Лукавый Шаолинь
Я подошла ближе и взглянула в ее зеленые глаза. На миг они стали по-взрослому обреченными:
– Упала уже во второй раз. А что еще будет…
– Ладно, только не плачь. Пойдем на родник, воды попьем!
– Тот, который на горе в Заповедном лесу? Но нам же не разрешают…
– Да нет же, трусишка. Пойдем в противоположную сторону.
Гуляли мы долго, совершенно позабыв о времени. Сначала выпили ключевой воды, затем поиграли у железной дороги. Неожиданно лес кончился, и мы вышли к стене с колючей проволокой.
– Пойдем и разузнаем, что там, – предложила более смелая Эля.
Мне стало страшно:
– Нет, Элюнь, не пойдем. У меня плохие предчувствия.
– Трусиха! А вот догони!
Я побежала за ней. Вскоре мы увидели ворота, в которые заезжали автобусы, и калитку для людей.
– Айда за ними! – засмеялась бесшабашная подруга.
Подойдя поближе, мы увидели башни из красного кирпича. Смешавшись с толпой, спокойно вошли в ворота.
– Эй, девочки, а пропуска? – спросил нас молодой солдатик.
– О чем вы? Мы заблудились, – жалобно сказала Эля.
Но военнослужащий смотрел только на меня. Так, что я опустила взгляд.
– Я сейчас позову коменданта, – тихо сказал он, – это моя обязанность.
Я посмотрела ему прямо в глаза:
– Это тюрьма?
– О, нет, хуже. Это город, запретный город. Вы не должны здесь находиться. Я обязан…
– Нет, не обязаны. Мы всего лишь дети, и мы заблудились.
Теперь я, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Разноцветные глаза – карий и зеленый.
Солдатик вздохнул. Он был хрупким и грустным.
– Я дам вам денег на автобус. Только уходите быстрее. Обход скоро. Будут стрелять. И… – он не договорил.
– Спасибо, – я протянула ему руку и крепко пожала, – простите, как мы можем попасть в этот город?
Неожиданно он засмеялся:
– Есть два пути. Ты становишься высококлассным специалистом в ядерной физике. И приезжаешь на работу. А второй путь, если ты не в ладах с точными науками – полюбить одного из нас. Сильно полюбить. И выйти замуж. Я надеюсь, девочка, что так будет у тебя…
– Меня зовут Иней, не забудьте, Иней.
– Тебя не забудешь.
А потом мы сели на автобус, и случилось страшное. Вошел человек без лица. Вернее, с его лицом случилось что-то страшное. Такое, чего нельзя было видеть людям. На голове у него был надет мешок даже без прорезей для глаз.
Не видя пути перед собой, он пользовался палкой. Пассажиры были в шоке. Многие попросили остановить автобус и вышли. Мы с Элей остались сидеть, но у нас зуб на зуб не попадал от страха. Что же могло случиться с его лицом? А потом загадочный человек ушел, так же беспомощно шаря перед собой палкой… Помню, Эля тогда рисовала какой-то монастырь, Шаолинь, наверное. Она почувствовала тупую злость, а я только страх. Ужас, когда даже дышать больно. Этот человек преследовал меня во снах долгие годы, пока… пока я не встретилась с ним в реальности.
Выйдя из автобуса, мы с Элей ощутили себя почти счастливыми. Так бывает после сильного испуга. Именно тогда мы решили искать Шаолинь вместе. И стать друзьями.
2
Шли годы. Я по-прежнему примерно училась. Иногда ночевала у Эли, надеясь обратить на себя внимание родителей. Но они замечали меня, только если я исчезала не меньше, чем на три дня. И тогда Кеша и Гоша приходили к Элиным маме с папой. Они вежливо улыбались, приносили торт. А потом с милым видом уводили меня из гостей, больно стискивая пальцы.
Как же я мечтала, чтоб они хоть раз накричали или даже дали пощечину. Но в моей пацифистской семейке это было не принято. Едва дойдя до дома, Кеша и Гоша погружались в собственные дела и проблемы. Максимум, что я могла услышать: «Много не ешь, ты должна быть красивой и стройной». Должна. Хорошо учиться, быть вежливой и послушной, выбрать правильную профессию. Они не разговаривали со мной несколько дней, когда узнали, что я собираюсь стать учителем. Как, дочь знаменитых журналистов не хочет на телевидение? Да не может быть! А я любила детей… Любила болтать с ними, играть, давать советы.
