Психоз
Сашка не умела. Но научилась. Она вообще была очень способной ученицей. Особенно в том, что ей совершенно не пригодится.
«Лучше бы ты научилась готовить лазанью!»
Просто Вова очень любил поучать. Её внимание было одной из самых сильных составляющих этих странных отношений. Женщины, как правило, так же мало слушают мужчин, как мужчины – слушаются женщин. Сашка была тем самым подтверждающим исключением.
«Лучше бы он научил тебя обращаться с распределителями в щитках. Что толку в том, что ты теперь можешь ночью видеть кладбищенские кресты?!. «Здравствуйте, Василий Пименович Филимонов, 1896–1997 гг. Что ж это вы, Василий Пименович, до стольника годик не дотянули, не расстарались, голуба? И почему серьёзный такой? И лик у вас синий-синий, краше в гроб кладут. Нефотогеничны-с? Простите! Не хотели-с. Неудачная шутка. Мы же с вами друзья, Василий Пименович. Бывает, брякнешь глупость. Хотите выпить, Василий Пименович? У меня не только чёрная водка в загашнике была. У меня и коньячок хороший имеется. Вы не против? Отлично! Я мигом!»
Сашка быстрой тенью метнулась в комнату, достала из трёхстворчатого шкафа бутылку отменного коньяка. Вовка не одобрял её одиночного пьянства. Но кого это волнует, одобряет он или нет? Мужчина волнует женщину ровно пока он рядом. А как только вышел за дверь – привет! Пора примерять тряпки, слова, спиртное и других мужчин. Вот Василий Пименович, царствие ему небесное, рядом. Невдалеке, по крайней мере. Буквально через дорогу. Во всяком случае, они с Сашкой видят друг друга. И покойный господин Филимонов не против Сашкиного коньяка и живой беседы. Ровно через сто граммов они будут близки, как старые друзья или даже близкие родственники. Родные люди.
«Коньяк!»
Как-то раз Сашка возвращалась из командировки. СВ, как и полагается руководителю отдела каких-то очередных коммуникаций. Публика в спальных вагонах обычно «приличная», то есть статусная. На Лёх шанса нарваться нет, если только на что куда похуже. И надо же, шофёр-дальнобоец затесался. Других билетов на московский поезд не было, а ему срочно. Так он, раз уж «гулять так гулять!», бутылку коньяка приличного прикупил. Весьма и весьма приличного, кстати. Коммуникациям только, жаль, не обучен был. Начал запросто, как нынешние соседки:
– Здрасьте! Я Павло. Павлик. А вы кто будете?
– Александра Александровна, – высокомерно бросила Сашка. Она была не в настроении, и меньше всего ей хотелось разговаривать. Да ещё и с человеком явно не её социального круга. Ни с кем не хотелось. Промозглый Львов был недружелюбен. Обледенелые дорожки вдоль трамвайных путей, зловещие в своём величии костёлы. Памятник Первопечатнику. Неудавшийся совместный проект. Украинцы не захотели делиться с русскими американскими деньгами.
«Ну, ничего, ребята. Долг платежом красен!»
Фрикативная обслуга гостиницы и изысканный бизнесмен со степенью доктора наук и профессорским званием, советско-комсомольской ещё формации, прекрасно говорящий по-русски. И по-английски. Ещё бы! «Вэжа крамарив». Как её? «Башня торговцев», вот.
– Мы торговцы и есть. Только не рыбой и не кирпичом. И даже не интеллектуальными услугами. Мы торгуем фикцией. Впариваем веру в то, что сотрясение эфира звуковыми волнами способно принести счастье, здоровье и деньги, – хихикала хмельная, сидящая под роскошными оленьими рогами Сашка.
