Позвони мне
В открытке Аннушкиным каллиграфическим почерком сообщалось о дате бракосочетания и предполагаемом удовольствии от присутствия на нём всеми уважаемого комиссара. При всей дамской изысканности свадебного приглашения и способе его вручения, от Дмитрия Андреевича не ускользнула скрытая насмешливость счастливой молодости, дополняемая осознанием собственной безнаказанности чапаевских любимцев.
– Что тут скажешь, молодцы, хороший пример подаёте для молодёжи в дивизии. Надо постоянно смотреть в будущее, каждая новая семья окрыляет революцию надеждой. Для вас же, не щадя своих сил, прокладываем дорогу счастья прямиком в коммунизм. Вы с Анкой для меня ближе, чем дети родные, готов последним куском поделиться. Желаешь, любой бюст вождя выбирай на столе для подарка, только Энгельса не могу от души оторвать. Советую обратить внимание на Плеханова, уверяю тебя, Анка от радости до потолка прыгать на кровати начнёт. А насчёт денег сразу предупреждаю: в промнавозовской кассе нет ни гроша. Сам рассуди, не хуже меня понимаешь, капелевцы дивизию со всех сторон обложили, мы вынуждены новые магистрали для прокачки печного топлива в землю закладывать. Одних только стальных труб за границей на десять тысяч червонным золотом закупили. Уже хотел и сейф из кабинета в приёмную выставить, зря только место в углу занимает, пускай Люська в нём свою губную помаду хранит. Я уже прикидывал, размышлял про вашу долгожданную свадьбу, не знаю, что и делать, как вам помочь. Может, на следующей неделе козу на базаре продам, обязательно поделюсь последней копеечкой.
Петька именно таким и представлял лицемерный ответ комиссара, поэтому на его физиономии не выразилось никаких разочарований. Он с отсутствующим видом подошёл вплотную к бюсту Фридриха Энгельса и начал с нежностью гладить его роскошную бороду. Мельком взглянул на Дмитрия Андреевича и мысленно попытался представить его точно с такой же бородой. Это вызвало абсолютно неуместную для серьёзного разговора смешинку.
– Мы ведь не первый день знаем друг друга, – сказал, давя в себе смех и лишь слегка улыбаясь, жених. – Денежки на свадьбу я и сам как-нибудь раздобуду, только зачем же козу понапрасну губить. А явился я к вам, Дмитрий Андреевич, представьте себе, по личному распоряжению командира дивизии. Он приказал незамедлительно доставить в Разлив сотню целковых для каких-то секретных военных расходов. Не пойму почему, но просил убедительно, чтобы деньги предоставили в ненавистной вам царской монете. Похоже, что для важных стратегических целей понадобились, может, даже заграничный лимузин решил для политотдела к юбилею революции наконец-то купить.
Фурманов так пыхнул черешневой трубкой, что с горелки посыпались бенгальские искры. Он полностью исключал самодеятельность – Петька не отважится по собственной инициативе спекулировать на авторитете Чапая. Значит, это был самый настоящий заговор, комдив принял сторону ординарца и решил своей властью обеспечить расходы на свадьбу. Дело принимало откровенно издевательский разворот. Все преимущества оказались на стороне хамоватого жениха, комиссар пока ещё не был настолько силён, чтобы перечить чапаевской воле.
Он молча отворил тяжёлую дверцу крашенного под орех несгораемого шкафа и, загородившись от непрошеных глаз своим большевистским телом, погрузился в его таинственное чрево. Долго что-то там перекладывал с места на место, мучительно переживая бестолковую трату промнавозовских денег, однако нервно отсчитал десяток царских червонцев.
– Хороший ты парень, Петька, – сказал Дмитрий Андреевич, поворачиваясь к торжествующему победу ординарцу, – только запомни: бывают и лучше. Надеюсь, что всё самое главное у тебя ещё впереди.
Комиссар вынул из ящика письменного стола листок чистой бумаги и плотно завернул в него сложенные столбиком золотые монеты. Слегка подбросил на ладони увесистый тубус и, словно отрывая от сердца, вручил ординарцу. Не молча вручил, но, пристально глядя в глаза, высказал благословение:
– На полную катушку желаю повеселиться, только поберегите подошвы, следите, чтобы обувка не прохудилась.
– Мы всегда начеку, – утешил Фурманова даже не пытающийся скрывать своего восторга ординарец. – Если получится, на свадьбу, пожалуйста, не опаздывайте, не заставляйте нас в такой радостный день волноваться.
