Год Крысы. Видунья
Мальчишка обвел сени глазами, но что заставило их торжествующе просиять, Рыска не поняла.
* * *В телегу запрягли Забаву, смирную рыже-белую корову со спиленными рогами. В молодости она была одной из лучших в скаковом стаде и теперь попыталась с места взять в галоп. Дети взвизгнули от восторга, но сидящий за возницу дедок поспешил ее осадить. Коровка уже старенькая, с намозоленными копытами, куда ей бегать! Забава послушно перешла на быстрый размеренный шаг, под дугой зазвенели бубенчики. Женка важно, как капитан корабля, восседала на самой высокой корзине, командуя на каждой развилке, – хотя дорогу прекрасно знал не только дедок, но и корова, поворачивающая до рывка вожжи.
От затяжных дождей река разбухла, потемнела. Самое время в ней стирать, покуда вода не успела снова зацвести. Становиться абы где на берегу не стали, поехали едва заметной тропой вдоль берега, пока кусты и камыши не расступились, открыв широкую песчаную проплешину. На добротных бревенчатых мостках уже стояла одна тетка, звучно хлопая по воде скрученными штанами. Рыска ее не знала, но Фесся и дедок приветливо поздоровались – оказывается, жена местного рыбака, иногда носит в хутор линей на продажу. Женка недовольно поджала губы, но менять место не стала. Тем более что тетка охотно потеснилась к правому краю: вместе работать веселей.
Корзины выгрузили, корову выпрягли и пустили щипать траву. Дедок послонялся вдоль мостков, покряхтел напоказ, чтоб не заставили помогать, и отпросился погулять по лесу. Жар удрал еще раньше, расставить верши: авось за время стирки что-нибудь попадется.
– Слыхала? Крупкинского мельника медведь задрал, – выжимая простыню, обратилась к Фессе тетка.
– Да ты что?! – Служанка чуть не упустила Сурковы порты. – Совсем?
– Насмерть! Прямо на глазах у дочки. Собирали на поляне чернику, услышали, как кусты трещат, не успели оглянуться – как выломится! Как кинется!
– Жалко, – сдержанно проронила женка. – Это ж теперь зерно аж в Межлесье везти придется…
– А где это было-то? – жадно поинтересовалась Фесся.
– Да возле самой мельницы, дочка как раз до нее добежать и запереться успела. Говорит, еще три лучины под окнами бродил, рычал.
– Вот ты где, негодник! – заметила Муха выбирающегося из камышей Жара. – А ну, живо за работу!
Мальчишка нехотя влез на мостки, выдернул из корзины первую попавшуюся тряпку и пошел к горшку со щелоком.
– Погоди, так это ж совсем рядышком! – осенило служанку. – Мельница всего на полвешки выше по Змее, только на другом берегу.
Кусты затрещали.
На мостках стало тихо-тихо. Все уставились на пяток малиновых макушек, колышущихся не в лад с остальными.
– Эй, дед! – дрогнувшим голосом окликнула Фесся. – Это ты там бродишь?
– Он вроде в другую сторону уходил, – вспомнила Рыска.
Вместо ответа кусты снова хрупнули и шелохнулись, уже ближе. Корова тревожно замычала и попятилась на всю длину вожжей. Порты поплыли-таки по реке, лениво шевеля штанинами. Женщины начали жаться друг к другу, ожидая, кто первый завизжит, чтобы подхватить.
Ветки наконец раздвинулись. Зверь вышел на полянку и замер, сбитый с толку дружным… хохотом.
– Лисичка! – умилилась Фесся. – Ты глянь, совсем нас не боится.
Жар порылся в карманах, свистнул и бросил лисе кусочек хлеба. Та наклонила морду, тщательно обнюхала подачку, но есть не стала.
– Ишь ты, – изумилась служанка. – Видать, не голодная.
– А чего ж тощая такая?
