И Скальд вернулся к гробику.
Преодолевая весь страх, всю боль и все отчаяние, он наконец сдвинул крышку гроба. На какой-то момент его руки остановились.
«А если там трупик?».
И он двинул крышку дальше.
И в конец – сбросил ее на землю.
– Нат…
Синий дырявый бархат.
И больше ничего.
Ни останков, ни костей – гроб пуст.
Элен ничего не сказала. Она молча смотрела в пустой гроб.
Скальд испустил вопль.
Боль кинжалами обрушилась на него. Он заплакал. И в голове гудело лишь одно: «Нат жив. Нат жив. Нат жив. Нат жив. Нат. Нат. Нат…».
Элен обняла его со спины. Она присела сзади и просунула руки под его руки, прижав к груди.
– Я с тобой, Скальд. Я с тобой, – повторяла она снова и снова.
Его тело содрогалось от рыданий в ее объятиях.
– Силиста… мне надо проверить ее…
– Нет, Скальд! Нет! Я не позволю тебе это сделать. Ты не станешь ее тревожить. Не смей.
– А если это она… если Силиста… это она?
– Нет, Скальд. Силиста мертва.
– Я также думал про Ната! Я считал его мертвым! А его гроб пуст! Он выжил… я не понимаю, как это случилось! Элен, мой сын жив. Нат жив. Это невозможно…
– Возможно, Скальд. Все возможно. Мы во всем разберемся. Мы все узнаем. Обещаю.
– А Силиста…
– …мертва, Скальд. Она там, под нами. Прошу. Не тревожь ее тело. Не надо. Уважай ее покой. Прошу. Не тревожь… не тревожь…
– Элен… мне так… больно… прости…
– Тише-тише. Не надо извиняться. Я с тобой, слышишь? Ты не одинок. Я помогу тебе во всем, Скальд. Во всем. Я не оставлю тебя. Никогда.
Скальд мог ошибаться, но ему показалось, что он почувствовал легкий поцелуй Элен на спине.
Глава 6. Услада власти
Вилиамонт Гринштейн стоял у широко окна, длинною во всю стену, опираясь на черную металлическую трость, и смотрел на метель, властвующую в Перламутр-Бич.
Он и есть эта метель.
Он господствует в городе.
Он смотрит на все сверху. Контролирует. Следит. Наблюдает.
И держит власть в дряблых морщинистых руках.
Звезды над головой стали ближе. Алые шторы напоминали водопады крови. Шахматная доска под ногами растекалась: черные и белые клетки двоились и менялись местами. Камин сделался больше, и огонь в нем возвышался горящей колонной.
Его собственная реальность. Мир-иллюзия, который он создал для себя.
– Вили!
Раздался голос Эвристики.
Держа в одной руке розовый зонтик, а в другой – ручку инвалидного кресла, она направилась к Гринштейну.
– Тебе нельзя долго стоять на ногах, мой милый Вили!
Пускай она этого не видела, но Гринштейн закатил глаза, услышав ее голос. И в особенности – слово «Вили». Оно его дико раздражало.
– Как же можно так, Вили? Тебе надо сесть. Ножки начнут болеть. И ты опять попросишь массаж стоп. И ванночки. Я, конечно, не против. Мне очень нравится массировать твои чудные ножки! И так забавно плескать их в мыльной воде. Мой милый Вили, тебе надо поберечь себя. Я не хочу, чтобы ты уставал. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя полным сил.
– Я и так полон сил, Эвр, – отрезал он, – не делай из меня больного инвалида, прошу тебя.
Эвр потупилась, уставившись на кресло с колесами.
– Ты уже можешь ходить сам?
– Постепенно. Немного.
И тут Гринштейн развернулся. Делая маленькие короткие перешагивания одной и другой ногой, помогая себе тростью, он сумел развернуться к Эвр лицом.
– Вау…
Эвр явно не ожидала такого. Она на помнила, когда Гринштейн в последний раз на ее глазах сделал так много самостоятельных шагов друг за другом.
– С каждым днем я становлюсь сильнее, Эвр. И я хочу, чтобы ты тоже это начала понимать.
– Я понимаю, Вили…
– Нет, Эвр. Не понимаешь. Я уже не тот, что был прежде: беспомощный инвалид, вечный пленник кресла на колесах. Старик, возомнивший себя властителем города.
