Завещание алхимика
Платьем то, что было надето на Алевтине, назвать мог только такой деликатный человек, как Старыгин. На самом деле это был огромный кусок ткани, обернутый вокруг необъятной Алевтининой фигуры, как это делают чернокожие женщины. Наряд довершал такой же полосатый тюрбан на голове. Но на этом сходство с жительницами африканского континента и заканчивалось. Вместо темной гладкой кожи, пышных черных волос и ярких глаз с голубыми белками у Алевтины наличествовали жидкие рыжеватые волосики, маленькие бесцветные глазки с коровьими ресницами и рыхлое тело необъятных размеров.
Она прижала Старыгина к мягкому животу и никак не хотела отпускать.
– Ну, успех-то какой, а? – гудела она. – Вот уж Лешке свезло так свезло…
Сказано это было без всякой зависти – этим недостатком Алевтина не страдала. Сама она всю жизнь писала добротные, качественные пейзажи. И называла свои работы просто и незатейливо «Знойный полдень», «Яблони в цвету», «Грибной дождик»…
Знающие люди отмечали в ее работах глубину светотени, особую прозрачность дождевых струй, удачно переданную хрупкость цветочных лепестков, но злые языки называли работы Алевтины совковой замшелостью, они не пользовались спросом. Только в последние годы творчество Алевтины Тепличной стало популярно, богатые люди стали покупать ее пейзажи для украшения своих загородных домов, квартир и офисов. Никакого авангарда, все ясно и понятно – речка, кустики, солнышко светит, радуга горбатится…
– Здравствуй, Аля. – Старыгин деликатно, но настойчиво высвободился из жарких объятий. – А ты Алексея-то видела? Поздравила его с таким успехом?
– Куда там! – прогудела Алевтина. – Девками весь обвешанный, по сторонам не смотрит…
За пестрым тюрбаном мелькнул стройный силуэт, женщина, заинтересовавшая Старыгина, переходила в другой зал. Дмитрий попытался Алевтину обойти, но эту задачу мог успешно решить, пожалуй, только хоккеист Павел Буре. Старыгин метнулся вправо, потом влево и со вздохом оставил свои попытки.
– Выпьем? – вопросительно прогудела Алевтина. – Тут еще много шампанского осталось!
– Да я за рулем! – буркнул Старыгин, с сожалением провожая взглядом исчезающий силуэт.
– Вот незадача! – Алевтина не сильно огорчилась. – Ну ладно, пойду девок расшвыряю и с Лешкой выпью. Прощевай, Димыч, не поминай лихом!
– Будь здорова! – рассмеялся Старыгин, на Алевтину было невозможно сердиться.
Он пересек зал и был перехвачен старым коллекционером Матвеем Виссарионовичем, который втянул его в длинный занудный спор о современном искусстве вообще и о творчестве Топоркова в частности. Дмитрий Алексеевич невежливо вертел головой во время спора, отвечал невпопад и наконец сумел улизнуть, соврав, что пойдет поищет шампанского.
Интересующая его дама пропала, наверно, уже ушла. Старыгин сам удивился, до чего его расстроила эта мысль. Однако следовало все же рассмотреть все картины. Когда еще увидишь работы приятеля в таком полном объеме.
Старыгин перешел в другой зал, и его взгляд сразу же приковала большая картина, висящая прямо напротив двери. Как и на всех остальных, на ней изображались дети, но на этот раз ощущение тревоги и дискомфорта было почти невыносимым. Впрочем, здесь для него имелись более веские причины, чем на остальных полотнах: дети здесь не развлекались и не играли. Они убегали от какой-то незримой, но грозной опасности, по-видимому, приближающейся из-за левого края холста.
Сам источник опасности не был виден, но его невидимое присутствие казалось несомненным и осязаемым. Дети, оглядываясь, в ужасе бежали прочь.
«В ожидании грозы», – было написано под картиной.
«Ну-ну, – усмехнулся Старыгин, – какая уж тут гроза, это Лешка просто так подписал…»
Тут же он вздрогнул: картина напомнила ему тот холст, который остался в его рабочем кабинете. То же ощущение нарастающей тревоги, те же убегающие фигуры, то же выражение ужаса на оглядывающихся лицах… Только на Лешкиной картине не было распахнутых ворот, куда могли бы скрыться беглецы от неотвратимо приближающейся опасности…
Конечно, это было совершенно случайное совпадение – похожее расположение фигур, похожее выражение лиц и, как следствие, создаваемое картиной близкое настроение…
– Здесь не хватает башни!.. – раздался вдруг совсем рядом взволнованный тихий голос.
