В понедельник дела не делаются

9

Остаток ночи до семи утра виделись Михе вокзалы, полустанки, составы железнодорожные, извилистая колея, грохот колёс. Он ехал почему-то из Ростова. Запала в голову вывеска на вокзале «Ростов-товарная»… Отстал от поезда без денег, без документов…

Проснувшись, он отыскал на журнальном столе в ворохе газет «Сонник эпохи водолея». Жена в последнее время стала большой любительницей подобной ерунды. По соннику выходило, что ему предстояло выгодное путешествие.

«Вот ересь! Путешествие ещё может быть. Пошлют в командировку или арестованного этапировать. Но выгодным оно всяко не будет».

Девчонки ещё спали, Маштаков ходил на цыпочках. Времени у него было в обрез, и он решил сэкономить на бритье. На кухне жена пекла блины, стоял чад, трещало подсолнечное масло на сковороде.

– Ты бы хоть форточку открыла! Не продохнёшь! – Миха демонстративно зажал нос.

Позавтракав первыми блинами, тяжёлыми, насквозь пропитанными маслом, теми, которые комом, Миха оделся и побежал. Он, конечно, ничего не перепутал и не забыл, что Птицын разрешил рейдовавшим подойти попозже, к десяти часам.

Надо ему было с утра поймать одного Петра!

По дороге на Малеевку оперативник рассуждал, что вот, оказывается, может он пить культурно. Выпил вчера сто граммчиков и в люлю. Спал хоть и немного, но хорошо, и с утра голова почти светлая.

– Опа! – перепрыгнул через подвернувшуюся лужу.

Дверь в нужную ему квартиру была закрыта. Звонок, понятное дело, не работал, и Маштаков все кулаки оббил, пока не услышал внутри шаркающие стариковские шаги. Лязгнуло несколько замков, дверь отворилась.

– О, Николаич! – обрадовался хозяин.

Долговязый, испитой, беззубый, он радушно распахнул дверь настежь. На впалой груди у него синел наколотый крест, на левом плече – витой эсэсовский погон.

– Сколько щас времени, Николаич? Утро щас иль вечер? – хозяин подсмыкнул мятые семейные трусы.

– Утро, Витя, погожее сентябрьское утро. Молодое бабье лето на дворе.

Миха закрыл за собой дверь, направился в кухню.

– Николаич, да ты в залу проходи! На кухне у меня бардак! – кричал из угловой комнатки хозяин.

Он прыгал на одной ноге, попадая в штанину.

– Одеваться-то как, Николаич, по рабочему, что ль?

Маштаков примерялся в «зале» где присесть, чтобы не испачкаться. С запущенной обстановкой в стиле семидесятых, с репродукциями из журнала «Огонёк» на стенах дисгармонировал импортный телевизор «Филипс».

– Ух ты! – Миха взял пульт дистанционного управления, щёлкнул, по первой программе шёл чёрно-белый довоенный фильм с Любовью Орловой. – Откуда дровишки, Витя? Хату подломил?

– Николаич, ты меня знаешь, – Витя высунул голову из спаленки. – Я твёрдо встал на путь исправления!

Пластмассовой гребёнкой, такой же беззубой, как и сам, перед зеркальцем расчёсывал он свалявшиеся патлы.

– Аркашка с четвертого подъезда на той неделе за пятьсот рублей продал. Голимый алкоголик! Как считаешь, Николаич, выгодно я сторговал?

– Выгодно, – кивнул Маштаков. – Откуда у тебя пятьсот дукатов, трезвенник?

– Валька пенсию получила, – в Витином голосе явственно читалась незаслуженная обида.

– Ладно, ладно, не плачь. Где Валюха? Дрыхнет ещё?

– Да нет, Николаич, мы поругались, она к матери ушла. Всё на нервах… Ну я тут и забухал через это дело…

