Книга живых
Он позавтракал, чем Бог послал от попадьи Улиты. И решил заняться хозяйством. То есть привести в порядок дверной замок в хате. Вчера вечером, вернувшись в курень, он очень долго возился с ним, но так и не сделал.
«Надо его хорошенько разработать. И смазать тем, чем «государство богатеет, и чем живет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…» – процитировал он по ходу дела пушкинскую строчку из «Евгения Онегина». И приступил к поискам этого простого продукта. Масла.
В доме его не нашлось. И он отправился на поиски в сарай, где в старые добрые времена, судя по всему, хранился хозяйственный инвентарь: косы, вилы, грабли, плуги…
Поднимаясь по ступенькам в пропахший прелым сеном и высохшим навозом сарай, он неожиданно споткнулся и чуть не упал из-за подломившейся доски. Ругнулся, удержался и, потирая ступню, которой слегка досталось, недоуменно воззрился на открывшуюся ему картину.
Под лопнувшей доской внутри ступеней лежало что-то, аккуратно завернутое в полуистлевшую рогожку. Отец Анатолий достал этот увесистый сверток и начал разворачивать. Под рогожкой была серая шерстяная шинель с некогда «золотыми», а теперь позеленевшими пуговицами и погонами.
Внутри нее лежал коричневый кожаный чехол. Он сунул руку внутрь. Нащупал что-то твердое. Стал доставать.
Через секунду в его руках была казачья шашка с ножнами.
– Ишь ты! – произнес он удивленно.
Затем взгляд его снова упал на раскуроченную ступеньку. Там было еще кое-что. Точнее – небольшой узелок.
Достал и его. Развернул. Это была икона. И туго скатанная пачка ветхих от времени денег. И еще – металлический нагрудный знак в виде креста. На его концах – цифры: вверху – «1917», а внизу – «1918». На перекладине отлито старорусским шрифтом «Чернецовцы».
Он долго разглядывал свои находки. Пока не пришел пономарь Прохор.
– Смотри, какие интересные вещи! – сказал отец Анатолий. – Больше ста лет пролежали. А выглядят как новые.
– Странная какая-то икона, – заметил Прохор, разглядывая образ.
– Чем странная? – поинтересовался иеромонах.
– Два раза на ней изображен Христос. Я такого нигде не видел.
И действительно, теперь Казаков тоже заметил эту несуразицу. Иисус Христос был написан в полный рост. А рядом с ним Божья Матерь, которая держит на руках Богомладенца, то есть Иисуса Христа.
«Что за ерунда?! Откуда такое? – подумал иеромонах. – Так быть не может!»
Отцу Анатолию стало страшно интересно. Он пытался вспомнить, не видел ли он нечто подобное в своих долгих странствиях… И не смог.
Тогда собрал весь «клад» и занес его в хату.
Надо было как-то осмыслить это дело, уложить в голове. И решить, как поступить с этими вещами.
Несомненно для него было одно. Это был знак. Клад пролежал больше ста лет и открылся только ему. Но о чем он говорит? Может быть, напоминает ему о его собственных корнях? Он ведь тоже казак. И дед его, и отец не забывали об этом. Вспоминали, правда, по-разному. Дед гладил Толика по голове и говорил: «Казачьему роду не должно быть переводу!» А отец, когда напивался, бегал по деревне и гордо орал: «Я казак! Я казак!»
Сейчас Анатолий вспомнил деда. И загрустил. Что бы он сказал внуку, узнав, что тот остался холостым и бездетным? Наверное, ничего хорошего бы не сказал, так как был уверен, что его род будет обязательно продолжен. И гордая казачья кровь всегда будет течь в жилах его потомков.
Ну, как бы там ни было, а знак надо расшифровывать. Хотя бы понять, кто и зачем это все спрятал.
– Ты-то что думаешь об этом? – спросил он Зыкова.
Прохор почесал затылок, поморгал своими выпученными глазами и глубокомысленно заметил:
– Тот, кто прятал, был явно не дурак. Ведь где обычно искали при обысках? На чердаке. В погребе. Или замурованное в стене. Можно было закопать. То есть в месте затаенном, недоступном. Скрытном. А тут все на виду. И все по этому крыльцу топчутся. Заходят. Выходят. И считают, то, что на виду, не может хранить тайну. Это чистый трюк!