Лиса действительно была какая-то костлявая, пыльная и облезлая. И на лапах она стояла нетвердо, пошатывалась и постоянно переступала, пытаясь сохранить равновесие.
– Может, из сгоревшего леса? – предположил Жар. – Еле выбралась, никак отдышаться не может?
– Бедненькая. – Рыбачка присела на корточки, протянула к лисе руку. – Иди сюда, кысь-кысь-кысь…
Лиса, к общему удивлению, подумала и пошла.
– На кой она тебе сдалась? – раздраженно спросила женка – единственная, кто не бросил полоскать белье. Ну подумаешь, лиса. Дома целая шуба из таких висит, гладь сколько влезет.
– На воротник, – тем же ласковым голосом проворковала тетка, продолжая подманивать животное, не подозревающее о причинах такой доброты. – Оклемается, перелиняет и…
– Что-то не нравится она мне, – прошептала Рыска, вцепляясь в Жаров локоть.
Мальчик уставился на ее макушку, не веря своим ушам. Обычно подружка первой бросалась на выручку застрявшему в заборе утенку или отважно лезла в будку к цепному псу, чтобы выдрать у него репей из уха.
Вернулся дедок – действительно, с другой стороны опушки. На ладони он торжественно нес лист лопуха, на котором горкой лежали большие полосатые улитки.
При виде лисицы, уже ступившей на мостки, дед охнул, выронил лакомство и заголосил:
– Да вы что, дуры, опупели?! Она же бешеная!
Лиса вздрогнула, и в башке у нее как будто что-то переклинило. Глаза, и без того красноватые, с отвислыми веками, разъехались в стороны. Зверь оскалился. Пасть оказалась заполнена белой густой слюной, хлопьями потекшей с сероватого языка.
Рыбачка, завизжав, вскочила и швырнула в лису мокрой рубахой, а сама шумно сверзилась с мостков. Женка и служанка ненадолго от нее отстали. Бешеная зверюга шарахнулась от выплюнутых рекой брызг и стрелой – откуда только силы взялись! – погналась за Жаром. Мальчишка с воплем помчался к ближайшему дереву и белкой взбежал по стволу. Лисица с тупой яростью всадила клыки в кору, отодрала несколько щепок и жадно проглотила. Пока глодала елку, словно забыла, что на ней кто-то сидит, успокоилась, развернулась к мосткам и…
И заметила еще одну жертву.
– Рыска, беги! – отчаянно и тщетно орал Жар.
– Прыгай в воду, дура! – вторили невольные купальщицы. – Она воды боится!
Девочка не мигая смотрела на бегущую к ней смерть. Дробный лисий топоток барабанным грохотом отдавался в ушах. Мир сузился до полосы шириной в два шага: на одном конце девочка, на другом – приближающийся зверь.
Рыска смотрела.
Полоса – или рычаг огромного ворота, скачками отсчитывающего зубцы шестерни.
Р-р-раз…
…лиса впивается в ногу, мертво смыкает челюсти…
Два…
…лиса подпрыгивает, лицо обдает гнилым дыханием, слюна брызгает на кожу, в глаза…
Три…
…лиса уворачивается от пинка и снова нападает…
Четыре…
…лиса нападает, как будто не почувствовав его…
Пять…
…лиса…
Рыска сжала пальцы, стиснула зубы. Уперлась ногами, словно пытаясь удержать, остановить что-то непосильное.
И Жар увидел, как желто-зеленые глаза подруги на миг стали золотыми.
Лиса внезапно замедлила бег. Еще пара-тройка неуверенных скачков – и зверь повалился на бок, выгнулся дугой и начал биться в конвульсиях. Сильных, но недолгих. Последний судорожный рывок – и тело обмякло, словно бы с облегчением вытянулось на траве. Янтарный глаз завернулся кверху и потускнел.
Только тогда Рыска сморгнула и медленно попятилась.