– Помиритесь, – Миха наконец решился присесть на край дивана, отодвинул ногой переполненную бычками майонезную банку. Хозяин нёс с кухни бутылку, в которой плескалось на четверть, два мутных стакана и сосиску в целлулоиде. – Миш, я похмелюсь с твоего благословения. Поддержишь? – А я тебе пивка взял, подлечить, – Маштаков вынул из внутреннего кармана ветровки купленную по дороге бутылку «Янтарного». – Не, я самогонку не буду. Пива тогда. Ключом он сковырнул пробку, долго выбирал, куда её определить, осторожно положил на изгрызенный подлокотник дивана. Витёк набуровил себе полстакана, чокнулся, вылил в беззубый рот. Миха смотрел на него, содрогался. – Сосиску хочешь? Молочная, – хозяин сдирал с розового морщенного цилиндрика целлофановую облатку. – Ну как хочешь. Опер сделал пару крупных глотков, поставил бутылку на пол, закурил. – Поработать надо, Витя, по камере. – За доброе слово или за сребреники? – За деньги, Витя, за настоящие деньги. Подбросили по «девяточке», рассчитаемся на сей раз чин по чину. – ИВС или спецприёмник? – Витя вылил в стакан остатки самогона. – Спецприёмник, на пять суток рассчитывай. – Это хуже… Клопы там, я те скажу, Николаич, во какие! Мутанты! С советские три копейки! Вы бы там хоть эту, как её… дезинфекцию, что ли, провели! СЭС бы вызвали. Кого работаем? – Да пацан один, восемнадцать лет. По уличным грабежам проходит. С Восточки. – С Восточки? Как фамилия фигуранта? Витя отправил в нутро содержимое стакана. Сложил губы, вытянул вперёд, как гуттаперчевые; подняв, забавно прижал их к носу. – Хорош-шо! Побежала силушка по жилушкам! – Помыкалов Димка. – Ух ты! Часом, не Серёги Помыкалова, покойника, сынишка? – Сергеич ему отчество. Живёт с матерью.

– Значит, Серёгин. Мы с Серёгой по малолетке в одном отряде трубили. Судимый?

– Судимый, но не сидел, – Маштаков ещё несколько раз отхлебнул из бутылки «Янтарного».

В голове у него поулеглось. А то с утра как проснулся, долбило: «Фадеев! Фадеев! Побег! Уволят!»

– Он без вывода будет сидеть? – агент привычно примеривался к предстоящей задаче.

– Как и ты, в третьей камере.

– На курево, на чай, Николаич, займёшь до получки? Я тебе ключи дам, ты телевизор к себе в кабинет отвези. Как бы Валька его не пропила.

– Базару нет. После обеда смотаюсь на дежурке.

Витёк собирался недолго. На все три замка закрыв входную дверь, латаную-перелатаную, в фанерных заплатках, он вдруг взглянул на Маштакова трезво.

– Николаич, у меня ещё к тебе будет серьёзная просьба. Можно сказать, последняя. Выполнишь?

Миха посмотрел удивленно: «Что за дела?»

– Ну?

– Нет, ты забожись, что выполнишь.

– Век на лодке не кататься, – Маштаков ногтем большого пальца поддел передний верхний зуб, щёлкнул, быстро провёл им поперёк горла.

– Николаич, – голос Витька почти звенел прорывающейся горькой слезой, – ты, когда баб ко мне на хату водить будешь, ты моего супружеского ложа, я умоляю тебя, не оскверняй! Оттоманкой[45] воспользуйся!

– Клоун! – Миха ладонью крепко хлопнул его по спине.

Витёк хохотал, сотрясаясь тощим телом.

– Как я тебя! Уел! Николаич! Ха-ха!

– Ну ладно, артист-пародист, – Маштаков сам сдерживался, чтобы не засмеяться, подколол его агент действительно изящно. – Я на троллейбусе поеду, а ты давай через полчаса подгребай. На воротах скажешь, что ко мне. Я предупрежу.

В кабинете Миха первым делом открыл форточку, она повисла на верхней петле. После вечера и ночи следовало проветрить, кабинет был прокурен насквозь. Вытряхнул в корзину обе пепельницы, настоящую и запасную, приспособленную из жестяной баночки из-под оливок. Это Тит из себя аристократа строил, когда за отпуск проставлялся. Впаривал коллегам, как хорошо оливками этими заедать водку, медицинский спиртовой дух, дескать, они махом поглощают. «Абсорбируют!» – многозначительно вздымал вверх палец Лёшка. Миха попробовал оливки, трава травяная.

Потом он отомкнул сейф и нашёл там картонную папочку с завязками. Достал оттуда наполовину исписанный листок.

