Роддом. Сериал. Кадры 1–13
– Скорее печально, Маргарита Андреевна. Печально выглядит наш юноша. Двадцать три уже, взрослый совсем. А нос опухший, сопливый. Глаза красные, как у кролика. Ну, отдавайте уже нам плод, дорогой мой. Мы обязаны отправить его на вскрытие, на патоморфологию и прочую гистологию. Наш святой долг – его исследовать. Если плод пропадёт, то уже завтра в «Комсомольской правде» появится очередная «сенсационная» статья под названием: «Убийцы в зелёных пижамах разделывают детей на органы в больничных моргах!» Где он?
– Я… Я завернул его в свой пиджак. Я думал, что я его отогрею… Оживлю… А он… Он там, в моей тумбочке! – махнул рукой интерн.
– Надеюсь, хоть к груди не прикладывали? – опять не удержалась от короткого смешка старшая акушерка отделения.
– Зачем?! Зачем женщины это делают? – вскричал парнишка раненым экзальтированным зайчиком.
– Что именно, дорогой мой? – спокойно, чуть иронично, уточнила заведующая.
– Аборты! Зачем женщины делают аборты?!
– Аборты, Сергей Иванович, делают врачи.
– Да! Зачем вы с ними это делаете?!!
– Ох, Сергей Иванович, раз существуют поздние медицинские аборты, должен же их кто-то делать? После того, что неграмотные мужчины делают с неграмотными женщинами. И я не умение читать, как вы понимаете, имею в виду. – Татьяна Георгиевна замолчала и тяжело вздохнула. Маргарита Андреевна состроила ей мину: «Ты чего?!» Заведующая махнула рукой и насмешливым тоном продолжила: – Возможно, когда вы, Сергей Иванович, станете дизайнером одежды, придёт к вам клиент и захочет сшить себе трусы из кожи питона. И сошьёте, куда денетесь! Если вы, конечно же, станете востребованным дизайнером одежды.
– Что вы сравниваете! – театрально заломив руки, крикнул интерн.
– Действительно, Тань, сравнение неуместное, – ехидно вставила неутомимая Марго, доставая пиджак с завёрнутым в него плодом из шкафчика Сергея Ивановича. – Ему за трусы из кожи питона заплатят больше, чем ты за год получаешь. К тому же он может отказаться шить эти трусы, а к тебе в отделение если баба направлена – фиг ты откажешься… Пиджак, Сергей Иванович, в химчистку сдайте, не поленитесь. Хороший же, дорогой. Иди-знай, что у той бабы было!
– Я к нему не прикоснусь! Выкину!
– Чего это хорошую дорогую вещь выбрасывать?! – возмутилась рачительная старшая. – Правда выкинете?
– А вы думаете, я смогу его после этого носить?! – истерично воскликнул сентиментальный переросток. – И никакой он не дорогой. Ткань только. А шил я сам.
– Смотри-ка, ничего сшито… очень даже… – внимательно разглядывая пиджак, констатировала Маргарита Андреевна. – Пожалуй, я себе заберу. Папаше своему отдам, у вас с ним один размерчик – он у меня такой же щупленький.
– Марго! – строго одёрнула её Татьяна Георгиевна.
– Забирайте! – выкрикнул интерн.
– Сергей Иванович, вставайте, – мягко обратилась к интерну заведующая. – Давайте, ножками, ножками… Идёмте, мы вас с Маргаритой Андреевной чаем напоим.
Одним чаем дело не обошлось. Пришлось вызывать анестезиолога с внутривенным релаксирующим коктейлем. А затем – звонить папе безутешного Сергея Ивановича. Чтобы забрал свою «нежную сладкую сы́ночку» домой.
– Иван… простите, как ваше отчество? – обратилась Татьяна Георгиевна к родителю, любезно препровождённому из приёма к ней в кабинет, где на её собственной койке посапывало, всхлипывая, великовозрастное недоразумение.
– Для вас, Татьяна, просто Иван! – расплылся в обольстительной улыбке папаша.