Башня торговцев недалеко от оперы. Прекрасный итальянский тенор. Аида. У Сашки внезапно заболел зуб. До одури. До невозможности. Она никогда не думала, что в человеческом теле может так что-то болеть. Тенор изящно взбегал к верхам – и туда же взлетала Сашкина боль. Его голос струился вниз – и её боль проникала в желудок и сигмовидную кишку. Никогда прежде Сашка не знала, что зубная боль – это так страшно. Ей казалось, что нет боли, лишающей сна. Нет боли! Они врут. Вызывают жалость к своей вялости. А оказалось, что есть боль, лишающая дыхания. Буквально. Боль, вскипающая под диафрагмой. Зажаривающая изнутри. Если тенор ещё раз взовьётся, у Сашки лопнет голова, войдя в резонанс. И разлетится алыми осколками по бордовому бархату партера.
Наплевав на приличия, она встала и пошла. Из центра ряда. Публика шикала. Ещё бы. Профессор-бизнесмен, как человек воспитанный, поплёлся за Сашкой. Кроме разрывающей голову боли Сашку тревожил ещё только один вопрос: «Как идти?! Передом к недовольным зрителям, как и положено этикетом? Но тогда к сцене она будет задом. Неловко. «Меня тревожит этический вопрос: как к вам развернуться – задом или гениталиями?» Откуда это?» Тенор в очередной раз взвыл. «Треснуть бы тебя!»… «Бойцовский клуб». Точно! Одноразовые друзья…»
Сашкин выход не остался не замеченным никем, от солиста до галёрки. Она крутилась то так, то эдак, внезапно скрючиваясь от очередного обжигающего всплеска в мозгу. Она танцевала диковинный танец. Вслед за ней дрифтом продвигался профессор, клокоча на ходу: «Прошу выбачэння! Прошу выбачэння!»
– Что с вами, Александра?! – заботливо взял он Сашку под руку, когда они, наконец, выбрались в холл.
– Зубы, – простонала Сашка. – Никогда не болели.
– Идёмте лечить! Немедленно! Тут недалеко, буквально за углом, есть стоматологический кабинет. Кажется, круглосуточный, – спутник источал искреннее сочувствие.
Вот так Сашка и лишилась сразу двух зубов мудрости. Ночью. Во Львове. Без помощи всяких «кодированных» записных книжек. Профессор заплатил. Она протестовала, но было поздно. Пока здоровенный молодой дядька, напевая, что-то колол в самые отдалённые латеральные углы распахнутой Сашкиной пасти, затем орудовал там устрашающего вида железякой, не прерывая пения, львовский профессор-бизнесмен уже заплатил. Джентльмен.
Стоматолог накорябал на бумажке название обезболивающего.
– Только ни в коем случае на голодный желудок! Или не слишком много сразу.
– Доктор, так я же щещас не могу есть! – пошевелила Сашка онемевшими челюстями.
– Не можете есть – пейте! – бодро пошутил доктор.
Вопреки Сашкиным опасениям и предупреждениям коллег, во Львове отлично говорили по-русски. Когда хотели.
– Это как в шовецкой Прибалтике. Когда хотели – прекрашно говорили, – прошепелявила Сашка в профессора.
– Что вы имеете в виду, Сашенька? – с готовностью засюсюкал тот в ответ.
Сашка частенько отвечала своим мыслям вслух, чем ставила собеседников в неудобное положение.
– Ижвините, это я шебе. И ещё ижвините, што я ишпортила вам прекрашный вечер. Я люблю оперу, и мне так неловко… И вообще!
– Перестаньте! – профессор махнул рукой. – С вами, Сашенька, любой вечер прекрасен.
«Приехали. Опять-двадцать пять!»
– Ну, я, пожалуй, пойду! Я и так… И давайте я вам отдам деньги за врача, пожалушта!
Профессор так энергично протестующее зажестикулировал, что Сашка не на шутку испугалась, что у него что-нибудь отвалится.
– Сашенька! Я не могу вас просто так отпустить. Не могу! Делайте со мной что хотите! Я поеду с вами в гостиницу и буду всю ночь сидеть под дверью вашего номера, если вы не согласитесь сходить со мной в ресторан. Тут рядом премилое заведение!
