Братья по разуму

– Вот она, русская культурная экспансия! – ввернул Томми.

– …так что воспитывали меня как стопроцентного англичанина. Конечно, ничего из этого не вышло. Но вот парадокс, Саманта, – на Островах меня считают нормальным англичанином. А в России принимают как иностранца. Хотя в этом году я провел дома только два месяца, а в Москве целых три.

– Так вы, должно быть, отлично говорите по-русски! – воскликнула Сэмми. – Ой, Алекс, а скажите что-нибудь!

– Какая же ты прелестная дурочка, – сказал Вестгейт по-русски, глядя Сэмми прямо в глаза. – Пожалуй, я тобой займусь.

– А что он сказал? – спросила у мужа Сэмми громким шепотом. Томми довольно заржал:

– Готов поспорить, он сказал, какая ты прелесть!

Вестгейт заметно смутился и заговорщически подмигнул Сэмми. Почти не желая того, машинально, он уже вводил себя в привычное «рабочее» состояние. Эта молодая женщина на самом деле понравилась ему. А Томми… Он ничего не поймет.

Обед удался на славу. Они вкусно поели и основательно выпили. Разговор тек легко и непринужденно. Томми вынудил-таки гостя рассказать, на что в России нужно посмотреть в первую очередь. Потом беседа автоматически перетекла на «русскую культурную экспансию». Затем Томми начал пространно излагать свое видение «русской идеи». Вестгейт поддакивал. Сэмми откровенно забавлялась. Всем было хорошо. Вестгейт с удовольствием выпил еще, потом еще, и ему стало просто замечательно. Он критически оглядел Сэмми с ног до головы и тут же потерял над собой контроль.

Близкое присутствие хорошенькой женщины, как всегда, возбудило какой-то неведомый центр у него в мозгу, который задействовал профессиональные качества. И сейчас они были направлены на производство маленького чуда для себя. Старина Томми и сам не подозревал, насколько был близок к истине, говоря, что Вестгейт кого-то «околдовал». Каждый раз, стоило Вестгейту разбудить в себе профессионала и привлечь немного воображения… Здесь нужна была только уверенность в себе – колдовство начиналось, и чудо случалось. И он заполучал любую женщину, чему после не переставал удивляться сам.

Вот так и сейчас, слушая рассуждения ее мужа, сидящего за тем же самым столиком, он кивал в такт головой, вставлял короткие фразы, и одновременно рука с сигаретой уже покачивалась в соответствии с дыханием Сэмми. Так начиналась подстройка к ее миру, легкая и изящная, направленная на зарождение в женщине чувства неосознанного доверия к нему, Игорю Александру Вестгейту, красивому, стильно одетому, умеющему очаровательно смущаться и прячущему за этим смущением какую-то загадку. Необычному человеку. Возбуждающе таинственному. Русскому, наконец.

«Теперь надо привлечь ее внимание к разговору, вовлечь в него и послушать, как она говорит и чем интересуется, – напомнил себе Вестгейт. – А она отвлеклась, о своем задумалась. Женщина! Впрочем, Томми кого хочешь замучает своими разглагольствованиями. Старый добрый верный Томми. Прекрасный аналитик, толковый советчик, надежный партнер. А жена его просто чудо».

– Я не согласен, Томми, – сказал Вестгейт. Сэмми перевела на него рассеянный взгляд. – Русская идея в своей основе не претерпела никакой ревизии. Ты пойми, это ведь идея не о чем-нибудь, а об особенностях русской души. Так что, какие бы социально-экономические изменения ни происходили, идея остается прежней. И работает, Томми, работает! Я тебе сейчас это докажу. На примере выборки из социума…

– Н-да? Это уже интереснее! И на какой же?

– Да на какой угодно! Например, можно на женщинах! – Слово «женщины» Вестгейт выделил интонацией, более мягкой, ласкающей, и реакция Сэмми не замедлила явиться: взгляд ее стал осмыслен, лицо слегка напряглось. Она улыбнулась. «Знает свою поло-ролевую принадлежность», – слегка позлорадствовал Вестгейт.