Обогащенный его сентенциями, Казаков уже было совсем собрался пойти опрашивать местных бабок. Может, они знают, кто здесь жил до последней старушки хозяйки?
Но тут его осенило.
«Как же я забыл! Кто у нас знаток? Да Мария Бархатова! Любовь моя незабвенная. Мария! Она должна знать, что это за знак. Что за икона мне попала в руки. Там, у нее в музее, уж точно найдется такой специалист, который все мне объяснит. Откроет тайный смысл. Ведь Питер – это такое место, где сосредоточена история России. И там точно есть все ответы на эти вопросы».
Вспомнил Анатолий, как познакомился с Марией Бархатовой, вечно юной неунывающей ученой дамой, сотрудницей питерского Музея истории религии. Вспомнил, как искали они вместе копье Пересвета, в каких приключениях побывали, какие чудеса видели. Как влюбился он в нее запретной для монаха любовью. И накатило на него. Это из-за нее подался он на Афон и там вымаливал у Богоматери ответ на вопрос: греховна ли его любовь?
И получил ответ от такого же, пришедшего в поисках истины, странника. С еще более запутанной и сложной судьбой.
Олег Миров – где он сейчас? Чем занимается?
Связывались они с ним несколько лет назад. После Крымской весны. И тогда он узнал, что Олег с Татьяной подались на Запад. Переехали на новое место жительства – в Калининградскую область!
«Да, были времена! Было времечко!» – вздохнул отец Анатолий.
Он взял свой простенький мобильник. (Чтобы не было искушения ковыряться в интернете, у них в монастыре не приветствовалось использование сложных гаджетов. Для связи достаточно и старого кнопочного.)
* * *Мария ответила на звонок так, как будто ждала его каждую минуту.
«А может, и правда ждала?» – подумал Казаков, когда услышал ее радостный голос.
– Это ты? Асисяй! Как хорошо, что ты наконец позвонил. Ты по делу? Ну, давай выкладывай!
И Казаков добросовестно доложил ей о своей находке в этой Богом забытой станице Новосоветской.
А потом с какой-то неподдельной внутренней радостью слушал голос этой женщины, которая торопливо толковала ему: «Тебе надо обязательно приехать в Питер вместе со своими находками. И уже здесь, на месте, с помощью моих связей в научном мире, друзей и знакомых мы точно разберемся с твоими несколько странными, но страшно интересными артефактами».
VI
Деньги на поездку прислал Шурка Дубравин. И Казаков, как молодой солдат, ринулся «в самоход». То есть без архиерейского благословения уехал в Питер. Благо ростовский аэропорт «Платов» функционировал безотказно.
Петербург – город, конечно, дорогой. Но, как говорится, надо знать места. И он поселился в самом центре, в гостинице при Доме ученых, расположенной не абы где, а во дворце великого князя Владимира, брата императора Александра III.
Ученые, особенно гуманитарии, люди небогатые. Поэтому гостиничка была обустроена в «советском стиле».
Казаков разместился в крошечном номере со всеми признаками «советской роскоши». Узенькой кроваткой, графином с водой и даже стареньким телевизором. На полу, конечно, потертый коричневый коврик. Из нововведений – в шкафчике лежали матерчатые тапочки.
Приняв на этаже душ и вытершись шершавым вафельным полотенцем, Казаков дворами, через запасной дворец (оказывается, у великих князей были и такие) вышел на улицу Миллионную. И направил свои стопы прямиком на Почтамтскую, к Музею истории религии.
На подходе позвонил. Мария, судя по всему, ждала его, потому что вышла в фойе музея слегка принаряженная. В новеньком розовом пиджачке, узких брюках и черных лодочках.
Была она все такая же – круглолицая, стриженная под мальчишку. С блестящими глазами-бусинками. Этакая советская нестареющая пионервожатая.
Казаков тоже был в мирской одежде, дабы не смущать своей рясой народ.
Встретились. Обнялись тепло. Прямо по-братски. Правда, он неожиданно почувствовал, что ученая женщина очень уж крепко к нему прижимается. Ну, тут, как говорится, ничего не попишешь. Как-никак, старая любовь не ржавеет.
А дальше все закрутилось, завертелось.
Не успел он и глазом моргнуть как уже шагал вдоль ажурной металлической ограды по другому берегу Невы в поисках изящного, облицованного сероватым кирпичом, здания с башенками и длинными стройными окнами.
