За колючкой – тайга
– Ты, старик, папиросы убери, – Литуновский отодвинул пачки в сторону. – Здесь дают бесплатные, и пока их хватает. Побереги, пригодятся.
Наверняка дед отрывал подарок от себя. Продукты в Кремянку, как и на «дачу», небось доставляют вертолетом. Или железной дорогой, если она неподалеку. Словом, не в избытке их в местном сельпо. Литуновский не станет брать папиросы, он знает, что такое обходиться без необходимого. А за молоко готов благодарить старика горячо и старательно. Вот только отвык Андрей это делать. На «даче» никогда ничего не просят, а потому и благодарить нет необходимости.
Литр пахнущего свободой молока ушел внутрь, как в сухую землю. Выпил бы еще, да знает – во-первых, у деда нет, да и потом опасно. Такой порции жира и так предостаточно, чтобы в ближайшие дни чувствовать себя не в своей тарелке.
– Нашел деньги-то? – спросил Андрей, чувствуя, как по его телу пробежала искра жизни.
– Да иде их найдешь? Прошлый раз триста сорок выручил, сейчас, дай бог, сотни три выйдет. – Дед перевел взгляд с одной руки с зажатым в ней кнутом и двумя отставленными в сторону пальцами, и посмотрел на вторую. – Теперь еще не менее тысячи семисот нужно. Прошлый день приехал, глядь, мотор на «Кефали» забарахлил. А без рыбы нам сам знаешь…
– Да, конечно, – нехотя подтвердил Литуновский, словно понимая, что без рыбы им жизни нет.
Вокруг занималась весна. Ее дыхание было тем ближе, чем дольше старик рассуждал о каких-то далеких, непонятных для Андрея проблемах – мотор на лодке забарахлил, сама лодка прохудилась, крышу перекрывать нужно, обувку мальцам готовить…
Вот она, жизнь. Вместе с ароматом просыпающейся после зимней стужи весны слух Литуновского ласкает легкая брань старика из красноярской глубинки и рассказ о том, что жизнь, вопреки заверениям правительства (старик слышал это по радио), лучше не становится. Однако, как ни поднимался доллар, деду, для того чтобы чувствовать себя абсолютно счастливым, нужно две тысячи триста рублей. Доллар за две недели наверняка поднялся, а старику нужны все те же две триста. Даже меньше. Тысяча семьсот рублей, если сейчас продаст товара на триста.
– Очень, значит, нужно? – повторяет, словно сомнамбула, Литуновский.
– Позарез, – подтверждает старик. – Съездил бы в Назарово, мотор отремонтировал…
– Назарово рядом? – Андрей почувствовал, как у него в груди чуть всколыхнулось сердце.
Назарово… Назарово Литуновский знал. Сгущенка знаменитая, привыкнуть к которой, наевшись ею до изнеможения в армии, Андрей не смог за все последующие годы.
– А то, – пожал плечами дед. – Сто километров на северо-запад, и Назарово будет. Там есть ремонтная мастерская, я справлялся. Как думаешь, рублей триста… Ну, пусть триста двадцать, на ремонт бензонасоса хватит?
– Думаю, хватит, – соглашается Литуновский. Вырвав из запрессованной за год сенной подстилки соломину, он сунул ее в рот и покрутил пальцами. Господи, до чего приятно она пахнет избой и коровой… – Да только где ты их возьмешь, старик?
– Вот это и досадно, паря. Взять, по чести говоря, негде. Тут выбирай – либо бензонасос, либо чуни мальцу старшего. Сейчас самая пора дрова заготавливать, да еще подработка есть… Повадился какой-то модный паря к нам, просит лес заготавливать. Мы с мужиками прикинули – если просьбу выполнить, то по тыще за лето заработать можно.
– В Китай, – думая о чем-то, пробормотал Андрей.
– Не понял, – старик насторожился и придвинулся чуть ближе.
– В Китай, говорю. Лес заготовите, а он его вывезет и в Китай отправит. Пятьсот долларов за кубометр кедра. Считай сам. А ты говоришь – по тыще за лето. Меньше тысячи долларов на каждого и не соглашайтесь. Иначе в дураках останетесь. Да и потом, все равно тебе не хватит…
Старик помолчал, степенно помолчал, как принято у деревенских, принял к сведению и так же важно сменил тему:
– Тяжко, паря?
– Терпимо. Ты когда в следующий раз будешь?
