Вовка-центровой

Стюардесса была очень красива. Когда она наклонилась к Федору Ивановичу, он даже сглотнул, увидев в небольшом вырезе форменного платья молочно-белые полушария с розоватыми ореолами сосков. Она заметила его взгляд, но не улыбнулась, как бывало еще лет десять назад, равнодушно посмотрела и молча поставила маленький поднос на откидной столик.

Челенков печально вздохнул.

– Да, старость не радость, как никак седьмой десяток. Эх! Если бы не команда, давно сидел бы я на бережку и ловил карасей, – подумал он.

Он посмотрел по сторонам: ребята, утомленные последним матчем, почти все спали, не собираясь перекусывать, только Серега Андреев, запасной вратарь команды, что-то говорил стоявшей около него стюардессе, которая улыбалась ему во все тридцать два белейших зуба.

Мерно гудели моторы Боинга, до Москвы, оставалось еще около часа полета, и Челенков выпив бокал лимонада, откинулся на спинку кресла и задремал.

От дремы его оторвал неожиданно заговоривший динамик.

– Уважаемые дамы и господа, командир корабля предупреждает вас о входе в зону повышенной турбулентности, просим пристегнуть ремни и выполнять все указания стюардессы.

Вокруг зашушукались, пассажиры зашевелились, застегивая ремни. В иллюминаторе резко потемнело, и затем темноту разрезал удар молнии.

– Вот гадство, – подумал Челенков, – попали в грозовой фронт.

Летая на самолетах уже неизвестное количество раз, он видел и не такое, поэтому, пристегнувшись, собирался вновь задремать. Неожиданно над ним послышался треск, он поднял голову и увидел, как огненный столб надвигается на него, и пришла темнота.

Когда в салоне раздался треск, все непроизвольно повернули головы в ту сторону и увидели, как толстая извивающаяся молния проходит через замершего пассажира. В воздухе резко запахло озоном и паленым волосом, а подбежавшая к нему стюардесса коротко вскрикнула и упала без чувств, увидев черное выжженное отверстие в голове пожилого пассажира.

Вначале появился сумрачный свет и голоса, что-то невнятно бубнящие, потом уже вполне понятные, как будто несколько мальчишек переговаривались рядом с ним.

– Ну, че пацаны делать будем? Вовку то, похоже, молния убила, вон лежит и не шевелится, все, нам хана, надо взрослых звать, ох огребем мы на свою жопу, – сказал срывающийся мальчишеский голос.

– Да погоди ты поносом срать, – вступил в разговор второй, – ты смотри он же дышит, видишь, грудь и живот поднимаются.

– Точно мужики! – раздался третий радостный голос, – живой Вовка! Ему надо, эта, как его, искусственное дыхание сделать.

– Ты чо Мишка, с горы упал, какое на хер дыхание, он живой! Вишь дышит!

– Ну и что, это не помешает, – не унимался Мишка.

– Ну не помешает, так и делай, – был ответ его собеседников.

– Так я, эта, не умею, – сообщил Мишка.

В это время Федор Иванович, наконец, почувствовал, что у него имеются руки и ноги, которые, казалось, сейчас отпадут от боли, он зашевелился, и его голову пронзила такая боль, что он на долю секунды вновь потерял сознание.

Через какое-то время он опять пришел в себя, судорожно закашлял, затем, ерзая ногами по земле, встал сначала на четвереньки, потом выпрямился и огляделся вокруг.

Вокруг него простирался большой пустырь, по краю которого виднелись убогие домишки, за ними поднимались высокие кирпичные трубы какого-то завода, из которых валил густой черный дым. А прямо перед ним стояли десятка полтора мальчишек возрастом от двенадцати до пятнадцати лет, во все глаза разглядывающие его.

Одеты они были бедно, у большинства были старые застиранные рубашки у многих с заплатками и дырками, шаровары или короткие смешные штаны. На ногах в основном были сандалии, но вот у двоих были надеты старые разбитые бутсы, и даже выцветшие гетры. Где-то в глубинах его памяти всплыла похожая картина детства.

– Вовка, – ты живой? – почему-то шепотом спросил тот парень, которого назвали Мишкой.

Федор Иванович, смотрел на него и ничего не мог сказать, голова была совершенно пустая, в ушах все еще звенело.

– Я не Вовка, – сказал он, наконец, хриплым голосом и вновь закашлял, при этом, опустив голову, сейчас разглядывал свои голые, грязные, исцарапанные, до невозможности мальчишеские коленки.