– Ну ты, девка, и везучая! – Подбежавший дедок выронил ненужную уже палку и обхватил девочку за плечи. На всякий случай оттянул от тушки еще на пару шагов. – Эк вовремя она околела! Еще бы минута…
Рыска, не отвечая, провела ладонью под носом, размазав кровь по щеке и подбородку.
* * *День оказался испорчен напрочь. Промокшая до нитки женка незаслуженно всех отчихвостила (что, впрочем, сказалось на стирке самым положительным образом: лупить мокрой тряпкой по воде, представляя на ее месте Муху, было очень приятно), а после окончания работы сразу потребовала запрягать, не дав ни отдохнуть, ни искупаться, ни даже забрать верши. Жар и упрашивал, и хныкал, и бранился, но ослушаться не посмел.
Рыска, напротив, была странно молчалива и даже не попыталась вступиться за друга, на что тот здорово обиделся и не разговаривал с ней до самого ужина. Но девочка этого, кажется, даже не заметила. И вообще по возвращении не выходила из дома, хвостиком тягаясь за Фессей и сама напрашиваясь на работу.
Когда дети наконец залезли на чердак и Рыска, укрывшись, сразу отвернулась к стенке, Жар не выдержал.
– Ну чего ты такая кислая? – попытался растормошить он подружку. – Из-за лисы, что ли? Брось, все ж обошлось… вершей только жалко.
– Это я ее убила, – прошептала девочка, продолжая остекленело таращиться в никуда. – Я очень-очень захотела, чтобы она умерла, и она упала и умерла…
– Конечно, она ж уже на последнем издыхании была! – возмутился Жар. – Тоже мне нашлась путница.
Рыска вздрогнула, словно мальчишка стегнул ее прутом, и рывком села.
– Ты видел, как она на нас смотрела? Как у нее слюни текли?
– Ага. Вначале до того смирная была, жалкая, а как дедок крикнул, так ее и перекосило. – Жар тоже поежился.
– Нет, она сразу такая вышла! – неожиданно заспорила девочка.
– Тебе померещилось.
– Нет! – Рыска схватилась за голову и еще больше сгорбилась. – То есть… оно не то что мерещилось… я знала, что так будет. Ну, будто яблоко тебе бросили: оно еще летит, а ты уже понимаешь, куда нужно подставить ладонь… Я и подставила.
Жар ничего не понял, но неуклюже обнял дрожащую подругу. Та благодарно уткнулась ему в грудь.
– А знаешь, что самое страшное? – Рыска хлюпнула носом. Жар почувствовал, что рубашка начинает промокать, но только крепче прижал подружку к себе. – Помнишь, как мы с Илаем дрались?
– Ну?
– Я захотела, чтобы он упал. И он упал. А если бы… Если бы я и ему пожелала смерти?! – Рыску колотило все сильнее. – Мне так страшно, Жар! А вдруг я однажды разозлюсь на тебя? Или на Фессю?! И тогда… – Голос окончательно перешел в рыдания.
– Зато крысы ты теперь можешь не бояться, – неуклюже попытался пошутить мальчишка. – Глянешь – она и окочурится.
Девочка разрыдалась еще горше.
– Жа-а-ар, я-а-а… У меня-а-а… Пообещай, что никому не расскажешь! Никому-никому!
– Обещаю, – растерянно поклялся мальчик. – Только ты, того, слезы-сопли вытри. Ничего ж страшного не случилось. А что ты там себе надумала…
– Я не надумала. – Рыска поерзала на тюфяке, но удобной позы так и не нашла и трагически прошептала: – Я была в Старом Доме!
– И чего? – не понял Жар.
– Ой, ты же не местный, – спохватилась девочка. – У нас в Приболотье…
Мальчик слушал затаив дыхание: Рыска так живо и красочно описала избу, крыс и умирающего путника, что будто своими глазами увидел.
– А лиса-то тут при чем? – повторил Жар, когда девочка выговорилась и выжидательно уставилась на него.
Рыска аж растерялась и немножко обиделась.
– Ты что, совсем глупый? Бывший мне силу свою передал! А вместе с ней какое-то проклятье, вот крысы за мной с тех пор и бегают!
