Место перемен
– Понимаете, я не занимаюсь коммунальным хозяйством, – осторожно попытался отвертеться он, – только криминалом.
– А это, по-вашему, не криминал? – Не собиралась сдаваться только с виду бабушка-одуванчик. Ей, пережившей эвакуацию, послевоенную разруху, оттепель и развитой социализм с перестройкой, вечная борьба казалась нормой жизни. – В чистом виде – воровство!
– Хорошо, хорошо, – поспешил согласиться Золотов, – есть местные органы, прокуратура. Обратитесь туда, – он ласково улыбнулся одуванчику в надежде, что тот встанет и отлетит восвояси.
– Да была я везде! И слушать не хотят! – возмущенно жаловалась пенсионерка. – Футболят только! И куда мне идти, как не к вам?!
– Думаете, раз я из Москвы, то все могу?
– Пузина арестовали и с этими ворюгами разберитесь! – Старушка сгребла со стола бумаги и начала размахивать ими перед золотовским носом. Гвозди бы делать из этих людей…
– Увы, это не в моей компетенции. Извините, – меланхолично отказался Вячеслав Андреевич тоном московского специалиста по правовым вопросам. Он у себя в райадминистрации тоже отфутболивать наловчился.
– Хорошо. Как ваша фамилия? – обиделся одуванчик на бездушного следователя, такого же бюрократа, только столичного разлива. Все они одним миром мазаны. Тоже, наверно, ворюга, как свои, местные.
– Плетнев. Антон Романович, – спокойно, уже по привычке повторил майор Фейк.
– Так вот, имейте в виду, Антон Романович, – старушка достала из кармана раритетный химический карандаш, послюнявила и старательно записала на бумажке фамилию, – я до президента дойду. Кто ваш начальник?
– Ладно, ладно, – Золотов решил пожалеть пенсионерку, – не надо никаких жалоб. Вот двести рублей.
Он достал кошелек и выудил оттуда две бумажки.
– Вы идите, а с коммунальщиками я решу.
Старушка руку дающего не оттолкнула – ищите дурака отказываться от денег при полнейшем социальном расслоении! – забрала пару сотенных, спрятала и выудила из кармана новые квитанции.
– У меня еще к «Газпрому» претензии, – воодушевился одуванчик (вот что рубль животворящий делает!).
Крупнейшая государственная корпорация даже не подозревала в эту минуту, что над ней вознесся суровый меч правосудия.
Слава не успел защитить обреченный «Газпром», ибо в кабинет ворвался мелкий романтик. Безапелляционно выставил пенсионерку за порог и радостно-возбужденно сообщил:
– Человек звонил! Голова в адресе чемоданы пакует!
– Чего? Чья голова? – Оторопел Золотов, утомленный ходоками и ходовками.
Лось бил копытом, как застоявшаяся в стойле лошадь:
– Головин! Пузина компаньон. А в отделе никого, на физкультуре все!
– Где?
– Начальник наш главный, Физкультурник, приказ отдал – раз в неделю физподготовка, зачеты лично принимает. Вот, все там. Погнали, а?!
Отъезд в столицу, похоже, опять откладывался.
* * *Плетнев покоился на довольно узкой, слегка продавленной тахте социалистического производства, заботливо укрытый клетчатым пледом, и принюхивался к аппетитным запахам, доносящимся из кухни. Упоительно несло тушеной говядиной, суповой зажаркой и чесночком. А в сочетании с пледом и тахтой – совершенно сказочное ощущение.
– Юра, – чирикнула с кухни жена, – я твой любимый борщ сварила. Иди, пока горячий.
– Не хочу, потом. Спасибо, Лерочка, – сонно откликнулся Плетнев. Он совсем недавно перекусил блинчиками с грибами – объедение! Не какие-то там сосиски или яичница! – и больше вместить в себя не мог. Хотелось просто дремать под пледом. И чтобы ароматные запахи по-прежнему щекотали ноздри.