– Для вас – Татьяна Георгиевна, – надменно сказала уставшая заведующая. – Иван, – продолжила она более сдержанно, без металла в голосе, – медицина – не совсем подходящее занятие для вашего парня.
– Я знаю, что он тряпка! Но его покойная мать так хотела, чтобы он стал врачом! Хотя он с детского сада только и делал, что рисовал всякие тряпки, шил всякие тряпки и наряжал в эти тряпки кукол, тряпка! Он даже себе одежду сам начал шить чуть не с пятого класса.
– Так отец хотел или мать? Что-то папа с сыном путаются в показаниях.
– Мать хотела. Ну и я. В память о ней. А этот придурок всё шьёт и шьёт. Полуобъём бедра, понимаешь!
– Что?
– Это я ему такую кличку недавно дал. Он загорелся идеей шить трусы. Вы, Татьяна Георгиевна, знаете о таком? О полуобъёме бедра? А как он виртуозно штопает даже самые дорогие брендовые тряпки – никто и с лупой не разберёт!
– Понятия не имею о полуобъёмах! Об объёме циркулирующей крови – пожалуйста. Швы по разным авторам умею накладывать. А о полуобъёме бедра – не слышала. – Она улыбнулась. – Мне искусство штопки только по живым тканям известно.
– А этот пришибленный знает. И, что характерно, – вы будете смеяться! – отличные трусы шьёт, поганец!
– Не буду смеяться. Трусы шить – тоже дар, между прочим. Ну и тем более, зачем тогда медицинский?
– То есть рождённый ползать летать всё-таки не может? – скептически усмехнулся Иван, так же похожий на своего сына, как арабский жеребец на декоративного кролика.
– Кто для чего рождён и что ему с этим делать – дело деликатное. И уж точно – не наше с вами. А если и наше, то до тех самых годков пяти-шести. Дальше – не навреди. А я сыном, умеющим виртуозно штопать или трусы шить, гордилась бы! – Татьяна Георгиевна немного помолчала. – Иван, ваш сын сегодня пытался оживить плод от поздняка. Позднего аборта. Такого аборта, что обыватели именуют «искусственными родами». Это жестокая операция. Несложная, но жестокая. И «на выходе», извините за несколько неуместную терминологию, мы имеем вполне себе сформированный плод. Такой, что очень похож на новорождённого. Только меньше. Ручки у него, Иван, ножки, у такого плода. Личико… Чаще всего они рождаются уже мёртвыми, потому что мы убиваем их внутриутробно. Вы же понимаете, что тот, кто виртуозно штопает и шьёт трусы и поправляет на живых желанных младенцах чепчики, содрогнётся, увидав такое. Я уже не говорю о его неспособности хоть когда-нибудь выполнить такую операцию. Очень редко, Иван, такие плоды рождаются… не совсем мёртвыми. Они нежизнеспособны. И плюс-минус быстро умирают. Иногда акушеркам приходится кое-что предпринимать, чтобы не длить то, что люди привыкли называть страданием… Даже вы, Иван, слегка побледнели. А ваш сын сегодня заперся с подобным плодом в подвале. Когда мы его оттуда выманили, он ещё долго бился в рыданиях у меня в кабинете, обвиняя всех акушеров-гинекологов и меня лично во всех грехах и предсказывая адовы муки после смерти. Не обрекайте его на адовы муки ещё при жизни. Всё равно из него приличного врача не выйдет.
– Я его в терапию отправлю.
– Я не сказала, что из него не выйдет приличного акушера-гинеколога. Я сказала, что из него не выйдет приличного врача. В терапии тоже всякое случается, знаете ли… Я рапортую о случившемся начмеду, главному врачу и профессору, курирующему интернов. Если вам важно не то, кем будет ваш сын, а будет ли он вообще – разрешите ему заниматься тем, что ему по душе. Пока не поздно. Я вообще не понимаю, как он медицинский вуз окончил! Хотя так, как их теперь там учат… В общем, забирайте его отсюда для начала, – Татьяна Георгиевна кивнула на койку. – А дальше – дело ваше. В моём отделении его больше точно не будет.