– Что?! Какой башни? – Старыгин оглянулся и увидел ту самую незнакомку, с которой он уже сталкивался сегодня. Ту, которую искал по всем залам, боясь самому себе в этом признаться.
Лицо ее выражало тревогу и волнение, голос был низкий, грудной, волнующий. Глаза были сейчас того насыщенного фиолетового оттенка, который напомнил Старыгину цвет предгрозового неба.
– Какой башни? – повторил Дмитрий Алексеевич, пристально разглядывая женщину.
Теперь, когда она заговорила с ним, это больше не казалось ему неприличным.
Впрочем, он не был уверен, что незнакомка говорила с ним – скорее, она разговаривала сама с собой, отвечала своим собственным сокровенным мыслям. Во всяком случае, она взглянула на Старыгина удивленно и переспросила:
– Что вы сказали?
– Это вы сказали, что здесь не хватает башни. Какую башню вы имели в виду?
Женщина встряхнула головой, как будто пробуждаясь ото сна, и проговорила немного виновато:
– Сама не знаю… мне почему-то показалось, что здесь, в правом углу картины, должна быть башня с распахнутыми воротами… мрачная, массивная крепость… а дальше, в глубине и чуть выше, лесистый холм и ветряная мельница…
Проговорив это как будто против своей воли, женщина закусила губу и поднесла тонкую руку к виску, словно внезапно почувствовала невыносимую боль. На лице ее проступило выражение смущения и недовольства, как если бы она сказала что-то лишнее и теперь стыдилась собственных слов или выдала постороннему человеку свою сокровенную тайну…
Она отвернулась и хотела скрыться в толпе, но напоследок бросила на Старыгина взгляд.
И от этого взгляда у него мучительно защемило в груди, как будто он вспомнил что-то давно забытое, безвозвратное, вспомнил утраченную юность…
И еще – этот взгляд был неуловимо похож на те взгляды, что бросали через плечо убегающие дети на Лешиной картине. Или взрослые люди на старом итальянском холсте, который Старыгин оставил у себя в рабочем кабинете. В этом взгляде сквозил страх перед приближающейся опасностью… но теперь Старыгин понял кое-что еще: это был страх не только перед чем-то ужасным, что надвигается извне, но и перед тем, что скрывается внутри собственной души…
– Постойте! – воскликнул Старыгин и шагнул вслед за незнакомкой. – Вы должны рассказать мне…
– Рассказать? Что? – резко бросила она, замедлив шаги и по-прежнему глядя на Дмитрия через плечо.
– Рассказать про картину… откуда вы про нее знаете?
– Я ничего не знаю, – возразила женщина, но внезапно остановилась и пристально взглянула на Дмитрия Алексеевича. – Про какую картину вы говорите?
– Про ту, где есть башня, и ветряная мельница, и люди, убегающие от чего-то ужасного…
Она взглянула на него фиолетовыми, почти черными глазами и плотно сжала губы.
– Послушайте! – растерялся Дмитрий Алексеевич. – Я вовсе не хотел вас испугать, вы сами начали этот разговор.
– Мне нужно идти, – произнесла она сухо, едва разлепив губы, – уже поздно…
Дальнейшее преследование незнакомой женщины было уже совершенно неприемлемым. Старыгин вздохнул и отвернулся. И тут же подскочил Алексей.
– Димка, ты с нами? – закричал он. – Тут недалеко Ленка ресторан заказала!
– Да я… – растерялся Старыгин.
– Вы, девушка, тоже идите с нами! – гаркнул Лешка. – Заодно и познакомимся!
Незнакомка улыбнулась. Стали видны легкие морщинки вокруг глаз, а сами глаза показались немного меньше, и Дмитрий Алексеевич отметил, что она гораздо старше, чем показалась ему вначале. Но какое это имело значение?
– Вы и вправду такой близкий друг героя дня? – спросила незнакомка.
Старыгин подтвердил, что так оно и есть. Хотя на самом деле в ее вопросе звучал иной смысл: может ли она ему доверять. И Старыгин дал понять, что может.
– Так что там с картиной? – спросила она. – Отчего вы так взволнованы?
– Дело в том, что я реставратор… – проговорил Старыгин и назвал свое имя.
