Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990
Песни о свободном слове
I
Рассыльный
Люди бегут, суетятся,Мертвых везут на погост…Еду кой с кем повидатьсяЧрез Николаевский мост.Пот отирая обильныйС голого лба, стороной —Вижу – плетется рассыльный,Старец угрюмый, седой.С дедушкой этим, Минаем,Я уж лет тридцать знаком:Оба мы хлеб добываемЛитературным трудом.(Молод я прибыл в столицу,Вирши в редакцию свез, —Первую эту страницуОн мне в наборе принес!)Оба судьбой мы похожи,Если пошире глядеть:Век свой мы лезли из кожи,Чтобы в цензуру поспеть;Цензор в спокойствии нашемРавную ролю играл, —Раньше, бывало, мы ляжем,Если статью подписал;Если ж сказал: «запрещаю!»Вновь я садился писать,Вновь приходилось МинаюБегать к нему, поджидать.Эти волнения былиСходны в итоге вполне:Ноги ему подкосили,Нервы расстроили мне.Кто поплатился дороже,Время уж скоро решит,Впрочем, я вдвое моложе.Он уж непрочен на вид,Длинный и тощий, как остов,Но стариковски пригож… —Эй! на Васильевский островК цензору, что ли, идешь? —«Баста ходить по цензуре!Ослобонилась печать,Авторы наши в натуреСтали статейки пущать[108].К ним да к редактору нынеТолько и носим статьи…Словно повысились в чине,Ожили детки мои!Каждый теперича кроток,Ну да и нам-то расчет:На восемь гривен подметокМеньше износится в год!..»II
Наборщики
Чей это гимн суровыйДоносит к нам зефир?То армии свинцовойСмиренный командир —Наборщик распеваетУ пыльного станка,Меж тем как набираетПроворная рука:– Рабочему порядокВ труде всего важней,И лишний рубль не сладок,Когда не спишь ночей!Работы доотвалу,Хоть не ходи домой.Тетрадь оригиналу[109]Еще несут… ой, ой!Тетрадь толстенька в стане,В неделю не набрать.Но не гордись заране,Премудрая тетрадь!Не похудей в цензуре!Ужо мы наберем,Оттиснем в корректуреИ к цензору пошлем.Вот он тебя читает,Надев свои очки;Отечески марает —Словечко, полстроки!Но недостало силы.Вдруг руки разошлись,И красные чернилыПотоком полились.Живого нет местечка!И только на строкеТорчит кой-где словечко,Как муха в молоке.Угрюмый и сердитыйРедактор этот сброд,Как армии разбитойОстатки, подберет;На ниточку нанижет,Кой-как сплотит опятьИ нам приказ напишет:«Исправив, вновь послать».Набор мы рассыпаемЗачеркнутых столбцовИ литеры бросаем,Как в ямы мертвецов,По кассам! Вновь в порядкеЛежат одна к одной.Потерян ключ к загадке,Что выражал их строй!Так остается тайной,Каков и где тот плод,Который вихрь случайныйС деревьев в бурю рвет.(Что, какова заметка?Недурен оборот?Случается нередкоУ нас лихой народ.Наборщики бываютФилософы порой:Не всё же набираютОни сумбур пустой.Встречаются статейки,Встречаются умы —Полезные идейкиУсваиваем мы…)Уж в новой корректуреСтатья невелика,Глядишь – опять в цензуреПогладят ей бока.Вот, наконец, и сверстка!Но что с тобой, тетрадь?Ты менее наперсткаЯвляешься в печать!А то еще бывает,Сам автор прибежит,Посмотрит, повздыхаетДа всю и порешит!Нам все равны статейки,Печатай, разбирай, —Три четверти копейкиЗа строчку нам отдай!Но не равны заботы.Чтоб время наверстать,Мы слепнем от работы…Хотите ли писать?Мы вам дадим сюжеты:Войдите-ка в полночьВ наборную газеты —Кромешный ад точь-в-точь!Наборщик безответныйКрасив, как трубочист…Кто выдумал газетныйБесчеловечный лист?Хоть целый свет обрыщешь,И в самых рудникахТошней труда не сыщешь —Мы вечно на ногах;От частой недосыпки,От пыли, от свинцаМы все здоровьем хлипки,Все зелены с лица;В работе беспорядокНам сокращает век.И лишний рубль несладок,Как болен человек…Но вот свобода словаНегаданно пришла,Не так уж бестолково,Авось, пойдут дела!ХорПоклон тебе, свобода!Тра-ла, ла-ла, ла-ла!С рабочего народаТы тяготу сняла!..III