– Что происходит, куда я попал, что со мной? – панически возникали мысли в его голове.

– Слушай ребя, Вовку то молнией шарахнуло, он даже имя позабыл! – восторженно взвыл один из парней помладше. И ему тут же прилетел хороший подзатыльник от Мишки.

– Ты че Гусь радуешься, человек понять не может, что случилось, а ты смеешься! Сейчас еще получишь, понял? – зло выпалил тот.

– Да я Миха, ничо, не радуюсь, так. Удивился просто, – пробормотал мальчишка, названный Гусем.

– Вовка, ты как, пришел в себя или еще ничего не соображаешь? – обратился вновь Мишка к Челенкову.

Челенков, не слушая, начал лихорадочно осматривать себя, да, точно, он – мальчишка, сухой, тощий, в старой гимнастерке и коротких штанах, на ногах разбитые сандалии, мокрые от дождя.

– Вовка, ты, что совсем псих? Отвечай, вспомнил чего или нет? – вновь закричал Мишка, в его голосе явно нарастала паника, – Батя точно нас отлупцует, как сидоровых коз, когда со смены придет.

– А ты кто? – наконец выдавил из себя Челенков.

Вокруг послышались удивленные голоса.

– Ну, Вовка дает, придуривается токо так!

– Да Мишка я, твой брат младший, ну что вспомнил! – уже чуть не плача сказал парень.

– Нет, не вспомнил, – уже понемногу начиная соображать, сказал Федор Иванович, – скажи, а что со мной случилось, я не помню ничего.

– Мы играли в футбол, потом началась гроза, все побежали в башню, ты начал под дождем прыгать, ну тут в тебя молния и ударила, – хором заговорили ребята.

Федор Иванович лихорадочно размышлял.

– Никогда не думал, что со мной случилось то, во что совершенно не верил, от удара молнии мое сознание переместилось в какого-то мальчишку.

Он напрягся, но кроме вертящейся на языке фамилии ничего вспомнить не мог и ту же уточнил:

– Миша, мы с тобой Фомины?

Тот радостно закричал:

– Вот видишь понемногу начал вспоминать! Давай пошли домой, а то мамка заругает, мы и так задержались. А я тебя по дороге проверю, может, что еще вспомнишь.

– Ну, пока, ничего путного в голову не идет, – буркнул Вовка, то есть Федор Иванович, до которого в полной мере начало доходить, что он не в современном ему мире.

– Мишка, а день, то хоть какой сегодня? – спросил он, когда они уже шли вдвоем в сторону домишек.

– Ты и этого не помнишь, – вздохнул брат, – сегодня второе июля 1947 года, запомнил?

Федор Иванович остановился, к его удивлению, он непроизвольно заплакал.

– Ты че Вовка, ноешь? – с удивлением в голосе спросил Мишка, – ну, тебя, однако, и треснуло, ныть стал. Ты ведь даже когда батя лупцевал, никогда не плакал.

Челенков шмыгнул носом и вытер его рукавом. Жесткая заплата больно ширканула по коже. Но слезы идти перестали.

– И ведь наверняка, это переселение навсегда, – думал он. Но по мере того, как они приближались к своему дому, в который ноги вели его сами, в душе тоска и уныние проходили, при мысли, что судьба дает ему шанс прожить еще одну жизнь.

Когда они вошли в грязный коридор, пропахший нафталином и дустом, Вовкины руки автоматически сняли сандалии и надели почти такие же домашние тапки.

Мишка первый прошел дальше, и когда Вовка последовал за ним, то обнаружил, что находится в маленькой кухне, в которой стоит спиной к ним худенькая женщина что-то размешивающая в кастрюльке, стоявшей на гудящей керосинке.

На шум она повернулась к ним, и Вовка увидел ее лицо еще молодой женщины чуть старше тридцати лет, когда-то очень красивой, но видимо бремя забот и тяжелый труд раньше времени состарили ее.

Мама вначале поглядела на них с улыбкой, но затем ее лицо стало задумчивым, потемнело, а потом она произнесла:

– Ну, быстро колитесь, что стряслось, и не врите мне, я вас вмиг на чистую воду выведу?

Федор Иванович, стоял молча, искоса поглядывая на Мишку. Наконец, тот решился и, как ухнув в воду, сказал:

– Мама ты только не волнуйся, в грозу Вовку молния стукнула.