– Тебя не будет в нашей жизни, пока не выбросишь из головы эту блажь, – строго сказала Кеша.
– Одно мгновение – и ты исчезнешь, – согласился с ней Гоша.
– Как? Вы выгоните меня из дома? Запретите есть и спать?
– Нет, конечно. Эти меры воздействия отвратительны. Мы просто перестанем замечать тебя. Вроде ты и есть, но вроде тебя и нет.
– Мне все равно. Я не хочу быть журналистом.
– Что ж. Тогда прощай! – Гоша даже улыбнулся.
Что я только ни делала за эти несколько дней, чтобы пробить их молчание. Кричала, уговаривала, плакала, трясла их, умоляла, стоя на коленях. Гоша и Кеша не замечали меня. Нет, никто не запрещал мне подходить к холодильнику за едой. Но готовила мама только на двоих. Никто не говорил мне ни слова, когда я приходила домой в три ночи вся в грязи. Таким было наказание. Меня просто вычеркнули из жизни. Меня! Ту, которая делала все, чтобы заслужить если уж не любовь, то уважение родителей. И тогда я решила, что они мне больше не нужны. Кормят – и ладно. Я все равно буду тем, кем хочу быть. Это я и объявила. Но они лишь посмотрели на меня с выражением презрительного равнодушия.
А потом меры воздействия стали жестче. Кеша и Гоша строго следовали своему принципу пацифизма. Они и пальцем не дотронулись до меня. Просто вынесли из моей комнаты абсолютно всю мебель. Я стала спать на голом полу. Потом по собственной воле перестала есть. От голода и нечеловеческих условий жизни я вдруг поняла, что хочу только страданий. И недрогнувшей рукой порезала себе ногу. Это произвело впечатление. Кеша и Гоша больше всего на свете боялись боли, хоть физической, хоть душевной. Я впервые увидела, как они заплакали. Просто сели рядом со мной на пол и заревели в голос. А потом стали кормить супом с ложечки, также сидя на полу, поминутно целуя и обнимая.
После этого наши отношения восстановились. И я получила разрешение выбрать любую профессию, какую пожелаю.
Родители больше не вмешивались в мою жизнь. Впрочем, один раз они вытрясли из Эли целое интервью о ее необычной способности.
Я уже говорила, что в нашем городе творились странные вещи. Но жители этого старательно не замечали. Лишь мои родители изучали эти чудеса и описывали в газете. В большинстве своем чудеса пугающие и ужасные. Но есть в нашем городе особые зоны добра, в каждой из которой находится храм с серебряными куполами. Это древние церкви, гораздо старше Верены. Никто толком и не знает, когда они были построены и почему с серебряными куполами.
Когда человек находится рядом с храмом, его накрывает волна счастья. А точнее сказать, удовольствия. Впрочем, жители этих районов не бьются в экстазе, но они всегда в хорошем настроении, добры и приветливы. Особенно интересно пересекать зону в автобусе, наблюдая за пассажирами.
Вот стоят люди, озабоченные своими проблемами.
Студента бросила девушка. Он задумывается о том, чтобы шагнуть вниз с крыши панельной десятиэтажки.
Женщина средних лет сегодня поссорилась с лучшей подругой, потому что хотела устроить ей на день рождения торжество в ресторане с подарками и кучей гостей. Но приятельница мечтает отметить сорокалетие в кругу семьи.
У мужчины, который тщательно ухаживает за своей бородой и следит за модой, больной желудок. Его постоянно тошнит. И сейчас он ненавидит весь мир.
Автобус проезжает мимо церкви с серебряными куполами. Лица пассажиров светлеют, морщины разглаживаются. Боль уходит! Впрочем, всего лишь до следующего поворота. А может, еще раньше?
Жилье в таких зонах самое дорогое. Но проблема в том, что границы между ними очень зыбкие. Никто не мог определить, когда заканчивается радость. Никто, кроме Эли. Когда она закрывала глаза, то видела светящиеся грани, чувствовала тепло.
Я так и не простила родителям издевательства над Элей. Сначала это были всего лишь вопросы. Потом – опыты, причем довольно болезненные. На подругу надевали шлем с проводками, цепляли к рукам непонятные приборы. Элиза жаловалась на головную боль, стала замкнутой и молчаливой. Все это длилось, пока не вмешались ее отец и мать.