– Я тогда попозже разогрею, ты скажи, когда проголодаешься.
Тоже что-то новое, прежде неведомое. Глубоко в подкорке крепко засело правило: если с кухни зовут, нужно все бросать и мчаться к столу, а то потом останешься голодным. А оказалось, что можно и не мчаться.
Доктор, убедившись, что ее сытый подопечный посапывает в подушку, как залегший на зимовку еж, достала мобильник.
– Саша, это я, – тоном опытного интригана прошептала она, – ты можешь на «Киевскую» подъехать? Да, сейчас. Пожалуйста. Там сквер есть. Давай через двадцать минут. Хорошо, хорошо…
Убрала телефон, выключила «мартен», выплавлявший борщи с блинами, и заглянула в комнату к пациенту. Словно ограбившая мусорное ведро кошка, с невинным видом подсела рядышком – на плетневский лоб опустилась прохладная длань. От руки приятно пахло, но не французским парфюмом, а чем-то вкусным, какой-то особенной домашней выпечкой. Плетнев глубоко вздохнул и открыл глаза.
– Не замерз? Хочешь, еще одним одеялом накрою? – щебетала жена, поглаживая его по небритой щеке.
Плетнев вместо ответа блаженно зажмурился. Да она – само совершенство! Не женщина – мечта. Неужели мне так повезло? Или здесь кроется какой-то неведомый пока подвох?
– Мне надо выскочить, буквально на полчасика, – осторожно сообщила мечта. – С Машей встретиться. Не хочу ее сюда приглашать, пока ты болеешь. Ты ж знаешь, какая она шебутная. Будет шуметь, а тебе нужен покой. Ты дверь никому не открывай, у меня ключ есть, договорились?
– Что за Маша? – Плетнев снова открыл глаза и уставился на жену. Никакой Маши он вспомнить не мог, ни шебутной, ни тихой.
– Ну, помнишь, из салона, – Лера отвела взгляд, – она еще мне на свадьбу прическу делала. Помнишь мою прическу?
Плетнев утвердительно мотнул головой. Шестое чувство подсказало – нельзя признаваться жене даже под пыткой, что не помнишь ее свадебную прическу. Особенно когда от нее всецело зависишь.
– Я постараюсь быстренько, – успокоила Лера, одеваясь. Ее тронул эпизод с прической – ясно, что помнить он не мог, тем паче замуж она до сих пор ни разу не сходила. – Не скучай без меня!
Плетнев насторожился. Вроде бы ничего особенного. Встреча с подругой. Но ему показалось, что жена оправдывается. И вид виноватый. Словно на все семейные сбережения шубу норковую купила и молчит.
Перед внутреннем взором, как на экране, всплыло испуганное лицо больничного соседа. Неужели все это инсценировка? И забота, и борщи – ради того, чтобы его на органы распилить и продать по частям? Ну уж нет – просто так он не сдастся. И для начала проведет разведку. Неосознанный пока инстинкт следователя заставил Плетнева вскочить с тахты, как только за женой закрылась дверь.
В тесной «хрущевской» прихожей он быстро обулся, тихонько открыл дверь, вставил под язычок замка бумажку, чтобы не захлопнулась, и начал спускаться по лестнице, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
Он проследовал за Лерой до ближайшего скверика и спрятался за припаркованным внедорожником. С водительского сиденья на Плетнева уставилась субтильная пигалица лет восемнадцати. Антон Романович улыбнулся ей самой лучезарной из возможных улыбок. Не вор он и не насильник. И не «СтопХам». Радостный оскал явно достиг цели – барышня испуганно пискнула и поспешно нажала на кнопку стеклоподъемника, а заодно и на все другие кнопочки, прочно забаррикадировавшись изнутри. Через пару секунд Плетнев и думать о ней забыл, увлеченный совсем другим зрелищем – встречей Леры с Машей. Поскольку куафер Маша оказался холеным мужиком в костюме и с портфелем, этаким породистым красавчиком. Холеный подошел к Лере, по-супружески пресно клюнул в щеку, по-хозяйски взял под руку и повел вглубь сквера. Как у Корнея Чуковского: нашу муху в уголок поволок. К несчастью, подходящих уголков в сквере не оказалось – весь как на ладони, поэтому Плетнев не решился следовать за парочкой. А вдруг Лера никакая не торговка органами, а обыкновенная изменщица? А домой забрала из жалости. Или по каким-то меркантильным соображениям. А истинные чувства – вот они, в сквере.