Листок назывался «заявление». В нём гражданка Кравцова Ирина Всеволодовна просила начальника милиции привлечь к установленной законом ответственности незнакомого ей гражданина, на вид лет пятидесяти, не имеющего нескольких зубов в верхней челюсти, который сегодня в утреннее время на проспекте Ленина в городе Остроге приставал к ней, обзывал грубой нецензурной бранью, пытался схватить за интимные места.

Такие заявления у Маштакова имелись в ассортименте.

Он подобрал ручку с чёрной пастой и, подгадывая наклон, поставил внизу листа дату «3 сентября 1999 года».

Теперь следовало составить протокол на правонарушителя, посягнувшего на гр-ку Кравцову. На некоего Сидельникова В. И., 1956 г.р.

До пятидесяти лет, которые намерила с Михиных слов никогда не видевшая Сидельникова Ира, Витьку было ещё долго.

С утра заступила смена Андреича. Миха побежал вниз, в дежурку.

– Надо протокольчик на одного хулигана составить, Андрей Андреич, я не могу, ты понимаешь. Вот заява, сам он сейчас подкатит. Только пооперативней бы, Андреич, надо успеть до того, как судья придёт «мелких»[46] рассматривать. Кто, кстати, сегодня из судей дежурит?

– Сейчас посмотрим, Миш, сейчас посмотрим, дорогой… Ну лежали же все списки, все графики в папке под рукой… где они, гадство?! А-а-а, вот… какое сегодня? Третье уже? Вот, судья Глазов. Он звонил, Миш, звонил… к десяти обещал приехать.

– Полчаса ещё есть. Как обстановка, Андреич?

– Тьфу-тьфу-тьфу, Миш… Пока ты не пришёл, спокойно было… Подвал, семейная… мелочёвка пока. Сейчас помощник оформит твоего Сидельникова в два счёта. Маштаков пошёл на КПП, встречать своего человека. Что-то он задерживался. Не добавил бы по дороге, а то в спецприёмник не примут, поедет через вытрезвитель, а это новые проблемы, новые люди, время… Миха закурил с часовым и задумался. Интересно, а как в цивилизованных странах агентуру подводят к объекту разработки, если тот сидит? Неужели тоже обставляются сами, доморощенно, индивидуальную смекалку проявляют? Агент может появиться в камере только на основании тех же документов, что и подозреваемый. В данном случае – нужно постановление судьи об административном аресте, а к нему необходим соответствующий материал. Витёк был согласен с задержанием, шёл на это сознательно, детали его не интересовали. Однозначно, что свободы он лишался законно. Но элементы фальсификации всё равно оставались. Судья, в частности, использовался в «тёмную», он уверен был, что карает мелкого хулигана, реально совершившего правонарушение. Какой выход? Дать оперативникам право помещать своих людей по каким-нибудь внутренним бумагам? Но так они спалятся в момент. Те же дежурные милиционеры не по злому умыслу, а от небольшого ума спалят. Не-ет, без документов прикрытия, притом убедительных, нельзя. Из-за угла вывернулась долговязая фигура гражданина Сидельникова. Судя по тому, что он был экипирован в телогрейку, он куда-то заскочил в пути следования. – К тётке зашёл, телагу взял, – шепнул Витёк на ухо оперу. – А то все бока на голых досках отлежишь. – Проходите за мной, гражданин, – строго сказал Маштаков. С судьей ему сегодня повезло. Стас Глазов не был его приятелем, хотя четыре года они проучились в университете в одной группе и около года вместе в прокуратуре отработали. Но он не откажет. Не пошлёт, как многие другие, возомнившие себя небожителями. Ровно в десять с улицы Ворошилова вывернула красная «девятка» федерального судьи Глазова. Скромный Стас не стал заезжать на территорию двора УВД, куда въезд всему транспорту, кроме служебного, был воспрещён. Запрет пробуждал у большинства судейских и прокурорских работников, имевших авто, острое желание заехать внутрь, под знак. Дабы продемонстрировать свою исключительность. Стас припарковался на стоянке у КПП.

– Здорово, Мишк! – обрадовался он Маштакову. – Ты чего по выходным работаешь?

– Начальство заставляет…

Рукопожатье у спортсменистого Глазова было жёсткое. Миху всегда поражала его наивность. Кто ещё, много лет плотно взаимодействуя с милицией, будет изумляться, что менты, оказывается, работают по выходным и праздникам? Причём, в отличие от судей, безвозмездно.