– А вы как думаете, Саманта?

Сэмми возвела глаза вверх и вправо. Вестгейт среагировал на это движение мгновенно:

– Вы уже смогли нарисовать русскую женщину в своем воображении?

– Да. – Лицо ее изобразило легкое недоумение. – Я представила себе русскую женщину, ясно и отчетливо. Такую круглолицую, несколько полноватую, очень такую домашнюю, пахнущую кухней… И американку, подтянутую, спортивную, немного жесткую и очень уверенную.

– Ну это поверхностный взгляд, – ласково улыбнулся Вестгейт. – Давайте, друзья мои, заглянем внутрь и посмотрим, что нам скажет внутренний голос. Что он говорит, Том?

– Он молчит, – сказал Томми и потянулся к бокалу. – И нечего смеяться. Как сказал ваш русский классик: «Чего хочет женщина – того хочет бог». И правильно. Пусть хочет, чего хочет, и нечего ей мешать. Женщина, Алекс, – это загадка. Во всяком случае, для меня. Я свою-то жену собственную не могу сказать, что знаю. Вот увлекается Сэмми розами. Сама их разводит, сажает, подстригает и черт знает еще что с ними делает, времени на это уходит уйма. Но ничего, мне нравится – красиво…

– Ну вот и пожалуйста, – сказал Вестгейт. – Ты хорошо знаешь, как заботится Саманта о том, что ей нравится, что ее радует. А скажите мне, дорогая Саманта, что было бы, если б вы увидели, как кто-то страшный, огромный, свирепый бросается и начинает топтать, срывать и всеми доступнымим способами уничтожать ваши розы?

– О! – Глаза Сэмми изумленно расширились. – Ну… Я бы была в шоке. Но я думаю, что я смогу убежать и спрятаться. Чтобы не видеть этого безобразия и остаться незамеченной.

– Вот оно, разительное отличие! Русская женщина отстаивала бы в подобной ситуации свое достояние, свое сокровище, отраду своих очей, чего бы ей это ни стоило. Она бы кричала, производила бы столько шума и внешне настолько напоминала бы фурию в своем гневе, что повергла бы нападающего в бегство. Как сказал другой наш классик: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Так же и в любви, для нее нет предела, если женщине понравился мужчина… – С этого момента Вестгейт заговорил медленнее, плавнее, в его речи стали возникать почти незаметные паузы, а интонация зафиксировалась, оставаясь все время неизменной. Вестгейт работал. Колдовство уже творилось вовсю.

– …то когда она сидит напротив него… и видит… его… прямо… перед собой… то слыша его голос… взгляд ее туманится… и она расцветает, как роза… когда ею любуются… Как роза тянется к солнцу… так и она всеми силами стремится преодолеть расстояние… чтобы прекрасное открылось ей в своей первозданной наготе… и мир взорвался яркими красками… в соприкосновении и слиянии с неизведанным, что долго и неосознанно желалось… и непременно завтра же, – тут Вестгейт под столом легонько коснулся бедром платья Сэмми. Зрачки женщины были по-прежнему расширены, а дыхание слегка замедлено. Вестгейт удовлетворенно отметил, что все идет как надо, и продолжил речь все так же плавно: – …как роза, свежая и прекрасная, и только вместе… и вы забываете все.

Резкий, как бы режущий жест руки Вестгейта сопроводил последние слова. Он перешел на другой темп речи, и голос его стал обычным, чуть более резким по тембру и разнообразным по интонациям.

– И так же, как и женщины, любой тип человека в России доведен до логического совершенства, – сказал он. – И любая поведенческая реакция. Если ругаться, то с упоением, если любить, то тоже с упоением. Пресловутая русская душа никогда не дает русским делать что-либо наполовину из того, что хочется, а если чего не хочется, то пиши пропало. На Западе же все продумают, взвесят и уже потом делают, а русский человек поступает обычно в порыве чувств. Делает или вовсе не делает, главное, что думает он уже потом, и себя оправдывает почти всегда.