Женщина побледнела, оперлась о стол, испачканными в муке руками.

– Вовик, это правда? – рыдающим голосом обратилась она к старшему сыну.

– Да, – коротко, ответил Челенков.

– Давай скорей раздевайся, я посмотрю, что там у тебя, может, надо врача вызвать, – засуетилась она.

– Да ладно, мама, не надо, у меня все хорошо, вот только я плоховато все помню, – начал отнекиваться тот.

Мать подошла к нему и, не слушая возражений, содрала гимнастерку. За спиной Федор Иванович услышал ее вскрик и восхищенное:

– О-го-го! – своего брата.

– Что там у меня? – ринулся он в угол, где висел умывальник, и над ним на полочке стояло небольшое зеркало. Но как не старался, увидеть свою спину не мог.

– Вовка, – успокаивающе сказал младший брат, – потом посмотришь, там у тебя такое дерево во всю спину выросло, как на картинках рисуют.

– Вова, немедленно раздеваться и в кровать, – скомандовала мама, – Мишка, сбегай до телефона на проходной, вызовешь неотложную помощь, скажешь, мальчика ударило молнией. Все понял?

Мишка скорчил гримасу, потому что до заводской проходной путь был неблизкий, но, тем не менее, послушно без звука, выбежал из дома.

Вовка, как теперь следует называть заслуженного тренера России, чемпиона Олимпийских игр, неоднократного чемпиона Советского Союза в составе ЦСКА, центрального нападающего Федора Ивановича Челенкова, лежал на сколоченной из досок двухъярусной кровати в большой комнате, укрытый одеялом, и шарил глазами вокруг. На другой стороне комнаты висела ситцевая занавеска, закрывавшая нишу, в которой стояла родительская кровать. Стены комнаты были оклеены выцветшими от старости обоями, кое-где висевшие кусками, и там было видно множество черных точек, которые оставляли за собой клопы, удаляющиеся под утро, напившись досыта человеческой крови. Рядом с окном стоял большой раскидистый фикус в кадке, а над ним, со стены торчал большой черный репродуктор, из которого доносилась тихая музыка.

Посреди комнаты стоял большой стол, также сбитый из досок, без скатерти, а над ним горела тускло-желтым светом лампочка под большим оранжевым абажуром.

Над кроватью у Вовки висел коврик с оленями в альпийских горах. Глядя на него, он вспомнил точно такой же из своего детства и юности, у его бабушки был точно такой же, только этот казался новый и краски на коврике были яркими.

На деревянной полочке, рядом с несколькими фотографиями стояли в ряд учебники, и лежала стопка тетрадок. Под ней на гвозде висели два потертых офицерских планшета, из одного торчал учебник.

– Понятно, – подумал Вовка, – нет у нас портфелей. Ходим с планшетами, – и про себя начал истерически смеяться.

Больше в этой комнате кроме нескольких табуреток ничего не было. Мать продолжала возиться на кухне, стараясь успеть приготовить ужин к приходу отца. Она периодически забегала в комнату, трогала Вовкин лоб и спрашивала, что у него болит.

Через полчаса прибежал Мишка и с порога крикнул, что вахтер на проходной помог ему дозвониться и вызвал неотложку, те обещали приехать, как только освободятся.

– Ну че, Вовка, ты как? – спросил он, ворвавшись в комнату.

– Ну так, вроде ничего, вот только, как забыл все, так ничего вспомнить не могу. Послушай, Миха, – спросил он шепотом, – как родителей зовут наших?

Мишка широко открыл глаза.

– Ну, тебя, бля, и тряхануло, даже это забыл! Маму зовут Людмила Николаевна, а отца Павел Александрович, запомнишь? – также шепотом сказал он.

Эти имена отозвались у Вовки в голове чем-то знакомым, и на секунду ему показалось, что он сейчас вспомнит все из короткой четырнадцатилетней жизни паренька, в которого попал нежданно-негаданно. Но, увы, это только показалось, память так и не пришла.

У него опять закапали слезы.

– Да что за чертовщина, – подумал он, – почему плачу всю дорогу? Не плакал, черт знает сколько времени, и вот на тебе, может, это подростковый организм так на мое сознание действует? – промелькнула мысль.

В это время раздался стук в дверь. Было слышно, как мама в коридоре здоровается с врачом и просит его пройти. Вскоре к Вовкиной кровати присел доктор – пожилой сухенький старичок с острой бородкой и пенсне.

