Психоз
– Волноваться?! О, нет! Ты не заставляла меня волноваться. Ты разозлила меня! Я вернулся домой, тебя нет. Ни записки, ни звонка. И вот, когда я уже обзвонил всех твоих знакомых, и даже набрал номер твоей ужасной подруги, и собирался обзванивать морги, моя дорогая жена звонит мне поутру и весело сообщает, что я не должен её искать, потому что ей со мной никак. Да-да, ты так и сказала, Александра. Не «плохо». Не «отвратительно». Не «хорошо, но…». Ты сказала, что тебе со мной «никак», и весь твой мир из-за этого превратился в «упаковочную стружку», такую же безликую и противную, как я.
– Я не помню. У меня амнезия. Скорее всего, именно та, которую принято называть стрессовой. Поверь, я правда не помню, что звонила тебе и говорила такое. Хотя… Это очень похоже на то, что я испытываю. Так что, наверное, это была я. И я говорила правду. Мало того, тебе должно быть приятно, что ты так прочно вколотил в меня чувство долга, что даже в изменённом состоянии сознания я звоню тебе из отделившегося от общего потока пласта сообщить, чтобы ты не волновался и не трезвонил по моргам. Согласись, не так уж и плохо для невменяемой. Что ещё я говорила?..
Сашке не было его жаль. Ни капельки. Каждый раз, как только в ней просыпалась жалостливая женщина из русского селенья, она тут же припоминала, как он не купил ей босоножки. Давным-давно. Несчастные босоножки за десять долларов. Не за сто. И не за тысячу. А за жалкие десять долларов. И не потому, что у него их не было. Были. И гораздо больше. А потому что это были «дурацкие» босоножки. Он – ТОТ, КТО НЕ ПОНИМАЕТ! – говорил ей, понимающей, глупости. Те босоножки были прекрасны. И она шла по улице и плакала. Не специально. Точнее – она не плакала. Сашка Ларионова почти никогда не плакала, даже на похоронах самых близких. У неё однажды без предупреждения кончились «эмоции плакальщицы» и остался лишь секрет слёзных канальцев. Вот и тогда, из-за «каких-то» босоножек слёзная жидкость начала чрезмерно секретироваться, скапливаться и обрушиваться вниз – капли сами катились из глаз, помимо Сашкиной воли. Да, три полоски кожи. Но какой! «Они потёртые. Обшарпанные какие-то! Такое впечатление, что их кто-то жевал. Чего ты рыдаешь? Я куплю тебе другие!» Ей не нужны были другие. Ей нужны были эти, «кем-то жёванные». Он совсем Сашку не понимал. Какую жалость она могла испытывать к человеку, хранящему от неё деньги в сейфе? От неё, Сашки, которая с детства приучена не брать ничего без спросу. Не только у чужих, но и у своих. Особенно у своих. Но какой же он свой, если он орёт на неё из-за дыры в двери, вместо того, чтобы… А если бы те мужики вызвали милицию? И она не смогла бы доказать, что своя в этом доме? Но ведь она вовсе не своя в том доме. Тот дом – его. Хотя построен он на деньги, полученные от продажи Сашкиной квартиры. И документы, подтверждающие тот факт, что дом целиком и полностью – его, лежат в сейфе. А она – просто посторонняя женщина. С другой фамилией, прописанная по другому адресу. Где она так никогда и не была. Кажется, там, где Сашка прописана, проживает какая-то бездетная троюродная тётушка-бабушка мужа. Он долго мучился, кого туда прописать. Прописаться самому? Тогда его дом станет не домом, а дачей. А дачу в таком районе могут и отобрать нынче, дыра в законе найдётся. Прописать в доме Сашку? Нет, бюрократия момента определялась необходимостью проживания в доме именно собственника, не прикажете же на Сашку дом переоформлять! Квартира троюродной тётушки-бабушки давным-давно была приватизирована, но отчего-то Сашка оставалась прописанной именно там. «Какая разница? Мы и так живём под одной крышей. С каких это пор тебя стали интересовать такие вопросы? Что за новости?» Вот так вот. Под одной крышей. Соседи. В лучшем случае. В худшем – бедная родственница-приживалка, бессовестно пользующаяся невероятной щедростью. А что совместные фотографии на стенах – так это просто не заметные в своей привычности пятна. Нет, ей не за что его жалеть. И не о чем. Он – муж – герой не Сашкиного романа. Ему нужна женщина-калькулятор, а не женщина-чувство. Только такая с ним и «совладает». Только такую он и сможет уважать. «Уважение – немаловажная составляющая прочных и долгосрочных отношений». Она сама не раз втолковывала это своим клиентам. Мужу нужен равноправный партнёр, а не беззащитная психованная бестолковая Сашка.