Глава четверта
я
Почти над самым обрывом, там, где вольный Урал широкой излучиной отсекает крайние избы города Лбищенска, открытая многим ветрам, расположилась тщательно охраняемая казарма пулемётной роты. Станковые пулемёты, с любовью называемые красноармейцами «максимами», заслуженно считались главной ударной силой мобильной Чапаевской дивизии. Не случайно Василий Иванович лично распорядился занять под пулемётную роту отдельно стоящее помещение, к которому невозможно подобраться скрытым манёвром. С одной стороны – полноводный батюшка Урал, с другой – хорошо просматриваемая улица, а значит, прицельно простреливаемое пространство. Всё вместе делало пулемётную казарму по-настоящему крепким орешком.
Прямо от казармы, с заднего двора, по отлогому спуску были проложены длинные деревянные сходни, которые облегчали бойцам доступ к Уралу. Дневальные курсировали по сходням и черпали из реки чистейшую воду для повседневных житейских нужд. Иногда на реке красноармейцы устраивали шумные купания и затевали мелкие постирушки.
Жизнь и вода – понятия нерасторжимые, учёные давно уже скрупулёзно подсчитали, на сколько процентов человеческое тело состоит из воды. Если к этим процентам добавить толику мелких пороков и глупостей, наполняющих нашу мятежную плоть, можно с лабораторной точностью установить её полный молекулярный расклад.
Внизу, по малой воде, рядом с плоским деревянным помостом был забит капитальный берёзовый кол, на котором крепился шёлковый трос для ловли донными крючьями знатной каспийской белуги, хорошая особь которой спокойно вымахивала до двух и более центнеров. В добрые времена редкий день обходился у Яицких казаков без пареной красной рыбы, редкое застолье накрывалось без свежего посола зернистой икры. А сейчас как будто благородная рыба объявила бойкот очумевшему от братоубийства народу. Неделями снасти порожними полоскались в текучей уральской воде, не подавая сигналов о рыбацкой удаче.
Смотрящим осточертело без толку мотаться по сходням, проверять холостые снасти, даже лошадиный поддужный колокольчик подвесили на шёлковый трос, чтобы не прохлопать улов. Но щедрый в прежние годы Урал не проявлял благосклонности к терпящим голодуху чапаевцам. Это невозможно ни объяснить, ни понять, однако факт остается фактом – красная рыба словно возревновала к красному же цвету пролетарской революции, категорически отказываясь заплывать на нерест в Урал.
Петька сгорал от нетерпения козырнуть перед обожаемой невестой золотыми червонцами, так геройски добытыми к предстоящей свадьбе у неприступного в своей жадности комиссара. Увесистый тубус тяжёлых монет, приятно оттягивающий карман армейских штанов, сам правил в пулемётную роту, где несла боевую службу пылкая красавица пулемётчица Анка.
Здесь же расчётливый ординарец планировал наведаться в казарменную кухню, чтобы разжиться для важных вечерних гостей осетровым балычком и баночкой свежего посола чёрной зернистой икры. У кашевара Арсения всегда имелся в подпольном леднике неприкасаемый запас всяких вкусностей из красной рыбы. Не только от Василия Ивановича, но и от товарища Фурманова регулярно наведывались посыльные в хорошо оберегаемый ледник пулемётной роты за опасной для желудков рядовых красноармейцев жратвой.
Кашевар, применительно к которому измерения ширина и высота не имели принципиальной разницы, дружелюбно поприветствовал ворвавшегося, словно песня, в кухню, пышущего энергией и восторгом чапаевского фаворита. Для демонстрации подчёркнутого уважения к гостю, Арсений отложил только что побывавший в кипящем котле здоровенный черпак и перво-наперво поинтересовался драгоценным здоровьем комдива. Получив благоприятные отзывы, мечтательно вспомнил про балалайку Кашкета и с готовностью полюбопытствовал, чем может оказаться полезным.
Осведомившись о важных гостях и не менее важных приготовлениях к вечернему ужину, Арсений предложил ординарцу самому спуститься в ледник и на свой глазок подобрать для Чапая гостинцев, мотивируя тем, что своя рука завсегда остаётся владыкой.
Это была традиционная постановка решения вопроса. Кашевар, таким образом, каждый раз демонстрировал своё полное доверие к комсоставу и на всякий случай снимал с себя возможную ответственность за некачественный выбор продуктов. Начальству угождать – непростая наука. По-любому, то ли балык недовяленым, то ли икра пересоленной окажется.