В бывшем дворце Матильды Кшесинской, балерины и, как утверждают некоторые, любовницы последнего царя и двух великих князей, разместился Музей политической истории России.
В Питере большинство дворцов монументальные, величественные. Этот оказался поменьше. И достаточно гармонично вписывался в улицу.
Казаков прошел через чугунные ворота, стеклянные двери, рамку металлоискателя и оказался во внутреннем дворе, крытом стеклянным куполом. Его, видимо, возвели недавно, чтобы расширить музейное пространство.
Здесь торчали пожилой, одетый в черную униформу, охранник и молодой парнишка-сотрудник, в круглых очках и просторной рубахе-балахоне. На шее у последнего висела бирка, которая называется сейчас словом «бейджик». Этот «архивный юноша» тотчас поздоровался и сообщил, что ждет его с артефактами.
«Как родного встретил!» – подумал Анатолий. А «юноша бледный со взором горящим» уже обратился к нему с вопросом:
– Хотите, покажу вам нашу экспозицию? А потом займемся вашей находкой.
– Отчего ж не посмотреть? – солидно заметил Казаков и пригладил свою растрепанную седую бороду.
Ну и пошли они… по залам.
Экскурсия оказалась взаимно интересной. Потому что парень этот, Геннадий, со странной для русского фамилией Слободян, не столько рассказывал о политической истории России, сколько выспрашивал у Казакова о монашеской жизни.
Конечно, это был не Эрмитаж, где в огромных залах являются взору посетителя царские гарнитуры, великие картины и прекрасные скульптуры. Здесь все было скромнее, живее, изящнее. И одновременно грустнее.
В этом, таком элегантном на вид, здании, несомненно, построенном для того, чтобы радовать глаз и вызывать прекрасные мысли о прекрасной хозяйке дворца, о ее загадочном обаянии, которым она, как нимфа Цирцея, обольщала могущественных и наивных мужчин, казалось, все должно было дышать негою, страстью, покоем и любовью. Но увы и ах! Здесь почти ничего не осталось от Матильды. Разве что простенькое бальное платьице, когда-то соблазнительно прикрывавшее юное тело балерины, да несколько десятков черно-белых фотографий, рассказывающих о том времени, когда Петербург был столицей роскоши и удовольствий.
«Боже мой! Как все повторяется в этом мире! – думал Казаков. – Балерина-содержанка сильных мира сего. Сто лет прошло. И ничего в людских отношениях не меняется».
Он вспомнил одну современную красавицу-балерину с ее бесконечным культом молодого тела, ее шпагатами, откровенными фотосессиями, которыми она старалась и старается привлечь богатых мужиков.
Тут он поймал себя на этих несвоевременных мыслях и быстро-быстро отогнал их: «Бес, бес их нагоняет, эти мысли о балеринах!»
А тем временем экскурсия продолжалась. И вот уже они миновали зал, где балерина тренировала свое прекрасное тело. Поднялись на второй этаж и оказались в комнатах, обставленных очень странно.
– А вот здесь была детская! – торжественно произнес гид. – Но когда Матильда покинула Петроград, в марте тысяча девятьсот семнадцатого года, сюда въехала солдатня. А потом этот особняк облюбовали большевики. Тут был их штаб. И в этой комнате, где беззаботно резвились детки, поселился Ленин. Это был его рабочий кабинет.
Казаков с изумлением разглядывал простой прямоугольный дубовый стол, казенные стулья, кресло вождя – весь этот диссонирующий и никак не вписывающийся в уютную обстановку дворца грубый антураж революционного времени.
– А вот с этого балкона, с которого любила смотреть на вечернюю зарю Кшесинская, вождь выступал перед разбушевавшейся революционной толпой и призывал к новому восстанию.
«Да, неисповедимы пути Господни! – думал Казаков. – И как все переплетается в этой жизни. Наверняка он и спал здесь где-нибудь. Может быть, даже на кровати балерины, где она предавалась любви со своими воздыхателями…»
А они все двигались и двигались по экспозиции музея.
– Обратите внимание вот на эту фотографию! – и молодой гид указал ему на наклеенное на картон фото.
Казаков вгляделся. И увидел на сером фоне шесть простенько одетых молодых женщин, стоящих лесенкой на ступеньках вагона. А вокруг них – облепившую вагон толпу мужиков в картузах и сатиновых рубахах.