– Во Львове всё так рядом! – улыбнулась Сашка. Онемение понемногу проходило. – Но, дорогой мой, смею вам напомнить, что мне только что удалили два зуба. Мне, женщине, никогда не страдавшей зубной болью, только что удалили сразу два зуба! Что я буду делать в ресторане?
– Вы будете украшать его своим присутствием! – пылко воскликнул львовский профессор.
«Кукла в интерьере…»
– И к тому же стоматолог сказал, что пить можно! Вот мы и закажем вам что-нибудь жидкое и негорячее.
– Ага… Виски, – картинно улыбнулась Сашка.
«Интерьерная кукла-алкоголичка! Впрочем, если он так хочет… Делать тебе всё равно нечего. И, как ты понимаешь, ресторан входил в его планы и до стоматологического форс-мажора».
Профессор-бизнесмен был хорош собой. И совсем не похож на хохла. И даже на поляка, несмотря на явно «-инскую» фамилию. Он был похож на персонаж детективных романов Акунина – Эраста Петровича Фандорина. Высок, атлетического телосложения, глаза синие, волосы чёрные. Минус седые виски. Ещё по приезде Сашка очень удивилась молодости львовского профессора. Во время полуофициального приветственного завтрака он рассказывал, что купил сыну машину.
– Какую? – уточнила Сашка из вежливости
Он охотно рассказал, присовокупив характеристики.
– Надо же! Какие игрушки научились делать…
– Почему игрушки? – опешил синеглазый профессор.
– А сколько вашему сыну?
– Двадцать пять лет.
– Ой, простите!.. Вы так молодо выглядите!
Профессор никак не отреагировал на это Сашкино заявление. Видимо, привык.
Он Сашке нравился, делать было нечего, и у неё не было ни одной причины, чтобы отказаться от приглашения в ресторан и от всего последующего.
Они провели прекрасную ночь.
Спиртное и секс – самые изумительные обезболивающие, усиливающие действие друг друга. Не говоря уже о снотворном эффекте.
Всё, что было с профессором, было необычайно красиво. Изысканно. Впечатляюще.
Перед отъездом он сводил её в «Видденьску каву». Кажется, это значило «Венский кофе». Или кофе по-венски. В «кавьярне» – кофейне – стояли бильярдные столы, и профессор пытался научить Сашку играть. Вёл он себя, как студент на отдыхе. Очень возбуждён, полон жизни, дурашлив.
«Вот что всего лишь одна ночь с почти незнакомкой способна сделать с полувековым уже мужиком!»
Мало того, он попёрся провожать её на вокзал, пытаясь выпросить e-mail, и, не добившись, всунул свою визитку. Ну, и торжественно сообщил, что через месяц будет на конференции в Москве. И очень хочет Сашку. Видеть.
«Ну да. Кто же не хочет Сашку? Видеть. Держи карман шире! Я могу пылко влюбиться, и тебе, моложавый львовский профессор, не поздоровится! Я разобью тебе сердце и крепкую ячейку общества по дороге. Твою. Свою я уже разнесла, без посторонней помощи. С меня хватит уже одних процентов за кармические долги…»
– Это были незабываемые два дня! Вы – настоящий джентльмен.
– Ты, Сашенька, ты! Я очень надеюсь на встречу!
Очень хотелось спросить: «Зачем?» Кризис среднего возраста? «Помоги себе сам». Сашка подавила в себе ехидное желание поинтересоваться: «Предложение делать изволите?»
Приезд – полуофициальный завтрак – дела – официальный обед – опера – стоматологический кабинет – ресторан – постель – кофейня – достопримечательности – гостиница – вокзал. Нежный поцелуй. Никто. Никому. Ничего. И никогда.