– Черт возьми! – сказал Томми, глядя в опустевший бокал. – Что-то я… Друзья мои, а час-то поздний! Не пора ли нам? Да? Нет, Алекс, сегодня плачу я. Банкет за счет принимающей стороны… Эй, гарсон!

Вестгейт твердо рассчитывал на то, что Томми задержится в ресторане, и тут же вызвался проводить Сэмми до машины.

На ступенях ресторана Вестгейт отдал служащему номерок от автомобиля. Встал рядом с Сэмми. Точно так же, как и тогда, под столом, коснулся бедром ее бедра и, увидев характерную реакцию замедлившегося дыхания и расширившихся зрачков, твердо, в прежнем наработанном темпе, сказал:

– Когда завтра в восемь вечера вы пойдете гулять… будете просто идти, делая шаг за шагом… предчувствуя радость… выйдете к бару «Джойс», войдете, закажете себе выпить и пробудете там до десяти. – Он снова резанул воздух ладонью, пронаблюдал ожидаемую реакцию и продолжил: – Жаль, что сегодняшний вечер закончен, вы такая увлекающаяся и страстная женщина, Саманта, так вдохновенно рассказывали о розах, что увлекли даже и меня.

Сэмми удивленно моргнула, но затем улыбнулась и произнесла:

– Не знаю, много ли я успела наговорить сегодня, но в следующий раз про розы я вам расскажу непременно, – она снова улыбнулась странной заигрывающей и слегка ошеломленной улыбкой.

Служитель подогнал машину. Вестгейт дал ему на чай, открыл дверцу, усадил Сэмми и вздохнул.

Он неожиданно протрезвел. И ему стало… не стыдно, нет. Просто в душу заползла щемящая тоска одиночества. Привычное ощущение пустоты и бессмысленности всего на свете. Пустота была внутри и снаружи, и никакой Сэмми не было дано ее заполнить.

Завтра в предвкушении чуда, помня лишь, что она для Вестгейта увлекающаяся и страстная женщина, Сэмми придет в бар «Джойс» чуть позже восьми. К сожалению, Вестгейт этим воспользоваться не сможет, а она лишь поймет, что решила немного посидеть со стаканом мартини.

И что-нибудь да произведет на нее неизгладимое впечатление.

– Ты что, старина, перебрал? – спросил Томми, подходя к машине. – Какой-то у тебя видок… Потусторонний. Точно говорю, последний бокал ты выпил напрасно. Зря.

– Да, – кивнул Вестгейт, но только не Томми, а своим мыслям о том, что произошло сейчас. – Понятия не имею, зачем я это сделал.

– Эй! – сказал Томми обеспокоенно. – Ты в порядке? Садись в машину, дружище. Поедем.

Вестгейт поднял на Томми глаза, устремленные куда-то внутрь.

– Странный я человек, Том, – сказал он горько. – Вечно мне чего-то не хватает. Начинаю искать. И каждый раз, как доберусь до этого «чего-то», гляжу – а это совсем не то, что нужно.

– Философ! – усмехнулся Томми. – Жениться тебе надо. Садись, поехали.

– Дай-ка мне еще сигарету, – попросил Вестгейт. – И поезжай. Я, пожалуй, немного пройдусь. А потом возьму такси.

– Уверен? А то…

– Уверен, – сказал Вестгейт. Он действительно не чувствовал ни малейших угрызений совести. Но сесть в машину рядом с Сэмми почему-то оказалось выше его сил.