Тот пожал плечами и пробормотал что-то о том, что ему чем чаще, тем лучше, что деньги, мол, на дороге не валяются, и заодно спросил, будет Андрей есть яйца или же их убирать.
Значит, через две недели. За эти дни у сельчан накапливается количество продуктов, которые можно готовить к сдаче. Догадаться об этом нетрудно, вся загвоздка в том, сколько даст за четырнадцать дней молока корова и сколько яиц дадут несушки. Четырнадцать дней…
Он хотел повременить, но вдруг ему снова явилось лицо Вики, и сердце заныло от боли. Воля. Что может быть лучше нее? Возможность прижать к себе сына и впиться губами в губы жены… Как она далека и как заманчива.
Он перестал упрямо повторять, что не убивал, после того, как судья, выслушав его последнее слово, беззвучно прошептала:
– С вами все ясно.
Ее не слышал никто, кроме нее самой и Андрея. И столько злости, столько бессердечия и глупости было в этой процеженной сквозь тонкие бесцветные губы фразе, что Литуновский почувствовал, как у него оборвалось сердце. Теперь приговор можно было и не слушать. Его привезли через два дня ближе к обеду, и он сидел, голодный, без сигарет, в одиночке Центрального районного суда, ожидая, пока судья вернется с обеденного перерыва и приступит к чтению приговора. Его ввели в зал, и он, уже готовый ко всему физически, но совершенно не подготовленный морально, стоял, вцепившись пальцами в ограждения клетки, и слушал, слушал, слушал…
И даже сначала не понял, что такое «восемнадцать лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима». Жизненный опыт и образование понять помогали, а вот разум верить отказывался.
И когда его повели к выходу в наручниках, он смотрел на Вику, и его слова ободрения, не в силах сорваться с губ, деревенели и перекашивали рот.
– Старик, тебе очень нужны деньги?
– А то.
– Сколько километров отсюда до сторожки, в которой живут во время белкования твои сыновья?
Непонимающий старик свалил с затылка кепку и почесал затылок.
– Километров тридцать. – Он надул губы – это помогало ему думать.
– А в каком направлении? – Сердце Андрея билось с перебоями, как при инсульте.
– Север без моей помощи сможешь определить? – Старик стал что-то соображать.
– Без проблем.
– А в ночи?
– Нет солнца, есть луна. Нет луны, есть деревья. Без проблем.
– Так вот, отсюда на северо-запад пятнадцать километров. Дойдешь до болота и справа от него увидишь избу малую. Раньше мы ее под зимник подобили, а сейчас нет нужды туды зимой мотаться.
– Старик… – От волнения Андрей стал чуть заикаться. Реальное чувство свободы перехлестывало его и гнало наметом к цели.
– Ну, скоро там? – раздалось из ледника.
– Чуток осталось! – взвизгнул фальцетом дед и снова наклонился к Литуновскому.
– Я дам тебе две тысячи пятьсот рублей, старик. А через месяц после этого дам еще сто тысяч.
– Сколь??
– Сто тысяч рублей, – повторил Литуновский. – А две с половиной, чтобы ты знал, что не обману, дам здесь, сразу. Но через день после того, как ты в следующий раз отсюда уедешь, в сторожку положишь одежды, желательно поприличней, моего размера, и продуктов на два дня.
– Ой, лихо… – взмолился дед.
– Знаю, что лихо, – рассердился Андрей. – Потому что я никого не убивал, старик. Я не убивал тех троих, за смерть которых мне врезали восемнадцать лет. А я не смогу здесь жить, старик. Я умру сам через год. Я не могу жить в неволе, дед, я человек такой… Я к сыну хочу, старый… У меня Ванька без меня другим будет…
– Тихо, тихо, тихо… – прошепелявил сельчанин и осторожно похлопал кнутом по сапогу разволновавшегося Литуновского. – Не егози, паря. Сгоришь зазря раньше времени.
– Ну-ка, давайте, завязывайте там, с разгрузкой! – пробасил выглянувший из ледника замполит, недовольный тем, что работы идут не по обыкновению медленно. – Литуновский, ты долго еще на телеге валяться собираешься?
Андрей встал и нетвердой рукой стал подавать оставшиеся коробки ускорившим разгрузку зэкам.
– Значица, так, паря, – шептал старик. – Сегодня какое у нас? Тринадцатое. В следующий раз я приеду, получается, в конце апреля. Грех на душу беру, не знаю, простится ли, но больно уж жалко на тебя смотреть. Сын, говоришь? Сколько пацану?