– Татьяна Георгиевна, вы свободны сегодня вечером? – огорошил её папаша Сергея Ивановича. – Вы не замужем, я – вдовец…
– Откуда вы знаете, что я не замужем? Ах, ну да… Времена меняются только в виде дверей.
– В смысле?
– В смысле снимите вашему чувствительному болтуну квартиру, купите хорошую швейную машинку, и пусть занимается, чем хочет… Судя по костюму, рубашке и ботинкам, деньги у вас на эти мероприятия найдутся. И сегодня вечером я занята. И завтра, на всякий случай, тоже. Я занята по вечерам на всю мою оставшуюся жизнь.
– Зря, Татьяна Георгиевна. Зря!
– Очень даже может быть. Но я не желаю проводить вечера с человеком, ломающим мой характер. Он у меня уже слишком установившийся, – усмехнулась заведующая. – Так что не обижайтесь, Иван. Ничего личного. Вы красивый мужчина и как только отселите сынишку и забьёте на его жизнь – толпы молодых девиц просто накинутся на вас.
– И всё-таки, если передумаете… – Иван протянул Татьяне Георгиевне визитку. Она отрицательно покачала головой. Он положил визитку на стол и, подхватив под руки пошатывающегося и всхлипывающего сынишку, отчалил.
В кабинет тут же заскочила старшая акушерка и цапнула со стола визитку:
– Иван Спиридонович Волков, генеральный директор ООО «Мандала».
– ООО… чего?! – прыснула Татьяна Георгиевна.
– Манда, блин, ла! Манда-ла-ла-ла! – подхватила Маргарита Андреевна.
– Господи, даже страшно предположить, за что его общество ограниченно отвечает! – утирала выступившие от хохота слёзы заведующая обсервацией. – За чистые земли будд? За шерстяные ниточки для детского творчества, коим нынче увлекается иное бабьё? Это может быть что угодно! Алмазные диски для болгарок, например.
– А может, он торгует этими самыми… – зловеще начала старшая акушерка.
– Марго!
– Ла-ла-ла-ми торгует! В любом случае дядя видный. И машина у него – блеск! Какого ты отказалась?!
– Маргарита Андреевна, я не хочу иметь ничего общего с человеком, не понимающим собственного ребёнка. И вообще, чего ты лезешь в мою личную жизнь?
– Никуда я не лезу! У тебя личной жизни нет, так что лезть особенно некуда. Я бы этому гадёнышу, сынку его, ещё бы и по жопе выписала. Забыла, как он тут нам целый час лекцию слёзную читал? Убийцами называл, а?!
– Тут он прав. Поздний аборт – убийство.
– Ты что, даже на него не рассердилась?
– За что на него сердиться? Доктор на больных не обижается, – Татьяна Георгиевна улыбнулась.
– Ну, ты вообще… Чистый Будда.
– Ага. Сейчас, мандалу в душ свожу – и светиться начну.
– Ладно, я пошла. В хате жрать нечего, псина не выгуляна, Светка неизвестно где шляется. Ты домой?
– Что мне дома делать? Поздно уже. Тут останусь.
– Зря ты всё-таки отшила этого Ивана Спиридоновича. Можно подумать, они за тобой стадами ходят. Нет, ну, может, и ходят… На дежурный перепихон без отягчающих последствий!
– Маргарита Андреевна!
– Что Маргарита Андреевна?! Я сто лет уже Маргарита Андреевна! Где ты сейчас приличного мужика найдёшь? Ты же нигде и не бываешь толком.
– Марго, иди уже бога ради! Псину выгуливай, Светку ищи и жрать готовь. Я их вообще не понимаю, этих приличных мужиков. У меня же на лбу написано: «Не дам приличному мужику!»
– Ага. А снизу мелко и неразборчиво: «Но очень хочется…»
– А я-то, дура, думала, чего мне не хватает – только персональной сводницы!
