В понедельник дела не делаются

6

Маштаков ещё в прокуратуре был, санкцию на обыск пробивал, когда Ковальчук позвонил. Следователь Максимов, молодой улыбчивый парень, передал трубку.

– Вас.

– Всё! Взяли Фадеева! Не надо никаких обысков! – голос Ковальчука вырывался за пределы мембраны, Михе даже трубку пришлось от уха подальше убрать.

Постановление (дважды следователем по указанию надзирающего прокурора переделанное) он всё равно у Коваленко санкционировал. Основания-то не отпали. Одежду и обувь Виталькину, в которых тот был во время убийства, надо искать. Да и так, для расширения кругозора, для наступательности стоит в квартире пошерудить. Судимый же оружие имел. Кстати, а недостающую часть двустволки – цевьё – искать не надо, что ли?

– Затупят мрошники, сам съезжу, – заверил Маштаков следователя.

Потом они вдвоём двинули в милицию – с доставленным разбираться.

Фадеева Миха представлял другим, с причёскою. А этот сидел стриженный, с неожиданными ямочками на красной морде.

Оперативники уже успели ему накинуть по сути дела. Старший опер Петрушин угрожающе раскачивался над Виталей, пыхтя сырой сигаретой.

Фадеев находился под общим наркозом. Абсолютно невосприимчивый к фактам и тем более к формальной логике. Он мотал башкой:

– Не-е, ребята, я её не убивал… что хотите делайте…

– А кто? Кто тогда?!

– Московская мафия… приезжали на «Мерседесе»…

Разговор предстоял долгий. Витальке надо было дать полностью протрезветь, чтобы его как следует отходняк заколотил.

Петрушин довольно улыбался:

– Михаил Николаевич, а вон в коридоре и Петров стоит.

Маштаков, когда заходил, не обратил внимания на унылого парня, который маялся перед дверью в сорок девятый кабинет.

– Сам пришел, – добавил Ковальчук, – по записке, которую мы его брату в Крутово оставили. Сегодня наш день.

– А чё он там стоит? – спросил Миха, – Сбежит ведь.

– Не сбежит, – хмыкнул Петрушин. – Он там уже целый час стоит.

– А теперь увидел Фадеева, просёк фишку и сбежит, – не согласился Маштаков. – Заведите в другой кабинет.

Петрова завели во второй кабинет второго межрегионального отделения по раскрытию умышленных убийств, в большой.

Кабинеты соединял общий тамбур.

В большом кабинете лепший друг Михин, старший следователь прокуратуры Саша Кораблёв заканчивал допрашивать вытертого старика в синей байковой олимпийке. Старик по фамилии Бурмистров, держа далеко на отлете протокол своего допроса, шевелил губами. Разбирал написанное.

– Эт-та как эта: умышленно? Не согласен. Я эт-та, по неосторожности, – он оторвался от листка.

Кораблёв, с видимым усилием сдерживая раздражение, стал в максимально доступной юридически неграмотному Бурмистрову интерпретации объяснять разницу двух форм вины – умысла и неосторожности.

Старик слушал, недоверчиво прищурив бесцветный глаз. Он был уверен, что ему ездят по ушам. Бурмистров обвинялся в покушении на убийство. Он был тридцать седьмого года рождения, ранее не судимый. Обстоятельства совершенного им были достаточно забавны. При всей их жутковатости.

Помощник дежурного по УВД Серега Грачёв – здоровенный мужик, хорошо за сто кило весом – во внерабочее время пошел с дочкой искупаться. Дочке Серёгиной десять лет. День стоял замечательный, как и весь июль. Серега рассекал, полный задора и огня. Могучий, как Шварценеггер или Дольф Лундгрен. В красных адидасовских штанах и полосатой десантной майке.

В это время старик Бурмистров ничтожный и пьяный ползал на карачках в пыльных придорожных кустах.