При этом в глазах женщины ничего не отразилось – видимо, это имя ничего ей не говорило. Дмитрий Алексеевич рассказал ей о картине, реставрацию которой начал только сегодня, о ее удивительном сходстве с Лешиной картиной и об их значительных отличиях. О той самой башне, к открытым воротам которой бегут перепуганные люди на итальянской картине, о лесистом холме с ветряной мельницей, о мрачных грозовых облаках…
Он говорил ярко и увлекательно. Ему хотелось понять, объяснить для себя удивительное совпадение – но дело было не только в этом. Ему хотелось как можно дольше смотреть на эту женщину, хотелось быть рядом с ней, слушать ее волнующий грудной голос, видеть ее удивительные глаза…
– Странно, – проговорила она, выслушав его рассказ, – мне кажется, такого просто не может быть…
– Но тем не менее это так!..
– Может быть, вы все это только что выдумали? – в ее голосе прозвучало недоверие.
– Выдумал? Но для чего? – Старыгин удивленно взглянул на незнакомку.
– Не знаю… – она пожала узкими плечами, смущенно потупилась. – Сама не знаю, что я сегодня говорю… но все это так странно… эта картина… Мне кажется, я уже видела ее…
Старыгину вдруг показалось, что все это когда-то уже было – залы, полные людей, ровный гул голосов, и женщина с удивительными, то и дело меняющими цвет глазами. Это было как сон, как наваждение. Он попытался сбросить наваждение, взять себя в руки – и внезапно это ему удалось.
Он стоял рядом с незнакомой женщиной посреди опустевшей галереи.
Посетители уже разошлись, даже Леша с женой уехал, видимо, отправился-таки в ресторан отмечать удачное открытие выставки. Только усталая и озабоченная сотрудница галереи обходила залы, наводя порядок, подбирая разбросанные конфетные фантики и одноразовые пластмассовые стаканчики, нетерпеливо поглядывая на задержавшихся посетителей.
– Извините, – смущенно сказал ей Дмитрий Алексеевич. – Мы уже уходим!
Он повернулся к странной незнакомке и спросил ее:
– Куда вас проводить?
– Не сочтите меня невежливой… – начала она, и Старыгин уверился, что дама сейчас отошьет его весьма твердо.
Что ж, он не ловелас и не дамский угодник, не в его правилах бросаться на каждую мало-мальски привлекательную женщину, встреченную на модных тусовках и вернисажах. Незнакомка заинтересовала его в профессиональном плане – ей точно что-то известно о той картине, реставрацией которой он в данный момент занят. И ему просто необходимо выяснить, что.
Тут Дмитрий Алексеевич пытался обмануть сам себя, потому что кроме профессионального он питал к незнакомке интерес личный. Проще сказать, она не то чтобы понравилась ему с первого взгляда, но, несомненно, привлекала его чем-то, чему он не мог дать объяснения.
Если бы у Старыгина нашлось время для самоанализа, он бы очень удивился своему нынешнему состоянию. Вроде бы не мальчик уже – сорок три года, да и раньше не страдал чрезмерной влюбчивостью даже в юности.
Отношение свое к женщинам Дмитрий Алексеевич определил раз и навсегда. Он их не чурался, но ни одну не подпустил к себе слишком близко, ни одной не позволил занять в своей душе больше места, чем хотел сам. Надо сказать, дамы это чувствовали и не делали попыток повернуть ситуацию в свою пользу.
Если же незнакомка не хочет даже назвать своего имени, стало быть, на продолжение знакомства нечего и рассчитывать.
– Я мог бы вас подвезти, – произнес Дмитрий Алексеевич отстраненно-вежливо.
В самом деле, пускай она не думает, что он – легкомысленный приставала, он – приличный человек и, кстати, очень занятой. Сегодня, впрочем, как и всегда, у него был напряженный день, Старыгин торопился на вернисаж и не успел перекусить даже в обед, потому что неожиданно вызвали к музейному начальству. В отделе рукописей старая знакомая Танечка угостила его кофе с печеньем. Дмитрий съел за разговором всю пачку, хотя неоднократно давал себе слово ограничить мучное. Отказаться совсем от сладкого было выше его сил. Кофе у Татьяны оказался жидкий, но хоть горячий.
А на вернисаже голодные художники мигом расхватали все бутерброды с красной рыбой и полукопченой колбасой, он и мигнуть не успел.