– Ну здравствуй, молодой человек, давненько я тебя не видел, пожалуй, года три прошло. Рассказывай, что сегодня приключилось?

– Так вот, доктор, говорят, меня молния ударила, – опять сиплым голосом сообщил Вовка.

– Ты что, меня не узнал? – удивленно спросил старичок. – Ты же меня всегда по имени-отчеству звал.

– Не-а, не помню, все забыл после того, как молния стукнула, – ответил Вовка.

Мать, стоявшая за доктором, заплакала.

– И маму не помнишь, как зовут? – спросил тут же старичок.

– Маму помню, Людмила Николаевна, – ответил Вовка, косясь на подмигнувшего ему Миху.

Мама плакать перестала и продолжила стоять за спиной врача.

– Ну, давай Володя, раздевайся, будем тебя смотреть.

Увидев спину раздевшего мальчишки, доктор протяжно засвистел что-то из оперетты Кальмана.

– Однако, действительно Людмила Николаевна, вашего сына ударила молния, я за всю жизнь наблюдал такое один раз и тогда больной погиб. А вашему парню повезло, повезло. В общем, так, я забираю его в больницу, дома оставаться ему нельзя, мало ли что, поздние осложнения и все такое. Давайте, соберете ему кое-что и в путь.

– Ох, Леонид Афанасьевич, а без больницы никак нельзя?

– Никак, – категорично сказал врач.

Мама опять зарыдала и пошла, собирать вещи в больницу. В это время в коридоре что-то загремело, упал какой-то таз или ведро, после чего в дом завалился Павел Александрович.

Он своей громоздкой фигурой заполнил почти всю комнату.

– Что тут у нас происходит! – забасил он. – Люда, ты что ли заболела, смотрю машина санитарная стоит?

– Паша, ты не волнуйся только, сегодня Вовку молния ударила, – пролепетала мама.

– Что-о, – взревел отец, – я вам, блядь, сколько раз говорил не прыгать под дождем, когда гроза идет. Ну, Вовка вернешься из больницы, получишь у меня. А ты, Мишуня, тащи сюда ремень! Сегодня твоя жопа за себя ответит и за Вовку.

– Паша, ты что, людей бы хоть постеснялся, – воскликнула Людмила Николаевна, густо покраснев.

– Да, действительно, Павел Александрович, у вас методы воспитания дедовские какие-то, надо вам их менять, – сообщил доктор.

– Леонид Афанасьевич, я вас, конечно, уважаю, – ответил Павел Александрович, – но другие методы на этих башибузуков не действуют. Я их еще мало колочу, надо бы больше.

Когда Вовка в сопровождении мамы и доктора вышел на улицу, то обомлел. Почему-то, прекрасно уже зная в каком году находится, ожидал увидеть обычную машину скорой помощи, а тут стояло какое-то чудовище, он не мог даже понять, что это за марка. Но тут его нетерпеливо подтолкнули сзади.

– Ну, чего встал, машины, что ли не видел никогда, – сказал ему врач, и Вовка полез по приставной лестнице в фанерный короб.

Внутри было совсем темно, и он на ощупь нашел жесткое сиденье, уселся на него, и только чертыхнулся, когда не обнаружил ремней безопасности.

Врач сел в кабину рядом с водителем, и машина, зарычав, двинулась, в темноту, а на крыльце, освещаемые тусклой лампочкой из открытой двери, темными силуэтами виднелись его родители и брат.

Минут двадцать спустя, поездка закончилась, они остановились у двухэтажного каменного здания, около которого горели два фонаря, болтавшиеся от ветра. Когда Вовка вылез из машины, водитель уже колотил ботинком в запертые двери.

Но все же кто-то внутри, наконец, проснулся, в окне приемного покоя загорелся свет, а двери открылись, и оттуда высунулась усатая физиономия пожилой санитарки.

– Ну чо ты, Демьяныч, колотишь, двери ведь пробьешь, тебе сколько раз говорили, звонок для этого есть, вот счас, дам шваброй по башке, будешь знать, как двери ломать!

– Да ладно ворчать Наталья Петровна, давай открывай, – подошел к дверям Леонид Афанасьевич.

– Ой, да никак вы Леонид Афанасьевич нынче дежурите, я то и не знала, проходите скорее, кого это вы нам привезли? – заюлила санитарка.

Двери распахнулись шире, и приехавшие прошли во внутрь. Приемный покой представлял собой маленькую комнату с кушеткой и письменным столом, на котором стоял старый аппарат Рива-Роччи, склянка со шпателями и термометрами.