Жизнерадостный Серега без всякой задней мысли окликнул его:

– Чего потерял, мужик?!

Не настроенный на оптимистический лад и лёгкий разговор Бурмистров ответил угрюмо:

– А тебе хули за дело?

Воспитанный Серега, услышав бранное слово, ответил адекватно. Послал, короче, неблагодарного хама далеко. И тут же забыл про него. Пошел дальше, насвистывая и сжимая в руке дочкину ладошку.

Но старик Бурмистров оказался злопамятным. Сработало правило, что никого и никогда не следует посылать. Ни далеко, ни близко. Поднявшись с карачек, Бурмистров поплёлся за Серёгой, держа его в поле зрения, но на безопасном отдалении. В кармане у него лежал раскладной нож типа «белка».

Грачёв с дочкой перешли через мост, спустились к насыпи и вышли к длинной и довольно широкой луже. Серёга стал разуваться, чтобы перейти препятствие вброд и на руках перенести дочку. Когда он, наклонившись, развязывал шнурки на кроссовках, коварно подкравшийся сзади Бурмистров, вонзил ему лезвие «белки» в шею, за ухо.

Как показала потом судебно-медицинская экспертиза, раневой канал был глубиной пять сантиметров. Серёгу спасли могучая комплекция, самообладание и хорошая физическая форма.

Резко обернувшись, он сразу въехал в ситуацию. Старик озверело размахивал у него перед носом ножом. Вся дурь с Бурмистрова сразу слетела. Он понял, что с одного удара завалить гиганта не удалось. Ещё через мгновение, проведя прием, Серега обезоружил старика, а вот задержать не сумел. Кровь хлестала из раны, как под напором.

– Убивают! – заорал Бурмистров и проворно, забыв про годы, вскарабкался по насыпи и дал дёру. Но недалеко, только до коллективных садов экскаваторного завода. Там его задержали подъехавшие «пэпээсники». За рекордный отрезок времени раненный Серёга успел тормознуть попутку и доехать до родной дежурной части.

В газете по этому случаю напечатали небольшую заметку под бодрым заголовком «Милиционер не растерялся».

Дело возбудил милицейский следователь по 213-ой части третьей, по хулиганству с применением оружия. Но прокуратура рассудила, что здесь будет покушение на убийство и забрала дело себе.

Сейчас Саша Кораблёв заканчивал следствие. Ранее несудимый Бурмистров за три месяца нахождения под стражей успел поднабраться от бывалых сокамерников ума-разума и не признавал себя виновным в предъявленном обвинении. Только в причинении легкого вреда здоровью, за что по новому УК не предусматривалось даже лишения свободы.

Бурмистров пустился было в длинные косноязычные рассуждения о своем видении данной проблемы, но Кораблёв не позволил. Повысил голос.

– Михаил Иваныч, давайте не будем! Всё это уже я слышал десять раз! Хотели бы попугать просто, ткнули бы Грачёва в ляжку. Или в плечо! Но не в жизненно же важный орган. Не признаёте, так не признаёте. Все ваши показания я записал, давайте подписывайте. А то не будет вам сейчас никакого свидания. И так иду на нарушения…

Петров со скорбным видом усаживался на свободный стул.

Бережно держался рукой за бок.

– Ну чего, Владимир Алексеевич, ты нам расскажешь за Олькино убийство? – закуривая, спросил у него Маштаков.

Петров смотрел в сторону, в крашеную стену:

– Не знаю.

– Ну-ну, – Миха выпустил ему в лицо струю дыма. – А кто же знает? Я? Или вот Валерий Гербертович знает?

Он кивнул на Петрушина.

Вова достал пачку «Примы» и попросил разрешения закурить. Ему, конечно же, разрешили. Без курева – какой контакт?

Маштаков даже любезно огня поднёс.

Петров был в отказе… пока. Миха чувствовал, что хватит его ненадолго.