– Это встреча осужденных террористок на пути на каторгу в славном городе Омске. Этих убийц, бомбометательниц народ на пути в Сибирь приветствовал как героинь. Одна из них писала: «Вся дорога наша – это был сплошной триумф». О чем это говорит? – спросил гид.
– Народ наш был болен! Общество было больным от ненависти, – ответил Казаков.
А про себя прошептал: «Господи! Прости нас всех!»
– А вот это кусок веревки, на которой повесили еще одну знаменитую убийцу-террористку.
– Перовскую? – наугад спросил Казаков.
– Так точно! И при этом народ после казни столпился у эшафота, жаждая добыть хоть кусочек веревки, на которой ее вешали.
– Странный у нас народ… – пробормотал Анатолий.
Так шли они вдоль стендов, на которых была разъята, распята, выставлена напоказ кровавая история России девятнадцатого и двадцатого века.
В конце концов они добрались до того раздела, ради которого Казаков, собственно, и появился здесь.
– Это экспозиция, посвященная Гражданской войне в России. У нас обычно ее представляют как борьбу между белыми и красными. Но это упрощенное видение.
И пока юный гид, «друг сердечный, таракан запечный», рассказывал, что кроме красных и белых были еще и другие силы – так называемые красно-зеленые, партизаны, басмачи и даже демократы того времени, Казаков молча читал подлинник приговора адмиралу Колчаку. И понимал, что печатал этот исторический документ безграмотный человек, так как даже само слово «расстрелять» было напечатано с ошибкой «разстрелять». А потом «з» было исправлено карандашом на «с».
«Не так ли пишется и наша история? С катастрофическими ошибками, которые стоят миллионы жизней», – пафосно думал он, разглядывая бесчисленные фото с бравыми комиссарами в пыльных шлемах и не менее статными белогвардейцами в фуражках.
«Все сплошь русские лица. Знали бы они, чем закончится этот великий эксперимент – жизнь между утопией и реальностью. Стали бы они уничтожать друг друга с такой ненавистью и яростью, если бы знали, что революция через семьдесят лет закончится реставрацией и гибелью страны?!»
– Ну, приблизительно так вот закончилась Гражданская война! – заключил свою экскурсию молодой гид. – По разным прикидкам, погибли от восьми до тринадцати миллионов человек. И два с половиной миллиона покинули Родину!
– Аля-улю – гони гусей! – не зная, что сказать, пробормотал глупую детскую присказку Анатолий.
– А теперь давайте я познакомлю вас с нужным вам специалистом! – предложил хлопец.
И они пошли в те помещения дворца, которые обычно не показывают праздным посетителям. За дверью с надписью «Служебное помещение» они обнаружили комнату, заставленную старой покосившейся мебелью, столами, шкафами. За одним из этих столов стояла пожилая женщина в белом халате и резиновых перчатках.
Перед нею на столе этаким ковриком были выложены несколько десятков денежных купюр. Она колдовала над ними, что-то подклеивая и реставрируя.
– Здравствуйте, Александра Ивановна! – почтительно поздоровался его провожатый. – Вам звонила Бархатова?
– А! Да-да! – оторвалась она от работы. – Ну, что там у вас? Давайте посмотрим!
Посмотрим так посмотрим. И Казаков достал из черной кожаной борсетки найденные купюры.
Женщина бережно взяла их в руки, заметив при этом:
– Надо же! Как хорошо сохранились!
Аккуратно разложила банкноты на своем столе. Прочитала, водя лупой над бумагой: «Билет государственного казначейства Главного командования вооруженными силами на юге России. Тысяча рублей. Обязателен к приему по всем платежам от казны и между частными лицами».
– Так, серия и номер есть? А кто подписался? Так, начальник управления финансов. Начальник кредитной части. Есть. Сверху крест и георгиевская лента. А на обратной стороне двуглавый орел в центре. Дата выпуска – тысяча девятьсот девятнадцатый год! Ну, понятно все! – она начала говорить, будто сама с собой, но вспомнила про гостей:
– Вы присаживайтесь! Может, чаю хотите? Я налью!
– Мне бы хотелось понять, кому они могут принадлежать? – ответил Анатолий.
– Да здесь все и написано, – присев тоже на краешек стула, пояснила реставратор. – Как говорится, к гадалке не ходи. Да вы пейте чай! – и пододвинула к нему блюдце с печеньками.