– Пять, – сглотнув комок, не веря собственному счастью, глухо выдавил Литуновский.
– Ай, беда… Пацана жаль, и тебя, паря, жаль. Точно не убивал?
– Крест целую, батя…
– Значица, так тому и быть, – старик прихлопнул себя по голенищу войлочного серого сапога и качнул головой. Ты только уж не выдавай меня, если что, паря… Знаешь, всякое случается, а мне на старости лет…
– Батя, богом клянусь… – У Андрея прихватило горло, едва он представил, как выдает старика администрации.
– Да слазь ты с телеги, Литуновский, черт тебя подери! – рявкнул замполит и махнул рукой конвою – «гоните этих троих обратно».
– Как приеду, все расскажу тебе, – пробормотал напоследок старик и вдруг приосанился и взмахнул кнутом. – А ну, слазь, тать!..
«Я хочу домой».
«Хочут все, не все доезжают. С., 1969 г.».
Следуя к бараку под конвоем, Андрей не чувствовал ничего, кроме запаха наступившей весны и того неоправданно радостного, что она приносит с собой.
Через час зэки, глотая с алюминиевых ложек капусту и запивая ее жидким чаем, сквозь приоткрытые окна похожей на барак столовой ловили ноздрями запах яиц, жарящихся в караульном помещении, и аромат куриного бульона, доносящийся из жилой части Белого дома.
– Я, когда приду, попрошу жену сварить борщ со свининой, – сказал Ворон и прополоскал рот остатками чая.
Зэки чуть отвлеклись, но, услышав, что и когда собирается делать Ворон, снова вяло заскребли ложками по днищам котелков.
Сидеть Ворону оставалось еще девять лет.
Глава 4
Весна под Красноярском вошла в свои права решительно и на этот раз окончательно. Ее вестниками стали первые комары, еще маленькие, только что появившиеся на свет, и оттого голодные и злые. Они продирались сквозь одежды зэков, пробирались под сетки накомарников, которые выдавались далеко не всем, и пили кровь, зная, что теперь их власть, а значит, сила.
Шапки сменились на кепи, ватные штаны и куртки вновь залегли на дно каптерки завхоза, и люди, выбираясь на свежий воздух из душного барака, вдыхали аромат тайги полной грудью. Зима сменилась весной, это значит, что срок уменьшился, что еще полгода не будет страха за то, что вдруг подломит простуда, обострится до пневмонии, а в лазарете, как обычно, ни парацетамола, ни димедрола. Неужели «дача» настолько проклята, что даже местный лекарь не получает с Большой земли самые необходимые таблетки? В конце марта заболел Чича. Заболел жестоко, горлом шла кровь, и он уже с трудом добирался до деревянного туалета, чтобы выпотрошить свои исхудалые внутренности от очередного приступа поноса. Дизентерия – поставил диагноз лепила, на том и сошлись. Чича еще неделю провалялся в жару, а когда его состояние уже не попадало под понятие обратного процесса, обещающего выздоровление, капитан медицинской службы вызвал из «семерки» вертолет. Вертолет прилетел и увез Чичу. И это был единственный за всю историю «дачи» случай, когда ее бывшего жильца похоронили не в тайге. Уникальный случай, примечательный. Даже тело родственникам выдали. Денег у матушки не оказалось, и закапывать Чичу пришлось под Красноярском. Теперь, чтобы его навестить, его матушке придется добираться через всю страну. Однако и на том спасибо доктору. Помер бы в шестом бараке – не пришлось бы видаться вовсе.
А кедры продолжали трещать, хрипеть и падать, падать, падать…
Из восьмидесяти семи килограммов живого веса, что принес с собой в зону Литуновский, у него оставалось шестьдесят восемь. По меркам шестого барака он был упитан, и многие дивились тому факту, что человек еще ни разу не переболел, не считая насморка и температуры. Лепила два раза давал ему парацетамол, словно от души отрывая, и Летун на следующий день снова взял в руки «Тайгу».