– …Ещё ты говорила, что я такой же мелкий, как упаковочная стружка. И такой же надоедливый, как хлебные крошки на простынях. Пока не вытряхнешь – не уснёшь. И что стряхивать – полумера. Можно только содрать с постели и вытряхнуть на улице. Иначе – всё.
– Да? Я всё это, наконец, тебе сказала? – Сашка рассмеялась. – Жаль, что я этого не помню. Правда, жаль. А что ты мне отвечал?
– Ты издеваешься?! Александра, немедленно скажи, где ты, я приеду! Звонили с твоей работы. Я сказал, что ты заболела.
– Как ты благороден! Спасибо! Не надо за мной приезжать, дорогой. Я очень хотела, чтобы ты приехал, когда у меня в замке застрял ключ. Потом я хотела, чтобы ты подтвердил, что я твоя жена, но абонент был временно недоступен. Ещё позже я хотела, чтобы ты не орал на меня из-за того, что я ничего не могу решить самостоятельно. Когда я царапнула крыло машины, я не хотела слышать: «Идиотка! Ты что, дерево не заметила? Оно, что, карликовое?! Всё! Хрен с маслом тебе, а не машина!» Знаешь, что я хотела слышать? «Ерунда, милая! Ты же просто учишься». И уж точно я не хотела сама решать проблемы с этой царапиной, когда у тебя в телефонной книжке давно прикормленный автослесарь. Тебе бы это стоило меньших усилий и средств при более эффективном результате. Ты хотел научить меня жить? Открою тебе большой секрет: я к этой науке не способна. Есть люди, совершенно не восприимчивые к геометрии, а есть – к бытологии. Вот я, увы, такая. Будь учитель чуть лучше, чуть мягче, чуть более любящий – возможно, со временем я бы освоила азы. Но когда и ученик без особых способностей и учитель плох – ничего не выходит. И ещё… У меня много воспоминаний о том, что ты на меня орёшь. Фи! Даже если это и так, и я ни на что не годна, то я всё равно не хотела, чтобы ты на меня орал. А раньше, много раньше, я хотела, чтобы ты смотрел со мной на закаты и рассветы. И не зевал, а слушал. Хотя бы пытался понять. Хотя бы изображал интерес. И ещё я хотела, чтобы ты купил мне босоножки за десять долларов. И не скрывал от меня код сейфа. Не потому, что я очень хочу знать, что ты там прячешь. А просто потому, что мы – муж и жена. Самые близкие друг другу люди вовсе не по той причине, что их совместное фото висит на стене, а потому что у них на двоих – одна кожа, понимаешь? Какие могут быть тайны от того, кто ходит в твоей коже, а ты в его? Разве можно кричать на самого себя за безалаберность? Как? Как можно не приехать к самому себе, если ключ сломался в замке? Я хотела… О доме я даже говорить не хочу, сам всё понимаешь, ты же умный… А теперь я ничего не хочу. Не стоит мне чего-то хотеть… с тобой. Я справлюсь с этой и другими ситуациями самостоятельно. И если мне надо будет приехать в твой дом, чтобы забрать своего плюшевого медведя, паспорт и чемодан тряпок, то я вполне способна справиться с этой задачей сама. Но я всё-таки вежливый и хорошо воспитанный человек. И потому я звоню тебе, моему скорее roommate,[2] чем beloved,[3] чтобы сказать: «Со мной всё в порядке. Не беспокойся. Увы, обстоятельства складываются так, что я наверняка съеду. Ищи новую соседку».
Сашка нажала отбой. И с огромным удовольствием выпила третью текилу.
Еда была преотличная. Она имела вкус. А также – запах, цвет и температуру. Маленький хрустящий промасленный «конвертик» с тестом был трогательно хрупок. Разноцветные кусочки овощей, рассыпавшиеся по тарелке, напоминали островок цветущего летнего луга. Если лежать на земле, закрыв один глаз, то будешь видеть именно такой пейзаж. И слышать птиц, насекомых и какой-то неявный гул. Жаль, что в зале ресторана это всего лишь гул кондиционера.
– Европейский прибор? – осведомился Антон.