– Ты, Арсений, давай дурака не валяй, – сказал не терпящим возражений тоном ординарец. – Собери чего следует да упакуй хорошенько, а я пока к Анке на часок отлучусь, про любовь поворкуем немножечко. Чем она, кстати, без меня занималась? Что разведка доносит, втихаря к ней никто не захаживал? Рассчитываю на тебя как на верного боевого товарища, шкуру любому спущу – и тому, кто нашкодил, и тому, кто знал да помалкивал. У нашего комиссара есть хорошая присказка: «кто не с нами, тот завсегда против нас» – вот по этому большевистскому правилу и буду, в случае чего, действовать.
– Едва ли кто-нибудь, Пётр Елисеевич, к вашей невестушке подступиться отважится, – выразил законное сомнение на хитром глазу кашевар. – Своя, пусть и бестолковая, голова, она каждому дорога, в этом деле шибко не забалуешь. Аннушка ваша, я так думаю, с бельём на Урале полощется. С самого утра на кухонной печи наволочки да простыни в корыте вываривала. Если не у реки, так с пулемётом своим в оружейном сарае милуется.
С верхних ступенек крутых сходней во всю необъятную ширь открывался напоённый русским духом захватывающий вид на вольную своенравную реку, на зауральские заливные луга, с непересыхающими озёрцами и ериками, обросшими плотным кустарником. Примерно на полпути к горизонту начинался зелёный лес, не сплошной вздыбленной грядой, но рваными клочковатыми пятнами, живописно контрастирующими с синевой бездонного неба. И ещё робко торчащие в дальней дымке кресты колоколен, как маячки присутствия человеческой жизни, трогательно дополняли раздольный российский пейзаж.
Выйдя на дощатые сходни, ординарец слился всей широтой своей необъятной души с развернувшейся панорамой и даже ухватился за поручень, чтобы не поддаться настроению и не улететь ненароком в манящую бесконечную даль. Едва осмотревшись, он обнаружил суженую красавицу, которая в мокрой холщовой рубахе, низко наклоняясь над проточной водой, увлечённо полоскала бабье своё барахло.
Крадучись ступая по скрипучему деревянному маршу, Петька всё явственней различал молодые упругие икры и бесстыдно выступающие задние прелести возлюбленной. Волнующая сердечная дрожь, предшествующая лихой кавалерийской атаке, завладела безудержным молодцем. На какое-то время он замедлил кошачий свой ход, потом вдруг сорвался разъярённым вепрем и сшиб захваченную врасплох принцессу в прозрачные воды Урала. Звериным тиском притопил пулемётчицу к самому дну и сильным, неотвратимым напором проник в её вожделенное тёплое тело.
Аннушка видела в воде открытыми перепуганными глазами хищный оскал своего повелителя и только в эту минуту поняла, почему в дивизии, за глаза, называют ординарца «бешеным». Страсть была так велика, что хватило немногих судорожных рывков, чтобы в обоюдном блаженстве затрепетать от сладостного восторга и медленно, едва живыми, ослабевшими телами, подняться на поверхность. Невеста, жадно хватая плотоядным ртом свежий воздух, накинулась было на жениха с кулаками, но тот по-детски простодушно заморгал голубыми глазами и уже ничего не оставалось, как броситься в сильные объятия и слиться в долгом, чувственном поцелуе.
Выбраться из воды оказалось задачей не менее сложной, чем взятие языка или обезвреживание пулемётного гнезда остервеневшего противника. Потому что на Петькиных галифе не осталось ни единой пришитой пуговицы, ни одной уцелевшей подвязки. Другой, может, и стал бы отсиживаться в спасительной воде дотемна, но только не геройский чапаевский ординарец. Подобрав мокрые штанишки в охапку и, на всякий случай озираясь по сторонам, он поскакал антилопой по сходням в казарму. За ним, неспешно, всамделишной царственной поступью, проследовала счастливая пулемётчица, втайне страстно желая, чтобы кто-нибудь для зависти оказался свидетелем этой оголтелой любви. И даже потом, когда развешивала на бельевой верёвке мокрые мужские портки, нарочито долго возилась с деревянными прищепками, демонстрируя завистникам попранный стыд.