Казаков отхлебнул жидкий чай, надкусил печеньку.
– Во время Гражданской войны силы, противостоявшие большевикам и контролировавшие разные регионы страны, испытывали большие сложности с наполнением бюджетов своих образований. Сильно страдали от отсутствия средств и белые добровольческие армии. Так что и тем и другим приходилось выпускать собственные дензнаки. А дело это чрезвычайно сложное. Эти деньги достаточно высокого качества. И их выпуск смогли наладить только в Донской республике. Остальные печатали либо за границей, либо в собственных типографиях. Низкого качества. Вот такие, как эти! – она достала из шкафа папочку. Открыла ее и показала бумажки, отдаленно напоминающие настоящие деньги.
– Это Сибирского временного правительства. Это Северо-Западного фронта. А вот эта зелененькая – купюра Читинского отделения Госбанка.
Она закрыла папку.
– Да-с! Вот так! Что еще можно сказать о вашей находке… Судя по всему, она выпущена в Новочеркасске. В одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Обращалась до конца двадцатого года. Но стоимость этих денег зависела от успехов на фронте. А к двадцатому году дела у белых были неважными. Скорее всего, судя по сумме, деньги принадлежали белому офицеру, который и спрятал их то ли перед уходом, то ли опасаясь ареста. Но это я уже так… Можно сказать, фантазирую…
– А вот эти купюры чьи? – И Казаков, как фокусник, достал из гаманка еще более ветхие денежные банкноты.
Увидев их, бабушка, что называется, возбудилась:
– Ай-яй-яй! Вот это вещь уникальная! – она осторожно взяла дензнаки. И направила свой острый, опытный профессиональный взгляд на неряшливые, как будто не напечатанные, а рисованные от руки купюры красного цвета. Начала читать будто написанные детьми строки: «Государственный билет… Подделка билета преследуется законом. Управляющий есть. Кассир есть. Год 1919. А вот и двуглавый орел, похожий на ощипанную курицу…»
Она оторвалась от стола и произнесла с волнением и радостно:
– Ну, конечно, конечно! Это деньги Вешенского восстания девятнадцатого года! Боже мой! Это такая редкость! И где же вы их взяли?
– Да там же, у себя в курене, под ступенькой!
– Берегите их! А лучше отдайте в музей. Сохраннее будут. Похоже, этот офицер принимал участие и в этом восстании, описанном у Шолохова.
– А наградными знаками у вас кто-то занимается? – поинтересовался Казаков. – Вот тут у меня крест есть. Такой странный.
– Отдел этот временно закрыт, – ответил ему гид. – Наш старший сотрудник недавно скончался. А нового еще не взяли.
– Жаль! – заметил Казаков. – Очень интересный знак.
Они поговорили еще немного. И Казаков, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправился дальше.
Теперь для него что-то начало проясняться. Чуть забрезжила впереди разгадка.
Позвонила Мария. Спросила по-женски:
– А ты где?
– Только что вышел из музея.
– Ну что, они тебе помогли?
– Да, кое-что становится яснее. Теперь бы вот с шашкой разобраться. Чья? Откуда?
– Толя! – по имени обратилась она к нему. – Ты знаешь, у меня знакомых в нашем Музее клинкового оружия нет. Но есть люди, которые коллекционируют. Сегодня его изготовление и продажа стали бизнесом. Я тут через одного знакомого вышла на магазин. Там работает один яростный коллекционер и знаток. Я с ним договорилась. Он посмотрит твою шашку. И, может, что-то скажет. Запиши адрес.
«Какая женщина! Огонь! С ней хоть в разведку, – подумал Казаков. – И как старается для меня. Почему?» И память услужливо подсказала: берег реки. Палатка. И они вместе. Почему? Что ж прятаться-то от правды. «Потому, что любит она тебя, дурака!» – пронеслось в мыслях. А в душе вспыхнуло что-то щемящее, нежное…
VII
Шофер зеленой машинки с надписью «Таксовичкофф» быстро зарядил маршрут в навигатор и неторопливо порулил в сторону нужной улицы. Так что доехали быстро. Минут за десять.
Вот и арочные ворота, в которые надо пройти. А во дворе находится магазин, в котором обитает этот крупный специалист в области холодного оружия. Но вот беда: на этой пустынной улице, судя по грозным знакам, стоянка запрещена, и таксист подождать его не сможет. Боится огромного штрафа.