Поэт
Друзья, возрадуйтесь! – простор!(Давай скорей бутылок!)Теперь бы петь… Но стал я хвор!А прежде был я пылок.И был подвижен я, как челн(Зачем на пробке плесень?..),И как у моря звучных волн,У лиры было песен.Но жизнь была так короткаДля песен этой лиры, —От типографского станкаДо цензорской квартиры!IV
Литераторы
Три друга обнялись при встрече,Входя в какой-то магазин.«Теперь пойдут иные речи!» —Заметил весело один. —Теперь нас ждут простор и слава!Другой восторженно сказал,А третий посмотрел лукавоИ головою покачал![110]V
Фельетонная букашка
Я – фельетонная букашка,Ищу посильного труда.Я, как ходячая бумажка,Поистрепался, господа,Но лишь давайте мне сюжеты,Увидите – хорош мой слог.Сначала я писал куплеты,Состряпал несколько эклог,Но скоро я стихи оставил,Поняв, что лучший на землеТот род, который так прославилБулгарин в «Северной пчеле».Я говорю о фельетоне…Статейки я писать могуВ великосветском, модном тоне,И будут хороши, не лгу.Из жизни здешней и московскойЧерты охотно я беру.Знаком вам господин Пановский?[111]Мы с ним похожи по перу.Известен я в литературе…Угодно ль вам меня нанять?Умел писать я при цензуре,Так мудрено ль теперь писать?Признаться, я попал невольноВ литературную семью.Ох! было время – вспомнить больно!Дрожишь, бывало, за статью.Мою любимую идейку,Что в Петербурге климат плох,И ту не в каждую статейкуВставлять я без боязни мог.Однажды написал я сдуру,Что видел на мосту дыру.Переполошил всю цензуру,Таскали даже ко двору!Ну! дали мне головомойку,С полгода поджимал я хвост.С тех пор не езжу через МойкуИ не гляжу на этот мост![112]Я надоел вам? извините!Но старых ран коснулся я…И вдруг… кто думать мог?.. скажите!Горька была вся жизнь моя,Но, претерпев судьбы удары,Под старость счастье я узнал:Курил на улицах сигары[113]И без цензуры сочинял!VI
Публика
1Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…Боже! пошли нам терпенье!Или цензура воспрянь!Всюду одно осужденье,Всюду нахальная брань!В цивилизованном классеБудто растленье одно,Бедность безмерная в массе(Где же берут на вино?),В каждом нажиться старанье,В каждом продажная честь,Только под шубой бараньейСердце хорошее есть!Ох, этот автор злодейский!Тоже хитрит иногда,Думает лестью лакейскойНас усыпить, господа!Мы не хотим поцелуев,Но и ругни не хотим…Что ж это смотрит Валуев[114],Как этот автор терпим?Слышали? Всё лишь подобье,Всё у нас маска и ложь,Глупость, разврат, узколобье…Кто же умен и хорош?Кто же всегда одинаков?Истине друг и родня?Ясно – премудрый Аксаков,Автор премудрого «Дня»![115]Пусть он таков, но за что жеНадоедает он всем?..Чем это кончится, боже!Чем это кончится, чем?Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…2Нынче, журналы читая,Просто не веришь глазам,Слышали – новость какая?Мы же должны мужикам!Экой герой-сочинитель!Экой вещун-богатырь!Верно ли только, учитель,Вывел ты эту цифирь?[116]Если ее ты докажешь,Дай уж нам кстати совет:Чем расплатиться прикажешь?Суммы такой у нас нет!Нет ничего, кроме модных,Но пустоватых голов,Кроме желудков голодныхИ неоплатных долгов,Кроме усов, бакенбардовДа «как-нибудь» да «авось»…Шутка ли! шесть миллиардов!Смилуйся! что-нибудь сбрось!Друг! ты стоишь на рогоже,Но говоришь ты с ковра…Чем это кончится, боже!..Грешен, не жду я добра…Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…3Мало, что в сфере публичнойТрогают всякий предмет,Жизни касаются личной!Просто спасения нет!