Станислав же свет Владиславович подсчитает свои дежурства (а за год их поболе десятка наберётся) и перед отпуском предъявит председателю суда. Тот ему эти десять суточек к отпуску пристегнёт. Гуляй, не хочу.

– Стас, тут такое дело.

Маштаков объяснил суть проблемы. Что Помыкалов подозревается по нескольким уличным грабежам, девяносто процентов это он (надо было вселить в судью уверенность того, что его решение будет справедливым), но по «сотке» задержать его пока нельзя, прямых доказательств не достаточно, надо его подработать. Парень он дерзкий, ранее судимый, ночью кидался на милиционеров, чуть не с ножом. Материал на него хороший.

Много не надо, пяти суток хватит.

– Пять суток? – с сомнением дёрнул подбородком Глазов.

Он слыл в городском суде либералом.

– И ещё один есть, тоже судимый, нигде не работает, пьянь, – махнул рукой Миха, – Сидельников его фамилия. К женщине одной нормальной пристал на улице. Напугал. Ему бы тоже суточек пять впендюрить для профилактики. Он согласен.

– Ну сейчас посмотрим, Миш.

Стас направился в сторону спецприёмника. Маштаков хотел было с ним сходить, но потом передумал. Ни к чему стоять над душой. Судьи, они щепетильные очень, капризные, сделает ещё наоборот.

Тут Миха спохватился: «Эх, чёрт, надо же в десять было Птицыну доложить о результатах рейда!»

Через ступеньку помчался он вверх по лестнице.

– Опаздываешь, – не преминул упрекнуть его замначальника КМ.

– С семи утра на ногах, товарищ подполковник. Камеру заряжал, – объяснил Маштаков.

В кабинете находился ещё начальник розыска Борзов, за приставным столиком сидел. Миха тоже присел, рассказал всё по порядку.

– Надо ботинки изъять срочно, – подпрыгнул на стуле Борзов. – И потерпевшему предъявить для опознания.

– Сейчас со следователем решим. К потерпевшему придётся в больницу ехать, он в нейротравме ещё. Вчера, по крайней мере, был. Машина понадобится, Вадим Львович.

– Какие проблемы? Мою возьмёте, – сказал Птицын.

– Сразу допросим Помыкалова по ботинкам. Когда купил, где. Пошлю сегодня же Рязанцева к его матери, пусть её допросит, в том числе и по ботинкам. Интересная группа!

– Дай-то бог! – Замнач КМ дробно застучал пальцами по столу. – Источник нормальный под ним?

– Известный вам… – Миха назвал фамилию.

Птицын поморщился:

– Больно они разные по возрасту. Что их сблизит? Парень может не пойти на контакт.

– Источник хорошо знал покойного отца Помыкалова, они сидели вместе. По-моему, нормальный повод для знакомства.

– Посмотрим. Работайте.

Вадим Львович быстро зыркнул налево на Маштакова, потом так же быстро перевёл взгляд на начальника розыска. Пошевелил ноздрями.

– Не пойму, от которого из вас наносит?

Миха чувствовал, что жарко краснеет.

«Проклятое пиво. Выпил на пять копеек кружку светлого, а запаху – на всю округу».

– На день рождения к другу вчера ходил, – покаялся Борзов. – С прошлого года не виделись.

– Ты сегодня ответственный от руководства, Александр Александрыч, не забывай, – строго сказал Птицын. – Никаких мне оперативных замыслов насчёт того чтоб захмелиться!

Маштаков отправился на поиски следователя Озерова, в производстве которого находился последний грабёж на «Восточке», где потерпевшим проходил кровельщик Федорчук. Оказалось, что Озеров сегодня дежурил в опергруппе первым составом и как раз собирался на выезд. Муж с женой, пенсионеры, пришли в слезах, заявили кражу из подвала. Картошку у них украли и все заготовки – солёности, варенье.

Озеров вылез из-под стола с коробкой, в которой лежали чистые бланки процессуальных документов. Лицо у следователя было красное, глаза налитые, к кончику носа пристала паутина.

– Последняя нычка, – объявил он Михе, водружая коробку на стол.

Пришлось Маштакову, как нечаянному свидетелю его богатства, за молчание отжалеть понемножку разных протоколов.

Осмотров, допросов свидетелей, выемок и обысков. Тех, в которых нуждались оперативники, отдельные поручения следствия выполняя.

Миха поведал, какие существенные подвижки произошли по грабежу Федорчука.