не отрывая глаз, смотрел на неё, рассматривал яркие игрушки и ленты гирлянд. Лиза плакала от радости, видя счастливые глаза своего сына. Как ей хотелось сейчас, чтобы Павлуша встал со своей коляски, и они бы вместе плясали и хлопали в ладоши. Ведь это была первая праздничная ёлка в его жизни. И последняя. Весной Павлуши не стало. Он умер тихо. Казалось, будто ничто его не беспокоило. На его светлом личике так и застыла полуулыбка, словно он был в растерянности от того, что произошло.
Лиза была убита, раздавлена. Она не кричала и не рыдала. Она сидела день и ночь возле кроватки своего сыночка и тихо плакала, и разговаривала с ним, снова целуя его ручки и пальчики, снова перебирая в пальцах белокурые завитки его волос, зная, что прощается навсегда. Но разве она могла расстаться со всем этим? Как же ей теперь дальше жить?
– Господи, что же ты наделал? – вдруг закричала Лиза. – Так неправильно. Так не должно быть! Как ты мог оставить меня жить после того, как забрал моего мальчика? Почему я не умерла вместе с ним?
Подбежали Поля и Дуня, мать Григория, подняли рыдающую Лизу и увели из комнаты. Лиза не сопротивлялась, на это уже не было сил. Она безвольно переступала ногами, уводимая матерью в другую комнату, и только повторяла сквозь рыдания:
– Верните мне моего сыночка. Я не хочу жить без него. Не хочу.
– Лиза, доченька, прошу тебя, не надо так говорить, – уговаривала мать, утирая слёзы, – ведь у тебя есть теперь Раечка, не забывай. Ты ей нужна. Она плачет без тебя.
– Не уводите меня от Пашеньки, – просила Лиза. – Отпустите меня к моему сыночку.
– Нет, Лизонька, – говорила сквозь слёзы Поля. – Не надо тебе пока к Павлуше. Его надо переодеть. Ты ещё завтра к нему придёшь. А пока пойдём, тебе надо немного отдохнуть. А то ты совсем ослабла, третьи сутки не спишь.
Мать напоила Лизу отварами и лекарствами, и под утро Лиза забылась тяжёлым сном, но уже через два часа она опять проснулась и пошла в комнату, где уже всё было готово к сегодняшнему дню. На самом пороге комнаты её остановила и вернула обратно мать:
– Не ходи туда. Не надо пока туда ходить. Сегодня предстоит очень трудный день, – говорила Поля тихо. – Но его надо пережить. Надо найти в себе силы и пережить это.
Её глаза наполнились слезами, но Поля сделала неимоверное усилие и сдержала слёзы, проглотила колючий ком, больно сжимавший горло. Сейчас её дочери нужна была поддержка, а не слёзы. Поля обняла дочь за плечи и усадила на кровать.
– Я помогу тебе одеться, а потом заварю побольше отвара, чтобы на весь день хватило.
Поля одела дочь в чёрное платье и повязала на голову чёрную кружевную ленту. Затем приготовила крепкий отвар и дала дочери целый стакан. Лиза выпила горькое зелье и почувствовала небольшое облегчение – тело расслабилось и обмякло, разум слегка затуманился, как от снотворного. И весь последующий день прошёл, словно в тумане. Лиза ужасно боялась этого дня. Она не хотела, чтобы он наступал. Но страшный день настал.
К ней всё утро приходили люди, знакомые и незнакомые, говорили какие-то бессмысленные слова, плакали, обнимали её. И все были в траурных одеждах.