«Не боится, что его кто-то увидит? Львов не такой уж и большой. Даже в нашей Гоморре всегда есть шанс нарваться на знакомых в самых неожиданных местах. А уж здесь-то…»
Сашка скомкала визитку красивого львовского профессора и выкинула её в просвет между составом и перроном.
Очень хотелось просто спать. И меньше всего хотелось пить коньяк с дальнобойщиком.
– Ой, ну что же вы! Ну, чего вы?! – канючил шоферюга, милый и простой парень. – Я его специально в холодильник поставил!
Он охладил коньяк!
Сашка выпила с дальнобойщиком. Он старался. Ему говорили, что в СВ только всякие высококультурные фифы ездят.
– Жаль, что вы лимон не поджарили, – смеялась Сашка. – Холодный коньяк можно закусывать только горячим жареным лимоном. Это так, на будущее. Вдруг опять билетов не будет.
Ей показалось, или дальнобойщик тоже хотел большой и чистой любви? Но сказать стеснялся. Ах, как мило! Только намекал:
– Ой, та ну яка вы гарна дивка! – после половины бутылки он перешёл на ридну мову. – Дэж таку знайты?
– Ой, упаси вас бог, Павел, такую искать. Её придётся катать в СВ, как на такси, и поить дорогим коньяком вместо кефира! А ещё – покупать всякие совершенно ненужные, но страшно дорогие вещи. И будьте уверены, фифа непременно захочет на Мальдивы, погреться. Или в норвежские фьорды – охладиться.
– Та мэни бы тилькы знайты, шож я не розумию, шо гарной баби трэба?..
«Львов – город контрастов! Тут даже простой дальнобойщик знает, что «гарной баби трэба». В отличие от наших топ-менеджеров и рестораторов-собственников, знающих, что им от «гарной бабы трэба». И всегда имеющих во внутреннем кармане брендового пиджака спецификацию того, что им за это баба ещё и должна».
Сашка отправилась к проводнику поинтересоваться, нет ли свободного купе. Перспектива прослушивания богатырского храпа и пронюхивания вспотевшего от коньяка простого и милого водилы не входила в её планы.
Место нашлось.
Нет, ей кажется, или даже проводник, принеся кофе, строил глазки?
Показалось. Не может быть. Это просто выветриваются остатки командировочного приключения…
По приезде Сашка не стала ловить такси. Одна-единственная полупустая сумка. Воспоминания о поведенчески идеальном профессоре, весёлый холодный коньяк с дальнобойщиком и… Никто её не встречал. «Ты не маленькая, а я занят, доберёшься!» Смысл был менять шило на мыло? В смысле – мужа на просто Вову. Так Сашка и не меняла. Никаких сделок с судьбой. Всё произошло естественным образом, без её участия. Он занят? Не вопрос. Метро в пять утра пусто, автобусы – свободны. Это быстрее и, главное, дешевле, чем такси. Иди знай, когда он освободится. А деньги – субстанция конечная по определению. Так что между такси и плоской стеклотарой Сашка, не колеблясь, выбрала вторую.
Несмотря на усталость и благодаря ей же, её разрывало жуткое сексуальное желание. До полнейшего и окончательного беспросветного бездумия. Есть, конечно, разумные женщины, способные подавить. Но не Сашка. Кроме фляги «Белой лошади», банки красной икры и сигарет, она купила вязку бананов. Хотя ей нужен был всего один. Бананы были хорошие: большие, прохладные и упругие. Жить стало легче. Можно было разобрать сумку, принять ванну и начать думать об отчёте. Без трети стакана виски и банана она бы, пожалуй, не справилась.
«Надо заказать Ирке на день рождения вибратор. Хотя, конечно, такие штуки женщине должен покупать мужчина. Для совместного использования».
– Ты добралась? – хорошо, что он позвонил ровно после. Как раз когда она подумывала о ещё одном банане.
– Да, спасибо! – просипела Сашка.
– У тебя странный голос.
– Да?
– Чем ты занималась в командировке?