Кораблёв с интересом наблюдал за их компанией. Его злодей Бурмистров, склонив голову, со скоростью заклятого двоечника подписывал протокол.

– Михал Николаич, ты ему про пять тузов расскажи, – улыбался Кораблёв.

– Расскажем. И про пять. И про деся-ать, – врастяжку отвечал Маштаков.

Это было кораблёвское изобретение. В последнее время при допросах подозреваемых Саша, убеждая их в бесперспективности позиции полного отрицания, задвигал, что со следствием играть бесполезно. Что при любом раскладе у него на руках будет пять тузов. В общем контексте довод получался наглядным и, что немаловажно, красивым.

За почти шесть лет работы способный Кораблёв научился многому. Миха надеялся, что он не забыл, кто натаскивал его в прокуратуре.

Вскоре Санька со злодеем Бурмистровым освободили кабинет. Обстановка стала более подходящей для дружеского общения. Практически интимной.

В течение следующих пятнадцати минут Маштаков живописал Петрову ужасы его положения, если он будет оставаться в отказе и наоборот – многие преимущества при условии, что поведёт себя Вова умно и расскажет всё чистосердечно. Зачитал ему по кодексу шестьдесят первую статью про смягчающие обстоятельства. Дал в руки УК, чтобы прочитал сам, чтобы не думал, что Миха отсебятину порет.

Вовка взял мятый с полуоторванной обложкой кодекс «мрошников» и не просто взял, а спросил при этом:

– Где написано?

И стал, наморщив лоб, читать, шевеля губами. Лёд трогался на глазах. Маштаков прошел в соседний кабинет. Там Ковальчук и Максимов занимались с Фадеевым. Вернее, пытались им заниматься, потому что Фадеев оставался непробиваемым. Его пересадили на низкий диванчик к шкафу. Он распространял по кабинету зловонные облака перегара.

– Сколько выпил с утра? – спросил его Миха.

Фадеев подумал и выдал с достоинством:

– Бутылку.

– Нормально, – порадовался за человека Маштаков. – Чем не жизнь.

– Теперь долго не попробует, – зло сказал Ковальчук. – лет пятнадцать.

– Да больше! – вторил ему Миха. – Двадцатник! Убийство с особой жестокостью. Областная подсудность. У потерпевшей маленький ребенок остался. Общественность подключим.

Виталька хмыкнул. На мокрых губах у него надулся пузырь:

– Не, ребята…

Молодой следователь Максимов, разложив перед собой бумаги, помалкивал. В этой пьесе он еще не имел самостоятельной роли.

– Вовка-то поумнее оказался, – сказал Маштаков Ковальчуку, но исключительно для Фадеева. – Уже пишет явку с повинной.

Ковальчук подхватил с лету:

– Так он и пришел к нам сам. Его ГБР не штурмовала, как Фадеева. Насколько меньше он теперь получит, Михал Николаич?

Лет на пять?

– Да бо-ольше! – махнул рукой Миха и, повернувшись к Максимову, сказал жёстко. – Василий Сергеевич, метать бисер мы тут не будем. Переговоры закончены. Выписывайте, пожалуйста, «сотку» и мы его в камеру уведем! Много чести!

Фадеев не прореагировал на эту страстную речугу. Маштаков вернулся в большой кабинет. Вовка со скорбным видом смотрел в книгу. За это время шестьдесят первую статью УК можно было выучить наизусть. Чтобы потом декламировать в камере.

– Виталька-то гораздо умнее тебя оказался, – с порога сообщил Миха Петрову. – Строчит вовсю. И что интересно, сливает, что инициатор убийства – ты.

Вова ещё мучительнее сморщился. В груди у него клокотало.

– У него туберкулез, Михаил Николаевич, – сообщил Петрушин. – Он сдохнуть хочет в зоне за чужое.

– Какая стадия? – поинтересовался Маштаков.

– Вторая.