Оказавшись в Анкиной комнате, ординарец сполна реабилитировал себя за досадную невоздержанность, и уже лёжа в горячей постели, молодые в который раз принялись обсуждать свадебные приготовления, уточнять гостевые списки и перечень обязательных к праздничному столу угощений.
Без злорадства, с лёгким юморком сравнили свадебное платье невесты с Люськиным, непременно вызывающе красного цвета, нарядом и поспорили о возможном, но обязательно жлобском подарке товарища Фурманова. На неожиданное предложение пулемётчицы втихаря обвенчаться у благочинного протоиерея Наума, ординарец даже подскочил на панцирной сетке и ответил сквозь зубы решительным «нет». Анка вплотную рассмотрела медальное лицо своего кавалера и сделала единственно верный для себя вывод, что с этим молодцем шутки, по-видимому, плохи.
– Эх, Анка, – мечтательно закинув под голову оголённую руку, после непродолжительного молчания заговорил Петька. – Вот перебьём беляков, шашки на гвоздь повесим, жизнь в дивизии наладим, умирать не захочется. Чапай по ночам карту стратегическую составляет, одному только мне и показывает. Тебе под большим секретом скажу: он после войны по всем ротам провода с электричеством протянуть собирается. Говорит, что электричество – это локомотивная тяга для коммунизма. Машин разных за границей накупим, ничего делать своими руками ни бабам, ни мужикам не придётся. Живи и радуйся, только детишек успевай клепать да в хорошем достатке растить и воспитывать.
– Так уж и ничего, – капризно возразила Аннушка. – А стряпать, а со стиркой возиться, а в огороде управляться твоему электричеству тоже прикажете? Мужики всегда так считают, что бабий труд никакой цены не имеет. Попробовали бы хоть на малое время все заботы по дому на себя возложить, сразу бы по-другому запели.
– Вот баба, ничегошеньки ты не понимаешь, – ласково потрепав любимую за нос, перешёл на покровительственный тон ординарец. – За границей буржуи давно уже умных машин понастроили, таких, что и со стиркой, и в огороде будто по-щучьему велению сами справляются. Знай только подключай провода и задания всякие для удобства жизни придумывай. А сам тем временем разносолы всякие трескай да про мужа родимого не забывай, больше внимания и ласки сердечной подбрасывай.
Анка призадумалась на минуточку, как бы вспоминая что-то далекое, и, мягко отстраняя припавшего к её налитым молодостью грудям ненасытного ординарца, тихим голосом убеждённо ответила:
– А я люблю зарёй на Урале с бельём полоскаться, на душе становится вольно и петь всегда очень хочется. Мне кажется, если ничего не делать, то жизнь, как у хрюшки в сарае, получится. Она ведь тоже всегда только жрёт и глазёнками блымает, никакой полезной работы не делает. Я, Петенька, сама со всем управляться намерена, можешь даже сказать Чапаю, чтобы к нашей избе электричество проводить не планировал. Хотя нет, пусть проводит, чтобы лампочки в доме повесить, – детям будет светло школьные книжки читать и прилежно уроки в тетрадках записывать.
Петька с тоской посмотрел на залитый солнечным светом подоконник, где вулканической горкой подсыхал извлечённый из шитого кисета намокший табак. Нестерпимо захотелось курнуть, чтобы солидней поумничать перед наивной невестой. Вместо табачной затяжки он насладился запахом обожаемого женского тела и продолжил беседу:
– Это ты так говоришь потому, что сама наукам никаким не обучена. Василий Иванович после войны всех учиться пошлёт, кто упираться сдуру решит, того силой заставит. Он мне почти каждый день говорит: «Учиться, учиться и ещё раз учиться». В будущем жизнь слаще постелится тем, у кого знаний и мудрости всякой побольше, здесь нет никакого сомнения. Умом свою жизнь люди так развернут, что в рай позовут, а многие ещё упираться станут, за комиссарскую куртку цепляться начнут. Глядишь, и тебя Чапай учиться заставит, не век же с пулемётом в окопах торчать. Может, ещё настоящим доктором в белоснежном халате окажешься, детишек станешь лечить или захворавшим красноармейцам уколы с лекарствами ставить.