Если за добрым обедомВыпил ты лишний бокалИ, поругавшись с соседом,Громкое слово сказал,Не говорю уж – подрался(Редко друг друга мы бьем),Хоть бы ты тут же обнялсяС этим случайным врагом, —Завтра ж в газетах напишут!Господи! что за скоты!Как они знают всё, слышат!..Что потом сделаешь ты?Ежели скажешь: «вы лжете!» —Он очевидцев найдет,Если дуэлью пугнете,Он вас судом припугнет.Просто – не стало свободы,Чести нельзя защитить…Эх! эти новые моды!Впрочем, есть средство: побить.Но ведь, пожалуй, по рожеСъездит и он между тем.Чем это кончится, боже!..Чем это кончится, чем?..Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…4Все пошатнулось… О, где ты,Время без бурь и тревог?..В бога не верят газетыИ отрицают поэтыПользу железных дорог!Дыбом становится волос,Чем наводнилась печать, —Даже умеренный «Голос»Начал не в меру кричать;Ни одного элементаНе пропустил, не задев,Он положеньем ТашкентаРазволновался, как лев[117];Бдит он над западным краем,Он о России болит,С ожесточеньем и лаемОн обо всем говорит!Он изнывает в тревогах,Точно ли вышел запрет:Чтоб на железных дорогахНе продавали газет?Что – на дорогах железных!Остановить бы везде.Меньше бы трат бесполезных!И без того мы в нужде.Жизнь ежедневно дороже,Деньги трудней между тем.Чем это кончится, боже!..Чем это кончится, чем?Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…Право, конец бы таковский,И не велика печаль!Только газеты московскойБыло б, признаться, нам жаль,Впрочем… как пристально взвесить,Так и ее – что жалеть!Уж начала куролесить,Может совсем ошалеть.Прежде лишь мелкий чиновникБыл твоей жертвой, печать,Если ж военный полковник —Стой! ни полслова! молчать!Но от чиновников быстроДело дошло до тузов,Даже коснулся министраНеустрашимый Катков[118].Тронуто там у него жеМного забористых тем…Чем это кончится, боже!Чем это кончится, чем?..Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…VIII
Пропала книга!
1Пропала книга! Уж былаСовсем готова – вдруг пропала!Бог с ней, когда идее злаОна потворствовать желала!Читать маранье праздных дурИ дураков мы недосужны.Не нужно нам плохих брошюр,Нам нужен хлеб, нам деньги нужны!Но, может быть, она былаЧестна… а так резка, смела?Две, три страницы роковые…О, если так, ее мне жаль!И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия!2Уж напечатана – и нет!..Не познакомимся мы с нею;Девица в девятнадцать летНе замечтается над нею;О ней не будут рассуждатьНи дилетант, ни критик мрачный,Студент не будет посыпатьЕе листов золой табачной.Пропала! с ней и труд пропал,Затрачен даром капитал,Пропали хлопоты большие..Мне очень жаль, мне очень жаль,И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия!3Прощай! горька судьба твоя,Бедняжка! Как зима настанет,За чайным столиком семьяГурьбой читать тебя не станет.Не занесешь ты новых думВ глухие, темные селенья,Где изнывает русский умВдали от центров просвещенья!О, если ты честна была,Что за беда, что ты смела?Так редки книги не пустые…Мне очень жаль, мне очень жаль,И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия![119]1865–1866Цикл «Песни о свободном слове», название которого имело явно ироническую коннотацию, напечатан в «Современнике» (1866. № 4. Свисток. № 9. С. 5—20). Исключение составили два последние стихотворения этого цикла – «Осторожность» (оно опущено в нашей антологии, поскольку имеет отдаленное отношение к ее тематике) и «Пропала книга!» (Отечественные записки. 1868. № 3, 4), поскольку на 5-м номере за 1866 г. «Современник» прекратил свое существование.