– Вот как… активная форма? Херовые у тебя дела, – Миха посочувствовал и сел за дальний стол, чтобы не наглотаться палочек.

Вздохнув, Петров потянул из пачки очередную сигарету:

– Если бы только туберкулез… У меня ещё инсульт был… Язва ещё…

– Тогда вообще отказываюсь тебя понимать, – Маштаков развел руками. – Сам себя хоронишь. Своими руками. Мы ж всё знаем, как оно было. Вика всей деревне растрепала про ваши подвиги. Люди допрошены. Знаем, что душил Ольгу только Фадеев, а вы только закапывали. Что он тебе за друган такой, чтобы за него на пятнадцать лет садиться? Сейчас каждый за себя должен быть!

Петрушин положил перед Петровым листок бумаги и ручку:

– Давай, Владимир Алексеевич, пиши!

Вовка взялся за ручку. Вопросительно посмотрел на Миху:

– Как писать-то?

Маштаков подсказал форму заявления на имя прокурора. У Петрова был чудовищный почерк, но вполне разборчивый. Над каждым словом он тяжело задумывался. Скрёб лохматый затылок. Одноразовая шариковая ручка тонула в его огромной шершавой лапище.

Родилась первая строка. Изогнувшаяся к концу страницы, как гусеница.

Миха быстро взглянул на Петрушина, подмигнул. Флегматичный опер ухмыльнулся в ответ. Дело практически было в шляпе.

Оставались закрепление и оформительская работа.

Маштаков сходил к себе на третий этаж за пишущей машинкой. К его возвращению Петров завершал свой монументальный труд. Его хватило на полстранички, но главное было материализовано.

Приступили к допросу. К обстоятельному, с выходом из-за печки. С того самого момента, как Виталька, Вика, Вовка и Олька стали жить под одной крышей, подобно персонажам русской народной сказки «Теремок».

Вовка с Виталей после освобождения перебивались случайными заработками. На вино постоянно не хватало. К моменту знакомства с ними девки занимались проституцией на трассе года по три каждая. Опыт имели солидный, но нуждались в мужской поддержке, в твёрдом плече. После того как компашка устоялась, быстро выработали рабочую технологию. Днем отсыпались впрок. На промысел выходили вечерами, захмелившись. Дальнобойщиков тормозили прямо в деревне, далеко не ходили. Если удавалось договориться, отъезжали метров на несколько за околицу. Вставали на обочине. Девчонки работали по специальности, парни обеспечивали безопасность. Барражировали вокруг притихших фур.

Заработки были разные. В удачные дни девки приносили и по три сотни. В рядовые – по полста. Холостых выходов почти не случалось. В общем, не бедствовали. Через день мотались в Соломинские Дворики шашлыков покушать. Трезветь не успевали, всю дорогу – под балдой.

Олька была моложе Вики. Шесть лет разницы по такой работе – не хрен собачий! И смазливей гораздо, фигуристей. Было за что подержаться. Потребительским спросом поэтому она пользовалась большим. Периодически, правда, вспоминала про оставленного в Вязниках на мать трехлетнего сынишку. Со знакомыми передавала для него небольшие деньги. А в последнее время с похмелья стала заводить одну и ту же песню – про то что завяжет, вернётся домой. В семью…

Фадеева эти настроения забеспокоили. Очень быстро он привык котовать. На правах хозяина дома, великодушно давшего приют, Виталька начал спрашивать с постоялиц для себя куски побольше и пожирнее. Скандалы сделались ежедневными, особенно по пьяному делу.

После дня рождения Фадея, который отмечали душевно, трёхдневным загулом, забыв почти обо всех досадных разногласиях, именинник обнаружил, что подруга наградила его триппером. Не спасли, стало быть, презервативы, из обложек которых была устроена выставка на раме настенного зеркала.

Виталя начал быковать, запросил у Ольки сто рублей на леченье, на уколы и таблетки. Денег, как на грех, у покойницы не оказалось.