– Да. Совершенно не умею пользоваться палочками. Непостижимая для меня наука. Я слишком сосредотачиваюсь на тактильных ощущениях и всех этих пронациях-супинациях кисти как таковых. Палочки – не мой способ познания мира пищи. Всё очень вкусно. Кажется, я сейчас съем свою месячную норму.
– Японская кухня не калорийная.
– Везде есть калории. И в дохлой рыбе, и в варёном рисе, и даже в лимонах и лаймах. Везде, где есть или была жизнь, будет и энергия. Существовать или выделяться… Не обращайте внимания, Антон. Я выпила, и теперь меня тянет поболтать. Некоторые утверждают, что это склонность к философии. Скажете «быт» – запишут в клуши. Произнесёте «экзистенция» – вуаля! – вы уже образованная леди. Произносите побольше мудрёных слов, людям нравится всё таинственное, когда речь, конечно же, не идёт об угрозе жизни. Просто говорящий психоаналитик у некоторой части публики хорошим специалистом не считается. Хирург, позволивший себе пространные речи, исполненные латинизмов, будет признан беспокоящейся роднёй высокомерным снобом.
Официант продолжал вышколенно-искренне улыбаться.
– Мне интересно, Антон, что вы думаете? Вы же что-то думаете?
– Конечно. Мой внутренний монолог никогда не умолкает.
– О! Видите! Работает! Вы сказали привлекательное для всех образованных по верхам клуш словосочетание. Я его тоже отлично знаю! И мне ещё больше хочется с вами поговорить. Так что вы сейчас думаете? Прямо сейчас.
– Прямо сейчас я думаю о том, что на улице прекрасная погода. Светит солнце. И уже совсем скоро будут цвести тюльпаны.
– Тюльпаны – прекрасные цветы. Извините меня, Антон, что я к вам пристаю. Это ужасно. Я просто захмелела. И я немного нервничаю. Потому что совершенно не помню, кто такой этот ваш…
– Владимир Викторович.
– Ну да… И где я с ним познакомилась, как он выглядит и так далее и тому подобное. Я понятия не имею, где мои джинсы, куртка и сапоги. И откуда это платье, эта обувь и тот плащ, что висит на плечиках.
– Вам очень идёт это платье. Я только что об этом подумал. Что-то ещё?
– Какого он хоть роста?
– Выше среднего. Скорее высокий.
– И на том спасибо. Нет, пока больше ничего не нужно.
Сашка закурила, глядя на последнюю рюмку текилы.
И тут в зал вошёл действительно высокий мужчина. Действительно не красавец. Но и не урод. Обыкновенный мужчина, выше среднего роста, чуть старше средних лет. На правой руке висел пиджак.
«Посетитель?.. Ах, да… Ресторан же ещё закрыт. Значит, это и есть Владимир Викторович без фамилии»
Он направился прямиком к её столику. Присел. Левой рукой по-свойски потрепал её по щеке.
– Здравствуй, Сашенька.
– Здравствуйте, Владимир Викторович.
– Можно просто Вова. И уж тем более на «ты». Тем более я уже был и просто Вова, и на «ты».
– Как ваша фамилия, просто Вова?
– Значит, ты действительно не помнишь.
– К сожалению… Я даже не помню момент брудершафта.
– Видимо, не только этот, – он улыбнулся. – Ну что ж, примерно так я и предполагал. Ну, начнём с начала и на «вы». Моя фамилия Пятиугольников.
Сашка прыснула.
– Да. Это, и правда, очень смешно. И – главное – неудобно. Очень длинная и не похожа на настоящую. Но тем не менее – это моя фамилия. Представляете себе, как это неудобно, например, в армии?
– Не представляю, как это в армии, – честно призналась Сашка. – Зато примерно догадываюсь, как должны дразнить с такой фамилией. И как её носитель всю жизнь должен доказывать окружающим, что ищет он вовсе не пятый угол. Потому что давно его нашёл. Ну и всё такое. Банальная психология. Я ненавижу банальную психологию.
– Я тоже.
– Но в ней есть некоторый смысл. Как во всём банальном. Иногда только в банальном и есть смысл. «Банальное» равно «общеизвестное». «Общеизвестное» равно «верное».
– Сашенька, с вами очень интересно.
– Правда? – Сашка посмотрела на него сквозь рюмку текилы. Владимир Викторович Пятиугольников был очень смешной. – Я несу обычную ничего не значащую чушь. Что в ней может быть интересного?
– Вы.
– Обманчивое впечатление. Искажённое восприятие. Я такая же, как все остальные женщины.