– Всякой ерундой. Но за счёт фирмы, – Сашка развеселилась. – Жаль, что ты так занят, что не мог меня встретить. Я была в очень подходящем настроении.
Она была настолько в настроении, что, кроме банана, ей не был нужен никто. И ничто. Она даже никого и ничего себе не представляла. Желание было настолько самоценным, что к банану ничего не прилагалось. Он был самодостаточен. Профессор-бизнесмен был умел и терпелив. Но это был не очищенный физиологический акт, а спектакль с претензией на чувства. Пусть даже и мимолётные.
«Есть же снег, который сразу тает. Идёт и тает. По дороге. А есть… белое безмолвие… Невозможно жить в снегах и не вымереть… Две рюмки – это хорошо. Но три – куда лучше».
Она не разрядилась со львовским красавцем-профессором, а возбудилась. Если бы Вовка приехал, это было бы отлично. Говорящий вибратор. Но он не приехал, и его функцию отлично выполнил отмытый и смазанный приятными кремами банан. Ничуть не хуже Вовки.
«Или Вовка – ничуть не лучше банана?..»
Эта мысль страшно веселила.
– Я заеду вечером.
– Валяй…
Конечно же, он не заехал. Он никогда не заезжал, если собирался. И всегда появлялся не вовремя. Была ли это игра или проверка? Сашка так и не поняла. Просто Вова не был ей дорог. Он оплачивал счета и удовлетворял сексуальные потребности. После оплаты счетов не оставалось ничего. После физиологического довольства приходила брезгливость безысходности. Пятиугольников был бананом с кошельком. Она себе представила высокий статный говорящий банан. Иногда банан злился. Периодически банан читал ей нотации директивным тенорком. Изредка – банан водил её по магазинам и платил за то и это. Согласитесь, что говорящий банан с деньгами это забавно. Нет? Ну, ещё у банана была крутая тачка. Не смешно? Да ну вас! Вы лишены воображения!
Иногда с ним было интересно, и тогда он переставал быть бананом. Но это было некачественное и недолгое волшебство.
[– Это такая наглость! На рекламной картинке биг-мак такой большой и красивый, а покупаешь – пфуй! И даже не денег жалко. Просто чувствуешь себя обманутой. Как в детстве, когда впервые узнаёшь, что Дед Мороз – это папа. И одно дело, если папа – Бог по определению. Тогда в него и Дед Мороз помещается, и качели-карусели, и занудные нотации, и весь мир. А если папа обычный? Обычный хороший папа, вполне удобоваримый, как этот биг-мак, но, увы, не мир и не бог. Тогда как быть?
– Ирка, но ведь это банальщина. И у тебя и у меня были самые обычные хорошие папы. И мы с тобой… По крайней мере – ты… Счастливые женщины.
– У меня бабушка была и бог и мир. У человека должен быть кто-то, кто и бог и мир. Или хотя бы что-то. Просто в стандартной психологии принято говорить об упрощённой схеме: папа – бог и мир – основное условие женского счастья в последующем. И это верно плюс-минус. У тебя был кто-то и бог и мир?
– Ну, не знаю… У меня и папа был хорош. И дед. Частями… Частично.
– Вот! Как и этот биг-мак. Не совсем обман. Ничуть не отличается от совсем обмана. Но у тебя должен был быть кто-то или что-то – и бог и мир.
– Не лечи меня. Плюшевый медведь подойдёт?
– Или! Хорошо, что в нашем детстве у нас не было рекламы плюшевых медведей. А просто сразу сами плюшевые медведи. Мы не могли разочароваться. Вкус обмана не был впитан нами с молоком…
– Плюшевых медведей!.. Но тебе ведь, моя дорогая, и не нужна реклама, чтобы разочароваться. Ты же видишь!
– Если даже я покупаюсь, представляешь, каково другим? Кого и чаще – ЧТО – они принимают за бога и мир?..]
Ирка прекрасна. Но прикладного толку от этого для Сашки – чуть.