«О боже, сколько их ещё?» – думала Лиза, измученная их бесполезным сочувствием, ведь никакие слова не могли поправить случившееся. Лиза сидела на табурете возле маленького гробика и безучастно принимала соболезнования. Казалось, вся Осиновка пришла сегодня выразить сочувствие бедной Лизе. А Лиза хотела только одного: чтобы всё это поскорее закончилось, чтобы они все ушли и оставили её наедине со своим горем. Но люди всё продолжали идти. Перед Лизой мелькали разные лица. Затем провал. Темнота. Сознание вернулось к ней уже на кладбище, но ненадолго. Лиза вообще плохо помнит события этого дня – лишь отдельными вспышками, когда ослабевало действие трав, и тогда раздирающая боль всей силой наваливалась на неё. Тогда Лиза выпивала очередную порцию зелья. И сидела бледная и недвижимая, как статуя.
Вечером, когда всё было кончено, и все люди, наконец, ушли из их дома, Лиза, измученная и смертельно уставшая, ушла в спальню, чтобы прилечь ненадолго, согреться – её знобило. Она забылась тяжёлым глубоким сном, а наутро уже не смогла встать с постели. Лиза слегла. Она лежала в горячке две недели, практически не приходя в сознание. Она бредила и металась в постели, всё время порываясь куда-то бежать: то звала Павлушу, то садилась в кровати с открытыми глазами и что-то бессвязно бормотала. Возле её постели всё время кто-то дежурил: Поля или Нюра, иногда Григорий с матерью. Маленькая Раечка, которой было всего пять месяцев, находилась пока у Поли с Павлом: там много детей – было кому присмотреть за маленькой девочкой, пока её мама тяжело болела.
На двенадцатый день Лиза затихла. Поля плакала, Григорий ходил чернее тучи. В доме повисла напряжённая тишина, готовились к самому худшему. А Лиза в это время была далеко отсюда. Она бредила, и в бреду видела Павлушу, живого и здорового. Лиза хотела подбежать к нему и обнять, но не могла двинуться с места, ноги будто вросли в землю. Тогда она протянула к нему руки и позвала:
– Сыночек мой, иди ко мне. Не бойся, это я. Я пришла к тебе, и теперь буду с тобой всегда. Ничего не бойся, мой родной, мама рядом.
Вдруг Павлуша ей ответил:
– Нет, мамочка, тебе нельзя со мной. Тебе ещё рано.
Лиза заплакала, как ребёнок:
– Сыночек, ты говоришь? Ты ведь никогда не умел говорить. А теперь у тебя так хорошо получается. Поговори со мной ещё. Я хочу снова услышать твой голосок. Я хочу слушать его всегда. Мне так хорошо с тобой. Я останусь здесь, буду всегда рядом.
– Нет, мамочка, нельзя, – снова сказал Павлуша. – Не теперь. Сейчас ты нужна там.
– А как же ты? Ведь ты же ещё совсем маленький. Как ты здесь один будешь? Кто о тебе позаботится?
– Не беспокойся, за мной присмотрят. Я здесь не один. Нас много таких. А ты заботься о маленькой Раечке, и об остальных детках. Они ещё такие маленькие.
– Но у меня нет других деток, кроме Раечки, – удивилась Лиза.
– Пока нет, но скоро будут. И ты нужна им. А я буду ждать тебя здесь. Мы обязательно встретимся.
– Ты говоришь совсем как взрослый, – улыбнулась Лиза. – Но как же мне жить без тебя? Я так измучилась. И так устала. А здесь так хорошо, и так спокойно.
– Мамочка, мне пора. И тебе тоже.
– Нет! – Лиза хотела крикнуть, но голос пропал. Она хотела броситься за Павлушей, но тело не слушалось. Маленький Павлуша повернулся спиной и ушёл, растаяв в тумане, а Лиза из последних сил рванулась, чтобы бежать за ним, и очнулась. Она открыла глаза и увидела, что находится дома, в своей постели. Рядом сидит Поля, видимо, задремав от усталости. Лиза еле слышно позвала:
– Мама, – голос не слушался её, в горле пересохло. Лиза позвала ещё раз, чуть громче: – Мама.
Поля дёрнулась, проснувшись, и огляделась, потом посмотрела на дочь. Лиза смотрела на мать.