Они и отправили девочку к психологу. Тот посоветовал чем-то оттенить переживания от светлых зон: заниматься спортом, учиться, завести новых друзей. Понять, что есть и другая жизнь. Не только навязчивые журналисты и равнодушные ученые.
Эля последовала советам врача. Она все сделала правильно. И это перевернуло ее жизнь.
А я в свои шестнадцать лет начала готовиться к поступлению в университет. Это был первый год, когда литературу только начали сдавать в форме ЕГЭ. Тесты, кто бы мог подумать! К примеру, там были такие вопросы: «Что чувствовала Татьяна к Онегину?» Ответы: а) Любовь б) Дружескую привязанность в) Страсть г) Ненависть д) Презрение е) Сексуальное влечение. И что бы вы думали? Правильным ответом было страсть!
Я целыми днями решала тесты и читала русскую классику. Мысли о странностях, которые творились в нашем городе, отошли на второй план. Какие уж тут поутри да светлые зоны! Даже на любимых писателей не хватало времени.
Иногда мне казалось, что я живу в двух параллельных вселенных. В середине нулевых и второй половине XIX века. Иногда, забывшись, я говорила «Помилуйте, сударь» или «Извольте-с». И все больше осознавала, что XIX век нравится мне гораздо больше, чем второе тысячелетие. Я все реже стала выходить на прогулки с друзьями, становясь типичной «филологической девой». Даже Эля, обожавшая читать, удивлялась:
– Хватит уже сидеть над «Бесами» Достоевского. Они же не входят в обязательную программу для поступления. А ты скоро наизусть их выучишь! Пойдем лучше на концерт. Останешься старой девой.
– А может, я хочу быть старой девой?
– Шучу. С такой внешностью это не грозит, – усмехалась Эля, с откровенной завистью глядя на мои волосы.
Как же будет контрастировать моя последующая жизнь с той, которую я вела в шестнадцать…
Чтобы лучше запомнить содержание книг, приходилось вести читательские дневники. Делается это так: сначала записывают название книги и автора, далее – как можно более подробный пересказ (часто он занимал 5-6 страниц, исписанных в каждой клеточке), затем давалась система образов книги, выделялась идея и отдельные слова, которыми пользовался автор.
Занимаясь написанием дневников, я испытывала дзен. И спалось мне после таких занятий легко. Сны виделись красочные, с многочисленными героями и даже с закрученным сюжетом.
Однажды мне приснилось, что живу в каком-то приморском городе, в котором люди поклоняются бронзовой статуе кита. Удивительно прекрасной. На солнце кит выглядел переливающимся радужным светом. Около него проходили все городские праздники, устраивались спортивные соревнования. И будто бы я решила расследовать, откуда ноги растут у этой традиции. Парадоксально, но, как мне приснилось, кит на самом деле совершил большое зло. В 50-е годы XX века двенадцать самых лучших выпускников школ отправились кататься на катамаране. Это были действительно лучшие в учебе, спорте, по социальному положению, обладавшие многочисленными талантами. И кит попросту убил эту золотую молодежь.
В знак памяти гениальный скульптор отлил огромную статую кита из бронзы. Детей похоронили прямо в ней. Вскоре истинный смысл памятника забылся, и он приобрел большую популярность.
Проснувшись, я долго думала об этом сне. Может, и я – нечто вроде такого кита? Прекрасное снаружи, а внутри скрывающее гниль и мертвечину.
Потому что только этим можно было объяснить мое презрительное отношение к происходящему в городе. Если б мне сказали, что я живу на пороге апокалипсиса, то я бы отмахнулась и села конспектировать «Войну и мир».
А в это время город бы умывался огненным дождем…
3
Вскоре я с легкостью поступила на филологический факультет. На первом курсе мы изучали древнейшую литературу – Гомер, Еврипид, Софокл. Старшая и Младшая Эдды, эпос Калевала и русские народные сказки. По привычке я училась усердно и вскоре собрала урожай из пятерок на зимней и летней сессии.
Помню, как зубрили по сто двадцать вопросов плюс пятьдесят текстов наизусть. Но мне хватало одного дня на подготовку. Тут в ход шли все «допинги» – энергетик, глицин и тонны кофе. Мы с Элей ловили халяву вместе, хоть и учились на разных факультетах. В ночь перед экзаменом, раздевшись догола, стояли на подоконнике с открытыми зачетками и орали на всю улицу: «Халява, приди».