– Бабкины сказки, – пренебрежительно отмахнулся Жар. – Мне тетка рассказывала, что на путников много лет учат, как, скажем, на кузнецов или там сапожников. У них даже община своя есть. Где ты видала, чтоб помирающие сапожники чего-то там передавали?
– Но что-то же он со мной сделал, – уже не так уверенно возразила девочка.
– За руку подержал, покуда бредил перед смертью.
– А сила откуда?
– А она у тебя точно есть? Люди иногда падают. А бешеные лисы – дохнут.
– Но я что-то почувствовала! И кровь – как тогда, в Старом Доме…
– После драки у тебя с носом все в порядке было.
Рыска совсем растерялась:
– Точно… Думаешь, мне этот ворот просто от страха почудился?
– Давай проверим, – с готовностью предложил друг.
– Как?!
– Помнишь, что говорят о неудачниках? «Сыграл с путником в наперстки». – Жар пошарил ладонью по полу и наткнулся на фасолинку, маленькую и поцарапанную: наверное, крыса вылущила и волокла в гнездо, да что-то ее спугнуло. Мальчик показушно потряс зерно в соединенных горстях, сжал их в кулаки и спрятал за спину. – В какой руке?
– В левой, – быстро сказала девочка.
– Угадала, – удивленно хмыкнул Жар. – А ну-ка давай еще раз!
У Рыски снова начали дрожать губы.
– В правой, – обреченно выдохнула она, сколько можно затянув с ответом.
Жар долго, непонятно глядел на подружку, уже такую бледную, что еще чуть-чуть – и в темноте засветится, потом широко ухмыльнулся и показал ладони:
– Не-е, в левой. А теперь?
– Теперь опять в левой.
– Не-а, в правой. Эх ты, путница-путаница! – Мальчишка отвесил подруге легонький щелбан. – Не то что из трех наперстков – из двух кулаков выбрать не сумела! Какие тебе дороги судьбы, если ты даже мимо осы на полу проползти не можешь, непременно наступишь… О! Чуть не забыл!
– Ты куда? – встрепенулась девочка.
– Щас!
Зашуршал мусор, заскрипели лестничные ступеньки. Потом внизу что-то брякнуло: не иначе друг впотьмах свернул одну из кринок.
Рыска, не выдержав, тоже подползла к проему.
– Иди сюда, – как раз окликнул Жар сдавленным голосом. – Помоги втащить!
Девочка свесилась в темноту, нащупала что-то холодное и шершавое, вцепилась, что есть сил потянула, и на чердачный пол встал большущий… горшок.
– Зачем он тебе?
– Сейчас узнаешь. – Жар посидел на верхней ступеньке, переводя дух, а потом решительно поволок добычу на середину чердака. – Принеси-ка пару досок, там вдоль стенки лежали.
Когда Рыска вернулась, друг успел поднять горшок, надеть на гнездо и плотно прижать горловиной к балке.
– Подпирай скорей! – прохрипел он, еле удерживая груз руками и плечом.
Девочка торопливо подставила доски под горшок – наискосок, шалашиком. Жар помог заклинить их посильнее, осторожно подергал – вроде крепко стоит.
Рыска боязливо прислушалась к нарастающему тревожному гулу изнутри.
– Пожужжат-пожужжат и издохнут, – заверил ее Жар. – Тогда спокойненько снимем и выкинем.
За установкой горшка девочка немного утешилась, но стоило детям забраться под покрывала, как она снова начала ворочаться и вздыхать.
– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросил мальчик, отвлекая ее от тревожных мыслей.
– О чем? – удивилась Рыска.
– А все равно. О себе. О родителях.
– Не хочу. – Девочка натянула одеяло до ушей, но друг не отставал:
– Тогда просто байку. Только, чур, веселую!
– Ну-у-у… – задумалась Рыска. – Хочешь, расскажу, как дядька Хвель огурцы сажал?