– Что ты крысишься, а? Я ж любя.
– Знаю.
– Ладно. Друзья на мандалу не обижаются. И всё-таки зря!
– Маргоша, у меня климакс на носу, а ты мне о мужиках…
– Кстати, о климаксе! Я тут с этим… бледным нянем… чуть не забыла. Профессорша звонила, требовала, чтобы ты завтра на кафедральное явилась.
– Вот её мне только не хватало! Спасибо, Маргарита Андреевна. Иди уже…
Кадр третий
Климакс
– Кто бы сомневался, что Татьяна Георгиевна у нас такая шишка, что непременно опоздает на кафедральное заседание! В кои-то веки осчастливив нас своим присутствием! – с невыразимой злостью отозвалась профессор в ответ на вежливое: «Извините, Елизавета Петровна, у нас в отделении была ургентная ситуация». – Разумеется, никто, кроме Татьяны Георгиевны, не смог бы разобраться с ургентной ситуацией в отделении!
– Я – заведующая, – скромно резюмировала Татьяна Георгиевна, потупив ехидные глазки, и присела на свободный стул с краю стола.
За этим огромным столом сидели лаборанты, аспиранты, ассистенты, доценты, два молодых доктора наук и прочая публика, имевшая несчастье состоять на кафедре совместителями. Или не состоять, но являться соискателями учёной степени, как Татьяна Георгиевна. Последние вроде как и независимы от кафедры. Но, увы, не от капризов научного руководителя или консультанта.
– Людочка, открой окно! – скомандовала Елизавета Петровна старшей лаборантке.
Шестидесятилетняя «Людочка» бросилась исполнять приказание сорокавосьмилетней Елизаветы Петровны. Доцент Матвеев поплотнее закутался в синий байковый халат «для выхода». Дело в том, что за окном было минус пятнадцать, завывала утренняя сумеречная вьюга и температура в просторном кабинете профессора неуклонно стремилась к «ниже нуля». Сидящий невдалеке от окна аспирант смачно чихнул. И ещё чихнул. И ещё. Профессор уставилась на невинную жертву.
– Какого чёрта вы ходите на работу, если больны?
– Вы… Апчхи!.. Извините. Вы сами… Апчхи!.. Извините. Вы сами, Елизавета Петровна, сказали, что уважительной причиной неявки на кафедральное может являться только смерть! – выпалил он скороговоркой и снова расчихался.
– Людмила Николаевна, – нарочито вежливо обратился доцент Матвеев к старшей лаборантке, – сделайте мне горячего чаю, пожалуйста!
– Вам что, холодно, Юрий Владимирович? – с улыбкой анаконды поинтересовалась Елизавета Петровна.
– Нет, ну что вы! – прикинувшись маленькой, но ядовитой змейкой, парировал доцент. – Мне не просто холодно, мне холодно, как челюскинцам на льдине!
– Вам всем что? Тоже холодно?! – Елизавета Петровна обвела присутствующих взглядом голодного питона.
Но что мог позволить себе доцент Матвеев, то у простых смертных штатных кафедральных сотрудников, совместителей и соискателей и близко к речевым центрам не лежало.
– Нет-т-т-нет-т-т, нам-м-м т-т-теп-п-п-ло! – хором выбили они дробью.
Татьяна Георгиевна покосилась на Матвеева, мысленно похвалив себя за предусмотрительность. Перед тем как отправиться на пятый этаж в кабинет Елизаветы Петровны, она надела под пижаму термобельё. А сверху – халат. Белый, плотный. И второй сверху. Такой же, как и на доценте Матвееве, байковый синий «для выхода». А ещё – натянула на уши белую шапочку.
Доцент Матвеев кинул хитрый взгляд на Татьяну Георгиевну и демонстративно достал из кармана синего халата белую вязаную шапочку и белые шерстяные перчатки. Мол, не одна такая умная!