Потом учили и шли отвечать, шатаясь от усталости, словно пьяные. После я обычно отсыпалась целый день. Но сдав на «отлично» последний экзамен, неожиданно почувствовала прилив энергии. Был жаркий июньский день, и мои босоножки на каблуках бодро стучали по тротуару.
Если бы тогда я чувствовала себя измученной, если бы шла хоть чуть-чуть помедленнее, если бы остановилась поболтать с кем-то из одногруппников, ничего б не случилось. И не было бы знакомства с человеком, который однажды спасет мне жизнь.
Свой автобус я заметила еще издали и побежала к нему изо всех сил. Шансов успеть было крайне мало, даже учитывая, что бегаю неплохо.
Но получилось, хотя подвели босоножки. Я запрыгнула в автобус почти на лету, и одна из них осталась на остановке. На мой крик: «Остановите! Туфельку потеряла» водитель никак не отреагировал. Скорее всего, не услышал – автобус напоминал консервную банку со шпротами. Пришлось выйти и, сняв вторую босоножку, отправиться за ее заблудшей сестрой босиком.
Я лихо закинула туфлю за спину и пошла назад, виновато улыбаясь прохожим.
– Эй, девушка, вас случайно не Золушка зовут?
Ко мне подъехал мотоциклист на таком крутом байке, что у меня даже дух захватило. Легендарная «Хонда»! Если быть точной, то Honda Shadow. Мне мучительно захотелось сесть и почувствовать тяжесть руля в своих руках. Но это, конечно же, было невозможно.
Я с досадой перебросила волосы назад (они вечно докучали в жару) и с достоинством ответила:
– Была бы карета… Можно и Золушкой назвать.
– Карета подана, – пошутил байкер и уже серьезно продолжил: – Садись, довезу тебя домой. Мне все равно делать нечего. Просто катаюсь.
– Да у тебя не карета, а железный конь.
– Значит, я принц?
– Может и так. Да только идти мне недалеко – всего-то до остановки. Да и страшно: никогда еще не каталась.
– Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, – проникновенно сказал мотоциклист.
И не знаю, что меня убедило больше: эта фраза или его веселые, чуть раскосые синие глаза, видневшиеся из-под шлема.
Я села, закрыв глаза и крепко вцепившись в его талию.
Буквально через минуту я увидела остановку и свою босоножку, уже слегка запылившуюся. Быстро надела ее на ногу и благодарно улыбнулась байкеру. Мне вдруг мучительно захотелось увидеть его лицо, но мотоциклист сидел, не снимая шлема.
– Как твои ощущения? – спросил он.
– Не знаю, потому что ехала с закрытыми глазами.
– Смешная ты, Золушка.
– Иней. Меня Инна зовут, но все кличут Инеем. Просто я родилась в холодную зимнюю ночь, когда Верену завалило до окон вторых этажей.
– Та же ситуация. Алексей Вайшнавский, а называют Шадов по марке мотоцикла.
– И тебе это подходит, – вежливо заметила я.
– Неужели ты никогда не каталась на мотоцикле? Что же ты делала в своей жизни?
– Ничего особенного. Просто была умной и красивой, – ответила я с усмешкой, глядя ему прямо в глаза.
– Ты и вправду такая, – прищурился Шадов.
Мне показалось, что он улыбается, но под шлемом этого, конечно, не было видно.
– Покажи мне твое лицо, – попросила я.
– Нет, это все испортит. Лучше поехали, отвезу тебя домой. И не закрывай глаза, Иней! Я поеду медленно.
Шадов не соврал. Он и вправду полз, как черепаха, хотя едва ли это определение применимо к мотоциклу.
Я уже не вцеплялась в него намертво и даже попросила поехать быстрее.
– Не все сразу. А то испугаешься насмерть и больше не захочешь. В следующий раз обязательно прокачу с ветерком.
Он аккуратно довез меня до дома и высадил со словами:
– Звони. Не пожалеешь.
И я позвонила. Не сразу, конечно. Выждала пару дней, потому что мотоциклист мне понравился. В это время Кеша и Гоша как раз уехали в гости к бабушке, и я вздохнула свободно. Они, конечно, никогда меня не контролировали. Просто было неприятно жить с людьми, которые даже кошке уделяют больше внимания. Иногда мне казалось, что если бы я что-нибудь вытворяла – злоупотребляла алкоголем, начала курить, общалась с неподобающими людьми, – наши отношения потеплели. Скучно быть правильной. Но в тот раз у Шадова нашлись какие– то дела. И встречу пришлось перенести на пару дней.