– Вы куда беззащитнее многих и многих остальных. И вызываете удивительное желание. Как будто вы не женщина. Не совсем женщина.
– Бездомная собака? Щенок? Потерявшаяся девочка? Это только так кажется… Только кажется. Это иллюзия. Мираж. Быстро развеивающийся… Сперва вы, просто Вова, будете хотеть меня защитить. Укрыть. Приголубить. Чуть позже моя беззащитность станет вас раздражать, вы начнёте читать мне нотации, учить жить и так далее. Проверено. Впрочем… Я совершенно свободна для всего этого!
Третья глава
Смотреть ночью на кладбище с высоты седьмого этажа только на первый взгляд глупо. Бессонница, как полагают многие, ни разу её не испытавшие, – состояние выгодное. Беспроцентный кредит у времени. Не спишь? Знай себе работай. Или читай. Или вышивай вензеля на батистовых платочках.
Увы, нет. Бессонница – это состояние на грани. Беспросветный морок. Ты и не бодрствуешь. Но и не спишь. Ты измотан невозможностью делать хоть что-нибудь. И измождён неспособностью не делать ничего.
Наблюдать что-либо, всё равно что, в таком состоянии – это медитация, позволяющая упорядочить энергетические вихри. Потому что у нормальных, спящих людей – направленные энергетические токи. А у бессонных – хаотичные энергетические вихри.
Сашка имела возможность рассматривать идущих по асфальтовой дорожке к автобусной остановке людей, само шоссе, кладбище и водоём, слева прилегающий к кладбищу, в любое время суток. Например, утром, за горячим крепким кофе, перед тем, как влиться в этот сумасшедший людской поток, не ослабевающий с семи до девяти утра в обе стороны. Автобус. Метро с двумя пересадками, и наконец-то ты, уже изрядно помятая и разозлённая, на службе. На развесёлой службе, где занимаешься всякой бесполезной и бессмысленной ерундой. Не менее бесполезной и бессмысленной, чем та, которой занималась прежде. Но зато куда менее ответственной и куда более познавательной.
Неказистая панельная девятиэтажка, построенная по разнарядке каким-то захудалым заводиком для своих работников, прежде находилась на окраине. Теперь этот район не считался таким уж и отдалённым, но конкретно эта улица и этот дом были не в самом выигрышном положении. Из достроенных позже веток метро – одна прилично не дотянулась, другая – сильно перепрыгнула. Так что милости просим на автобусную остановку, хочешь на этой стороне шоссе, хочешь – на той. Пешком – долго. На такси – дорого. На автобусе – столько же, сколько пешком и на такси. По времени. Зато дешевле. И теплее. Сашка частенько ходила пешком.
«Перебирание нижними конечностями пространства-времени есть борьба с гиподинамией и профилактика нервных срывов. Интересно, если кто-то здесь сдаёт квартиру, то наверняка в объявлении пишет: «Десять минут до метро». Особо совестливые, скрепя сердце, указывают двадцать. Сорок, дамы и господа понаехавшие! Ровно сорок минут. Не единожды проверено молодой энергичной коренной балбеской, по юности и глупости лишившейся собственной собственности и так до сих пор ничего и не приобретшей. Кроме сорока минут единоличного неотчуждаемого пешего хода. Если условно принять минуту за однокомнатную квартиру где-нибудь в Железнодорожном, то в целом твой поход к метро – это уже практически собственный особняк в окрестностях престижных шоссе!»
Сашка уже отвыкла от такого образа жизни: автобус-метро и шумная работа с мизерным коэффициентом полезного действия – командная. Но что делать? Работа – это некоторый, пусть и малый, но независимый ни от чьей щедрости (или жадности) денежный пул. Средства к существованию. Омерзительное словосочетание. Именно что к существованию. А существование не предусматривает наличия у существующего пары итальянских сапог за страшно сказать сколько. Перчаток из тончайшей лайки. Собольей накидки. Каратного бриллианта. Ожерелья из натурального, взросшего в чреве моллюсков, крупного жемчуга. Или, например, раритетного серебряного браслета ручной работы, оцененного в пару килограммов золотых штампованных. Серой белужьей и трюфелей. Полного собрания сочинений Конан Дойла, включающего даже неинтересную современному русскому читателю брошюру «прогрессора» сэра Артура времён англо-бурской войны, на белоснежной плотной финской бумаге, в кожаном переплёте, изданного крайне ограниченным тиражом.