Внезапно он осознал, что ужасно устал, хочет поесть чего-нибудь сытного и горячего. А потом завалиться на мягкий диван с книгой и котом Василием под боком. Кстати, кот давно уже его ждет, голодный и одинокий, и по возвращении выскажет Дмитрию Алексеевичу все, что думает о легкомысленных хозяевах, которые бросают домашних животных на произвол судьбы.
– Пойдемте! – Старыгин направился к выходу.
У двери воспитание все же одержало верх, и он остановился, чтобы пропустить даму вперед. Молча они прошли до того места, где Старыгин оставил машину. Он представлял, как женщина сейчас поднимет брови в пренебрежительном, высокомерном удивлении, увидев его далеко не новые «Жигули», но его ожидал более неприятный сюрприз. Чей-то джип «Лендкрузер» полностью перегородил выезд его машине.
– Вот тебе и на! – только и вздохнул Старыгин. – Выходит, я теперь без колес!
Он виновато развел руками и подумал, что все к лучшему – все же он выпил бокал шампанского на вернисаже, так что за руль лучше не садиться. Он сделал несколько шагов к проезжей части, чтобы поймать даме такси, но тут она тронула его за рукав.
– Простите меня, я, наверное, кажусь вам ужасно назойливой, – проговорила она неуверенно.
Настал черед Старыгина недоуменно поднимать брови.
Она помолчала, кусая губы в сомнении, потом, видимо, решилась и подняла глаза, которые сейчас, на улице, казались зеленоватыми, как прогретая полуденным солнцем морская вода.
– Мы могли бы поговорить в спокойном месте? Мне нужно многое вам рассказать…
– С удовольствием! – Старыгин не смог сдержать удовлетворенной улыбки.
Так уж получилось, что улыбка его действовала на женщин всегда одинаково – они проникались доверием и начинали рассказывать ему всю свою жизнь. Не всегда это было кстати.
Старыгин подал даме руку, и они пошли не спеша. Был тихий летний вечер, солнце неторопливо опускалось за дома к горизонту, как средневековый алхимик, превращая стекла нарядных зданий в жидкое золото. Облака были подсвечены розовым.
Дмитрий Алексеевич подвел свою спутницу к маленькому уютному кафе, расположенному в тихом переулке неподалеку от набережной Фонтанки.
Кафе было с заметным уклоном в итальянскую кухню. Дмитрий Алексеевич вообще по роду деятельности тяготел ко всему итальянскому – опере, архитектуре, машинам «Ламборджини», карпаччо из тунца и капучино.
Он выбрал столик на двоих внизу, в подвальном этаже, где стены были расписаны сценами из итальянской комедии дель арте.
– Мне только кофе, – сказала незнакомка, отодвигая меню, принесенное официантом.
Жест был очень естественным и грациозным, и Дмитрий Алексеевич невольно залюбовался.
«Кто же она такая? – задумался он. – Судя по худобе, грациозности и отсутствию аппетита, наверно, балерина».
Он представил себе незнакомку на сцене – гибкая фигура, длинная шея, гордая посадка головы…
От таких приятных мыслей Старыгина отвлекло вульгарное бурчание в животе. Организм недвусмысленно давал понять, что его баснями не кормят.
Дмитрий Алексеевич с удовольствием съел бы сейчас полную тарелку спагетти с морепродуктами. Или со сливочным соусом. Или же пускай принесли бы им на двоих огромную пиццу с ветчиной, оливками и анчоусами.
После долгих уговоров настойчивого официанта дама согласилась съесть диетический десерт, а Старыгин взял себя в руки и заказал горячий бутерброд с ветчиной и сыром, чтобы не показаться малознакомой женщине чревоугодником и обжорой.
– Итак, – сказал он, делая над собой усилие, чтобы не глядеть на соседний столик, куда принесли тарелки с лазаньей и тортелини, – я вас слушаю.
– Прежде всего давайте познакомимся. – Она улыбнулась смущенно. – Ваше имя я знаю, а меня зовут Лидия, Лидия Грин…
– Да, – она порылась в сумочке и протянула ему визитку, – я приехала из Штатов…
Старыгин мельком глянул на карточку – ну да, там напечатано по-английски, миссис Лидия Грин, что-то там еще и адрес, он успел разобрать только Бостон.
Принесли дымящийся бутерброд, но Старыгин вскоре позабыл про еду, потому что история, рассказанная Лидией, откровенно говоря, была мало похожа на правду.