Через три дня после отъезда старика, семнадцатого апреля, Андрей стал понимать, что теперь все зависит от того, насколько быстро и правильно он сможет одолжить денег. Найти на «даче» две с половиной тысячи рублей – это все равно, что на воле попросить взаймы десять тысяч долларов у первого встречного. Счет тут идет не на тысячи и даже не на сотни. Пачка «Примы» – четыре рубля, чая – двенадцать. Приблизительно половина того, что зарабатывает за день осужденный. Наличных денег в зоне нет, а хочешь чая или табака – направляйся к бугру. Бригадир напишет докладную записку, и писарь из осужденных, следящий за бухгалтерией, закроет твою зарплату и выдаст талон. С этим талоном следует направляться к завхозу, и он, надев очки и послюнив пальцы, приобщит ее к делу о материальных выдачах заключенного. Получив пачку чая и сигарет, можно не заботиться о дне завтрашнем. Это значит есть что курить, значит, не придется клянчить у напарника и других, значит, формально независим. А чифирь в конце дня – это то, что заменяет зэку на «даче» телевизор, шейпинг, тренажерный зал и библиотеку.
Можно достать бутылку водки или спирта, но можно не всем, и даже далеко не всем. Бедовый может. Поллитровка самогонки из Кремянки стоит двести рублей, сто граммов спирта – сто пятьдесят.
– Послушай, Саня, – обратился Литуновский к Зебре во время обеда. – Если бы я хотел достать денег, куда бы мне следовало обратиться?
– Это смотря сколько денег, – резонно заметил, пряча хлеб в карман, тот. – Сколько тебе нужно? Десять? Двадцать? У тебя же есть хорошее мыло, зачем тебе деньги?
– Я просто так, предполагаю. Вдруг понадобилось мне три тысячи рублей. Где я могу их здесь найти?
Зебра некоторое время непонимающим взглядом смотрел на Андрея, потом, блеснув золотыми коронками в широком рту, рассмеялся. Вполголоса рассмеялся, как бы конвой не подумал, что сил много.
– Ты с ума сошел? Три тысячи… Вон, у Хозяина займи, он по средам добрый.
– В смысле – у Хозяина? – не понял Литуновский.
– Когда Чичу улетали, им на «вертушке» зарплату привезли, – понимая, что шутка окончена и она все равно не будет оценена по-должному, Зебра насупился. – Летун, ты здесь уже три с лишним месяца. Но ты никак не можешь вдолбить себе в голову, что здесь иные правила. Здесь невозможно что-то занять. Тем более три тонны. За карточный долг в пять рублей тебя могут опустить под нары, поэтому на интерес здесь шпилят лишь те, у кого на счету есть соответствующие суммы. С воли на строгач переводы слать заказано, поэтому сам подумай – сможешь ты найти три тысячи или нет. Кстати, а зачем тебе понадобилось три штуки?
– Я же сказал, – глухим голосом проговорил Андрей. – Просто предполагаю. Ты смеешься, что я ничего не понимаю в местных обычаях. Как же я смогу их понять, ничем не интересуясь? Странный ты человек, Саня…
Обоснование было настолько резонным, что Зебра преобразился и вновь принял свой обычный вид: чуть задумчивый взгляд, размеренные движения, легкий оттенок деловитости.
– Ну, базара нет, ты прав. Поэтому, если предполагать, то такие деньги могут быть только у «красных». – Подумав, добавил уже тихо, стрельнув взглядом по сторонам: – У Бедового могут быть, его «греет» братва капитально. Но, опять же, если у него занять такую сумму, зная, что возврат невозможен, это заранее стать фуфлыжником.
Кто такие «фуфлыжники», Литуновскому объяснять нужды не было. Проигравший в карты, занявший сумму и не отдавший долг даже с помощью родных на воле, человек мгновенно превращался в изгоя, понукать которым по нужде и без нужды отныне мог любой с разрешения кредитора. «Опускать» по тем правилам, что царили на отмороженных зонах, в шестом бараке было не принято, но и без этого каторжная жизнь должника превращалась в ад. Впрочем, чтобы получить статус отщепенца, брать в долг или проигрывать в карты было необязательно. Достаточно было установленного факта частых визитов зэка к «куму» – оперу, Хозяину или замполиту. О чем говорит зэк с этими людьми по собственной инициативе, не так важно. Главное, что по собственной, потому как порядочному зэку ходить к «ментам» западло даже по принуждению.
Значит, Бедовый…
Когда до обещанного прибытия старика оставалось два дня, Литуновский улучил момент и приблизился на делянке к смотрящему. Решиться на подобный разговор стоило Андрею немалых усилий, однако учащенное биение сердца всякий раз сметало на его пути преграды, едва он задумывался о неблагоприятных последствиях этой просьбы. От Вики не было писем, а это значило, что от него открестились. В конце концов, думалось ему, шесть месяцев разлуки – не срок. Всего один поход атомной субмарины. Живут же люди. Любят друг друга и ждут. Успокаивала мысль о том, что, слава богу, родители не дожили до такого его позора. Старики в этом возрасте впечатлительны, им уже трудно что-то объяснить. Так что лучше, что померли до этого…
Колода, телохранитель, нужды в котором у Бедового не было и держал которого Толян скорее от куража, нежели по необходимости, отреагировал на появление зэка вблизи смотрящего, и тут же подсел к пню, за которым расположился Бедовый.