Анка не без гордости представила себя в глаженом халате, со слуховой трубкой и в позолоченных очках – всё как у взаправдашних губернских врачей. Больше всего она обрадовалась блестящим очкам, верному признаку чего-то необыкновенно серьёзного. А вот по поводу ума и учёбы справедливо заметила:
– Да ведь толком никто и не знает, когда ума больше, а когда и поменьше. Если совести побольше – это сразу видать, а с умом полная неразбериха. Мы вот думаем, что Чапай самый умный, а люди в дивизии голодно живут, значит, что-то неладное делает. Может, Фурманов во всём виноват, худое влияние на комдива оказывает. Мы на первых порах и без партии неплохо с беляками справлялись. Перебили бы всех подчистую и без кожаных курток порядок на свой лад навели. На комиссаров, поди, тоже где-то олухи учатся, не с неба же они к нам в дивизию падают. Ты скажи мне, Петруша, вот родится после свадьбы дитя, если парнем окажется, на кого учиться пошлём, кем мечтаешь вырастить первенца своего?
Петька даже приподнялся на локтях, до того неожиданным оказался Анкин вопрос. Ему будто и в голову не приходило, что после их любовных утех вполне могут появиться настоящие дети. Быстро справившись с неожиданным для себя откровением, он с готовностью выпалил:
– Сын наш будет полководцем великим, как Василий Иванович или как Михайло Кутузов, на другое я ни за что не согласен. Правда, и одноглазый сынишка мне не очень-то люб. А если в кожаной куртке, как Фурманов, родится, так лучше ему у тебя в животе оставаться. Я тогда его, Анка, всё одно назад затолкаю. – Шутник даже сам закатился от смеха, удивляясь пришедшей в голову весёлой фантазии. Потом успокоился и доверительно продолжил: – Я тут недавно прикинул в уме и покоя лишился: неужели нашего Владимира Ильича или Александра Македонского сделали так же, как меня и тебя? Чапая ещё куда ни шло, но Ленина?
Анка не выразила живого интереса ни к ликованию, ни к бредням жениха относительно великих людей. Глаза её странно расширились, сделались грустно-серьёзными, и она, обращаясь к детским воспоминаниям, проникновенно сказала:
– А я вот мечтаю про сына, чтобы он, как покойный мой дедушка, птицеловом добычливым стал. Дедушка Ваня всю долгую жизнь с певчей птицей не расставался, клетки готов был с утра до ночи мастерить и всё больше на природе ловчие снасти испытывал. Барину под Благовещенье целыми стаями птиц поставлял, для весеннего вылета, да на праздничных ярмарках с шутками весело торговал. Очень часто и меня на зимний промысел брал, вдвоём ведь сподручней шелковистые сетки растягивать. Ты даже представить не можешь, что за радость принести с мороза большую плетёную клетку с добытой птицей. Таким звонким гомоном наполнится горница, таким птичьим счастьем, будто в райском саду оказался. Мы иногда даже начинали щебетать всей семьёй вместе с птицами. Приведи мне судьба родиться на свете мужчиной, только и делала бы, что без устали в полях с ловчей клеткой носилась.
Бывают женщины, к которым нельзя приспособиться, невозможно привыкнуть, потому что они неиссякаемы в своих неисчерпаемых фантазиях и ненасытных желаниях. От этого и происходит их бесконечная пленительность и стервозность. Они влекут к себе всякого мужчину, манят своей одержимостью, пока, наконец, тот полностью не иссякнет, не обанкротится, даже с широкой и щедрой душой. Тогда женщина, не оборачиваясь, без жалости и сожаления идёт к другому, как к новому источнику праздника жизни. Анка была из тех неуёмных особ, с которыми жизнь всегда полна неожиданностей. Даже в простой ситуации, связанной с судьбой возможного сына, она оказалась более чем оригинальной и заставила ординарца поволноваться.
– Вот, тоже ещё придумала, птицелова в дом привести, – запротестовал Петька. – Мне такой соловей и бесплатно не нужен. Парень должен быть человеком военным, всё остальное – одно баловство, от слабости тела и недостатка ума, этот вопрос решён для меня окончательно. Так что давай не дури, вынь да положь, предъяви мне хотя бы Суворова, надо же нам ещё разок наведаться в гости за Альпы. А певчими птицами, Аннушка, на том свете, в раю, наслаждаться придётся. Если, конечно, терем уютный мне с тобой архангелы в яблоневом саду приготовили.
Петька Чаплыгин неожиданно выскочил из жаркой постели в чём мать родила, выхватил из-под стёганого одеяла голую пулемётчицу, притянул к себе железной хваткой и стал как угорелый кружиться с ней по тесной комнатёнке.