Лидия приехала в Бостон примерно пять лет назад, а до этого жила в Петербурге, где и родилась. Родители ее развелись, когда ей было тринадцать лет, и разъехались по разным городам, ребенка подбросили бабушке с дедушкой. Лидия окончила хорошую школу, поступила в институт…
– В какой? – неожиданно спросил Старыгин.
Она замолчала недоуменно, потом покачала головой немного виновато.
– Наверно, это неважно, я все равно его не закончила… – неуверенно произнесла она и отхлебнула кофе.
Старыгин уткнулся в свою тарелку, чтобы она не заметила в его глазах явственного недоверия. Он был очень наблюдательным человеком, в его профессии без этого трудно достичь успеха. Он мог взглянуть на картину и сразу же определить, что перед ним шедевр – в ужасном состоянии, грязный, едва ли не разваливающийся холст, но все же когда-то его касалась рука мастера. Он мог также долго и терпеливо исследовать истинный на первый взгляд шедевр и определить качественную подделку.
В данном случае он понял, что его собеседница если не лжет, то многого недоговаривает. Уж слишком гладко она излагала свою историю, как будто заучила ее наизусть.
Справедливости ради следует заметить, что не только Дмитрий Алексеевич испытал бы сомнения, любой мало-мальски проницательный человек понял бы, что дело тут темное.
Бутерброд был уже совсем холодный, сыр застыл на нем некрасивой коркой. Старыгин отрезал кусок неудачно, так что ломтик ветчины выпал прямо на брюки.
Все это начинало уже Дмитрию Алексеевичу надоедать.
– Выслушайте меня до конца! – воскликнула Лидия, Старыгину показалось даже, что в ее голосе присутствуют беспомощные, умоляющие нотки.
Старыгин оставил попытки разделаться с бутербродом и внимательно посмотрел на свою визави. Хоть он видел ее в первый раз и знал плохо, но все же понял, что женщина очень взволнованна. Дальше выяснились удивительные вещи.
Пять с половиной лет назад Лидия попала в автомобильную аварию. Повреждения были очень тяжелые, поначалу врачи однозначно дали понять мужу, что она не выживет.
«Ах, у нас был муж, – подумал Старыгин, – это становится интересным… И где же он теперь?»
Чтобы не смущать Лидию пристальным взглядом, он уставился поверх ее головы на стену, где безутешный Пьеро в белом балахоне пел хорошенькой Коломбине в короткой пышной юбочке о своих неземных чувствах, при этом смотрел отчего-то не на предмет своей любви, а на бледную печальную луну, косо свисавшую с темного неба. Коломбина опустила глазки и из-под ресниц кокетливо посматривала на Арлекина в пестрых лохмотьях, который прятался за кустами с самым хитрющим видом.
Лидия продолжала сдавленным голосом. В результате аварии она получила многочисленные и очень серьезные повреждения головы, была без сознания несколько недель, перенесла множество операций, врачи долго не давали положительного ответа и, кажется, сами удивились, когда она пришла в себя и раны зажили. Но выяснилось, что она потеряла память. Не совсем, но выборочно.
«Такое разве возможно?» – мысленно спросил Старыгин, но вслух ничего не сказал, чтобы не разорвать хрупкие нити доверия, протянувшиеся между ними.
– Все, что связано с аварией, напрочь ушло из моей памяти, – призналась Лидия, – да и события до того я помню весьма смутно. Эти полгода после аварии были очень тяжелыми. Кроме физической слабости приходилось учиться еще самым простым вещам. Понемногу память вернулась, я имею в виду обычные вещи, кое-какие знания, но все, что предшествовало аварии, я бы сказала несколько лет до нее, покрыто неизвестностью.
– А что говорят врачи? – осторожно поинтересовался Дмитрий Алексеевич.
Он допускал, конечно, что такое возможно. Но только умом. Это в западных боевиках показывают, как человек впадает в кому и находится в ней много лет. А потом очухивается и как ни в чем не бывало идет мстить своим обидчикам. И побеждает их всех – после многолетней-то комы… Или в результате удара по голове богатенькая дамочка теряет память, и расторопному пройдошистому плотнику удается без труда убедить ее, что они женаты много лет и имеют четверых детей.
Дмитрий Алексеевич тщательно скрывал от знакомых, что любит иногда поглядеть по телевизору боевики и комедии в компании кота Василия.