Так что пришлось Казакову покинуть салон и пехом отправиться по адресу.
– Никуда не укрыться человеку в этом новом электронном раю. Кругом глаза, камеры, гаджеты. И где она, та свобода, о которой когда-то мечталось? – бурчал про себя Казаков по пути от машины.
Наконец он оказался перед металлической дверью, на которой висела медная табличка с надписью «Казачья лавка» Звонить два раза».
Он позвонил. Электронный звонок прожужжал в ответ. И замок щелкнул автоматически.
Анатолий не стал ждать повторного приглашения и, приоткрыв дверь, юркнул вниз по ступенькам.
Здесь он обнаружил просторный полуподвал без окон. Стены его были завешены разным холодным оружием.
Чего тут только не было! Кинжалы – от старинных кривых и страшных индийских до ножей современного спецназа. Богато украшенные сабли с ножнами, усыпанными полудрагоценными камнями. Японские парадные катаны с рукояткой из слоновой кости. Флотские кортики, двуручные мечи.
Отдельная стена – шашки: кавказские, казачьи, строевые, палаши.
Все начищено, сверкает и блестит нестерпимым блеском.
За стеклом в центре зала располагались особо ценные подарочные экземпляры. Мир холодного оружия развернулся перед Казаковым во всей своей красе.
У противоположной стены сидел за столом «мужичок с ноготок», усами похожий на кота-мурлыку. Одет он был причудливо и странно: армейские брюки-галифе и армейские ботинки вместо сапог. Сверху на нем красовалась русская рубаха навыпуск, подпоясанная ремешком со стальным набором.
«Как лошадиная сбруя, – подумал Казаков. – Ишь, какой!»
Мужичок поднялся из-за стола во весь свой небольшой росточек и вышел ему навстречу.
– Чем могу быть полезен, батюшка?
«И откуда догадался, что я из церковных?» – удивился еще раз Казаков. А потом понял. Это, наверное, Мария сказала, когда договаривалась о встрече.
А усатый мужичок замурлыкал, оглядывая его немигающими глазами.
– Мне звонили… Мы будем рады вам помочь.
– Мне нужен Петр Павлович! – наконец вставил свое слово Казаков.
– Так это я и есть! – представился коллекционер. – А это мой помощник Петруха, – Петр Павлович кивнул на вышедшего откуда-то из двери в стене парня с простым в конопушках русским лицом и рыжими волосами.
– У меня такое дело! – и Казаков стал развязывать коричневый чехол из кожзаменителя. Извлек из него свою драгоценную находку в черно-стальных ножнах. Достал. Протянул.
Петр Павлович взял шашку в руки, ловко потянул из ножен. Выхватил. И неожиданно для Казакова крутанул ею.
Отошел от него на пару шагов и завертел, закрутил шашкой так, что стальное жало несколько десятков секунд со свистом кружилось над головой, рассекало воздух вокруг вертящегося туда-сюда маленького человека.
Под конец Петр Павлович лихо со стуком вбросил шашку обратно в ножны.
– Отлично отцентрована! – И добавил: – Пойдем посмотрим!
Он быстро разложил на своем столе шашку и ножны, достал рулетку, обмерил изделие, взял в руки большую стеклянную лупу и, не обращая больше внимания на Казакова, погрузился в изучение оружия.
Водил лупой вдоль стального, пахнущего ружейным маслом клинка и бормотал что-то про себя:
– Та-а-ак! Головка рукоятки из дерева. Подвес правильный. Ага! Стакан… Обоймица. Есть! Вензель Николая Второго есть. Двуглавый орел. На месте. На дужке надпись: «За храбрость…»
Скрупулезное обследование продолжалось минут пятнадцать. В конце концов Казакову стало скучно. И он слегка отошел – полюбоваться на японский меч-катану, стоявший на подставке за стеклом. Наклонившись, долго разглядывал замысловатую сцену на рукояти меча, по-видимому, изображающую выезд знатного самурая вместе со свитой…
«Как они похожи – и катана, и шашка – по всем параметрам. Вот что значит идеальное».
От созерцания меча его оторвал мурлыкающий голос Петра Павловича, который попросил помощника Петьку:
– Ты сделай снимки! Аккуратно со всех сторон…