Старшая лаборантка поднесла ему чашку горячего чая, налитую из электрического самовара, стоящего на журнальном столике профессорского кабинета. Шумно прихлебнув, доцент Матвеев сообщил в пространство:
– Эх, на морозе кипяточку завсегда хорошо! – И ещё раз смачно сёрбнув для пущего эффекта, добавил: – Хоть и самовар у нас электрический и сами мы не вполне искренние! В соответствии с классиком сатиры!
– Юрий Владимирович, на этом балаган можно считать закрытым? – поинтересовалась Елизавета Петровна, обмахиваясь веером, рекламировавшим продукцию корейских производителей ультразвуковых аппаратов. – Я уже могу продолжить заседание кафедры? – Она обвела присутствующих не совсем вменяемым взглядом.
Присутствующие, представлявшие собой жалкое зрелище, согласно потрусили заиндевевшими головами. Цианоз кожных покровов заседателей нарастал. Один из ассистентов – Алексей Петрович – пошёл красными пятнами и покрылся контурированной сосудистой сеткой. У него была выраженная холодовая агглютинация.
– Итак, на повестке дня… Людочка, закройте окно, тут все такие неженки! – возмущённо воскликнула Елизавета Петровна. – Будем проводить кафедральное в духоте!
Шестидесятилетняя «Людочка» молча кинулась исполнять.
– На повестке дня несколько вопросов. Первый касается организации и проведения международной конференции «Эндоскопия в акушерстве и гинекологии»…
Профессор долго говорила, изрыгая изо рта пар и интенсивно обмахиваясь веером. Щёки её алели, на лбу выступила испарина.
– Нет, не могу!.. Людочка, открой окно! Неужели вам всем не жарко?!! – крикнула она, чуть не плача.
На девочке-аспирантке, ближе всех сидевшей к открытому окну, только-только начал подтаивать сугроб, наметённый на шапочку.
– Нам всем не жарко! – радостно воскликнул доцент Матвеев.
– А вы, Юрий Владимирович, должны подготовить мне программный доклад к конференции! – взвизгнула Елизавета Петровна.
– Я уже давно никому ничего не должен! – холодно ответил доцент. – Людмила Николаевна, ещё, пожалуйста, кипяточку! – тут же нежно проворковал он лаборантке.
Все присутствующие жадно посмотрели на самовар.
– Мне эта конференция вообще до одного места! – заявил Юрий Владимирович вдогонку. – Особенно когда такие взносы. Я бы ещё понял, если бы конференция проходила в Бразилии. Но дома?.. Какие такие блага и кому я должен оплачивать, внося непомерные суммы?!
– Из всех здесь присутствующих вы, Юрий Владимирович, больше всех и зарабатываете! А они, – обвела она веером аспирантов, ассистентов и соискателей, – уже внесли, между прочим!
– Их дело молодое, подневольное. У них мамы и папы есть на крайний случай. А я сам себе и мама и папа. У меня семья. Даже две. И даже три. А платить за то, чтобы выслушать, как вы плаваете в результатах моей работы, – увольте! – Доцент снова начал шумно прихлёбывать поданный ему старшей лаборанткой горячий чай, любовно обнимая шерстяными перчатками фарфоровую чашечку. – Так что не надейтесь на мой доклад. Я, разумеется, буду участвовать. Но только через вашу голову. И со своим докладом!
– Да что вы себе позволяете, Юрий Владимирович! – Веер замельтешил ещё безумнее, размазывая по пространству логотип корейского ультразвукового бренда. – Ладно! – внезапно успокоилась профессор. – Мы с тобой, Юра, потом поговорим, – завершила она почти ласково. – Людочка, закройте, пожалуйста, окно, – и вовсе уж трепетно обратилась Елизавета Петровна к старшей лаборантке.
Людмила Николаевна поднялась с кресла при журнальном столике, запахнула меховую жилетку и пошла закрывать окно.
– Следующий вопрос – защита докторской нашего начмеда. Вам туда идти не обязательно, но мы должны скинуться на подарок от кафедры!