– Ну… врачи говорили, что память вернется… что, возможно, это произойдет не так скоро, как бы хотелось, а возможно, не произойдет вообще… Они, мол, сделали все, что могли, теперь нужно надеяться на скрытые резервы организма. А пока вести здоровый образ жизни, избегать стрессов, волнений и психологических травм… В общем, вы меня понимаете…
– Да-да, – рассеянно кивнул Старыгин, представив, как солидный профессор говорит гладкими обтекаемыми фразами, поднимает глаза к потолку и легонько пожимает плечами.
– И только одна пожилая докторша, которая проводила со мной сеансы в барокамере, высказалась честно, – продолжала Лидия. – Она, дескать, работает уже больше тридцати лет, и за это время, наглядевшись на больных с травмами головы, уверилась совершенно точно: судьбой человеческой управляет кто-то свыше. Сами посудите: одному подъемным краном чуть не полголовы снесло, или же упал на камни с высоты десяти метров. И ничего – очухался, отлежался, раны зашили – и пошел он себе дальше жить-поживать, женился и детей нарожал. А другой со стула свалился или о дверной косяк головой стукнулся, и готово – инвалид на всю жизнь, разум и речь отшибло, едва может ложку ко рту поднести… Это я ее слова в точности повторяю…
– Да уж, – произнес Дмитрий Алексеевич, чтобы дать понять собеседнице, что он ее внимательно слушает. Лидия, однако, приняла его слова за выражение некоторого скептицизма и нахмурилась.
– Не смотрите так на меня, я рассказываю все как есть!
– Да что вы… – Старыгин смутился, – я слушаю вас, слушаю очень внимательно…
Он повернул голову и оглядел зал. Люди за соседним столиком поели и ушли, в углу парочка пила кофе. Девушка слизывала с ложечки мороженое и смотрела на своего спутника влюбленными глазами. На один краткий миг Дмитрий Алексеевич позавидовал их молодости и беззаботности. Ему тоже в данный момент хотелось бы спокойно сидеть, отдыхая после трудного рабочего дня, и болтать со своей спутницей о пустяках. Вместо этого он слушал какую-то несуразную и малоправдоподобную историю о потерянной памяти.
Девушка почувствовала его взгляд и повернулась. Ничего особенного: обычная смазливая мордашка, пустые глаза, дешевый макияж… Парень был ей под стать.
Старыгин тут же опомнился – какое ему дело до соседей по залу? Его привлекает именно эта женщина, что сидит за его столиком, она ему нравится, в ней есть тайна…
– Короче, та врач сказала мне, что можно уповать только на бога. И надо смириться и жить с тем, что есть, – сказала Лидия, – в самом деле, могла ведь и жизни лишиться. Или калекой стать, а так только память пропала. И то избирательно.
– Наверно, она права, – ввернул Старыгин.
– И тогда муж решил увезти меня далеко, в надежде, что новая жизнь, новые люди, новые впечатления подстегнут память и мозг излечится… Такое бывает…
– Возможно… – снова неуверенно протянул Старыгин, – и как, помогло?
– Вы же сами видите, что нет! – в явном раздражении она повысила голос.
Дмитрий Алексеевич едва удержался, чтобы не пожать плечами. Он ничего не видел. Да и как такое можно увидеть? Ему рассказывали по меньшей мере странную историю и предлагали принимать ее на веру. Он отвернулся, чтобы Лидия не прочитала по его глазам все, что он думает о данной ситуации.
На стене справа Коломбина жарко целовалась с Арлекином, а на заднем плане Пьеро в отчаянии заламывал руки, снова глядя отчего-то не на счастливых любовников, а на луну. Луна тут не свисала печально с небосклона, а удобно устроилась меж ветвей пинии и смотрела на несчастного Пьеро с насмешкой.
– Простите меня, – заговорила Лидия после продолжительного молчания, – я веду себя… неадекватно, я же знаю. Но если бы вы только поняли…
Она смотрела на него очень серьезно, и ее голос звучал так низко, волнующе…
Старыгин тотчас устыдился своего поведения. Женщина явно в беде, у нее серьезные проблемы, а он, вместо того чтобы помочь, рассуждает скептически, дает ей понять, что не верит ни единому слову… Это недопустимо!
Тем более что она и помощи-то никакой пока не просит. Только выслушать ее, поддержать, успокоить, проявить простое человеческое участие…