Первое стихотворение цикла – «Рассыльный» – перекликается с помещенным выше отрывком из поэмы «О погоде», в которой также изображен рассыльный Минай.
Из автобиографии генерал-лейтенанта Федора Илларионовича Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году
«Убил ты, точно, на векуСто сорок два медведя,Но прочитал ли хоть строкуТы в жизни, милый Федя?»– О, нет! за множеством хлопот,Разводов и парадов,По милости игры, охот,Балов и маскарадовЯ книги в руки не бирал,Но близок с просвещеньем:Я очень долго управлялУчебным учрежденьем.В те времена всего важнейПорядок был – до книг ли? —Мы брили молодых людейИ, как баранов, стригли!Зато студент не бунтовал,Хоть был с осанкой хватской,Тогда закон не разбирал—Военный или статский:Дабы соединить с умомПроворство и сноровку,Пофилософствуй, а потомИди на маршировку!..Случилось также мне попастьВ начальники цензуры,Конечно, не затем, чтоб красть,Что взять с литературы?А так, порядок водворять…Довольно было писку;Умел я разом сократитьЖурнальную подписку.Пятнадцать цензоров сменил(Всё были либералы),Лицеям, школам воспретилВыписывать журналы.«Не успокоюсь, не поправПисателей свирепость!Узнайте мой ужасный нрав,И мощь мою – и крепость!» —Я восклицал. Я их застиг,Как ураган в пустыне,И гибли, гибли сотни книг,Как мухи в керосине!Мать не встречала прописейДля дочери-девчонки,И лопнули в пятнадцать днейВсе книжные лавчонки!..Потом, когда обширный крайМне вверили по праву,Девиз: «Блюди – и усмиряй!»Я оправдал на славу………………….1863Впервые: Современник. 1863. № 4. Свисток. № 9. С. 72.
По предположению комментаторов, Некрасов метит здесь в Михаила Николаевича Муравьева (1796–1866) – государственного деятеля, получившего за жестокое подавление польского восстания 1863 г. прозвище «Муравьев-вешатель», – хотя непосредственного отношения к цензурному ведомству он и не имел.
Журналист-руководитель
Ну… небесам благодаренье!Свершен великий, трудный шаг!Теперь общественное мненьеСожму я крепко в свой кулак,За мной пойдут, со мной сольются…Ни слова о врагах моих!Ни слова! Сами попадутся!Ретивость их – погубит их![120]1865Впервые: Современник. 1866. № 3. С. 10. Под «журналистом-руководителем» подразумевается скорее всего М. Н. Катков (1818–1887), редактор консервативного журнала «Русский вестник». М. Е. Салтыков-Щедрин писал в статье «Наша общественная жизнь: «Меня не на шутку тревожит заявление М. Н. Каткова о том, что он ждет не дождется упразднения цензуры, чтобы поговорить с петербургскими журналами <…> на своей воле» (Современник. 1863. № 12. С. 241).
Н. А. Добролюбов
На карикатуры Степанова
Между дикарских глаз цензурыПрошли твои карикатуры…И на Руси святой одинТы получил себе свободуПредставить русскому народуВ достойном виде царский чин.1857Русская эпиграмма. С. 478.