– Завтра вечером поеду кататься на мотоцикле, – заявила я с порога вернувшимся родителям.
Кеша и Гоша смерили меня презрительными взглядами.
– Ты перегрелась на солнце, деточка? – спросил отец.
У Гоши такие же яркие зеленые глаза, как у меня. У Кеши тоже, но с карими крапинками. Они еще чувствуют себя молодыми и стесняются, что имеют восемнадцатилетнюю дочь. Рост Гоши достигает почти двух метров, Кеша всего сто шестьдесят сантиметров, но когда сердится, выглядит не менее внушительной. Я – нечто среднее между ними – сто семьдесят четыре. Но в тот момент почувствовала себя маленькой и удовлетворенно вздохнула.
Наконец-то они заговорили со мной.
– Вместо того, чтобы заниматься глупостями, устроилась бы в газету внештатным корреспондентом, – сказала Кеша. – Жалко, конечно, что получаешь не журналистское образование, но ничего не поделаешь. Детская блажь стать учительницей дорого обходится.
– Ничего, поработает и без профильного образования, – отрезал Гоша. – Все, Иней, пора браться за ум.
Беседа явно уходила не в то направление.
– Собираюсь завтра покататься на мотоцикле, – повторила я.
– Ты всегда была сплошным разочарованием, – вздохнула Кеша.
– Зачем тратить время… – начал Гоша, но вдруг осекся. В его глазах появилось мечтательное выражение. Мой суровый папаша в молодости был бунтарем. Хипповал, исповедовал свободную любовь. Исследовал подземные ходы. Даже успел в Москве пожить. И на одной из неформальных «тусовок» познакомился с Кешей.
Они ночевали в хипповской «коммуне», спали на полу и заплетали длинные волосы друг друга в косы. И мне не отрезали волос с рождения. Ходили на концерты Цоя и скандировали «Перемен требуют наши сердца». Целовались под дождем. Мчались по ночной Москве на мотоцикле. И чего-то искали. Наверное, Шаолинь.
А потом родилась я. И они, что называется, взялись за ум. Пора было – тяжелое время, начались лихие девяностые. Надо было бороться за выживание. И ребенок требовал внимания, заботы и воспитания. Но они всего этого дать не могли, слишком молодыми были. Оканчивали заочно институты, делали карьеру и превращались в приличных людей. Тоже богему, но богему узаконенную и правильную. А я должна быть идеальной по умолчанию.
Но иногда эти солидные люди на минуту (буквально на одну!) становились самими собой. И, казалось, их Шаолинь близок.
– Прости, Иней, – вдруг тихо сказал Гоша. – Хороших тебе покатушек.
А Кеша промолчала и как-то странно взглянула на меня.
Лишь перед сном она зашла ко мне и спросила:
– Ты влюбилась в байкера?
– Еще не знаю.
– Может, не надо? Хотя… Мотоциклисты любить умеют.
– А что ты хочешь? Чтобы я стала встречаться с хорошим мальчиком-филологом?
– Нет, Иней, не хочу, – замотала головой Кеша. – Лучше уж с байкером.
Она положила свою прохладную руку мне на лоб. Наверное, это означало ласку. А я сбросила ее и резко сказала:
– Только не начинай разговор про секс и средства предохранения. Умоляю.
– Не буду. Раньше надо было, – усмехнулась Кеша. – Теперь-то ты сама многому можешь научить своих престарелых мамочку с папочкой.
Я улыбнулась в темноте. Ироничности у моих родителей было не отнять.
И почти сразу провалилась в сон.
4
А потом я стала героиней асфальта. Потому что мы с Шадовым катались четыре часа, прерываясь только на заправку.
Страх ушел. И я балансировала на волнах наслаждения, смешанного с адреналином. Когда байкер гнал под двести километров в час, я обнимала его изо всех сил, вздрагивая от порывов холодного ветра. Прижимаясь к нему бедрами, чувствовала, как к голове приливает кровь. Я покорила асфальт и больше ничего не боялась, потому что за рулем сидел король дороги.
– Что ты чувствуешь? – спросил Шадов.
Мы стояли у моего дома ночью и смотрели на звезды. Его лицо закрывала подшлемник – специальная черная маска, похожая на грабительскую.
– Я чувствую, что живу. Это всегда так… непередаваемо хорошо? Почти как стоять в светлой зоне под тенью серебряной церкви.
– Да. Просто в первый раз удовольствие особенно острое, героиня асфальта.