На работу Игорь прибыл в чрезвычайно дурном расположении духа. Он так и не смог переварить до конца полученную вчера информацию и совершенно не представлял, как ему теперь себя вести. То есть держать себя с окружающими нужно было по-прежнему. А вот что делать, чтобы новое знание не прорвалось наружу, он пока не придумал. Очень уж это знание оказалось неуместным. Игорь и сам не предполагал, что будет чувствовать, если подтвердятся давно возникшие у него подозрения.

А почувствовал он только страх. Элементарный страх за свою жизнь.

Глядя под ноги, Игорь сунул в турникет пластиковую карточку и шаркающей походкой затащил неподатливое тело на Службу.

– Игорь! – раздался из дежурки полный облегчения возглас. – Доброе утро!

– Сомневаюсь, – ответил Игорь, с трудом поднимая глаза на знакомого сержанта. – И чего в нем доброго?

– Ты пришел, – объяснил сержант. – Давай сюда!

– Что такое?! – Игорь машинально набычился и привычно упер руки в бока.

– А то, что тебя второй час ищут, вот что! У меня уже лычки с погон сами отстреливаются… – проворчал сержант, нажимая кнопки на своем терминале. Про лычки он шутил. Игорь отлично знал, что сержант на самом деле как минимум капитан, а его помощник с погонами рядового, меланхолично кивающий в такт словам командира, – лейтенант. Центральный офис Службы упорно маскировался под статистическое управление.

– О господи… – пробормотал Игорь, заходя в дежурку и стараясь унять предательскую дрожь в ногах. Он все еще не был готов разговаривать с людьми, которые знали, что он – сын Волкова. Когда выходил из дома, думал, что готов. А оказалось – нет.

– Леночка, он пришел, – сообщил терминалу сержант-капитан. – Что мне ему сказать?

– Ну-ка, пусть мне покажется, гад такой! – раздался в динамике звонкий девчоночий голосок.

При звуке этого голоса Игоря затрясло буквально с ног до головы, но он послушно вполз в поле зрения камеры.

«Только не бежать! – приказал он себе. – Побегу – могут подстрелить, и тогда все, конец, тут же заработаю промывание мозгов. Проклятье! Неужели Лавров все-таки засветился с этой кражей?»

– Боец! – позвала «Леночка», она же первый референт директора Службы. – Ты в порядке?!

– Ну… Не очень, – промямлил Игорь, припоминая колоссальный список былых своих прегрешений и терзаясь надеждой – а вдруг это не Лаврова поймали, а всплыло что-то другое, не такое опасное для жизни?

– А в чем дело? – озабоченно спросила Лена. – Тебе все еще дурно? Что же ты…

– Да не! – отмахнулся Игорь сварливо. – Погода замучила.

– Ах, погода! – саркастически обрадовалась Лена. – Боец, ты вообще знаешь, который час на дворе, а?

– Ну полдвенадцатого.

– А во сколько надо на работу приходить?

– Ну…

– Нет, ты мне скажи, во сколько?!

– Лен, я сегодня пришел на полчаса раньше обычного.

– Игорь, милый, ты понимаешь, что Папа тебя заказал на девять тридцать? И я тебя, негодяя, уже третий час покрываю! Что у тебя с телефоном?!

Игорь отстегнул от пояса телефон и собрался было разыграть пантомиму, но сержант моментально выхватил трубку у него из руки и принялся ее придирчиво обнюхивать.

– Постыдился бы, – сказал ему Игорь строго.

– Леночка, а он ведь сломан у него! – радостно воскликнул сержант.

– И как он это сделал? – поинтересовалась Лена. – Давай, Боец, рассказывай! Я тоже так хочу…

– Лен, – сказал Игорь тоном, не терпящим пререканий. – Кончай этот спектакль. Я виноват. Я приношу тебе извинения. Но сломать наш телефон невозможно. Он может сломаться только сам. Я сейчас пойду в оружейку и его поменяю.

– Тьфу! – раздалось из динамика. – Через пятнадцать минут чтоб был в приемной! Никуда по дороге больше не заходи, у себя в отделе не отмечайся, иди прямо ко мне. Понял? Это приказ! И запомни, даром тебе это не пройдет!!!