Поля бросилась к ней, плача и целуя её:
– Лизонька, ты вернулась. Слава богу! Отмолила. Доченька моя, слава богу. Теперь всё будет хорошо.
7.
Лиза выздоравливала долго. Она очень ослабла за время болезни, и сейчас постепенно восстанавливала силы. О своём общении с умершим Павлушей Лиза никому не рассказала. Она боялась, что её станут убеждать в том, что это было всего лишь видение в лихорадочном бреду. А для неё всё было совсем иначе. Для Лизы эти воспоминания были слишком дороги; она верила, что действительно побывала там, рядом со своим сыночком, что видела его, говорила с ним. А значит, он не умер совсем, навсегда. Значит, он где-то есть – и это главное. Потому что тогда, Лиза верила, они обязательно встретятся ещё. И она не хотела, чтобы люди своими страхами и суевериями, пустыми и бессмысленными речами разрушили тот призрак надежды, который, едва обозначившись, затаился глубоко в её сердце, и помогал Лизе выздоравливать и дальше жить. Каждый вечер она засыпала в надежде снова увидеть во сне Павлушу, она призывала его образ, но Павлуша не снился ей.
Лизе было очень тяжело. Она страшно тосковала. Особенно трудно было в первые месяцы. Её не спасало даже присутствие рядом маленькой Раечки, в которой она души не чаяла и очень о ней переживала, поскольку Раечка часто болела, и вообще была очень слабым ребёночком.
Днём Лиза полностью погружалась в заботы о дочери, в работу по дому и в огороде. Не щадила сил, старалась вымотать себя за день, и вечером, сражённая усталостью, падала на постель – и в тот же миг засыпала. Потому что, если только случалось, не брал сразу сон, то тогда полной силой наваливалась на неё тоска и скорбь, разрывая грудь. В эти моменты Лиза готова была бежать, не останавливаясь, куда угодно, лишь бы убежать от этой боли, которая стучала в висках, в ушах, в пульсе – во всём теле. Тогда Лиза хватала подушку, забивалась в угол комнаты, подальше от кроватей мужа и дочери, и, кусая подушку, чтобы не кричать, тихонько выла. Там и находил её утром Григорий, – скорчившуюся в углу на холодном полу, обняв подушку, заснувшую, в конце концов, где-то к середине ночи.
На сороковой день Лиза снова видела во сне Павлушу. Он стоял в лучах яркого света и молча улыбался ей. Лиза, не отрываясь, смотрела на него. Слёзы застилали ей глаза, текли по щекам, но она не вытирала их, боялась пошевелиться, чтобы видение не исчезло. Так она и проснулась в слезах.
А на поминках соседская бабушка Оря сказала Лизе, когда та взяла в руки яблоко, чтобы подкрепиться немного:
– Положи яблочко, детка. Тебе теперь нельзя есть яблочки до Спаса. Не то, когда там всем деткам будут раздавать яблочки на праздники, твоему дитятку не достанется. Женщинам, похоронившим деток в младенчестве, разрешается только раз в году есть яблоки – на праздник Спаса.
С тех пор Лиза забыла вкус яблок, которые так любила. Она ревностно и верно хранила обет Павлуше.
8.
Осенью, незадолго до первого дня рождения Раечки, Лиза обнаружила, что снова беременна. Это была первая радостная новость за долгие полгода траура. Лиза немного ожила, впереди снова забрезжил слабый свет надежды. Лиза очень хотела, надеялась снова родить мальчика. Она вскоре даже имя для него приготовила – Сашенька. Но следующим летом, в июне 1923 года, точно в срок Лиза родила девочку. Так что в семье Григория и Лизы Суботиных было уже две дочери – Рая и Шурочка.
Жизнь продолжалась. Прошло больше года после смерти Павлуши, Лиза сняла траур. Со временем рана в сердце немного затянулась, самую малость – просто боль слегка притупилась, и слёзы не душили каждый день. Лиза была благодарна своим маленьким девочкам за то, что они понемногу отвлекали её от горестных мыслей и помогали дальше жить. Лиза была полностью поглощена мыслями и заботами о своих детях. Григорий, которому она уделяла всё меньше внимания, был и рад тому, что Лиза больше не плачет каждый день, но и обижался на недостаток внимания.