– А вдруг Сёма ещё и не защитится? – хохотнул неутомимый доцент Матвеев. – Вот вдруг возьмёт кто-то из членов специализированного диссертационного совета да и проголосует против? А если против будут единогласно? Я такой туфты, что вы нагнали в работу нашего прекрасного Семёна Ильича, ещё и близко не встречал! Какая там докторская?! Это даже на толковый реферат не тянет! Хотя о чём я тут…
– Юрий Владимирович!
– Да?! – с подобострастной готовностью изогнулся в сторону профессора доцент.
– У Семёна Ильича отличная диссертация. Вы же читали отзывы оппонентов!
– О да! И даже сам написал хвалебную рецензию. Разве я могу отказать старому другу и тем более начмеду?! Разве может быть что-нибудь важнее экобиопсихосоциогеофакторов в развитии ранней преэклампсии у менеджеров среднего звена? – доцент откровенно заржал.
– Не надо передёргивать, Юрий Владимирович!
– Да ну что вы! Это я ещё недодёргиваю!
– Юрий Владимирович, вас не ждут в операционной? – язвительно поинтересовалась Елизавета Петровна.
– Нет. Вы разве не в курсе, что сегодня в клинике неоперационный день, дорогая моя? Профессор обязан знать, что понедельник в нашей клинике – неоперационный день. Оперирующий профессор, разумеется, – скромно завершил он, театрально потупив глазки.
– Вы, Юрий Владимирович, слишком много себе позволяете! – зловеще начала Елизавета Петровна.
– Апчхи! Апчхи!! Апчхи!!! – не выдержал несчастный аспирант.
– Прекратить! – рявкнула профессор и швырнула веер на стол.
– Изви… Изви… Изви… АПЧХИ!!! – грохнул бедолага-аспирант так, что со стола слетели бумаги.
– Вон!!! И не вздумайте просто уйти!!! Идите в поликлинику, открывайте больничный!
– АПЧХИ!!! – заплакал аспирант, отползая к двери.
– Людочка! Откройте окно!.. Теперь вы, Татьяна Георгиевна! Когда вы уже напишете статью, я вас спрашиваю?! В родзале бабки заколачивать – это, конечно, хорошо, но в вашем немолодом уже возрасте давно пора бы дописать несчастную кандидатскую диссертацию!.. Людочка! Закройте окно!
Людмила Николаевна уже не отходила от рамы.
– В общем, так, – Елизавета Петровна расстегнула халат и воротник блузки. – Фуф! Жарко! В общем, так. Каждый сдаёт на участие в конференции, каждый сдаёт на подарок начмеду. Завучи клинических баз остаются, чтобы мы могли согласовать расписание занятий интернов. Кто остался за главного, пока Семён Ильич в командировке?!
Доцент Матвеев ткнул подбородком в Татьяну Георгиевну.
– Ну да, кто бы сомневался! – яростно шикнула профессорша. – Обо всех сложных случаях докладывать непосредственно мне, Татьяна Георгиевна.
– Зачем она будет вам докладывать?! – весело, талантливо изображая незамутнённое простодушие, уточнил Юрий Владимирович.
– Людочка! Сколько вам говорить? Откройте окно!
– Окно открыто, Елизавета Петровна, – спокойно ответила шестидесятилетняя «Людочка», завистливо косясь на шапочку и перчатки доцента Матвеева.
– Затем, что, когда нет начмеда, профессор курирует клинику! – выкрикнула в пространство профессор. – И когда есть начмед – профессор курирует клинику! А Татьяна Георгиевна себе слишком много позволяет!..
– Каждый позволяет себе ровно столько, сколько может позволить, – философски-равнодушно заключил Юрий Владимирович.