Всё произошло очень быстро, под утро. До этого выпили литр самогонки на четверых и пива – прицепом. Почти не закусывали.

Вовка, с его слов, с Викой на кухоньке сидели. Фадеев начал навешивать Ольге с обеих рук в смежной комнате, в которой стоял диван. Олька визжала, потом захрюкала. Вовка на секунду обернулся на это странное хрюканье (он принципиально не вмешивался в чужие дела) и увидел, что Олька задницей елозит по полу, а Виталька, оседлав ее, душит обеими руками за шею. Вовка отвернулся, закрыл глаза прижавшейся к нему Вике. Потом Олька замолчала.

Фадеев с выпученными глазами, потный весь, прошел к столу. Налил себе полстакана. В два глотка выпил, утерся. Налил в тот же стакан поменьше, пальца на два.

– Тяни! – велел Вовке.

Тот не осмелился перечить. Случилась сильная истерика с Вичкой, она ломанулась было на улицу, но парни её обратали.

Вовка пару раз по-семейному смазал подруге по физиономии.

Накапали полстакана успокоительного. Вика, выпив, отошла.

Виталя стал распоряжаться. Вместе с Петровым они раздели мертвую Ольку догола. Разожгли печку и спалили всю её амуницию – верхнюю и нижнюю. Потом взяли подматрасник, простыню с кровати покойницы, расстелили на полу и перекатили труп на подстилку. Вдвоем вытащили на огород. Вовка сбегал в сарай за лопатой. Копали по очереди. По пьяни копать как следует было влом, к тому же начинало светать. Забросали кое-как землей и утрамбовали. Вернулись в дом, загудели ещё на сутки.

Потом не усидели-таки на месте. Сорвались. Парни двинули сперва в Крутово, а потом в город. Вика-чечевика – пёс ее знает куда. Вроде в Суздальский район. На малую родину в село Кутуково. Так, по крайней мере, она сказала…

В кабинет зашёл следователь Максимов, послушал немножко Вову и мало-мало не загубил всё дело на корню.

– Очную ставку, Михаил Николаевич, будем проводить между ними? – спросил он.

– Зачем? – удивился Маштаков, делая Максимову страшные глаза.

Тот не понял:

– Так Фадеев же ничего не признает!

Вова Петров недоуменно посмотрел на Максимова, медленно перевёл взгляд на Миху, соображал. На счастье, туго.

– Какая сейчас очная ставка, Василий Сергеевич? – Маштаков продолжал деланно удивляться. – Фадеев – пьяный в дымину!

Следователь наконец понял, что попал не туда. Покраснел очень заметно, смутился.

Миха активно перегружал Петрова:

– Вот видишь, какие существенные противоречия в ваших показаниях, Владимир Алексеевич, следователь прокуратуры выявил! Виталий ему говорит, что ты тоже душил! Что вместе вы!

Не хочет один отвечать за убийство!

Вовка сильно ткнул в пепельницу только что прикуренную сигарету:

– Врет он всё. Не убивал я.

Чашка упала, но не разбилась. Допрос продолжился.

– Ну и чего ты кроил? – спросил Маштаков повесившего голову Петрова, когда тот подписал во всех полагающихся местах протокол. – Если рассказал правду, ничего у тебя больше заранее необещанного укрывательства не будет. Статья триста шестнадцатая. Максимум два года лишака. До суда под стражей, конечно.

Также покорно Вова подписался под протоколом задержания на семьдесят два часа, который на машинке отшлёпал Максимов. Отказался от предложенного ему бесплатного адвоката.

Попросил сообщить матери, что его закрыли. Чтобы она сделала дачку – туалетные принадлежности там, тетрадь, ручку, конверты, курить побольше.

Миха заглянул в соседний кабинет. Фадеев, свирепо набычившись, сидел на прежнем своем месте.

– Чего он здесь? – спросил Маштаков у Ковальчука. – Давай вниз его сведём.