– Так люблю тебя, что когда-нибудь возьму и раздавлю насмерть. И сам радостно погибну вместе с тобой.
– Вот этого я больше всего и боюсь, Петенька, – гортанным голосом сказала Анка и мягко выпросталась из его звериных объятий.
От страха ли оказаться раздавленной или от внезапной воздушной свежести, всё литое под мрамор, матовое тело красавицы покрылось мелкой гусиной кожицей. На роскошных сосках эта тревожная пупырчатость проявилась особенно явственно. И Петька, не удержавшись, потянулся к ним с ласковым поцелуем. Но Аннушка, словно испуганная лань, юркнула в ещё горячую постель и укрылась одеялом до подбородка.
В короткой душевной схватке между служебными обязанностями и ленивым влечением пресыщенной плоти верх одержало военное правило, по которому – первым делом пулемёты, а кое-что обождёт на потом. И ординарец тактично переключился на деловой, озадаченный тон:
– Принеси, Аннушка, штанишки с верёвки, на ветру, должно быть, просохли. Пуговиц каких-то пришей, надо же будет в Разлив добираться. Приведёшь в порядок портки, а я отлучусь к кашевару на кухню, заберу у Арсения командирский гостинец. Перекусим маленько и пора разбегаться, ещё не со всеми делами управился. Чапай на вечер ужин с высокими гостями назначил, по всему вижу, встреча предстоит не простая, готовится больно ответственно, может, даже Фрунзе заявится. Тебя велел пригласить, за столом поухаживать. Так что смотри не опаздывай, заодно доставишь харчи от Арсения. Задницей не шибко при чужих людях выкручивай, я ведь добрый и тихий до времени.
Анка, предварительно заставив ординарца отвернуться и не подсматривать, быстро прибрала себя в домотканое женское платье. Так же быстро и ловко привела в порядок постель и, нарочито картинно завораживая не слабым лафетом, вышла из комнаты, прикрыв за собой скрипучую дверь.
У Петьки в расположении с самого утра наметилось одно деликатное дельце. Ему необходимо было во что бы то ни стало, сегодня же, повидаться с Кашкетовым кумом Гаврилкой, который нёс службу в конюшне четвёртой сотни и который единственный знал о вчерашней вылазке за линию фронта. У Гаврилки он брал на дорогу строевого коня и белогвардейское обмундирование, добытое в недавнем бою и надёжно припрятанное на сеновале. В том, что Чапаю стало известно о ночной вылазке к белякам, виноват, в первую очередь, был конюх Гаврилка, и оставлять подставу без наказания Петька, разумеется, не мог. Такие подарки не входили в его личный кодекс суровых, бескомпромиссных, даже по мирному времени, правил.
Конюшни четвёртой сотни квартировали в старинных купеческих лабазах, размётанных по базарной площади уездного города Лбищенска, в аккурат напротив обшарпанного кафедрального собора. В добрые благословенные времена на площадь съезжались знаменитые рыбные ярмарки. Купцы возами пёрли на продажу пудовых мороженых судаков и жерехов. Торговали всеми сортами вяленой и копчёной рыбы. На святках подвозили дорогой красный улов, добытый зимним багрением, конечно уже после того, как Яицкие казаки полностью завершали поставки к царскому придворному столу. Торговали празднично, бойко, вперемешку с кулачными боями, пьяными плясками и крестными ходами, под перезвон соборных колоколов.
Ныне только забитые накрест перекошенные церковные врата да осиротевшие купеческие строения уныло и безмолвно горевали о прошлом. Лабазы попеременно, с разным успехом, грабили то белые, то красные, а то и обыкновенные любители пограбить, без всяких политических прикрас. Грабили до тех пор, пока не остались абсолютно опустошёнными на удивление крепкой кладки кирпичные стены и прочная железная кровля. Вот по этим заброшенным строениям и были, собственно говоря, размещены боевые кони четвёртой, не знавшей поражения, сотни.
Петька размашистым, всё сметающим на своём пути ходом пересёк базарную площадь, через которую, припадая на заднюю лапу, тащила бессильно свисающий хвост какая-то издыхающая от старости дворняга. Он миновал караульного у крайней конюшни, даже не ответив ему на приветствие, и отворил пинком сапога прикрытую дощатую дверь. Ординарца обдало запахом конского навоза и свежего сена. В этой настороженной, изредка нарушаемой резкими пофыркиваниями тишине текла неспешная лошадиная жизнь.