– Что тебе не нравится? – спрашивала удивлённо Лиза. – В доме прибрано, постирано, еда приготовлена. Что ещё надо? Ты лучше посмотри, какие у нас чудесные девочки!
И Лиза сажала ему на колени двухлетнюю Раю, и сама с Шурочкой на руках присаживалась рядышком.
Глава 3.
1.
Нюра всё свободное время проводила в отчем доме, постоянно была возле Лизы и племянниц. Мужу она объясняла, что помогает Лизе с детьми, поддерживает подругу морально.
– Нюра, – спросила как-то Лиза, когда они вместе купали Раю с Шурочкой, – скажи, почему ты из дому бежишь? Тебя Матвей обижает? Как у вас вообще отношения складываются?
– Да никак не складываются, – со вздохом ответила Нюра. – Уже давно. Твоя правда, бегу из дому, потому как невмоготу мне там находиться. Опостылело всё. Живём с Матвеем, как два чужих человека. Целый день хожу из угла в угол, как медведь по клетке, жду: вот придёт, поговорит, приголубит. А он – и слова доброго не скажет, злится, пьёт почти каждый день, а как напьётся, так вообще жизни никакой не даёт. Так другой раз и убила бы. Лишь изредка бывают просветления – так человек человеком, и нежный, и любящий. Вот тогда я снова узнаю того своего Матвея.
– А руки он не распускает? – строго спросила Лиза.
– Ой, Лиза, не спрашивай, – Нюра отвернулась. – Давай лучше не будем о нём. Я бегу к вам, потому что здесь с вами душой отдыхаю; на девочек твоих налюбоваться не могу, люблю их до смерти – они же мне почти как дочки. Ты только не ревнуй.
– Да что за глупости, – Лиза обняла Нюру и поцеловала в щёку. – Когда ты со мной, так мне же легче – и рукам моим, и душе. Ты ж мне роднее родной, ты – сестра моя, Нюрочка.
– Лизонька, спасибо тебе, родная, – Нюра тоже обняла Лизу, и подруги, крепко обнявшись, расплакались на груди друг у друга, каждая о своём, о наболевшем. Вместе со слезами выходили накопленные обиды, боль, страдания, и пустоту в сердцах постепенно заполняло чувство облегчения и успокоения. Вскоре сёстры затихли, и теперь молчали, лишь иногда вздыхая, благодарные друг другу за этот порыв, за эти взаимные очищающие слёзы, как целебный бальзам пролившиеся на их искалеченные души.
– Ну что, – наконец нарушила тишину Лиза, – давай закончим купать наших ангелочков?
Лиза взяла на руки Шурочку, а Нюра потянулась за кувшином с теплой водой. Она закатала повыше рукава, чтоб не намочить их, и Лиза увидела на её руке, чуть повыше локтя, синий кровоподтёк.
– А это что? – спросила Лиза. – Опять о шкаф ударилась?
– Нет, в этот раз не о шкаф. – Нюра опустила взгляд. Потом спокойно добавила: – О дверной косяк. Голова закружилась, вот и качнуло.
– Хорошо же тебя качнуло, – Лиза снова нахмурила брови. – Это Матвей? Скажи мне! Его рук дело?
– Ой, да не выдумывай, – Нюра пыталась казаться беззаботной. – Просто ударилась, и всё.
– Да нет, – вздохнула Лиза, – не просто ты ударилась. Я чувствую, я же вижу – он бьёт тебя. И давно бьёт. А ты молчишь, покрываешь его. Глупая. Ну, гад, мерзавец, получишь ты сполна!
– Что ты надумала? – испугалась Нюра.