Существующий на средства к существованию может позволить себе килограмм сухарей с изюмом и детектив формата pocketbook от одной из писательниц «номер один в России». Хрусти на здоровье, развлекайся. Но без хоть каких-нибудь независимых средств хоть какая-нибудь «карманная» независимость и вовсе невозможна, какие бы пламенные речи на эту тему не толкались и какие бы «освободительные» войны не развязывались. А именно сейчас она, пресловутая независимость, была Сашке ох как нужна. Чтобы съехать из этой квартирки и убраться из Вовкиной жизни. Ни он, ни она против такого расклада не были. Только он почему-то медлил. А у неё не было особого выбора. Не погружаться же в свои тридцать три во все тяжкие юных девочек, только-только приехавших покорять столицу. Что прикажете делать? Снимать дрянную квартирку с тараканами на троих? Чистить зубы по очереди и не иметь никакого личного пространства? Ходить в джинсах, купленных на распродаже китайской контрабанды? Есть шаурму, закусывая макаронами из пластикового стаканчика, превращая мерцающую матовую кожу в то, что они замазывают не самым лучшим тональным кремом? Может, в начале пути это и не страшно. Но на четвёртом десятке, привыкнув к плюс-минус неплохому качеству жизни, Сашка не могла себе представить такого расклада. То есть представить, конечно же, могла. И в представлениях этих она была несгибаема, улыбчива, всегда весела и даже ходила в робе, как героини старых фильмов о советских стройках. Весёлые картинки грустного ума. «Героини» эти, кстати, за общагу ничего не платили, так что им было попроще кое в чём.
«Побудешь пока доминионом, а что делать?.. Нет. Говорить, «что делать» ты можешь не хуже всякого. Даже лучше. А вот что на самом деле делать?»
Сашка получала неплохое жалование. Но в случае самостоятельного съёма пристойной квартиры в мало-мальски терпимом районе от него будет оставаться долларов двадцать. На двадцать долларов Сашке не выжить. Они уйдут на автобус, метро и пирожки. Точнее – пирожок.
«Один пирожок в месяц – в день зарплаты. А одеваться на что? Не говоря уже о том, чтобы хорошо одеваться…»
Такое существование Сашку не устраивало. Она к такому не приспособлена. Детство у неё было сытое, опрятное и радостное. Блаженно бездумное. Юность быстро промелькнула на фоне обездвиженных от внезапности поголовных смертей чувств, не оставив в памяти путей выхода из бытовых ситуаций. Потому что ранняя молодость обеспечена мужем. Пусть он и был не таким и не тем, но сапог у неё была не одна пара (после того как она притупила в себе иррациональную тягу к босоножкам, не соответствующим его шкале ценностей). И свежий морковный сок по утрам она выжимала себе на собственной модной кухне…
[– Ты знаешь, что именно в кроваво-красных тонах люди чаще всего скандалят и даже лишаются рассудка? А на этом «глазурированном» псевдопаркете так и хочется выцарапать слово из трёх букв!
– Не знаю. Зато я вычитал, что красное возбуждает аппетит и вообще – это самый востребованный цвет в салоне. Помнишь, как долго мы ждали заказа? И вообще, почему ты вечно иронизируешь и язвишь, вместо того чтобы просто сказать «спасибо»? Я тебя спрашивал, что ты хочешь.
– Я тебе ответила, что я хочу.
– То, что ты хотела, это, прости, какой-то колхоз, а не современный дом.
– Не «колхоз», а деревня. Точнее – гибрид country с этническими деталями колониального стиля. И скоро этот «колхоз» станет очень популярным. А ты «с аппетитом» будешь кусать себе локти в этом кроваво-скабрезном борделе!
– Неблагодарная дрянь!
– Зато со вкусом. Прости, у меня пропал аппетит. Я чувствую себя как в лаборатории на станции переливания крови. Если бы в тебе была хоть капля гармонии, то ты бы и пол здесь сделал кафельным. Со стоками прямо в канализацию. Тогда в один прекрасный день, когда один из нас зарежет другого, уборка данного помещения не составит проблем!]
…Во всяком случае, тогда казалось, что на собственной. Всё так зыбко и так неожиданно изменчиво. Постоянная величина миг спустя превращается в случайную ошибку. Мода на встроенное красное сменяется тягой к «деревенскому» hi-tech с «использованием нанотехнологий». Не говоря уже о соковыжималках, миксерах и блендерах. Инженеры и дизайнеры, не поминая владельцев производств, тоже хотят не просто существовать.