– Конечно!
– Ладно, слушай, – немного оживилась девочка, поворачиваясь к другу. – Живет у нас в веске один мужик, ленивый-преленивый…
* * *Рыска давно спала, а Жар, приподнявшись на локте, все глядел на подружку, задумчиво катая в пальцах фасолину.
Хорошо, что на чердаке было темно и девочка не заметила, что последних два раза мальчик перекладывал семя из руки в руку.
Глава 5
Даже одна крыса – сущее бедствие для амбара: что не сожрет, то перепортит.
Там жеУтро выдалось раннее, ясное, и Рыска проснулась до стука в потолок. Немножко полежала, прикидывая, долго ли еще до побудки, но потом сообразила, что Жара рядом нет. Девочка села, потянулась. Подпертый досками горшок стоял на месте и так злобно гудел, будто в нем варилось колдовское зелье.
Рыска выглянула из окошка, сонно щурясь на затянутый утренним туманом огород и пытаясь разобрать, кто из дворовых псов бродит по клубничной грядке – Репейка или ее сын Брех, уже переросший старую суку на голову, но такой бестолковый, словно этой самой головы у него вообще не было. На ночь собак спускали с цепей, и пес вечно норовил перемахнуть через забор и порыться в кротовьих кучах среди грядок. После чего кучи от грядок уже не отличались, а кроты и женка были очень недовольны.
Рыска призывно свистнула, надеясь, что Брех струхнет и вернется в будку. Тот действительно так и взвился… на задние лапы. Замотал головой, заполошно осматриваясь. Жар! Он-то там что делает? Проще Сашия из бездорожья вызвать, чем этого лентяя на прополку загнать, да еще в такую рань.
Мальчик заметил подругу, сердито погрозил ей, но из огорода все равно вылез. Прокрался вдоль стеночки к двери, воровато придерживая завернутую на животе рубашку.
– Ты что, Муха же нас убьет! – ужаснулась Рыска, когда Жар торжественно высыпал добычу на покрывало. Женка каждый вечер пересчитывала спелые ягоды и грозно обещала, что, если с утра будет хоть на одну меньше, – порки не миновать.
– Так ведь про белые она ничего не говорила, – рассудительно заметил воришка. – А они тоже вкусные, сла-а-аденькие…
– Краденое сладким не бывает!
– Ну, фначит, буфу дафитфя гойкими. – Мальчик запихнул в рот сразу две клубничины, только-только начавшие розоветь с одного бока. – Умм…
Девочка нехотя попробовала одну ягоду. Твердая и кислая, немножко похожа на сливу. Лучше бы в лес за черникой сбегали.
– Столько добра перепортил, она ж могла еще вдвое вырасти, – упрекнула Рыска друга.
– Ага, и достаться Пасилке с сестрами! Ну уж нет, – хорохорился Жар, скрывая досаду: он-то хотел порадовать подружку.
– Слышишь? – внезапно насторожилась девочка.
– Что?
– Бубенцы звенят! Кажется, хозяева возвращаются!
– Шутишь?! – не поверил друг. – Они ж только к ужину собирались, до города-то десять лучин пути. Что они, по темноте ехали?
Конец спору положил громкий стук в ворота и незнакомый встревоженный голос:
– Эй, хозяева, отворяйте! У нас тут человек помирает, помощь нужна!
Дети кинулись к лестнице. Растолкать храпящих в каморе батраков оказалось делом непростым: Жар слышал, как они возвращались уже после первых петухов,[10] дурацки хохоча и спотыкаясь. Одно место вообще пустовало.
Когда толпа взъерошенных, злых мужчин вывалилась из сеней, у ворот уже стояли Фесся и дедок, ругаясь с незваными гостями.
– Да вы кто такие будете-то?
– Люди, разве не видно?!
– Люди разные бывают!
– Да свои мы, свои! В Копытье живем, поросят в город на продажу возили!