Эпиграмма предназначалась для публикации в «Свистке» – сатирическом приложении к журналу «Современник», но не была напечатана. В ней идет речь о художнике Н. А. Степанове (1807–1877), который в своем «Альбоме» (1855) поместил карикатуры на французов, англичан и турок, воевавших тогда с Россией (Севастопольская кампания). Некоторые карикатуры изображали французского императора Наполеона III, что и обыгрывает Добролюбов.
Н. Ф. Щербина
Молитва современных русских писателей
О ты, кто принял имя слова!Мы просим твоего покрова:Избави нас от похвалыПозорной «Северной пчелы»[121]И от цензуры Гончарова.1858Русская эпиграмма. С. 461. Впервые: Русская старина. 1872. № 1. С. 151.
Николай Федорович Щербина (1821–1869) – поэт, автор многочисленных эпиграмм.
Исследователи полагают, что эпиграмма вызвана тем, что И. А. Гончаров, служивший тогда в Санкт-Петербургском цензурном комитете (см. о нем Перечень цензоров), в 1857 г. потребовал изменить первое четверостишие в стихотворении Щербины «Поколению», поскольку в нем использованы для сравнения образы из Евангелия (Русская эпиграмма. С. 845).
Н. Ф. Крузе
Пугая стаю ястребиную,С реки цензурной он слетел, —Какую ж песню лебединуюЗа то на «Парусе» он спел!1859Русская старина. 1891. № 4. С. 44.
Московский цензор Н. Ф. Крузе был уволен от должности (см. ранее Н. А. Некрасов «Н. Ф. Крузе»). Поэт намекает на то, что Крузе, цензурируя еженедельную газету славянофильского направления «Парус», которую издавал и редактировал И. С. Аксаков, неизменно проявлял терпимость. «Лебединой песней» Крузе стала, как можно понять, пропущенная им для 2-го номера «Паруса» за 1859 г. статья М. П. Погодина «Прошедший год в русской истории», резко критиковавшая внешнюю политику правительства. Она и послужила причиной закрытия газеты и увольнения Н. Ф. Крузе.
Вопль Ф. И. Тютчева
В Главном управленьеСлужба мне не манна…В этом положеньеЖутко мне и странно.Подписав решеньеВ «предостереженье»Мужу милой Анны,Выйдешь как из ванны.1867Русская эпиграмма. С. 461.
По мнению комментаторов, Тютчев, «состоя с 1865 г. членом Главного управления по делам печати, вынужден был участвовать в цензурных репрессиях против газеты “Москва”, редактором которой был И. С. Аксаков, муж дочери Тютчева Анны» (Там же. С. 848). Однако Тютчев ведал только доступом в Россию зарубежных изданий, занимая пост председателя Комитета цензуры иностранной, и вряд ли имел отношение к указанным выше репрессиям.
Ф. И. Тютчев
***
Печати русской доброхоты,Как всеми вами, господа,Тошнит ее – но вот беда,Что дело не дойдет до рвоты.1868Русская эпиграмма. С. 448. Впервые: Былое. 1922. № 19. С. 71.
Стихотворный вариант фразы из письма Тютчева брату от 13 апреля 1868 г., в котором он так говорил о чиновниках, приставленных к литературе: «Все они более или менее мерзавцы, и, глядя, на них, просто тошно, но беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты» (Урания: Тютчевский альманах. Л., 1928. С. 173). Считается, что эта эпиграмма вызвана систематическими цензурными преследованиями, которым подвергалась славянофильская газета И. С. Аксакова «Москва».
Ср. с опубликованным выше стихотворением Н. Ф. Щербины «Вопль Ф. И. Тютчева».