– Спасибо. Ты показал мне другой мир. Хотя, может, я живу в иной реальности?
– Это каждый выбирает сам.
– Не хочу больше быть хорошей девочкой.
– Тогда поехали еще кататься. Невозможно быть паинькой на дороге.
И мы ездили буквально до сладкой боли в ногах.
Прошло две недели. Мы обкатали весь город и добрую половину области. Вайшнавский показал мне базу клуба, к которому принадлежал – Хаусклаб. И объяснил, что почти каждый байкер в Верене принадлежит к какой-либо группировке. Шадов был из «Синего сокола», носил красно-голубые нашивки на джинсовом жилете и честно платил клубные взносы.
Две недели покатушек, драйва и задушевных разговоров. А я так и не увидела лица мотоциклиста, хотя мы встречались каждый день. В душе зашевелилось смутное беспокойство. И невольно вспоминался кошмарный сон из детства – человек с мешком на голове. И пусть байкер носил черную маску, не важно. Я стала чувствовать себя неуютно рядом с ним.
Эля бы попыталась силком сорвать с него маску. Я была пацифисткой, студенткой филологического факультета, девушкой из хорошей семьи, в конце концов! И такой способ отмела сразу. Выход подсказал сам мотоциклист:
– Жарко сегодня. Поехали на Веренское водохранилище.
– Отличная идея. Я там еще не была, а говорят, место красивое и вода чистая. Захвачу купальник.
Двадцать пять километров – не расстояние для байкера. Тем более для байкера на «Хонда Шадов». И вскоре я уже раздевалась, игриво улыбаясь Вайшнавскому. Черный купальник выгодно подчеркивал мое загорелое стройное тело и высокую грудь. Вода сверкала на солнце и манила броситься в нее с разбега.
Но вдруг я ощутила странную тоску. А скорее светлую грусть. Где-то со дна послышался тихий голос: «Иней, Иней!». Здесь было так хорошо и спокойно. И до пасторальности мило. Медленно-медленно я вошла в теплую воду. И вдруг стало тяжело дышать. Я с горечью подумала, что не нужна никому, даже Кеше с Гошей, даже этому байкеру с чуть раскосыми синими глазами.
– Иней, стой! – закричал Шадов.
Его крик привел меня в чувство. Выбравшись из воды, я подошла к мотоциклисту.
– Ты очень странно выглядела, – сказал он. – Глаза такие пустые, равнодушные. Как будто ты не в нашем мире. Движения замедленные.
– Наверное, на солнышке перегрелась, – я попыталась улыбнуться. – Просто показалось, будто бы кто-то меня зовет. И церковь отражается в воде.
– Нет здесь никакой церкви, – удивился мотоциклист. – Да и кто тебя может звать?
– Еще и мысли нехорошие в голову полезли. Вспомнился один кошмар… Покажи свое лицо, друг!
Тот вздрогнул.
– Зачем тебе его видеть? Зачем?
– Чтобы не бояться.
– Ты не будешь со мной общаться после этого.
– Сними маску! – крикнула я.
– Нет!
Я попятилась. Но за моей спиной лежало Веренское море. Море, которое звало нырнуть и не возвращаться. Отступать было некуда. Мне снова показалось, что я слышу чей-то далекий голос: «Инна! Инна!»
– Покажи свое лицо! Или мы больше никогда не увидимся.
И тогда он снял маску. Наши глаза, мои ярко зеленые и его синие, встретились. А потом я увидела его лицо. Без каких-либо уродливых дефектов, даже по-своему привлекательное. И уж точно мужественное и волевое.
Но это было лицо сорокалетнего мужчины, ровесника моих родителей! А я-то считала байкера парнем на пару лет старше себя. Даже его голос был молодым и высоким. Сначала мне захотелось убежать. Затем – броситься в Веренское водохранилище. Или заплакать навзрыд. Но, наконец, я пересилила себя. Крепко сжала его на удивление маленькую ладонь и почти твердо сказала:
– Это ничего не меняет. Совсем ничего.
5
В детстве я считала, что у каждого одинокого человека есть свой беспечный ангел. У семейных людей их хранители не дремлют: занимаются матримониальными делами, покровительствуют рождению детей и заботятся о престарелых родственниках.
Одинокие люди живут без присмотра своих ангелов – те слишком беспечные и бесшабашные. Шляются где-то по белу свету, играя на флейте и подсмеиваясь над заботами простых смертных.