Антон проводил парочку взглядом официанта, не получившего чаевых. Повис вопрос: холеный – просто любовник жены или подельник, претендующий на долю с продажи его почки. Но ответ не повис. Оставалось убраться восвояси.
На лестнице поджидала еще одна малоприятная неожиданность в виде соседа-десантника. Ветеран дымил на лестнице, стряхивая пепел в вонючую банку из-под растворимого кофе, стоявшую под приклеенным объявлением «Курить запрещено совсем!».
– Сосед, когда долг отдашь?
– Какой долг? – Про долг Плетнев помнил так же, как и про ветерана, когда увидел его в прошлый раз. То есть никак.
– Пятерку месяц назад занимал. На сантехнику. Сказал, на пару дней всего. Ты извини, но я на одну пенсию живу. А на дворе инфляция.
– Отдам.
Создательница революционного метода в психиатрии в этот самый момент переживала не самые лучшие мгновения своей личной жизни. Как и ее законный сожитель.
– Лера, в более бредовую ситуацию в жизни не попадал! Жена снимает квартиру, чтобы привести туда другого мужика, да еще просит на это денег у мужа!
Лера, как психолог, не сомневалась, что Александр работает на публику. Ну то есть как бы на публику. И даже обижаться не могла – не профессионально это. К его демонстративным выпадам она уже давно привыкла, точнее свыклась с ними, словно карточный игрок с правилами. Иначе игра не состоится.
– Саша, успокойся, – «просительница денег» погладила его по рукаву брендового пиджака, – во-первых, это не мужик, а пациент, во-вторых, я прошу в долг, а в-третьих, мы пока не муж и жена.
Оба отлично понимали: последнее обстоятельство – главное. Замужество для женщины – как платформа для добытчиков нефти. Базис. Статус. А Козырев поступиться свободой не готов пока. И давить на подругу мог только вполсилы.
– Какая разница? Живем же вместе! И как, интересно, мне реагировать?! Серенады петь под окнами, пока вы там развлекаетесь?!
– Саша! – прервала тираду Лера – нет времени оправдываться, дома пациент ждет. – Это не развлечения, а работа. Пойми. Ничего у меня с ним не будет! Я с больными не сплю.
Прозвучало двусмысленно, и Козырева понесло. Если он на ней не женился, это не дает ей права вести себя словно она свободная женщина.
– У тебя-то, может, и не будет! А у него? Почему ты над женщинами эксперименты не ставишь? Или над пенсионерами? Их, слава Богу, у нас в стране хватает!
– Саш, ну что ты такое говоришь? Так получилось – пациентов не выбирают, они не туфельки… Ну такой уж подвернулся. В следующий раз будет пенсионер или женщина. Мне ж наработки нужны! С разным контингентом, разного пола и возраста, – Лера постепенно закипала.
Она занимается серьезным, ответственным делом, пытается создать прогрессивный научный метод, а он, вместо того чтобы поддержать, несет всякую ерунду! И мечтает, чтобы она дома сидела, борщи варила и полы драила. Может, кому-то и за счастье – такая убогая жизнь, но не для нее.
– Говорю прямо и откровенно: твой метод – это маразм! – не унимался Козырев. – А за маразм я платить не собираюсь!
– Ты… ты серьезно считаешь мою работу маразмом? – Голос у Леры задрожал и сорвался.
– В данном конкретном случае – да! – отрезал законный сожитель.