Если бы Сашка возвращалась к себе, а не в квартирку просто Вовы – всё было бы иначе. Она бы принимала душ, степенно готовила завтрак, варила кофе, надевала бы уютную фланелевую пижаму, включала телевизор. И под гомон чужих голосов читала бы книгу. Например, сентиментальный роман. И думала о том, как это хорошо, что после командировки есть ещё целый день ничегонеделанья. Но это место было не Сашкино. Тут не было ни одной фотографии на стенах. Ни одной. Скажем, маленькой Сашки в серебристой рамочке (фото начала семидесятых любовно отреставрировано, и маленькая карапузиха игриво взирает в свой современный взрослый мир, говоря: «Не верь! Всё понарошку! Ты – это я! Наслаждайся светом, теплом и любовью всего мироздания, пока сыта!»). Или взрослой Сашки в чьих-нибудь объятиях… Такое фото, что не просто настенная привычка, а действительно живое. Говорящее. Мыслящее. Событийное. Тут такого не было. Эта мебель была не Сашкиной. И ванная комната была не Сашкиной. Потому что никогда в Сашкиной ванной комнате не сочетались бы дешёвые полочки с дорогими кремами. Скорее наоборот. В Сашкиной ванной висел бы веник иван-чая и сидел бы плюшевый медведь. А уж какие бы там были полочки или, собственно, ванна, было совершенно не важно. И ещё в Сашкиной ванной комнате ей бы намыливал пятки живой мужчина, а не оживший банан.
«Всё дело в виски и в обезличенном оргазме на голодный желудок. У оргазма всегда должно быть мужское имя».
Просто Вове чего-то не хватало. Чего-то не хватало профессору-бизнесмену. Они оба были просто сортами говорящих бананов. Даже дальнобойщик был куда более похож на homo sapiens. Хотя бы тем, что он понял, что с ним она не будет. И понял это совершенно по-человечески, а не по-бананьему.
«Как? Как звали львовского профессора-бизнесмена? Ты помнишь имя дальнобойщика, с которым выпила пару рюмок коньяка. И не помнишь имени того, с кем провела всю ночь в одной постели. Что нам скажет психология?.. Ничего не скажет. Ну, хоть фамилию?.. Каминский? Зелинский? Стравинский? Нет. Просто. Инский. Весь день проводишь с человеком, он оплачивает тебе оперу, ресторан и удаление двух зубов мудрости. Занимаешься с ним любовью всю ночь. Он водит тебя по незнакомому городу с экскурсией. Поит кофе, учит играть в бильярд. Провожает на вокзал. И от всего этого тебе остаётся обломок его фамилии. Забавно. Живой мужчина, превратившийся в шесть букв. У оргазма опять нет мужского имени. И ты заранее знала, что биг-мак не так хорош, как на картинке. Врите себе на здоровье!»
С живыми мужчинами сложно. Куда сложнее, чем с бананами или с картинками биг-маков. И куда как неспокойнее.
С покойниками, безусловно, безопаснее, чем с живыми. Мужчинами. И даже бананами.
– Василий Пименович, я принесла коньяк! – салютовала Сашка с балкона бутылкой в сторону кладбища. – Он хороший, в меру тёплый и с холодным лимоном, вот!
Она вынесла на балкон вторую табуретку, поставила на неё два пузатых коньячных бокала, блюдечко с тонко нарезанным лимоном, розетку маслин, пепельницу, зажигалку и пачку сигарет. Что ещё нужно Василию Пименовичу и Александре Александровне в столь поздний час? Только хорошая задушевная беседа.
Степенно разлив по ёмкостям равные дозы, Сашка подняла их и соприкоснула:
– Ваше здоровье, Василий Пименович! – пискляво сподобострастничала она.
– Да уж какое там, дружочек, здоровье! Всё бы вам, Александрушка Александровна, шутки шутить, старика задирать! – размеренно пробасила она же.