* * *Веленью высшему покорны,У Мысли стоя на часах —Не очень были мы задорны,Хотя и с штуцером в руках…Мы им владели неохотно,Грозили редко – и скорей,Не арестантский – а почетныйДержали караул при ней…186…Это шутливое, в сущности, стихотворение, своего рода «автоэпиграмма» Тютчева, вызвало разноречивую оценку. Автор упоминавшейся уже статьи «Защита слова в русской лирике» Горнфельд, в духе либерально-народнической критики, писал о нем в 1905 г.: «Эта шуточная самозащита едва ли будет принята кем-либо всерьез: хорош почетный караул, который, стоя на границе, одних гостей пропускает, других задерживает и отправляет обратно восвояси. Как ни остроумен, как ни снисходителен такой караул, он наряжается – в противоположность почетному – не для “отдания почестей”. Это, по намерениям законодателя, именно арестантский караул – и делать из него, хотя бы на словах, караул почетный есть своеволие, едва ли достойное того, кто, в противоположность военному караульному, может отказаться от наряда, и берется стеречь чужую мысль по своей воле. Почетного же в этом карауле мало, – мало для обеих сторон. Мало почета даже для тех, кого не пропускают: какой почет быть жертвой силы?» (В защиту слова. СПб., 1905. С. 296). Другая интерпретация предложена Г. В. Жирковым (см. вступит. статью и прим. к ней).
М. Л. Михайлов
Недоразумение
Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!1864 (?)Русская эпиграмма. С. 480. Впервые: Михайлов М. Л. Полн. собр. соч. Л., 1934. С. 622.
Михаил Ларионович Михайлов (1829–1865) – поэт, переводчик, член редакции журнала «Современник». Приговорен к каторжным работам и пожизненной ссылке, умер в Сибири.
Н. П. Жандр
<П. И. Капнисту>
Мы в шестьдесят четвертом годеВ век золотой перенеслись;То было ль видано в народе,Чтоб автор с цензором слились?А мы сошлись, сошлись, как братья,И будем ими навсегда;Притворного руки пожатьяНе будем ведать никогда.Затем, что братья по искусству,Равно мы девственны душой, —Равно мы верим только чувствуИ служим правде лишь одной!1860-е годыКапнист П. И. Сочинения. Т. I. М., 1901. С. CXVIII.
Николай Павлович Жандр (1818–1895) – литератор, переводчик, автор ряда дилетантских сочинений. Панегирик Петру Ивановичу Капнисту (1830–1898) – публицисту, драматургу, поэту, редактору «Правительственного вестника» и цензору Московского цензурного комитета. Капнист слыл одним из либеральнейших цензоров в эпоху подготовки реформы законодательства о печати в 60-е годы. См. о нем Перечень цензоров.
Это – второй (см. ранее стихи Некрасова и других авторов, адресованных Н. Ф. Крузе) и, кажется, последний случай посвящения стихотворения «либеральному», «умному» цензору.
В. С. Курочкин
***
Над цензурою, друзья,Смейтесь, так же, как и я:Ведь для мысли и для слова,Откровенно говоря,Нам не нужно никакогоРазрешения царя!Если русский властелинСам не чужд кровавых пятен, —Не пропустит ГоловнинТо, что вычеркнул Путятин[122].Над цензурою, друзья,Смейтесь, так же, как и я:Ведь для мысли и для слова,Откровенно говоря,Нам не нужно никакогоРазрешения царя!Монархическим чутьемСохранив в реформы веру,Что напишем, то пошлемПрямо в Лондон, к Искандеру[123].Над цензурою, друзья,Смейтесь, так же, как и я:Ведь для мысли и для слова,Откровенно говоря,Нам не нужно никакогоРазрешения царя!1861–1862Курочкин В. С. Собрание стихотворений. М., 1947. С. 107. Впервые: Каторга и ссылка. 1927. № 5. С. 32.
Василий Степанович Курочкин (1831–1875) – поэт, переводчик, издатель и редактор самого популярного в 60—70-е годы сатирического журнала «Искра» (1859–1873). Поэт читал устно это стихотворение под видом «перевода из Беранже», но рефрен взят действительно из песни французского поэта «La censure».
Природа, вино и любовь
(Из былых времен)
Трагедия в трех действиях, без соблюдения трех единств, так как происходит в разное время, в разных комнатах и под влиянием различных страстей и побуждений.
ЛИЦА:
Поэт, Редактор, Цензор.
Действие IПриродаКомната Поэта.