Слезы навернулись на девичьи очи, обида ежовой рукавицей сжала сердечко. Только влажные Лерины глаза смягчили бездушное сердце педанта.
– Хорошо, хорошо, послушай… Только без эмоций, с позиции здравого смысла. В любом деле нужен четкий план. Три раза у тебя получилось, да. Замечательно. Теперь не получается. Значит, надо просто извиниться, всё объяснить, в конце концов, дать ему денег. Чтобы без обид. И вернуть его в больницу…
– Действительно, как просто! – Ивлева горько усмехнулась и всхлипнула.
Извиниться, расплатиться, и сослать назад в больницу – не ее методика. Даже с женщиной-пенсионеркой не могла бы так поступить, а тем более с новым симпатичным пациентом. И внешне на актера Дюжева похож, и в быту по сравнению с Козыревым – предел мечтаний. Борщу радуется, как ребенок, которого месяц на голодном пайке держали. И заботливый. И не мелочный. Пылинки с каждого предмета не сдувает.
– А если он ничего не вспомнит? Что дальше? Так и будешь с ним жить-поживать? Сколько? Пока сама не поверишь в эту счастливую семейную жизнь с овощем?
– Он вспомнит! – решительно заявила Лера. Она в свой метод верила. – И он не овощ! Не смей его так называть!
– Ой, как мы запели! Вспомнит он! Только пусть вспоминает не за мой счет. Пускай твой институт эксперименты финансирует, это будет справедливо. Хочешь, поговорю с твоим руководством?
Козырев очень удивился и даже обиделся: он дело предлагал, реальную помощь, а она вместо спасибо повернулась, не сказав ни слова, и по-хамски ушла. Козырев немного постоял, повертел в руках портфель. Сначала хотел было проигнорировать ее демонстрацию, но вовремя вспомнил о штампе в паспорте. Вернее, о его отсутствии. А что, если этот беспамятный у него женщину уведет? Лерочка хозяйственная и без лишних запросов, жилы не тянет, материальных благ не требует. Умница. И внешне вполне. В Москве таких девушек пора в Красную книгу заносить, как редкий исчезающий вид.
– Погоди! Только без обид! Поставь себя на мое место! – Он шагнул за ней, но заметил, что развязался шнурок. Пока завязывал, исчезающий вид растворился в городских джунглях.
Она же возвращалась домой, озабоченная вечной проблемой – у кого бы перехватить денег? Ничего путного в голову не приходило. Ее подружки-аспирантки сами копейки считали. Плюс кризис, никто в долг не дает. В общем, вернулась ни с чем.
– У нее что-то случилось? – спокойно поинтересовался больной, пошевелившись под пледом.
– У кого? – не сразу вошла в роль Лера, расстроенная разговором с Козыревым.
– У Маши.
– А-а, нет, Юра, все в порядке, – спохватилась она и присела на край тахты. Очень хотелось все рассказать, пожаловаться на своего бездушного сожителя, но это было решительно невозможно. Лера только смотрела на него влажными глазами и ласково улыбалась. – Ты так и не поспал?
Что же, что же происходит? Жена или не жена? Почка или печень? Коварство или любовь?
– А почему у нас две кровати?
– Это же съемная квартира, – снова растерялась Лера, – здесь так и было.
Не убедительно. Совсем не убедительно. Сдвинуть же можно, в конце концов.
Он отодвинулся к самой стенке и односложно предложил:
– Ложись.
Лера на призыв откликнулась легко. Удивляясь самой себе. Поймала себя на том, что хочет прижаться к этому мужчине. Что за дурацкая сентиментальность! Не из-за свадебной же прически! Что произошло? Что в ней сдвинулось? К Козыреву не тянет. Вообще. А к этому – тянет. Еще как. Есть в нем что-то, чего нет в Козыреве, – какая-то сила и вместе с тем – спокойствие, то, что женщине нужно, – сильное плечо, не зацикленность на мелочах, умение увидеть главное.