– Он будет, Леночка! – проблеял сержант. – Мы проследим!

– А ты, Карпухин, за него не заступайся!

– Да я…

– Боец, ты понял меня?!

– Так точно. Никуда не захожу, у себя не отмечаюсь, к тебе прибыть в одиннадцать сорок пять.

– В гроб ты меня загонишь, – сообщила Лена и отключилась.

Игорь с сержантом крепко пожали друг другу руки. Помощник дежурного зажимал рот ладонью и усиленно моргал.

– Ты чего натворил? – спросил Игоря сержант.

Игорь прищурился. Он все никак не мог понять, что происходит. Ему уже приходилось бывать у директора Службы, но никогда его не вызывали вот так – внезапно и с явным нарушением режима.

– Не знаю, – честно признался он. – За мной уже столько всего числится, что я понятия не имею, какая такая история наверх просочилась.

– Между прочим, твой Спецотдел еще не в курсе, что тебя ищут, – заметил сержант. – Ленка именно мне приказала тебя отловить. И не по связи, а лично приказала, когда на работу пришла. Так что ты действительно топай прямо к ней. Дело серьезное.

– Ничего себе… – пробормотал Игорь. Все это время голова его работала с бешеной скоростью, просчитывая варианты развития событий, и ее таки заклинило. Теперь он уже окончательно ничего не понимал. – Если такая секретность, так на фига эта истерика по интеркому?

– Значит, довел ты барышню, – предположил сержант, возвращая Игорю трубку. – И дурак ты после этого. Такая женщина… Ладно, беги в оружейку. Нельзя на Службе без телефона…

Игорь усмехнулся. Его слегка отпустило. Во всяком случае, он уже не был испуган, а просто чертовски неуютно себя чувствовал. Но бежать было некуда, и это он тоже сознавал.

– Гляди, – сказал он, доставая из кармана нож. – Заслужил…

«Боевой» телефон Службы, внешне ничем не отличаясь от нормального, обеспечивал кодированную связь. Поэтому корпус его вскрывался только специальным инструментом, и любое несанкционированное проникновение уничтожило бы контур, отвечающий за шифровку сигнала. Ломались такие аппараты очень редко, и не от физического воздействия, а если раньше положенного садилась батарея. Отключить их было невозможно в принципе. Испортить преднамеренно – тем более. Пьяный Лавров на спор запихнул свой телефон в курицу и зажарил их на пару в микроволновой печи. Курицей они с Игорем закусили, а телефон работал как новенький.

Лезвие со щелчком встало на стопор, и Игорь аккуратно ткнул им в тонкую щель, рассекавшую пополам корпус телефона. Сделал лезвием замысловатое движение, легонько нажал, и трубка вдруг распалась в его ладони на две части, обнажив электронные потроха.

У сержанта отвалилась челюсть. Помощник его привстал и вылупил глаза.

Игорь подцепил ножом кусочек пластика, вставленный между контактами, и телефон пискнул, сообщая о готовности. Игорь убрал нож, сложил две половинки трубки, зажал телефон в ладонях и мягко, но с усилием сдавил. Зашипела герметизирующая прокладка, что-то щелкнуло, и телефон оказался собран.

Сержант помотал головой. Помощник сел и разочарованно почесал в затылке.

– И что, так просто? – спросил он недоверчиво.

– А ты повтори, – предложил Игорь. – Если ножиков не жалко. Я штук двадцать лезвий угробил, пока не научился.

– Это какой-то дефект конструкции, – догадался сержант. – Только у тебя или у всех?

– Только у меня. Я проверял. А с этим случайно вышло – сидел, ковырял его по пьяни…

– Слушай, Игорь, – сказал сержант медленно и задумчиво. – Ты что, вообще ничего на свете не боишься? В смысле – того, что я на тебя донесу, например?