Татьяна Георгиевна все силы тратила на то, чтобы не рассмеяться. Или не разозлиться. Профессор её жутко бесила. Но не так, как бесила Татьяна Георгиевна саму себя. За то, что за каким-то чёртом несколько лет назад запланировала кандидатскую! Оно ей надо было? Всё потому, что Семён Ильич всё зудел и зудел, что полным-полна клиника малолеток с учёными степенями. Ни черта не умеют, а кандидаты наук! А ты, мол, кто? Никаких регалий! Татьяна Георгиевна согласилась. Запланировалась. Научным руководителем её работы была Елизавета Петровна. Тема дурацкая. Наукой заниматься совершенно неохота. «Наукой» – правильнее в кавычки брать. Потому что есть наука, а есть «наука». Пляши теперь тут под дудку с малолетками. Не по рангу ей, Татьяне Георгиевне, тут сидеть и профессору поддакивать. А как Юрий Владимирович она не может. Он вообще один такой. Вот что она, заведующая отделением, уважаемый человек, делает тут, на этом глупом невразумительном фарсе, именуемом «заседание кафедры»? Елизавета Петровна, разумеется, профессор. И даже заведующая кафедрой акушерства и гинекологии. Одной из многих кафедр. Но ей-то, Татьяне Георгиевне, что с того? Матвеев – он хотя бы доцент. И вообще забавный. Он тут развлекается. А она тут что делает? В термобелье. У профессорши жестокий патологический климакс. Долгоиграющий. Летом она в самую жару проводила кафедральное, закутавшись в оренбургский пуховой платок. И та самая несчастная аспирантка, что не падает со стула только потому, что заледенела, летом грохнулась в обморок, получив тепловой удар в духоте, при закрытых окнах. Профессор изо всех сил строит из себя мать-командиршу. И есть, есть достойные профессора, умеющие и мозгами и руками. Эта – только языком. Умела. Теперь, как климаксом накрыло, совсем мышей не ловит. А уж как её терпеть не может начмед…
В дверь постучали.
– Что там ещё?! Людочка, посмотри!
Шестидесятилетняя «Людочка» покорно метнулась к двери. Там обнаружилась молоденькая санитарочка.
– Татьяну Георгиевну срочно требуют в приёмное отделение! – несмело пискнула она. И тут же зажмурилась на всякий случай.
– Передайте, что Татьяна Георгиевна занята! – протрубила Елизавета Петровна.
– Там кровотечение! – широко распахнув глаза от собственной ответственности и недоумённо поёжившись от холода, смело прошептала санитарочка.
– Лиза! Этот случай прямо-таки нуждается в твоей курации! – чуть не подпрыгнул доцент Матвеев.
Татьяна Георгиевна метнула на него гневный взгляд.
– И я! И я тоже с вами пойду! Доцент я, в конце концов, или кто вам тут?
– Хорошо! Все пойдём! – злобно просипела профессор. – Из-за того, что кафедральное прервано, следующее будет в конце недели, в пятницу!
– Не будет! – притворно сожалея, вздохнул доцент Матвеев. Он уже встал со стула и похлопывал себя по плечам. – Не будет, потому что все, кроме меня, Татьяны Георгиевны, Людмилы Николаевны и Елизаветы Петровны, полягут. Кто с ОРВИ, кто с бронхитом, а кто и с воспалением лёгких.
– Елизавета Петровна, – наконец нарушила своё молчание Татьяна Георгиевна, – ни в приёмном покое, ни в родильном отделении, ни в операционной окна открывать нельзя. Санэпидрежим… Ну, и зима.
Девочка-аспиранточка, ближе всех сидевшая к открытому окну, сползла со стула в наметённый сугроб и потеряла сознание.
– Людмила Николаевна! Полстакана крутого чёрного чаю, полстакана коньяка, несколько ложек вашего фирменного малинового варенья. Влить в невинное дитя это «Сиянье глаз» – и, может, выживет! – отдал приказание Юрий Владимирович. – Идёмте!
Доцент Матвеев, заведующая отделением обсервации Татьяна Георгиевна и профессор Елизавета Петровна прошествовали к лифту.
– Чёрт! Юрка, что, и правда сейчас не жарко? – жалобно спросила его багровеющая профессор, утирая бисерный пот, обильно выступивший на нижней губе.