С другой стороны, принцип. «С больными не спать!»
– Так что там у Маши? – Плетнев осторожно обнял ее.
«Как тепло», – подумала она. Как приятно. Именно с этим мужчиной. Странно – приятно и спокойно. А ведь он – пациент, который сам нуждается в защите. А она чувствует, что он способен ее защитить. И ей кажется, что благодаря этой защите она способна на многое, на такое, что и сама в себе не подозревает.
На узкой тахте они прижались друг к другу, словно сардины в банке. Зато он всем телом мог ощущать ее тепло, души прекрасные изгибы. Она, в свою очередь, тоже позволила себе прильнуть к мужскому плечу, оправдывая себя диссертацией. Девичья голова уютно улеглась на широкой груди. Для дела ведь…
– У Маши все в порядке, – проворковала Лера. – Ты ведь знаешь, какая она неугомонная. Не волнуйся.
– А я что-то волнуюсь…
* * *Убитый физически, но не морально УАЗ, фырча, дребезжа и подскакивая на ухабах, нес на своих лысых колесах Федорова с Золотовым к бандиту Головину. Федоров на неудобства внимания не обращал – лишь бы движок не заглох. Золотов ради спасения итальянских ботинок – чтобы грязью снизу не окатило – выделывал ногами па, напоминающие упражнения для пенсионеров.
– Антон, ты извини, – Федоров переключил передачу, и под днищем что-то лязгнуло, грозя отвалиться и упасть под колеса, – это я Насте про тебя рассказал.
– Да уж понял, – усмехнулся Вячеслав Андреевич, снова подтянув ноги к груди. Прям не УАЗ, а тренажер. Фитнес не выходя из кабины.
– Если честно, я чуть не спятил, не могу без нее! Все равно своего добьюсь! Хоть десять лет понадобится, хоть двадцать…
УАЗ подпрыгнул, и макушка упрямца впечаталась в потолок. На этом бы и прервать признание. Но нет. Удар красноречию не помешал.
Майор Фейк деликатно молчал. Опять эти песни про любовь. В ток-шоу под названием жизнь.
– Мой батя знаешь сколько за матерью бегал? – не унимался герой шоу. – Четыре года. Представляешь? И она тоже, как Настя – ни туда ни сюда. Но батя своего добился. И у меня получится. Обязательно!
Удар кулака по рулю был подтверждением сказанного. УАЗ ответил «уханьем», означающим на автомобильном языке нецензурную брань.
Наконец прибыли.
Федоров затормозил неподалеку от миниатюрного замка из красного кирпича, щедро украшенного башенками. В Подмосковье такие в девяностых братва любила строить и цыганские бароны. А здесь провинция, мода отстает лет на двадцать.
– Вон его логово. Головы. Значит, так: он тебя в лицо не знает, поэтому скидывай китель, бери мой пиджак и звони в дверь. Откроет – дальше по схеме.
– А что у вас за схема? – насторожился Золотов. Если, как в кино, ствол вперед и от двери к двери мелкими перебежками, то он лучше сразу на вокзал. Согласен даже без вещей.
– Да как и у вас, – подсказал великозельский опер, – вежливо приглашаем в машину, положив палец на спусковой крючок. Только никакого насилия. Конституция!
– И кем вы обычно представляетесь?
– Блин, развозчиком пиццы. Придумай что-нибудь свое. Пошли.
Федоров потянулся через коллегу и съемной ручкой открыл пассажирскую дверь. Свою тоже открыл ручкой. Снял пиджак и отдал Золотову.
– Движок заглуши, – поморщился тот, послушно надевая потертый пиджак с лоснящимся воротником. Да уж, не от кутюр.
– Не надо. Потом не заведем.
Федоров по-ковбойски перемахнул через забор и, прокравшись вдоль окон, затаился недалеко от входной двери. Подал знак стоящему на дороге Золотову.