– Давай туда! – Жар схватил подругу за руку и потащил в противоположную сторону, к сараям. С колоды на низенький курятник, с курятника на крышу свинарника, а оттуда видно, что делается и по эту сторону забора, и по ту.
Перед все еще запертыми воротами стояла телега-двупряжка, но меж оглобель почему-то была только одна корова, неловко вывернувшая шею из-за перекошенной упряжи. Гостей оказалось трое: рослые усатые мужики в пыльной потрепанной одежде. У одного из носков лаптей выглядывали пальцы с черными ногтями, другой кутался в наброшенную на плечи дерюгу. На телеге лежало что-то длинное и неподвижное.
Пришельцы раздраженно уверяли, что они не разбойники. Батраки не сомневались, что разбойники именно это бы и говорили.
– Езжайте вон дальше по дороге, там веска будет!
– А ежели наш друг вот-вот помрет?!
– Нам труп в доме тоже не нужен! Пустишь во двор какую-нибудь холеру, сам потом месяц не отмоешься!
– Да где ж он холерный – раненый! На нас самих возле яра разбойники напали, всю выручку отняли. Шанек отдавать не хотел, так они его ножиком…
– Тетя Фесся! – неожиданно подала голосок Рыска. – Пустите их, пожалуйста! Они правду говорят.
– Ты что, их знаешь? – удивился Жар.
– Нет… но знаю, что не врут! – Девочка змейкой соскользнула с крыши и побежала к воротам.
Батраки вняли не то детскому гласу, не то совести и ворота таки открыли. Гости окриками и пинками (скорей, пока хозяева не передумали!) заставили усталую корову тронуться с места и затащить телегу во двор. Убедившись, что на ней действительно лежит раненый человек, а не куча мечей под тряпьем, хуторяне подобрели. Фесся побежала будить Муху, дедок, вроде как знавший толк во врачевании, послал детей за теплой водой и чистой ветошью.
Копытинцы расселись на песочке под стеной дома, не веря, что их мытарства остались позади. Батраки вынесли им остатки вчерашней гулянки: полкувшина крепкого, на меду и грибах, кваса, несколько кусков хлеба и копченую баранью ребрину. Гости жадно набросились на угощение, охотно отвечая на расспросы:
– Ага, на вчерашней ярмарке. По сребру ушли, они у нас хорошие были, подрощенные. Себе бы оставили, да побоялись, что не прокормим: неурожай же, лучше до весны на картошке просидеть, чем неделю мясцом побаловаться, а потом зубы на полку. Чего в городе не заночевали? Так в кормильне становиться дорого, с приличных улиц стража гоняет, а в трущобах боязно. Мы, как расторговались, сразу домой и поехали. Разложили лагерь возле Ледышкина яра, только каша сварилась – выходят из кустов. Мол, отдавайте кошели, добрые люди, – пришли люди злые…
– А много их было? – с тревогой спросила Муха. До яра всего-то семь вешек, если там разбойники завелись, могут и сюда добраться.
– Человек восемь. Может, еще кто-то за деревьями прятался, Саший их знает.
– Беглые каторжане, бывшие тсецы или просто шваль с оружием? – деловито уточнил здоровяк-бородач, в прошлом и сам посидевший, и послуживший в тсарском войске, и помахавший мечами на свой наемный риск.
– Какое там оружие! – горько сплюнул ограбленный. – Босота с дубинами и ножами, у одного только сабля была, еще с войны, видать: трофейная, саврянская, и держал ее как ту же дубину. Сами трусили, кабы нас побольше было… Шанек узнал одного, по имени к нему обратился…
– Я его тоже потом вспомнил, – поддержал другой гость. – Это ж скорняк из Малых Лодок.
– Точно! – хлопнул по колену приятель. – Щетиной только зарос, как вепрь, и на левую ногу охромел. А я-то еще думаю: вроде голос знакомый…
Надрывно застонал раненый, которого переворачивали на здоровый бок. Люди примолкли, прислушались. Дедок что-то там ворковал, уговаривал. Фесся помогала, поливала водой из ковшика, осторожно отдирала присохшую к ране тряпку.