Вовку посадили на кушетку, а доктор исчез в дверях, которые выходили в высокий широкий коридор с мраморными полами, от которого несло карболкой.

Через несколько минут оттуда послышались шаги, это шел Леонид Афанасьевич и еще один врач, помоложе, который все пытался что-то выспросить у старшего товарища.

Они вновь раздели Вовку и любовались картинкой на коже его спины. Но, на этот раз ему все же удалось увидеть в трюмо, стоявшее в раздевалке, часть своей спины с багровым следом молнии. Санитарка отвела его затем в душ и, после помывки под жидкой струей теплой воды выдала ему полотенце и больничную одежду, которая была велика на несколько размеров. Но после того, как он закатал рукава и брюки все вроде стало нормальным и его отвели в палату, где уже спали сладким сном несколько человек.

Утро пришло неожиданно. Из открытой форточки веял прохладный ветерок с запахом травы, цветов и прошедшего ночью дождя. Вовка сначала даже не понял, где он находится, ему показалось, что он в своем загородном доме под Москвой, и сейчас надо вставать, чтобы ехать в спортивный лагерь. Но заводской гудок за окном быстро нарушил его иллюзии. Зато соседи по палате отреагировали на этот гудок вполне предсказуемо. Они проснулись и начали приводить себя в порядок.

Один из больных однорукий пожилой мужчина, глянул в Вовкину сторону и удивленно спросил:

– А ты парень, когда сюда попал, вчера тебя вроде не было видно?

Вовка, без особого желания ответил:

– Да вот молнию словил, вот и запихали сюда.

– Ух, ты! Вот это дела! – восхитились больные. – Смотри-ка, живым остался, ну ты и везунчик.

Однорукий, пристально глядя на Вовку, сказал:

– Увы, не всем так везет, мимо меня вот осколок не пролетел.

Лежащий в углу палаты старый заросший бородой дед не преминул заметить:

– Хватит тебе, Валентиныч, бога гневить, ты живой остался, и на ногах, а сколько народа полегло.

В это время в палату заглянула санитарка и завопила:

– Ну, сколько можно лясы точить, вперед на завтрак, скоро Ирина Васильевна на обход придет.

Вовка вскочил с кровати, и в палате сразу раздался дружный возглас удивления.

– Эко тебя раскрасило, пацан, – прокряхтел дед, – в тюряге такую наколку не нарисуют!

Вовка хотел накинуть больничную рубашку, но столпившиеся вокруг любопытные не давали ему этого сделать.

– Да отвалите вы все на хер, – пробурчал он, и тут же получил подзатыльник от одного из взрослых.

Нетренированное тело подростка плохо повиновалось его командам, но вбитые с детства навыки не подвели. Удар без замаха в челюсть, и мужчина уселся на пол, недоумевающе глядя по сторонам и потирая лицо. В палате наступила мертвая тишина.

– Ну что уставились, – вызывающе пробурчал Вовка, – в следующий раз подумает, как подзатыльники раздавать.

Он вышел в коридор и по запаху начал искать столовую комнату. В палате, когда Вовка оттуда ушел, старый дедок сказал:

– Ну и молодежь пошла, слова ей не скажи, сразу в морду бьет. Эй, побитый, хватит на полу сидеть, давай, подымайся.

– Нет, вы все видели? Этот хмырь меня ударил! – внезапно пришел к жизни сидевший на полу мужик. – Ну, это дело ему так не пройдет.

– Отвянь, Игорек, ты сам первый начал, – успокаивающе сказал однорукий, – а паренек, видать, боксер, как он тебя ловко приложил. Тебе лучше помолчать, а то выпишут на хрен, и будешь свой геморрой дома лечить.

После этого все пошли на завтрак и только деду, принесли жидкий чаек, кусок белого хлеба и кашу размазню прямо в палату.

Когда все шесть человек вновь оказались в палате, там опять настала неловкая тишина. Игорь, молодой парень лет двадцати пяти, бросал ненавидящие взгляды на Вовку. Тому с его почти семидесятилетним опытом было это глубоко параллельно, но соседи так не считали. Но тут двери распахнулись, и в палату вошла женщина средних лет в очках и белейшем халате.

– Здравствуйте, товарищи, – громко поздоровалась она и, кинув любопытствующий взгляд на Вовку, подошла тем не менее сначала к дедушке. До Вовки она добралась в последнюю очередь.