«Унижение против унижения. Это сентенция или уравнение? Зря ты в школе плохо учила алгебру, дурочка! В петлю лезут не от безрадостности бытия, а от беспросветности быта!»
Потому пока и был Вовка. Радости, вопреки ожиданиям, ни бытию, ни – в последнее время – быту не добавлявший.
Средства-то у него были. Измени Сашка себе, подстройся под него, и… Но единственным человеком, изменить которому она уже не могла, была она сама. Инженерия её характера была априори неизменна. Дизайн Сашкиного поведения был чуть более динамичен, но он мог меняться лишь в рамках того самого априори неизменного. Замкнутый круг.
«Будь ты сдержаннее и умнее, не таскалась бы на работу на автобусе и метро. Вообще бы на работу не ходила… Но нет. Вход – рублик, а выход-то – трёшничек. Ежели что… «Аналоговое устройство в цифровом мире». Откуда это? И, главное, зачем это мне сегодня ночью?.. Не любит дух ночной тепла заплатки…
Нет боли – я лгу себе,Борьбой называя усталость.Недаром раненый зверьАгонией здоровую вялостьЗадушит в последней схватке…Бессонные мысли куда несвязнее выспавшихся.
Незаметно умереть, задушить агонией вялость и родиться снова в идеальном мире. Где ты – богиня. Все тебе поклоняются. И… Нет, богиня – тоже не выход. Что за радости у богини? Вот, Артемида. Заботилась обо всём, что жило на земле, росло в лесу и в поле. О людях, о стадах домашнего скота, о диких зверях. Благословляла рождение, свадьбу и брак. Вызывала рост трав, цветов и деревьев. Дарила счастье, исцеляла от болезней. И что? Единственного смертного, увидевшего её, видите ли, голой, взяла да и превратила в оленя. И собственные же собаки Актеона разорвали своего хозяина на части. Раненый зверь, минутами прежде бывший человеком… Афина, должная быть мудрой, не выдержала состязания со смертной в ткачестве. И? Даже повеситься той спокойно не дала. Оживила и превратила в паучиху. Якобы в назидание. Но понятно, что из зависти. Бабы. Да и вообще там, на Олимпе, коммуналка какая-то была, а не обитель. Нет, быть богиней – не выход. Ни в одном из верований. Так хочется, чтобы просто любили. Не за то, что богиня. И не за то, что быстрее бегаешь, метче стреляешь, готова принять мученическую смерть, умеешь превращать слова в стихи или воду в коньяк. Хочется, чтобы просто любили. Тупо – ни за что. За красивые ноги, что ли?.. Заботились. И желательно в этой жизни. Это что, так много для женщины?.. Хоть бы заснуть. Как в пелене… Согласна даже на вечный сон. И пусть снится, что ты – единственная женщина, любимая единственным мужчиной. И больше нет никого. И ничего. Особенно слов…»
Завтра выходной. И послезавтра – выходной. Два выходных. Очень хочется спать. И нет никакой возможности.
«Что делать завтра? Когда Вовка решит нагрянуть с инспекцией – неизвестно. Но в выходные его точно не будет, к гадалке не ходи. Или будет? Если ждать – не будет. Если не ждать и будет – скандал. Как же это выматывает… Просто Вова – такая же чокнутая и упёртая тварь, как ты. Но у него в руках есть рычаги управления тобою, а у тебя красных кнопок, могущих влиять на него, – нет. Ладно. Будешь ходить пешком. Сначала плавучий ресторанчик. А вечером – с визитом к Ефросинье Филипповне. Как раз деньги кончатся, и надо будет хоть что-то делать…»
Сашка настолько хорошо изучила кладбище напротив, что ей даже не нужен был белый день, чтобы знать, что там происходит.
Ночью на кладбище ничего не происходило. Глаза давно привыкли к темноте, и можно было различить отдельные могилы. «Если долго и внимательно смотреть на далеко отстоящий объект – ты начнёшь его видеть». Этому её научил Вовка. В «прошлой» жизни он был кадровым офицером, участвовавшим в боевых действиях. В настоящей – рестораторской – как-то раз они вместе поехали на море. Ненадолго. На пару дней. У него были дела по расширению бизнеса, а Сашку он прихватил с собой для развлечения. Нет, не её развлечения, конечно же. Своего. Они бродили вдоль берега и смотрели на корабли, стоящие в акватории. Если долго смотреть на линию горизонта и представлять себе, что ты смотришь за горизонт, то тебе откроется то, что от праздных отдыхающих всегда скрыто. Хотя вот оно, только умей смотреть.