Ночь была тёплой. Чудесной. Спокойная, красивая даже посреди индустриального пейзажа с видом на кладбище августовская ночь. По шоссе ездили машины, улицу освещали фонари и вывеска универсама.
– Василий Пименович, пока я доставала коньяк, у меня написалось стихотворение. Помните, вы говорили мне, что нельзя зря тратить столько слов? Мол, Сашенька, это ужасно – беспричинные траты себя? А вот и не беспричинные! Я же посмотрела на фонарь! И не надо напоминать мне, друг мой, про аптеку и улицу! Я всего лишь о беспричинности своей «околофонарности»… Свеж и тих вечерок,
В нём витает печаль.Выйду к ним за порог,Посмотрю на фонарь —Обуян, одинок,Вырывает в ночи…Не вещает поэтНикогдаБез причин…Ну не умница ли я, господин Филимонов?! Я жду ваших похвал!
Василий Пименович был чудесным собеседником. Галантным, остроумным, знал массу стихов. И с удовольствием выслушивал Сашкины опусы, не зевая, не перебивая и понимая самою суть. И кадя фимиам. Это ведь так важно для женщины. Куда важнее, чем даже для поэтов.
– Вы – самый лучший мужчина на свете! – не врала Сашка.
– О-хо-хо-хо! – хохотал Василий Пименович. – На этом или на том, Шурочка?
– На всём! – уверяла она.
На двоих коньяк пьётся быстрее. Благодаря Василию Пименовичу она уснула, ещё не успев пересечься с рассветом. Если бы они встретились – всё. Ещё ночь минус. А Сашке ох как нужно было наконец-то поспать. Бессонница – это страшно. Не кокетливое «не могу уснуть» – от случая к случаю. А именно беспросветная, выжирающая из черепной коробки всё содержимое, взамен наполняющая её своей гулкой отрыжкой, тупая ненасытная бессонница.
Сашке снилось, как они с Василием Пименовичем прогуливаются по летнему лугу под руку. Ему – сильно за пятьдесят. Ей – восемнадцать. Он заботлив, она – счастлива. Они обсуждают цены на клевер, последний парижский фасон, выписанный Александрой Александровной, и предстоящую поездку «на воды». И он ей точно не папа. Хотя и бог, и мир, и даже плюшевый медведь. И, конечно же, совсем не тот Василий Пименович, похороненный на кладбище, что напротив обшарпанной девятиэтажки с универсамом. Да и Сашка совсем другая – беззаботная, любимая, обласканная, бездумная. Ну, то есть такая, какая она на самом деле – созданная исключительно и только для радости и красоты. И в радость и красоту – после создания – помещённая. Безошибочно доставленная.
– Мало ли кому и что снится! Есть сны. И есть – сновидения. Ты что, Фрейда с Юнгом в школе не читала?
– Читала. Мне вот только интересно, откуда знали правду Фрейд и Юнг? Мало ли что я могу написать. И наговорить. И толпы будут в это верить.
– И где правда?
– О снах?
– Сны – это небывалые комбинации бывалых впечатлений. Это уже великий физиолог Павлов написал. И это, скорее всего, правда. Во всяком случае, такая правда меня устраивает. А то, что Юнг нанёс в мир о сновидениях, извини, меня не устраивает.
– Тогда как ты объяснишь свой повторяющийся сон?
– Я никак не хочу его объяснять. Я просто знаю, что когда он мне снится – мне страшно. Нет. Мне не страшно – меня охватывает первобытный ужас, и это всего лишь метафора. Меня охватывает НИЧТО и ВСЁ. Может, ты объяснишь? Как психолог психологу? Я тебя давно об этом прошу. Единственное более-менее разумное объяснение – филогенетическая память. Но ты же знаешь, я не очень-то верю в то, что её можно извлечь. Если что-то зашифровано – оно не зря зашифровано. И зашифровано, судя по всему, надёжно. Иначе бы процент умалишённых давным-давно превысил бы существующий.