– Ничего, – ответила Лиза. – Раз ты не хочешь вмешивать сюда Гришу, значит, я сама поговорю с твоим Матвеем.
– Что?! – Нюра в ужасе посмотрела на Лизу. – Ты что, подруга? Никак, сдурела, жить тебе надоело? Не вздумай, прошу тебя. Будет только хуже, и тебе и мне. Я прошу тебя, Лиза, пообещай мне, что ты не будешь этого делать. Выброси это из головы.
– И не подумаю даже. – Лиза стояла на своём. – Мою подругу, мою сестру избивает муж-сволочь, а я и сказать ничего не могу?
– Да не бьёт меня Матвей. Успокойся. – Нюра вздохнула. – Ну, бывает иногда по пьянке, за руку схватит или в плечо двинет. Ничего страшного. Вон, многие так живут, а то и ещё похуже.
– Да куда уж хуже?! – Лиза покачала головой. – Постоянно в синяках ходишь. Летом на речке даже ног своих не показывала, боялась, что я синяки твои увижу, да?
Нюра молчала. Она сидела с грустной улыбкой на лице, и смотрела на Лизу, но взгляд словно скользил мимо Лизы, её мысли были далеко отсюда.
– Почему ты не уйдешь от него? – внезапный вопрос вывел Нюру из задумчивости. – Ведь уже давно ясно, что ничего путного у вас не выйдет. Сколько же можно терпеть-то?
– Да просто люблю я его, вот и всё, – сказала Нюра.
– Любишь? За что? – Лиза широко раскрыла глаза. – За что можно любить этого нелюдя? Что хорошего ты от него видела? Пьяная рожа, вечный перегар, грубость и побои – разве за это любят?
– А за что любят, Лизонька? И вообще, разве любят «за что-то»? Вот скажи, за что ты любишь Гришу? За что конкретно? Молчишь? То-то и оно. Любят не за что, а потому что. Просто любят. Даже если он оказывается не совсем такой, каким казался поначалу.
Лиза слушала Нюру и молчала. Но не потому что была с ней согласна. Просто она не могла сказать Нюре, что не любит её брата, и никогда не любила. Не могла вслух высказать свои подозрения, что это их с Григорием мать приворожила Лизу, и что, возможно, по этой причине с их Павлушей случилось такое несчастье. Лиза не могла причинить Нюре ещё и такую боль, поэтому просто молчала. Подруги молча сидели, погружённые в свои мысли. Шурочка уже давно спала у Лизы на руках, а двухлетняя Раечка засыпала возле Нюры, положив свою головку ей на колени. Лиза по инерции всё ещё покачивалась взад-вперёд, продолжая убаюкивать крепко спавшую Шурочку, а свободной рукой перебирала тёмные курчавые волосы Раечки, как когда-то делала это Павлуше.
Вдруг Лиза услыхала какой-то шум в сенях, и через мгновение в комнату ворвались четырнадцатилетний брат Лизы – Витя, и одиннадцатилетняя сестра Нюрка, запыхавшиеся от быстрого бега.
– Тише вы, окаянные. Девочек разбудите, – шикнула на них Лиза. – Что случилось?
Витя перевёл дыхание и сказал срывающимся голосом:
– Отцу плохо. Сердце.
Лиза побледнела, резко вскочила. Шурочка дёрнулась во сне, и Лиза прижала её к груди, так и застыв на месте.
– Лиза, скорее, чего ты стоишь? – зашептал Витя. – Надо ехать за фельдшером, а у нас, кроме меня, матери и Любки, никто больше не умеет лошадью управлять. Но мама осталась возле отца, а меня одного отпускать не хочет, потому как темно на дворе. А эта дура Любка побоялась. Вот я и прибежал за тобой. Ехать надо.
– Да, да, скорее, – заторопилась Лиза.
Она положила Шурочку в люльку, и уже на выходе обернулась и попросила Нюру посидеть с девочками, пока Гриша не вернётся домой: что-то он загулял сегодня допоздна, и именно тогда, когда нужен дома.