– С тобой один на один можно поговорить? – поинтересовался Летун.
– Я проверю его, – ответил за Бедового Колода и стал предпринимать попытки обнаружить под робой Литуновского что-то, что могло оказаться похожим на оружие.
– Оставь, – недовольно поморщился Толян, понимая, что для убийства Летун мог подгадать и более удобный случай, нежели «мокруха» на глазах конвоя и зэков. – Отойди, покури пока. О чем разговор будет?
За три месяца Андрей, присматривающийся к каждому событию на «даче», уяснил для себя одну важную деталь. Со смотрящим, во всяком случае, с Бедовым никогда не нужно начинать разговор с пятки, если главная тема – голова. Толян соображал не так быстро, как многим хотелось бы, однако всегда делал правильные выводы, а потому манеры зэков заводить рака за камень и потом выводить его оттуда в виде гуся ему крайне не импонировали. Он чем-то напоминал занятого начальника, к которому посетитель пришел с просьбой расширить жилье, а начал просьбу с вопросов о здоровье.
– Мне нужны деньги.
– Вот как, – заключил Толян и посмотрел на кроны деревьев. – Ты помнишь, Летун, наш последний разговор? Я тоже начал с тобой развивать тему, которая была мне интересна, но кроме глупых отмазок в ответ я ничего не услышал. Потом я сказал, что продолжим разговор позже, но ты почему-то понял эти слова каким-то странным образом. Наверное, ты ждешь, когда я снова пошлю за тобой человека, но так не бывает, Летун, так не бывает. Второй раз к разговору я никого не приглашаю. Ты не идешь сам – твое дело. Значит, проблема у тебя есть, и влазить в нее мне, поверь, не хочется. Каждый человек, даже здесь, имеет право на свою тайну. Жаль, что этого не понимают менты, однако я понимаю четко. Ты отказал мне в общении, то есть – в уважении, а сейчас приходишь и говоришь – мне нужны деньги.
Андрей вынул из пачки сигарету и медленно раскурил.
– Разве я сказал тебе тогда, Бедовый, что не разговариваю с тобой по причине неуважения?
Толян не стал морщиться, как Зебра, но внимательно посмотрел на собеседника и тихо заговорил.
– Мне не нужно много уважения, Летун. Мне хочется постоянного общения и малой толики внимания. А вместо этого ты приходишь и просишь деньги.
– Я их еще не просил.
– Какая разница? – равнодушно заметил Бедовый. – Через минуту попросишь.
Сказать, что он имел впечатляющую внешность, какую постоянно рисуют в образах авторитетов кинорежиссеры, было нельзя. Смотрящий за шестым бараком был того же роста, что и Андрей, вес его был тот же и возраст, пожалуй, тоже. Не было наколок, подтверждающих его статус, во взгляде отсутствовало презрение. И сейчас, после его коротких фраз, из которых он составлял свой разговор с Литуновским, последнему стала ясна еще одна истина. Бедовый настолько авторитетен, что не имеет нужды подчеркивать это дополнительным куражом. Андрею на воле немало пришлось пообщаться с ему подобными, но ни в одном он не видел столько уверенности, спокойствия и расположенности. Хвойный воздух и свежий ветер выветривают, по всей видимости, все лишнее, оставляют главное и заставляют человека с этим жить. И сейчас нужно было признать, что доводы лагерного авторитета, больше похожие на академическое мнение, были вески и убедительны. Настолько убедительны, что Андрей на секунду растерялся.
Трудно говорить с человеком, когда вокруг поют птицы, лес дышит свободой – ему безразлично, что опутан колючей проволокой, сердце бьется от понимания возможности покинуть эти места и боязни за то, что этого может не случиться лишь по причине того, что у сидящего напротив человека окажется неподходящее настроение.
– У человека есть тайны, ты прав, – давя в горле комок, произнес Литуновский. – Однако отказывать в просьбе, потому что я не слишком общителен, неправильно.