Поэт
(пишет и читает)
Пришла весна. Увы! ЛюбовьНе манит в тихие дубравы.Нет, негодующая кровьЗовет меня на бой кровавый!Кабинет Редактора.
Редактор
(поправляет написанное Поэтом и читает)
Пришла весна. Опять любовьРаскрыла тысячу объятий,И я бы, кажется, готовРасцеловать всех меньших братий.Кабинет Ц е н з о р а.
Цензор
(поправляет написанное П о э т о м и поправленное Р е д а к т о р о м и читает)
Пришла весна. Но не любовь Меня влечет под сень дубравы, Не плоть, а дух! Я вижу вновь Творца во всем величьи славы.
(подписывает: «Одобрено цензурою»).
Действие IIВиноПоэт
Люблю вино. В нем не топлю,Подобно слабеньким натурам,Скорбь гражданина – а коплюВражду к проклятым самодурам.Редактор
(поправляет)
Люблю вино. Я в нем топлюСвои гражданские стремленья,И видит Бог, как я терплюИ как тяжел мой крест терпенья!Цензор
(поправляет)
Люблю вино. Но как люблю?Как сладкий мед, как скромный танец,Пью рюмку в день и не терплюКосматых нигилистов-пьяниц.(подписывает).
Действие IIIЛюбовьПоэт
Люблю тебя. Любовь однаДает мне бодрость, дух и силу,Чтоб, чашу зла испив до дна,Непобежденным лечь в могилу.Редактор
(поправляет)
Люблю тебя. Любовь к тебеВедет так сладко до могилыВ неравной роковой борьбеМои погубленные силы.Цензор
(поправляет)
Люблю тебя. И не скорбя,Подобно господам писакам,Обязан век любить тебя,Соединясь законным браком.(подписывает).
Занавес падает. В печати появляется стихотворение: «Природа, вино и любовь», под которым красуется подпись П о э т а.
В журналах выходят рецензии, в которых говорится о вдохновении, непосредственном творчестве, смелости мысли, оригинальности оборотов речи и выражений, художественной целости и гражданских стремлениях автора.
1863
Курочкин В. С. Указ. соч. С. 183–185. Впервые опубликовано в журнале «Современность» (1868. № 2. С. 30–32) без подписи автора и под заглавием «О ценсуре». Курочкин предполагал напечатать «трагедию» в журнале «Искра» в 1863 г., но она была запрещена С.-Петербургским цензурным комитетом.
Явление гласности
О гласности болея и тоскуяПочти пять лет,К прискорбию, ее не нахожу яВ столбцах газет;Не нахожу в полемике журнальной,Хоть предо мнойИ обличен в печати Н. квартальный,М. становой.Я гласности, я гласности желаюВ столбцах газет, —Но формулы, как в алгебре, встречаю[124]:Икс, Игрек, Зет <…>Я гласности умеренной, здоровойЖелал душой.И голосил в словесности банкетной,Что гласность – свет.Хоть на меня глядели уж приветно —Икс, Игрек, Зет.Но пробил час – и образ исполинский,Мой идеал,Как Истину когда-то Баратынский[125],Я увидал.В глухую ночь она ко мне явиласьВ сияньи дня —И кровь во мне с двух слов остановилась:«Ты звал меня!»…«Ты звал меня» – вонзилось в грудь, как жало,И в тот же мигЯ в ужасе набросил покрывалоНа светлый лик <…>«Нет, я не твой! Я звал тебя с задором,Но этот зовБыл, как десерт обеденный, наборомКрасивых слов.Оставь меня! Мы оба не созрели…Нет! Дай мне срок.Дай доползти к благополучной цели,Дай, чтоб я мог,Обзаведясь влияньем и мильоном,Не трепетать —Когда придешь, со свистом и трезвоном,Меня карать».1860Курочкин В. С. Указ. соч. С. 46. Впервые: Искра. 1860. № 13. С. 144–145 (под заглавием «Предостережение»).