Золотов открыл калитку и, по-шпионски оглядываясь, добрался до двери. Прям астронавт Армстронг, навестивший Луну первым из двуногих. Все-таки раньше не доводилось преступников ловить. И естественно – реакция организма. Пот, давление, аритмия, газы…
Вспотевший от напряжения «развозчик пиццы» немного помялся на пороге, словно ощупывая ногой лунный грунт, и осторожно постучал в дверь. Никакого эффекта, как в космосе. Постучал сильнее – опять тишина. Собирался уже к соратнику вернуться за советом, но в этот момент произошло чудо чудное. Стоявший под парами УАЗ вздрогнул и покатил в даль светлую. Сам.
Нет. Не сам.
– Черт! – Федоров в два горилльих прыжка очутился на проезжей части и энергично принялся махать руками, подражая приматам. Как будто намеревался нагнать песчаную бурю и отправить ту в погоню за УАЗом. – Сволочь! Как он выскочил?! Откуда?
– Через балкон, – догадался подбежавший Золотов, вспомнив свой столичный кульбит из квартиры Жанны, – потом по трубе.
Пи-и-и-иб!!!
Компаньоны вздрогнули и синхронно обернулись на автомобильный сигнал. Прямо на них надвигался тягач – хоть и без прицепа, но страшный, как динозавр. Но не сдрейфили храбрые служители закона, не ушли с дороги! Водитель динозавра тромознул в метре, выскочил из кабины с монтировкой – объяснить двум камикадзе правила дорожного движения. Камикадзе Федоров очнулся первым.
– Полиция! Мужик, тачка нужна! – Дима вскарабкался за руль, не дожидаясь разрешения. Да и не нужно ему разрешение. Он сам себе и разрешение, и закон! Закон суров! Dura lex. Есть все-таки и в его ремесле приятные моменты.
Перед глазами оторопевшего водителя мелькнуло второе удостоверение.
– Следственный комитет! Москва! – Золотов вскочил на переднее сидение, – вернем с полным баком!
Дима включил передачу, нажал на газ, и тягач резво сорвался с места, оставив своего хозяина с открытым ртом и непригодившейся монтировкой. Мужикам на базе рассказать – не поверят. Словно в боевик попал.
– Тысяча двести литров!!! – озвучил дальнобойщик емкость бензинового бака, провожая взглядом удаляющийся тягач.
– Прибавь! – крикнул Вячеслав Андреевич.
– Нельзя, тачка чужая, не расплатимся потом. Ничего, на моем луноходе далеко не уедет. Там, если газовать, карбюратор заливает. Да и бензина у него в обрез, а у нас полбака.
Увлекательная погоня на крейсерской скорости километров сорок в час продолжалась. Висящий на зеркале скелетик ритмично тряс костями. Жаль регистратора не имелось. А то можно было бы записать погоню, выложить в Сеть и собрать пару лайков.
– Сейчас стрелять начнет! – обрадовал напарника Федоров.
– А у него ствол? – напрягся Золотов. Ему совершенно не улыбалось подставляться под великозельские пули.
– Да не Голова! Пепелац. Ласточка моя ненаглядная!
В следующую секунду «уазик» действительно оглушительно «стрельнул» из выхлопной трубы и свернул за поворот. Дима притормозил, сбив стоящую на краю тротуара новехонькую урну.
– Откуда тут урны? Отродясь не было!
– Теперь будут.
Головин включил мигалку. Тягач приближался – неотвратимо, как старость. Отступать некуда – если даже не докажут прошлые подвиги, то угон полицейской машины – налицо. Вдавил педаль газа до упора. Машина в очередной раз громко чихнула и дернулась, но ускоряться не спешила. Голова возмущенно матюгнулся: налогоплательщики исправно в бюджетный общак лавэ отстегивают, а эти гады-менты не удосужатся автопарк в порядке содержать. На зоне за такое…
– Это он зря, – палец мелкого романтика указал на маячок, – там проводка еле живая, коротнуть может в любой момент. Загорится ведь, дурашка.