– Водили уж, – вздохнул опер. – В ИВС этап отправляют.

Сказали подождать полчаса.

– Ну давайте подождём, – Миха тяжело опустился на стул, вытянул ноги в грязных полуботинках.

Выудил из мятой пачки последнюю сигарету. Свернул в фунтик выкрошившийся до середины кончик. С такой разве накуришься!

Маштаков видел на столе под рукой у Ковальчука только что открытую коробочку «ЛМ», но просить не стал. Не те отношения.

А сам Ковальчук не предложил, хотя наблюдал Михины манипуляции с высыпавшейся сигареткой.

– Михал Николаич, да вы идите, мы с Валерой справимся, – подчёркнуто приязненно предложил Ковальчук.

– Дополнительную информацию в дежурку вы подготовите или мне сделать? – Маштаков не хотел, чтобы его обошли в ориентировке.

– Пишите вы, информация ваша…

Ковальчука впору было посылать на конкурс «Самый вежливый милиционер года».

Фадеев вдруг бессмысленно заулыбался и надул губами большой пузырь.

7

Заместитель прокурора Коваленко обрызгал водой из пульверизатора цветок, отступил шаг назад и залюбовался растением. Вот где лишнего, лживого ничего нет. Вроде простенько – герань тривиальная или «пеларгония» по научному, а сколько непосредственности в мелких розовых лепестках, в листиках резных. Кроме того, в умных книжках пишут, что герань эта, цветок городской бедноты, оздоровляет воздух в помещении, усталость снимает.

Всё кстати. В его окно солнце заглядывает лишь на пару утренних часов, украдкой. Остальное время в кабинете сумрачно и влажно. Даже летом. Зимой же – колотун страшный, никакие обогреватели и пуловеры, под пиджак надетые, не спасают. Здесь вот и заработал хронический бронхит, который каждый февраль, как по расписанию, укладывает в больничную койку.

Конец месяца здорово измотал Коваленко. Сколько с ментами ни воюй (третий год ведёт он эту неравную борьбу), большинство дел всё равно заканчивается следствием и дознанием в последние дни месяца. Пачками несут, невзирая на то, что проверить, через себя пропустить это криминальное чтиво предстоит одному-единственному человеку – ему. И по диагонали читать нельзя, подставы на каждом шагу. Семь дел с начала года суд вернул ему для дополнительного расследования!

На два больше, чем за весь прошлый год. Плюс оправдательный приговор! Правда, здесь налоговая полиция удружила. Бездельники. Всего два дела за год в суд направили, и то по одному оправдашник заполучили.

К концу рабочего дня глаза плохо видели, всё сливалось. Пелена… И прокурор-то в отпуске, весь воз приходится одному тащить. Коваленко откинулся в кресле, руки на затылок заложил, потянулся спиной.

Опять вечером придётся дипломат делами набивать, до полуночи разбирать на кухне каракули и неровные строчки, на раздолбанных машинках напечатанные.

Завтра – крайний срок, надо представление ещё накатать, напрямую на начальника УВД области. Надоел бардак в следствии. Но ведь всё равно сколько ни пиши, сколько ни кидай дела на доп, ни привлекай к ответственности, – к дисциплинарной, к уголовной ли, – ситуацию не переломишь. Как катился мутный вал, так и катится. Процессуальные сроки нарушаются, доказательства теряются, кругом подчистки, исправления, фальсификации. Квалифицировать правильно даже хулиганку не могут. А пишешь на них – обижаются, разными объективными причинами пытаются объяснить – нагрузка большая, работать никто не идёт, одни девчонки с педагогическим да техническим образованием (потому что зарплата мизерная), материальное снабжение отсутствует. Бумагу, ручки, ленточки для машинок следователи покупают на свои.

Всё понятно, товарищи начальники, но в УПК[37] подобные причины игнорирования законодательства не заложены, и в УК[38] – тоже.