– Никогда ты на меня не донесешь, – усмехнулся Игорь.

– С чего это ты взял? – прищурился сержант.

– Я порядочного человека за километр чую, – сказал Игорь, пристраивая трубку на пояс. – А непорядочного – за два. И потом, ты хоть понимаешь, в чем сейчас участвуешь?

– В тайной операции внутри Службы, – пробормотал сержант хмуро. – По личному распоряжению Папы.

– Видишь, какое к тебе доверие, – сказал Игорь ласково. – Ну ладно, пойду я. Спасибо, господа. Я вам потом соображу чего-нибудь в компенсацию морального ущерба.

– Да ерунда, – отмахнулся сержант. – Просто мы за тебя немножко поволновались. Я так и не понял – зачем ты телефон отключил-то? Ну, наврал бы чего-нибудь…

– Я очень не хотел идти сегодня на Службу, – сказал Игорь. – А врать мне надоело. И служить надоело. Вот так-то. Ну, пока… – Он повернулся, вышел из дежурки и пошел к лифтам.

– Хороший парень, – сообщил помощник сержанту.

– Очень, – кивнул сержант. – Жалко, что сумасшедший, правда?

– Спецотдел, – вздохнул помощник. – Это тебе, старик, не просто эсэсовцы, это самая что ни на есть рейхсканцелярия…

– Ты хоть знаешь, чем Спецотдел занят, ты, юморист? – внезапно окрысился сержант.

– Знаю, конечно! – удивился помощник. – А ты думаешь, с чего все эти выкрутасы с вызовом к Папе лично и конфиденциально? Не по правилам, а через нас с тобой, секретно, в обход устава и вообще?..

– И чем же, по-твоему, занимается Спецотдел?

– Порядок наводит! – гордо заявил помощник.

Сержант достал носовой платок, вытер им потный лоб и посмотрел в ту сторону, где скрылся Игорь.

– Что-то не похоже… – сказал он задумчиво.

Игорь спустился в подвал и быстро миновал еще два контрольных поста. Здесь уровень секретности повышался с каждым шагом, повсюду были камеры, и ни о каком панибратстве с охраной даже речи быть не могло. Впрочем, и охрана здесь была не та, с которой можно подружиться. В дальнем вестибюле, где Игорь только что показывал фокус со своей трубкой, не было не только камер, но даже и микрофонов. Там можно было вытворять все, что угодно. На этот пост, куда мог случайно (или намеренно) забрести с улицы чужой, ставили ребят гибких и артистичных, специально тренированных на нестандартные ситуации. А вот у парней, державших узкие коридоры, которыми шел сейчас Игорь в глубь Службы, задачи были совсем другие. Здесь превыше всего ценилась мгновенная реакция и способность подолгу находиться в напряженном ожидании.

Голосовой идентификатор, сканер отпечатков, контроль сетчатки глаза. Привычные операции Игорь проделывал автоматически, а думал об одном: отберут у него оружие или нет. На прием к Папе ходили только с голыми руками. Но сегодня Игоря пригласили неофициально, в обход протокола. В противном случае, едва узнав, что сотрудник бесследно пропал, Лена подняла бы тревогу, и сейчас уже вся Служба стояла бы на ушах.

На очередном лифте Игорь спустился на «свой» этаж, основную часть которого занимали аналитики и где небольшой сектор в десяток комнат отвели Спецотделу. Считалось, что ниже только два уровня – отдел внутренних расследований, он же «внутряк» (на местном жаргоне – «подвал Мюллера») и «рейхсканцелярия» – директорат. Еще считалось, что за употребление вслух подобных терминов можно загреметь со Службы.

Игорь автоматически притормозил у дверей Спецотдела, но потом вспомнил, что Лена приказала идти сразу же к ней. Поэтому он сделал глубокий вдох и двинулся к тамбуру, ведущему на уровень ниже.