– А Малые Лодки-то сгорели, – шепотом напомнил третий, самый несловоохотливый копытинец.
– Да ты что?! – изумилась женка. – А мы и не слыхали…
– Сгорели-сгорели, дочиста. Под утро полыхнули, когда все спали. Видать, за день солома на солнце прожарилась и тлеть начала. Ну а там искра за искрой… Ни одного дома не осталось, изгородь и та обуглилась. Половина народу в дыму задохнулась, даже проснуться не успели. Особенно дети и старики.
– И давно это было?
– Да уж с месяц назад, когда самая сушь стояла.
– Накануне Кайнова дня, – уверенно добавил второй. – Я, помнится, еще подумал: вот те лето начинается…
Батраки молча – кто с ужасом, кто с черным торжеством – переглянулись. Именно в ночь перед Кайновым, первым летним днем, над хутором шел купленный у путника ливень. Мог ли он потушить Малые Лодки? И не полыхнуло бы взамен Приболотье? Или сгорели бы обе вески, а дождь спас от пожара лес, кто знает?
– Людей грабить – все равно не выход, – нарушил тишину Цыка. – Мог бы, как мы, в батраки наняться.
– Так он же хромой.
– Ну, поискал бы работу в городе, те же шкуры скоблить.
– Там своей бедноты хватает, на улицах в два ряда милостыню просят.
– Вы чего, вора и душегуба защищаете? – удивился парень.
– Не защищаем, а понимаем, – насупился копытинец. – У меня самого дома жена и трое детей, как к ним на глаза без поросят и денег показаться – ума не приложу.
– Но-но, – возмутился бородач. – Только посмейте наш хутор ограбить!
Все невесело рассмеялись и сменили тему. Но выбросить ее из головы так и не смогли.
* * *Хозяева вернулись не вечером, как обещали, а уже к обеду. Хозяйка – злая, словно недоеная коза, дети – зареванные, Сурок – багровый и мрачно пыхтящий.
– Что, и на вас разбойники напали? – всполошилась женка.
– Нет, – с чувством сказал муж, – разбойница! Грымза кровожадная, ежа ей под юбку…
– Ах ты мерзавец! – взвилась жена. – А когда мама тебе денег на племенного быка ссужала, небось кланялся, ручку целовал!
– Я ей тот долг уже лет пять как отдал, – огрызнулся Сурок, спрыгивая с телеги. – Вернул бы и тебя, да не берет…
– Хам неблагодарный! – заголосила жена – к восторгу слуг и батраков, благоразумно притворявшихся глухими, чтобы не перепало и им. – Да я на тебя лучшие годы положила!
– Положила, ага, – подбуркнул муж, – лепешку коровью…
На родном подворье Сурок чувствовал себя куда увереннее и помаленьку расправлял плечи, поникшие в тещиной вотчине. Жена это тоже почуяла и перебросила войска на другой фланг.
– Как ничего не готовили?! – минуту спустя орала она в кухне на Муху. – Хозяева на то и хозяева, чтоб возвращаться когда им хочется, а не когда слуги соизволят их принять! Совсем от рук отбились, в углах паутина, в мисках плесень!
На вероломную атаку незамедлительно ответили катапульты: раздался оглушительный грохот – и нужда в мытье мисок отпала.
– Вики-и-ий! – визгливо воззвала Корова, отступая на крыльцо. – Иди погляди, что эта дура натворила! Целую стопку посуды об пол хряпнула!
Но союзные войска, оскорбленные недавним нарушением мирного договора, не пожелали вступать в бой. Смачно сплюнув под ноги, Сурок объявил всех баб похотливым порождением Сашия и пошел выпрягать коров. Сам, по-хозяйски проверяя, не натерло ли шкуры упряжью, и с тоской вспоминая те славные времена, когда во дворе ревела только скотина.