Лиза набросила пальто и пуховый платок, обула галоши прямо на чулки и бросилась следом за братом и сестрой.
– Что произошло? Почему отцу стало плохо? – спрашивала Лиза на бегу. – И где Костя?
– Костя еще неделю назад уехал на заработки, – ответил Витя, – а отец…
– Слушай, – перебила брата Нюрка. – Папа пришёл с работы, как обычно, всё в порядке. Ничего не болело. Сел ужинать, поел, а когда вставал из-за стола, ноги у него подкосились, лицо побелело, и он упал, держась рукой за грудь, – протараторила Нюрка, совсем как взрослая, слово в слово повторяя мамин рассказ.
– Уже пришла тётка Бышиха, но мама на неё не надеется, – сказал Витя, – вот и послала нас за тобой и за доктором.
Лиза вбежала в родной двор. Сердце защемило от тоски: теперь уже не она здесь хозяйничает вместе с матерью и младшими сёстрами. Она теперь в другом доме хозяйка. Да и хозяйка ли? Ах, почему не послушалась тогда отца? Почему дала себя окрутить? Лучше бы лишний год пожила дома, у мамы с папой под надёжным крылом. Да что там год? Хоть бы полгода, пару месяцев… Лиза особенно остро ощущала эту тоску именно сейчас, когда приходила сюда гостьей. Хоть и бывала часто, и ждали её здесь всегда с нетерпеньем, но Лиза понимала, что молодая жизнь её, беззаботная и счастливая, осталась в прошлом, здесь, в тот день, когда решила выйти за Григория. Она теперь замужняя женщина, мать, она теперь должна заботиться о своих детях, о своей семье. Теперь она заняла такое же положение, как и мать, на плечах которой такая огромная семья и хозяйство, а главное, непреходящее и никогда не прекращающееся беспокойство о своих детях. И если, не дай бог, с папой что-то случится… Лиза даже мысли такой не хотела допустить. Что тогда будет с мамой и всеми её двенадцатью детьми, которые останутся на ней? Что будет с ней, с самой Лизой? Нет, такого не должно произойти! Ведь она, Лиза, несмотря на то, что жила отдельно, всё равно, все эти годы ощущала поддержку и заботу любящего отца. И она не могла лишиться этой поддержки, не хотела, потому что отец всегда был и оставался её главной опорой в жизни.
Лиза вытерла слёзы, бежавшие по щекам, когда вбежала в дом. Посреди комнаты, прямо на полу, полулежал бледный отец, ему под спину и голову подоткнули одеяло, а рядом сидела мать и чем-то поила его.
– Папа! – Лиза бросилась к отцу. – Папочка, родненький, не волнуйтесь, всё будет хорошо. – Лиза глотала слёзы и старалась улыбаться. – Вы держитесь, я скоро! Я сейчас врача привезу. А вы держитесь, ладно?
– Поторопитесь, – сказала Поля. – Пусть Витя едет с тобой. Скорее.
Лиза с Витей выбежали на улицу, прыгнули в телегу, которую уже вывезли за ворота младшие братья, и помчали за врачом. На дорогах лежала грязь вперемежку со снегом. Было начало декабря, морозы ещё не ударили, поэтому колёса телеги буксовали в грязи, ехать было нелегко. Но Лиза лихо управлялась с лошадьми, она стояла в телеге, широко расставив ноги для равновесия, и смыкала за вожжи, подбадривая и подгоняя лошадей криками: «Но! Но!». Платок сбился с её головы на шею, коса растрепалась на ветру, глаза горели под сдвинутыми бровями – Лиза была похожа не воинствующую амазонку, преследующую врага. Она гнала лошадей во весь опор, объезжая ямы и грязь, выезжала на обочину; кричала прохожим, попадающимся на пути: «Осторожно! В сторону!», но ни на секунду не сбавляла скорость. Витя вцепился руками в борта телеги, и с восхищением глядел на старшую сестру.