Он вставил в замок свою карточку и набрал личный номер. Дверь откатилась в сторону, но за ней, против обыкновения, никого не оказалось. Игорь настороженно оглядел тамбур. Здесь должны были сидеть два здоровенных «внутряка», однако сейчас их не было.

Больше того, даже терминал системы идентификации был отключен. А дверь в зону директората – распахнута.

И тут Игорю впервые за сегодняшнее утро полегчало. Полегчало настолько, что снова задрожали ноги. Держась одной рукой за стену, а другой за сердце, он спустился по лестнице, миновал пустой холл, из которого тоже кто-то прогнал охрану, и вошел в приемную Папы.

– Боец, а с тобой ведь действительно плохо, – заметила Лена, глядя на него поверх своего громадного терминала. – На тебе просто лица нет…

Игорь повалился в кресло, откинулся на спину, устало сложил руки на груди и прикрыл глаза.

– Погода… – прохрипел он. – Не могу я в такую жару. Я, Леночка, страшно метеозависимый.

– Сока хочешь? Жалко, тебе стимуляторов нельзя сейчас, но ты хоть выпей холодненького… Ничего, подождет шеф еще пять минут, не застрелится. Сока апельсинового, да? Твоего любимого…

– Ну, чуточку…

– Бедненький… Держи. Ты прости, что я на тебя накричала, ладно? Но меня этот твой сумасшедший тезка просто чуть не съел. Подавай ему Бойко, и все тут.

Игорь выразительно поднял глаза к потолку. Лена этот распространенный на Службе знак поняла и рассмеялась:

– Не бойся, все отключено. И пока ты не уйдешь, не включат. Вот так-то. Я все утро только и делаю, что камерам язык показываю.

Игорь рассмеялся.

– До чего же рядом с тобой хорошо, – сказал он. – Давай я тебя приглашу куда-нибудь. Где можно долго и с удовольствием рассказывать, какую искреннюю симпатию я к тебе испытываю.

– Это к тебе домой, что ли?

– Лен, ну зачем так буквально?..

– Напился? – спросила Лена не слишком приветливо.

Игорь поставил банку с соком на журнальный столик.

– Извини, – сказал он, ощутимо погрустнев. – Я понимаю – нельзя. Только мне очень тяжело удерживаться от комплиментов, когда я на тебя смотрю.

– Все-таки сволочь ты, – сказала Лена и, не дав Игорю ответить, ткнула пальцем в терминал. – Игорь Иванович! Он здесь.

– Заходи, сынок! – пробасил динамик.

Лена мотнула головой в сторону двери. Игорь с похоронным лицом прошел в кабинет. Когда дверь за ним захлопнулась, молодая красивая женщина подняла руку на уровень глаз, медленно сжала кулак и, затаив дыхание, изо всех сил вогнала ногти себе в ладонь.

– Кончай ее охмурять, – сказал Папа вместо приветствия. – Выгоню. Безобразие. Устава не знаешь?

– Я больше не буду, Игорь Иванович, – пообещал Игорь.

– Как же… Садись вон туда, в кресло.

Кабинет у Папы был небольшой. Игорь прошел в угол, где по обе стороны от журнального столика стояли глубокие кресла, и осторожно присел в одно из них. Он был здесь уже в третий раз, но до этого его сажали за стол заседаний. А в это полное загадок утро беседа намечалась явно неофициальная.

Директор перебирал на столе какие-то бумаги. Игорь, борясь с желанием закинуть ногу на ногу, принялся осматриваться. Обстановка в кабинете не изменилась, только на столике перед Игорем появилась странная вещь. Замысловатая конструкция из гнутой проволоки – несколько подвижных колец и шарики-противовесы. Все это хитро сплетенное хозяйство крепилось на массивном плоском основании. Судя по всему, штуковина находилась в состоянии неустойчивого равновесия и от малейшего толчка должна была начать двигаться – крутиться и покачиваться. Таких игрушек Игорь раньше не видел.