– Ты хочешь рассказать мне о том, что правильно, а что нет? – удивился Бедовый. – Кстати, я ничего не понял из того, что ты сказал. Тем не менее кажется, что ты прав. Зачем тебе деньги? Ты проигрался?
– Я не играю в карты.
– Проспорил?
– Я тут ни с кем не спорю.
– Это ты правильно делаешь, – похвалил Толян. – Тогда объясни мне, Летун, на что хочет потратить две с половиной тысячи рублей человек, носящий на груди бирку с номером отряда смертников? Я не вижу поблизости ни магазина, ни бара, ни, на худой конец, ни одной проститутки. По этой причине, услышав просьбу, я потерялся в догадках.
– Толян, – тихо позвал Колода. – В строй кличут.
Так-так-так-так…
Фьюииить!..
«Я отсюда никогда не выйду. Цыца, 1960 г.».
– Я дам тебе две с половиной.
У Литуновского оборвалось сердце.
– И не спрошу, зачем они тебе.
Перед глазами Андрея вновь замаячило фото, где Вика с сыном. Он согласился бы и на то, если бы ему сейчас прибавили к жизни семнадцать с половиной лет и он оказался рядом с семьей в возрасте пятидесяти восьми лет. И даже не расстраивала перспектива оказаться бессильным в постели и выглядеть дедушкой рядом с прекрасной молодой женой.
– Но запомни. Если ты хотя бы во сне произнесешь мое имя, семнадцати лет тебе не сидеть. Ты не просидишь и месяца. Недели не просидишь. Я не знаю, как ты собираешься это делать, но через месяц после этого разговора тебя найдет человек от меня, и ты выдашь ему пятьдесят тонн баксов. Мне кажется, это справедливо, Летун. И запомни самое главное. Опасайся соблазнов.
– Что это значит? – Понимая, что дело сделано, Литуновский стал принимать свой обычный, чуть напряженный вид.
– Ты о пятидесяти тоннах или соблазнах?
– О соблазнах.
Бедовый встал и медленно пошел в сторону построения, где уже вовсю бушевал конвой. Овчарки вымаливали разрешения хозяев порвать это стадо отщепенцев, пара зэков уже потирала ушибленные затылки. При столкновении металлического приклада с головой страдает обычно голова.
– Наверное, ты хороший парень, Летун, – бормотал, наслаждаясь дуновением ветерка, Толян. – Но совершенно непригодный для зоны человек. Прежде чем мертвить троих фраеров в Старосибирске, нужно было подумать, чем это может обернуться. Когда я увидел тебя в первый раз, там, в бараке… Ты помнишь этот вечер?
Уловив утвердительный жест, Бедовый успокоился.
– Когда я тебя увидел впервые… Осторожно, придержи ветку, иначе Колода опять недосчитается зубов. Так вот, в глазах у тебя, Летун, тоска. Тоска, перемешанная с желанием побыстрее либо умереть, либо свалить. Ты когда-нибудь видел взгляд рыси в зоопарке? Она изо всех сил делает вид, что ей безразлично все и вся, а в глазенках такое желание порвать сетку и убежать… Такое, что я, Летун, когда бываю в зоопарке, никогда не подхожу к ее клетке. От греха подальше. Так же выглядишь и ты. Ты попал в чужую среду, как в воду. Она тебя уже начала губить, и, предпринимая все усилия, чтобы вернуться на сушу, ты готов на все. И в этот момент очень легко совершить глупость. Поэтому я тебя и предупреждаю, Летун. Бойся соблазнов. Здесь не бывает ничего просто так, в противном случае все давно бы уже перебили конвой и ушли по домам. Ворон, вон, о борще мечтает. Если повезет, то поест. Когда отсидит за убийство прохожего и его четырнадцатилетнего сына. Но Ворону наплевать, у него третья ходка, и все – через красноярские лагеря. Если он не загнулся сразу и до сих пор сохранил в глазах блеск и радость сегодняшней жизни, то ему и этот девятерик боком не выйдет. Он опять вернется сюда, потому что здесь его дом. А у тебя дом за тысячи километров отсюда. Ты не жилец в клетке. И еще у тебя есть какая-то тайна. А потому…
Андрей с пилой встал в конец строя, Бедовый – за его спину.
– А потому, Летун, я уже давно понял – если тебя отсюда побыстрее не выкинуть, то у меня начнутся неприятности. Я это чувствую шкурой, а шкура меня еще ни разу не подводила. Такие дела.
У самого барака, после проверки личного состава и шмона вещей Бедовый в последний раз приблизился к Литуновскому.