– Тебя ведь Володя зовут, – спросила она, смотря в историю болезни.

– Да, – коротко ответил он.

Ирина Васильевна удивленно вскинула брови и продолжила:

– Ну, расскажи, пожалуйста, что с тобой случилось.

Вовка скупо в нескольких словах рассказал о вчерашнем событии, и с его рассказом брови врача поднимались все выше.

– Интересно, интересно, – сказала она, – понимаешь, Вова, я ведь первый раз вижу человека, которого молния ударила. Ты бы не мог рассказать о своих ощущениях подробней.

После опроса, она тщательно осмотрела его, покачала головой, увидев красно-черные разводы на спине, и назначила ему рентген и анализы. Лекарств после долгого раздумья не назначила вовсе.

Только она вышла за дверь, как к Вовке сразу подскочил Игорь.

– Ну, фраер, ты попал, здесь тебя не трону, но подожди немного и узнаешь, как прыгать на незнакомых. У меня Софрон в кентах, понял? – прошипел он, брызгая слюной из дырки, которая была у него вместо двух верхних, передних зубов.

Вовке, который не знал здесь никого, было фиолетово, Софрон в друзьях у парня, которого он ударил или еще кто, поэтому он только с любопытством спросил:

– Так это Софрон тебе зубы выбил, чтобы легче у него отсасывать было?

Парень побелел, и ушел на свою койку. Потом собрал свои вещи, пошел к дверям, около них остановился, сказал, обращаясь к Вовке:

– Ты труп, – и вышел, хлопнув дверями.

– Зря. Зря, ты паренек так сказал, – неодобрительно буркнул однорукий, – ты что, не в курсах, что Софроновская кодла здесь весь поселок держит, так, что херовато тебе придется, на ножи поставят.

– Валентиныч, ну че ты опять к парню пристал. Ты не понял, что он от молнии все соображение потерял? Слыхал, как он с докторшей говорил, как не русский, – опять подал голос дед с дальней койке. – Ты лучше расскажи ему, что да как, объясни, а то выйдет из больницы, и зарежут в подворотне.

– Да бросьте вы, мужики, меня пугать, – ломающимся голосом сказал Вовка, – если из-за каждого петуха серьезный вор будет на перо ставить, так его самого живо опустят. Если этот Софрон узнает, что этот пидор его другом назвал, сами представляете, что с ним будет.

Опять в палате повисло молчание.

И тут подал голос один из молчащих до сих пор больных. Это был крепкий мужчина с насмешливыми внимательными глазами. Уши у него были, видимо, сломаны неоднократно и Вовка давно просчитал, что это кто-то из бывших борцов.

– А скажи парень, где это ты так наблатыкался, что понимаешь, когда ставят на перо, а когда нет.

– Так что тут такого, дяденька, у нас в поселке через дом да через два кто-то сидит, а кто-то выходит, не надо специально учиться, улица научит.

Говоря так, Вовка ничем не рисковал, и, хотя он пользовался своей памятью, его память подростка пятидесятых годов вряд ли сильно отличалась от сегодняшних реалий.

– Ну-ну, – неопределенно протянул мужчина, – а кто тебе удар ставил, расскажешь?

– Простите, – а не скажете, как вас зовут, – спросил его в свою очередь Вовка, – мне дяденькой называть вас вроде неудобно.

Тот засмеялся.

– Меня Николай Петрович зовут, так можешь и обращаться.

– А меня Владимир Павлович, но можете звать Вовкой, – прозвучал ответ.

Николай Петрович с удовольствием сказал:

– Шустер парень, так скажи, у кого занимаешься?

– Николай Петрович, понимаете, я вчера после молнии вообще ничего не помнил, вот только сейчас кусками стала память возвращаться. Мне кажется, что я ни у кого не занимался, может, к вечеру вам точнее скажу. А сейчас мне конкретные вопросы задавать сложно, вряд ли правильно отвечу.

– Ну что же, – подумав, сказал мужчина, – понятное дело, повидал я контуженных, а тут целая молния шарахнула, как ты еще имя свое не забыл?

– Так, а я и забыл, – сказал Вовка, – хорошо хоть рядом брат да товарищи были, те мне все и рассказали.

Они еще немного поговорили, но разговор не очень получался, потому что Вовке все время приходилось ссылаться на дырявую память. В конце концов, Николай Петрович написал карандашом на листе бумаги свой адрес и сказал: