Сумерки богов
– Ничем не лучше, – ответила она спустя мгновение, – но и ничем не хуже. У меня не хватает духу быть чьей-то рабыней, уж тем более какого-то зверя. Те женщины? Они этого хотели. Они жаждали твоей защиты. Возможно, они были мудрее меня или им было что терять. А я? Я жажду свободы и защищать себя сама, вот и всё.
– Скьяльдмер, – сказал Гримнир.
Диса бросила на него гневный взгляд.
– Ты говоришь во сне, сопля. Вот о чём ты там говорила, когда хвастала, что будешь сама писать свою судьбу. Ты считаешь, что у тебя хватит силёнок быть скьяльдмер, проклятой девой щита.
– Возможно, – ответила Диса, чувствуя, как к щекам приливает кровь.
– Возможно? – передразнил Гримнир. – Имир тебя побери, идиотка! Либо ты веришь в это, либо нет. Так что?
– Верю! – Она выпятила подбородок, будто напрашиваясь на ответ. – Моя мама была девой щита, как и её мама! Я была рождена ходить по землям Одина и орудовать мечом, а не кланяться и убираться!
– Да неужели, – сказал Гримнир, сузив глаза. Он склонил голову набок, прожигая девушку своим огненным взглядом, а через какое-то время фыркнул. – Ну, ты хотя бы честна, хоть и самолюбива. Сколько в тебе? Сто фунтов в доспехах? Да в любом бою тебя прожуют и выплюнут.
Он постучал чёрным ногтем по своему подлокотнику.
– Я сломала тебе нос, – гордо выпалила Диса.
– Это отчаяние и удача! – ощетинился Гримнир. – Это ничтожная ставка, если на кону твоя жалкая жизнь.
– Люди ставили и меньше, а всё равно выигрывали, – ответила девушка.
Гримнир хмыкнул и потёр подбородок тыльной стороной левой руки.
– А свиньи вообще ничего не ставили, но всё равно оказались на вертеле.
– Ну так убей меня! – рявкнула Диса. В уголках её голубых глаз собрались слёзы от злости, боли и отчаяния. – Убей меня и забудь, потому что лучше я умру и буду свободна, чем останусь жить и прислуживать тебе!
– Не искушай меня, идиотка, – Гримнир провёл пальцем по лезвию ножа. Он долго и пристально смотрел на неё, подбирая следующие слова. Наконец он сказал: – Да, у тебя есть мало-мальские навыки, которыми ты будешь хвастаться до скончания твоих жалких дней. Но в тебе нет мяса, сплошные кости. Из-за этого ты проворнее, но всё равно не выстоишь в битве, щит к щиту, как настоящая скьяльдмер.
– Евла фитте! – прошипела Диса проклятие, которое услышала в том году во время разведки в пограничных землях Эйдаскогра от норвежского торговца, после чего Ауда схватила нож, который тот пытался ей продать, и перерезала ублюдку горло. – А тебе откуда знать? Разве монстры сражаются в битвах?
Уголки губ Гримнира приподнялись в презрительном оскале.
– Идиотка! За кого ты меня принимаешь? За равного себе? На большее твоя деревянная голова не способна? Когда я говорю, что ты не выстоишь в настоящей битве, я сужу по собственному опыту, а это больше лет, чем твой бесполезный мозг может представить! Я стоял на равнине Клуан Тарб, за стенами Дублина, где кельты победили норвежцев. А до этого… – Гримнир пренебрежительно цокнул языком о зубы, – и не сосчитать.
– Значит, я должна просто сдаться и принять эту ношу? Служить здесь и умереть, как Колгрима, – дряхлой бабкой, которая поскользнулась на мхе? Одному Одину известно, на что она там охотилась.
Гримнир снова хмыкнул.
– Была бы моя воля, я бы давно вспорол тебе горло. Освежевал бы твой тощий труп и продолжил заниматься своими делами. Но нет. Не всё так просто. Тебе суждено стать занозой в моей заднице, птичка. Будешь мозолить мне глаза, но ты быстрая, с напором и хорошо бьёшь. Копьё и топор – вот твоё оружие. Может, какой-то клинок, кинжал или хороший охотничий нож.
Диса округлила глаза, заморгала и открыла рот.
– Что… о чём ты говоришь?
– Мне нужна жрица, а не рабыня, – ответил Гримнир. – Но если я поддамся на уловку и отрублю тебе голову, твои сородичи отправят мне очередную заискивающую и лживую старуху. Так что давай заключим союз. Ты служишь мне, держишь пасть закрытой и не мешаешься под ногами. А взамен я сделаю из тебя вояку. Что скажешь?
– Я стану скьяльдмер?
– Называй себя как хочешь, птичка, – сказал Гримнир, поднимаясь со стула. – Когда мы закончим, в убийстве тебе не будет равных. Ну, как тебе?
Диса Дагрунсдоттир выдохнула. А затем, словно ожидая, что это какая-то жестокая шутка, кивнула.
– Согласна.
Гримнир сунул руку за поясницу и вытащил нож с тонким лезвием, а затем всадил острием вниз в дерево рядом с Дисой.
– Тогда принеси клятву.
Он взял свой охотничий нож, уколол кончиком большой палец правой руки и позволил чёрной крови закапать. Затем вложил нож в ножны и размазал свежую кровь по ладони руки, держащей клинок.
Диса поднялась на нетвёрдых ногах. Она вытащила нож и повторила жест Гримнира, вымазав руку густой красной кровью. Девушка на мгновение задумалась, вспомнив древнюю клятву, которую произнесла её мать перед отплытием к берегам Скагеррака навстречу славе и смерти в сражении с данами.
– Услышь меня, Спутанный Бог, о хитроумный Локи! – сказала Диса, начиная медленно и колеблясь. – Будь свидетелем, о Имир, владыка великанов и повелитель льда!
Гримнир выставил окровавленную руку; Диса взяла ее в свою и поморщилась, когда он её сжал. Их кровь смешалась.
– Этой кровью я привязываю себя к Человеку в плаще! Я буду служить ему, как служили мои предки! Но помни и его обещание, друг Бога-Ворона, пусть помнят о нём и его народе, а их кости не растопчут под землёй!
На последнем слове Гримнир резко зашипел и чуть не раздавил её пальцы. И всё же они оба услышали его – далёкий и слабый, глухой раскат грома с далекого севера, куда не дошло влияние Пригвождённого Бога. Ей представился древний великан, кивающий во сне.
– Готово, – сказал Гримнир, отпуская руку, и отвернулся. – Халла!
Из глубин дома вышла старая женщина, обходя столб серого света, падающего из окон. В руках она несла корзину Дисы – теперь пустую, если не считать свёрнутых, связанных вместе пергаментов – и запечатанный глиняный сосуд, похожий на тот, в котором целое поколение хранился камень с её руной. Также Халла несла шерстяной плащ с капюшоном из волчьего меха и охотничий нож в деревянных и кожаных ножнах. Его рукоять была сделана по образцу меча, с толстой крестовиной из кожи и медной проволоки и навершием в форме жёлудя. Халла опёрла корзину о своё бедро и протянула нож.
Диса взяла его, в её голубых глазах сверкнула жадность. Она немного вытащила нож из ножен; сталь заскрежетала по медному горлу, на котором были выгравированы руны, защищающие лезвие от повреждений. Она провела в воздухе однолезвийной серой сталью, толстой у основания, – той, что рассекала кольчугу, плоть и кости, словно весло – воду.
– Каждой птичке нужны когти, – сказал Гримнир, возвращаясь на своё место. Он вытер окровавленную ладонь о килт на бедре. – Даже такому мешку с костями, как ты. И уж следи за ним!
Диса кивнула. Она снова вложила лезвие в ножны и сунула за пояс на талии. Затем Халла протянула ей плащ, который она с улыбкой накинула на плечи. Девушка была благодарна за это тепло. Наконец, старуха передала ей корзину.
– Верни это в Храфнхауг, – сказала Халла и показала на глиняный сосуд. – Пусть положат его обратно у Вороньего камня, – затем её сморщенные руки переместились к свиткам. – А это отдай вождю. Залечи раны и возвращайся с новой луной. Ты поняла?
– Да, – ответила Диса.
– Тогда иди.
Диса повернулась к Гримниру и начала бормотать благодарности, но тот оборвал её резким жестом.
– Нар! Хоть в этот раз поработай ногами, жалкая мелюзга.
На этом Диса повернулась и унеслась прочь.
Халла подошла к двери и выглянула. Её мутный взгляд провожал девочку, которая едва ли не прыгала с лестницы и побежала по тропинке из брёвен, соединяющей пригорок с долиной. Ничто не могло расстроить гостью. Ни сильный удар по голове, ни сломанный нос и уж точно не мелкий дождь, льющий с неба.
Старуха почувствовала, как сзади подошёл Гримнир.
– Ты хотела оставить её в живых? – насмешливо прошипел он. – Ну вот, она жива и стала для меня обузой.
– Ты был безумно щедр, скрелинг, – ответила Халла. – Не знай я тебя, сказала бы, что тебе понравилась эта девчонка.
Гримнир что-то невнятно проворчал. Он прислонился к дверному проёму и скрестил руки на груди. Его ноздри раздувались, пока он вдыхал сырой воздух. Несмотря на тишину, Халла почти слышала, как в его черепе проносятся мысли.
– Но я тебя знаю. – Повернулась она, грозно нахмурившись. – Что ты задумал? Зачем тебе делать из неё воительницу?
Гримнир долго хранил молчание – достаточно для того, чтобы Диса поднялась по тропе в долине и исчезла в деревьях вдоль хребта. Наконец он сказал:
– Ты её слышала, эту упрямую идиотку! Всё болтает о том, как согласна на то, но не согласна на это, как будто уже во всём разобралась. Я понял давным-давно, что таких кнутом не заманишь. О нет! Они ведь слишком гордые. Их нужно уговаривать. Дразнить пряником. Дать им откусить кусочек. Пусть то, чего она так хочет, будет в пределах досягаемости, и тогда их не остановят преграды ни человека, ни самих Богов.
Халла медленно закивала.
– Она хочет быть как мать, но мудро ли это?
– Ты её помнишь? – Гримнир втянул воздух сквозь зубы и сплюнул.
Старая троллиха взглянула на далёкий хребет, где исчезла Диса.
– Да. Но та Дагрун, которую я помню, умерла не в сражении с данами на берегу Скагеррака…
– Нар! – ответил Гримнир. – Её погубило любопытство. Она переслушала скальдов, которые болтали о героях и монстрах. Она попытала судьбу несколько зим назад, когда напоила Колгриму до беспамятства и вытянула из неё парочку секретов – например, о том, что среди них живёт монстр. Эта свинья решила, что сделает себе имя скьяльдмер и истребительницы зверей, если заполучит мою голову и повесит над камином!
– Но не ты убил её.
Гримнир снова цокнул.
– Она так и не добралась до моего дома. Её убила собственная мать. Всадила нож в спину, а потом заставила Колгриму помочь отвезти труп и утопить в болоте. Видимо, она сказала, что дочь умерла в битве при Скагерраке, чтобы не начался мятеж, но не знала, что выйдет из этой лжи.
По долине пронёсся ледяной ветер. Халла взяла парочку брёвен у двери и положила в огонь, который сразу ожил от железной кочерги.
– И девочка не знает, что сотворила её бабушка.
– Скользкая тварь эта Сигрун, – Гримнир отвернулся от двери и зашагал к своему стулу. – Готов поспорить на свой последний глаз, что она и Колгриму прибила.
– Решила замести следы? Но зачем? Муки совести или что-то другое?
– Выясни. Обратись к теням. – Гримнир откинулся на спинку стула, поставил локоть на ручку и упёрся подбородком в кулак. Его сияющий глаз уставился в сердце ожившего костра. – Посовещайся с ландветтирами. Отправь свой дух вниз, к ограде, окружающей холодное царство Хель. Найди ответы. Эта мелюзга болтала о чем-то во сне, выкрикивая имена. Сначала это была какая-то бессмыслица. Но потом она сказала что-то о пауке, сидящем в паутине. Сетер, так она его назвала.
– Тот, кто сидит в засаде, – кивнула Халла.
Гримнир вытащил нож и всадил его острием в другой подлокотник.
– Мы спокойно тут сидели, занимались своими делами, но чутьё мне подсказывает, что мы что-то упустили. Какую-то крысу, целующую крест. Там поселился предатель и выжидает во тьме.
– Думаешь, Сигрун обратилась к Пригвождённому Богу?
– Может. Или кто-то ещё.
Снаружи лил дождь, а внутри танцевали тени. Свет огня бросал на лицо Халлы зловещие блики. Её мутные глаза ходили туда-сюда, пока она составляла план.
– А девчонка?
Гримнир провёл большим пальцем по лезвию ножа, проверяя острие мясистой частью. Он ухмыльнулся, когда лезвие рассекло кожу. Подняв палец, он изучал выступившую кровь, будто та была предвестницей, – чёрная и блестящая.
– Я точно сделаю из неё убийцу, – сказал Гримнир, прижимая большой палец к указательному, отчего из маленькой раны вытекло больше крови. – Придам ей форму, как меди на наковальне. Сделаю её острой. Научу её биться. – Он снова удержал каплю крови, не давая ей стечь по большому пальцу. – А потом, может быть, расскажу ей, что на самом деле случилось с её драгоценной Дагрун.
Улыбка, мелькающая в уголках губ Гримнира, превратилась в оскал, когда он ткнул большим пальцем в плоскую поверхность своего ножа. Там был глубоко вырезанный в стали глаз – символ сынов Балегира. Чёрная кровь заполнила углубления в металле. Она переливалась через надрезанные края, создавая иллюзию, что глаз оплакивает Старые времена, давно изменившийся мир…
5
Хоть Храфнхауг и был всего в двух милях, через тёмные воды Скервика, у Дисы не было ни крыльев, ни лодки. Она пошла по берегу, по охотничьим тропам и через запутанные еловые и березовые рощи. В дороге было шесть миль, и она должна была занять всего пару часов, несмотря на скалистую и лесистую местность, но растянулась почти на весь день.
Возбуждение уступило место пронизывающей до костей усталости. Она остановилась у небольшого ручья, чтобы смыть кровь с лица и попить – от Мйода Гримнира у неё пересохло в горле; она снова остановилась, когда её конечности свело от спазмов перенапряжения. Диса нашла заросли недалеко от тропы, где устраивались на ночлег олени и, несмотря на дождь, папоротник под ногами был теплым и сухим. Она доковыляла до гнезда и, поглубже завернувшись в плащ, который дала ей Халла, погрузилась в сон…
… её ждёт фигура. Она имеет человеческую форму, хоть и сгорбленную и такую же искривлённую, как посох, на который опирается; на ней просторный плащ и низко надвинутая широкополая шляпа. Из-под полей поблескивает один злобный глаз.
– Нидинг, – говорит незнакомец голосом чернее самого Венерна. – Я иду. Скажи своему народу выбирать и с умом. Никто не может служить двум хозяевам.
И со звуком, похожим на хруст ряда костей, плащ незнакомца поднимается, словно от горячего дуновения ветра. А под ним лишь тьма. И эта тьма растёт, распространяется, превращается в чудовищные крылья, перекрывающие пылающее небо…
Диса проснулась со стоном. В руках она зажала нож и наставила на пустоту. День перерос в ранний вечер. С листьев капала вода, и она слышала тихий плеск волн, ударяющихся о скалистый берег Скервика. Над ней не нависали ни тьма, ни фигура в широкополой шляпе с горящим глазом. Диса медленно расслабилась. Среди Дочерей Ворона многие говорили о вещих снах, и некоторые – как Колгрима – даже искали травы и кору, чтобы жечь их и вызывать такое состояние. Однако Диса ничего такого раньше не испытывала. Ей было интересно, что всё это значит. Это действительно столь страшное предупреждение? Или это как-то связано с влиянием Человека в плаще? С кучей вопросов и без ответов девушка вложила лезвие в ножны и приготовилась уходить.
Диса выбралась из своего тёплого гнезда. Дождь сменился негустым туманом, похожим на пелену, и воздух стал ещё холоднее. Выругавшись, она подхватила корзину и поплелась дальше. Ещё до истечения часа она поняла, что приближается к дому. Она миновала несколько отдаленных строений – одиноких домов, окружённых заросшими полями и плетеными изгородями из веток орешника, которые сдерживали скот. Из дымоходов поднимался дым, смешиваясь с ледяным туманом. Диса шла дальше, её охватило необъяснимое чувство беспокойства…
…среди горящих обломков Храфнхауга бледные и окровавленные гёты переплетаются с бородатыми данами и темноглазыми шведами, их рваные плащи-нарамники украшены крестом Пригвождённого Бога.
Диса ускорила шаг из-за внезапно нахлынувшего отчаяния. Охотничьи тропы переходили в изрытую колеями и единственную дорогу в Храфнхауг – достаточно широкую, чтобы вместить повозки, хотя сейчас она заросла по краям. Насколько Диса знала, ни один принц или король не претендовал на этот уголок Гётландии, а если и претендовал, то не посещал. Конечно, много лет этим помышляли норвежцы, как и горстка предприимчивых шведов. Один даже добрался до бухты под названием Рог в устье реки Хведрунг, где заложил фундамент для города. Поскольку гёты провозгласили Рог своей южной границей, это вторжение не могло пройти бесследно. Флоки рассказывал эту историю лучше всех, потому что был умён и наделён присущей скальдам любовью к драматизму. Он разыгрывал роли обиженных гётов, возглавляемых старым вождем по имени Хуглейкр, который явился в бухту, сжёг злополучный форт шведа дотла, а его создателя отправил домой по частям. Это – по словам Флоки – было делом рук Человека в плаще.
– Хотя норвежцы и их союзники даны по-прежнему совершают набеги на Гётландию и грабят наш народ, – говорил он, почтительно кивая Сигрун и Дисе в память о матери последней, – с тех пор ни один проклятый швед не осмеливался переступить через Рог.
И Диса надеялась, что так будет ещё много лет.
Приближаясь к Храфнхаугу со стороны суши, можно было наткнуться на него почти без предупреждения. Дорога нырнула в густо заросшую линию ясеня и ивы и вышла на край глубокого ущелья, прорубленного веками бесконечной борьбы ландветтиров и ватнаветтиров, живших в его глубинах, духов земли и духов воды. Где-то в двадцати ярдах Шрам образовывал остров Храфнхауг. Шрам пересекал мост из толстых веревок и досок; на его краю Диса коснулась основания столба духов, воздвигнутого её предками, его верхняя резьба потрескалась и сгладилась от непогоды, а нижнюю стерли прикосновения бесчисленных рук. Эхо волн и плеска воды в тёмных глубинах Шрама звучало как призрачный смех – наверняка смех Колгримы. Но на дальней стороне земля становилась крутой, деревья исчезли, и вот оно на фоне затянутого облаками неба: скалистый утёс из сланца и чёрного известняка, возвышающийся над краем Скервика, увенчанный крепостью с земляными стенами, укрепленными деревянным частоколом.
Дорога трижды петляла, прежде чем достигла ворот Храфнхауга, тяжелых дубовых брёвен, окованных ржавым железом, установленных между парой квадратных деревянных башен высотой в тридцать футов. Диса не могла припомнить ни дня, ни ночи, когда ярл приказывал закрыть ворота, и этот вечер не стал исключением. Они были открыты на дюжину футов, достаточно широко, чтобы проехать повозке; над ними, на парапете между башнями с соломенной крышей, опирался на копье одинокий часовой, завернутый в толстый плащ из тюленьей шкуры с надвинутым капюшоном, так что виднелись только клювовидный нос шлема и густая борода. Он наблюдал за ней, перемещая свой вес, когда перекладывал копье из левой руки в правую. Сначала Диса подумала, что это Хрут, любовник её сестры, но в сумерках едва блестело серебро в бороде – тогда она поняла, что это Аск, сородич Хрута.
Диса сняла капюшон и помахала рукой.
– О боги, Диса! – крикнул он в ответ, перегнувшись через зазубренный деревянный край. – Мы думали, тебе конец!
– Был бы, не выберись я из этой мерзкой погоды, – ответила она. – У тебя с собой рог, Аск?
Мужчина кивнул, поднимая окованный серебром рог на тонкой кожаной перевязи.
– Тогда буди всех. Пора нам проститься с Колгримой. Она слишком надолго задержалась в этом мире.
Диса прошла под воротами, когда Аск протрубил в рог. Его низкий горловой рёв эхом разнёсся по множеству строений. Храфнхауг простирался вверх по трём неглубоким выступам. На первом, на уровне ворот, располагались дома и мастерские ста с лишним семей, которые называли деревню своим домом. У всех – деревянные стены на фундаменте из местного камня с крутыми скатными крышами из соломы или черепицы; их угловые столбы украшала глубокая резьба, а на перекрещивающихся балках, образующих пики крыш, были изображены рычащие волки, драконы, остроклювые вороны и тролли – всевозможные звери из легенд их народа.
Диса петляла между домами по улицам, вымощенным гладким озерным камнем, и поднялась по высеченным в скале ступеням, которые вели на второй уровень. Здесь земля была открытой, и над ней возвышался древний вертикальный камень – Вороний камень, чёрный и блестящий, с вырезанными на нем древними рунами. Перед Вороньим камнем был приготовлен погребальный костер, на котором лежал завёрнутый в полотно труп. Колгрима. Диса мало что знала о своих обязанностях, но точно знала одно: только жрица Человека в плаще может зажечь огонь, который поглотит бренные останки её предшественницы.
Дальше, на самом маленьком третьем выступе, располагался дом под названием Гаутхейм, дом гётов. Хоть и больше остальных, он был построен по тому же образцу – с крутой скатной крышей из потемневшей от времени соломы и угловыми столбами, которые изгибались, как драконы; за его замысловато вырезанными дверьми проводили дни бесчисленные тегны и скьяльдмеры, плели заговоры и строили планы, напивались и дебоширили. Когда двери распахнулись, наружу хлынул свет. После второго сигнала рога Аска на улицу выбежали два десятка мужчин и женщин, вооруженных и наспех одетых в доспехи. Диса увидела ярла Хределя рядом с костлявым сыном Флоки; двух Бьорнов – Бьорн Хвит, Белый, чьи волосы и борода белели как снег, хоть он и был в расцвете сил, и Бьорн Сварти, Чёрный, чье лицо и волосы были такими же мрачными, как у Гримнира, – а также Менкса-гёта, Иомхара и Кьяртана Сигурдсона – змееглазый Кьяртан провёл больше времени среди норвежских опустошителей, чем среди собственного народа. Она увидела нежное лицо Беркано, которая утверждала, что произошла от берёзы и рябины, а рядом стояла её младшая сестра Лауфея, мрачная и тихая, – обе сестры сбежали с земель гётов Выдры после вторжения норвежцев в их деревню. Последними шли двадцать три Дочери Ворона во главе с Аудой и Сигрун, глаза той светились суровым огнём.
При виде Дисы у Вороньего камня все замолкли. К ним подходили другие, с первого уровня, до тех пор, пока, казалось, у чёрного камня не столпились все мужчины, женщины и дети. Кто-то поджёг факелы, их рыжий свет заплясал в тенях. Диса слышала, как её имя повторяют снова и снова. В конце концов ярл Хредель поднял руку в знак тишины и перевёл взгляд на Сигрун.
– Диса Дагрунсдоттир! – сказала та спустя мгновение. – Судьба оторвала тебя от нас. Тебе суждено было найти своё место в тени Человека в плаще. Ты вернулась в его милости или с позором?
Диса поставила корзину, выпрямилась и расправила плечи – с намёком на вызов.
– Я вернулась в милости, – ответила она. – И я требую своего по праву, как избранная жрица Человека в плаще.
– Пусть Боги свидетельствуют, – кивнула Сигрун Ауде, которая забрала факел у Бьорна Хвита и отнесла его Дисе. Женщина изогнула бровь при виде лица Дисы, когда передавала огонь. В ответ на невысказанный вопрос сестры Диса едва заметно пожала плечами. Она повернулась к погребальному костру, пропитанные маслом поленья которого были покрыты капельками влаги; тело на нём выглядело таким маленьким, почти детским.
– Колгрима Гудрунардоттир! – сказала девушка. – То, что было твоим при жизни, я, Диса Дагрунсдоттир, теперь забираю себе! Все твои долги теперь принадлежат мне! Как и все твои богатства теперь принадлежат мне!
Диса подняла факел выше, и пламя ослабло.
– Услышь меня, Спутанный Бог, о хитроумный Локи! Будь свидетелем, о Имир, владыка великанов и повелитель льда! Я освобождаю Колгриму Гудрунардоттир из тюрьмы её плоти и посылаю вам! Она Дочь Ворона, жрица Человека в плаще… пусть её имя повторяют от стен Асгарда до оград Хельхейма!
Диса опустила факел в центр костра. Хоть дерево и было пропитано маслом, оно зажглось не сразу. Брёвна потрескивали и трещали, в глубине плясали голубые языки пламени. Диса огляделась, не зная, что делать. На помощь ей пришла Ауда. Она выхватила факел у одного из зрителей и понесла к погребальному костру.
– Колгрима Гудрунардоттир! – сказала она, добавляя больше пламени в костёр.
И всё же огонь дрожал и шипел.
Флоки собрал больше факелов и передал их Дочерям Ворона, пока Чёрный Бьорн принёс жаровню с углями из Гаутхейма. Затем, одна за одной, женщины с татуировками ворона шагали вперёд, поджигали факелы углями и несли к погребальному костру. Каждая добавляла к огню свой голос: «Колгрима Гудрунардоттир!»
Сигрун подошла последней.
Погребальный костёр теперь по-настоящему пылал, пламя жадно пожирало дрова и их земную ношу. В ночное небо поднимался дым. Сигрун зажгла факел. Она медленно подошла к краю этого адского пекла. Отблески света отражались от навершия её меча, от серебряной проволоки на его рукояти и чеканки на ножнах, от тусклых колец её кольчуги; на серебряных бусинах, вплетенных в её седые локоны, сиял красноватый отблеск огня, когда она подошла и бросила факел в сердце погребального костра.
– Колгрима Гудрунардоттир, – сказала она тихим, полным скорби голосом. – Скоро свидимся, сестра.
Затем Сигрун сказала что-то ещё, но слишком тихо. Даже Диса, что стояла ближе всех, ничего не разобрала за треском полений. Но когда она снова подняла взгляд, то наткнулась на тёмные, злобные глаза Сигрун – они заставляли дрожать даже самых бравых воинов. Диса чувствовала её недовольство, хоть и не понимала, чем его заслужила; она чувствовала её злобу, зависть и отвращение. И теперь Диса точно знала то, о чём только догадывалась: будь у Сигрун возможность, она вернулась бы в день её рождения и держала бы стонущее существо из матки своей дочери в ведре с водой до тех пор, пока то не перестало бы шевелиться.