УАЗ подпрыгнул и замер посередине дороги, словно загнанный конь. Помочь ему не смог бы никакой автовалидол, даже если бы такой существовал. Пристрелить бы, чтоб не мучился. Да не поднимется рука. Из-под капота повалил густой дым. Фиолетовые клубы заполнили салон, в котором в панике метался Голова. Он лихорадочно жмурился, по-рыбьи разевал рот, тер руками глаза, шлепал ладонями по тому месту, где у нормального авто дверная ручка. Но последняя отсутствовала, издевательски торчал лишь короткий шпенек. Задыхаясь и кашляя, угонщик согнулся в судорожных поисках ручки возле пассажирского сиденья. Тоже безрезультатно.
– Его только я могу открыть, – с гордостью заметил Федоров, аккуратно паркуя тягач.
Они, не торопясь, вывалились из большегруза, подошли туда, где Головин на себе демонстрировал жестокий опыт, в котором мышь сажают под колпак и выкачивают воздух.
– Ну что, Шумахер?! Жарко? Может, еще поддать?
Пойманный бессвязно орал, барабаня кулаками по стеклу. Выпученные глаза, слюнявый рот – асфиксия никого не красит. Насладившись местью, романтик, наконец, открыл дверь.
Оружие не понадобилось. Головин, хватая воздух ртом, сам выпал из салона прямо под ноги группе захвата. Федорову осталось лишь нагнуться, чтобы заломить задержанному руку за спину. Пистолет он передал напарнику. Золотов опасливо принял ствол, боясь крепко сжать в ладони, чтобы нечаянно не выстрелить.
– Уроды! – зло выкрикнул от земли Голова в паузах между приступами кашля.
– Ну, извини, не «мерседес». Кстати, поздравляю – ты еще на угон заработал. Мелочь в твоем положении, но приятно, – Дима полез в карман за наручниками, на секунду отпустив беглеца.
А зря! Ни секунды покоя! Да что ж это такое?!
Голова извернулся и хлестко заехал Федорову ногой в полицейский пах. Романтик, скорчившись от боли, упал на колени, как приговоренный к смерти, просящий помилования. Полицейские, они ведь тоже люди. И пах у них тоже человеческий.
Теперь на пути к свободе стоял лишь Золотов. Из-за него Головин устроил гонки, спрыгнув с балкона. Узнал черта, которого в ресторане приложил. Черт-то оказался следаком московским! Не иначе отомстить заявился – мочкануть при задержании. С них, московских, станется! Не дождетесь! Прыжок, удар головой в грудь! Пистолет летит в кусты.
К чести Вячеслава Андреевича, он не сдался сразу, не забил ладонью по асфальту, прося пощады, а оказал, по возможности, достойное сопротивление. И началась борьба нанайских мальчиков. Но мальчик великозельский все же оказался проворнее. Сел сверху и принялся душить мальчика московского перстами, украшенными синим орнаментом. Последний, лишенный притока жизненно необходимого кислорода, жалобно захрипел.
Неужто финиш? Бесславный финал в захолустье и под чужим именем. И никто не узнает, не оценит… Хлопотное это оказалось дело – преступников ловить, сноровка нужна. Но Голова неожиданно ослабил хватку, и Золотову удалось вдохнуть. Более того, противник вдруг нежно поглядел на Золотова остекленевшим взглядом и рухнул рядом.
– Хорошо легла, – тяжело дыша, объявил возвышающийся над ними мелкий романтик, сжимающий новенькую урну, украшенную гербом Великозельска. Два козла на фоне березки.
* * *Плетнев лежал под одеялом и пытался вспомнить таблицу умножения. Местами получалось. Сон не шел. Вместо него пришла жена. Она была отчаянно красива – в банном халате и со стаканом в руке. Длинные волосы струились по плечам, большие глаза скрывали тайну, которую очень хотелось разгадать.