Горбун
– Черт побери! – почти разозлившись, выкрикнул Жоёль де Жюган, нижебретонец. – В конце концов, расскажет мне кто-нибудь толком, что это за Лагардер такой?
– У нас уже щекочет в ушах, – поддержал Сальдань. – Кто он? Откуда? Чем заниматься?
– Что же вам сказать, дорогуши? – начал Кокардас. – Прежде всего, он благородного происхождения, такого же благородного как сам король. Родился где-то в окрестностях ла рю Круа де Пти Шан; занимается своим делом. Улавливаете? Если хотите узнать подробнее, налейте-ка еще.
Паспуаль наполнил ему бокал, и гасконец, немного собравшись с мыслями, возобновил рассказ:
– Его история, возможно, кому-то покажется не очень удивительной. Во всяком случае, словами ее не передать. Лагардера нужно видеть. Что касается его происхождения, я уже говорил, что он – не менее аристократ, чем сам король; да, да, я не шучу, но в то же время никто ничего не знает ни о его матери, ни об отце. Когда я встретил его впервые, ему было лет двенадцать. Это случилось во время моей прогулки у фонтана перед Пале-Роялем. Я увидел храброго и ловкого мальчишку, дерущегося против полдюжины таких же беспризорников. Все они были его старше, и тем не менее он неплохо с ними справлялся. Драка, как я узнал позднее, возникла из-за того, что он вступился за одну старушку, которую эта шантрапа хотела ограбить. Эту женщину я пару раз встречал раньше. Она торговала печеньем под аркой особняка Монтескье. Я спросил, как его зовут. «Маленький Лагардер», – ответил он. На вопрос о родителях он ответил, что их у него нет.
«Кто же о тебе заботится?»
«Никто».
«Где живешь?»
«На чердаке старого особняка Лагардер на углу улицы Сэн Оноре».
«Чем ты зарабатываешь на жизнь?»
Он ответил, что владеет, по меньшей мере, двумя профессиями: первая – прыжки в Сену с моста «лё Понт Нёф» и вторая – гимнастические трюки «гутаперчивый мальчик», исполняемые перед фонтанами для забавы гуляющей публики. Крапленый туз! Вот такие две профессии.
Тут, многие, сидящие за столом, иностранцы, – прервал себя Кокардас, – и вам невдомек, что это за профессия, – прыгать с моста в реку. Поясню. Париж – город праздных зевак. Они ради развлечения бросают с парапета лё Понт Нёф мелкие серебряные монеты; многие местные ребятишки с риском для жизни за ними ныряют; а милые ротозеи, глядя на эти прыжки, ловят кайф. Господи, с каким кайфом, я отхлестал бы их палкой по заднице. Серп им в жатву! Нет, не отчаянных мальчишек, а этих наблюдателей. Ну, ничего, еще, как говорится, не вечер.
Что касается профессии «гуттаперчивый мальчик», то малыш Лагардер умудрялся изгибать себя в любую сторону под сколь угодно острым углом. Он казался резиновым, завязывался узлом. Его ноги появлялись там, где должны быть руки и наоборот. Однако коронный его трюк был, когда он копировал одного старого сторожа из церкви Сэн Жермен ль Окзеруа. У того бедняги два горба: один спереди, другой сзади… Да, так вот, увидев, как он храбро сражается против шестерых негодяев, я вмешался и, разогнав шпану, посмотрел в лицо юного героя. До чего же он был хорош: раскрасневшиеся щеки, слипшиеся пряди белых волос, под глазом огромный фонарь. Я сказал: «Ну что, герой, пойдешь со мой?»
Он ответил: «Не пойду. Я должен ухаживать за матушкой Бернар». Матушка Бернар была старая попрошайка, вместе с которой он жил на чердаке. Каждый вечер маленький Лагардер приносил ей выручку, добытую своими обеими профессиями.
Тогда, отойдя на несколько шагов, я вытащил из ножен шпагу и вкратце показал ему весь арсенал фехтовальной техники. Глаза гамена загорелись; он пообещал: «Когда матушка Бернар выздоровеет, я к вам приду». И убежал.
Прошло время; я понемногу о нем забыл. Как-то раз спустя года три, в спортивный зал, где мы с Паспуалем преподавали фехтование, вошел привлекательный, как херувим, юноша и превозмогая застенчивость, сказал: «Здравствуйте, я – маленький Лагардер. Матушка Бернар умерла». Некоторых находившихся в зале молодых людей эти слова рассмешили. Выросший херувим покраснел, опустил глаза и затем вдруг в несколько приемов разбросал зубоскалящих аристократов по полу. Настоящий парижанин: стройный, гибкий, грациозный, как женщина, но крепкий, как железо. Итак, он стал посещать наш класс. Шесть месяцев спустя он изрядно проучил одного нашего репетитора, опрометчиво подтрунившего над его прыжками с моста и пластическими номерами. А в конце года он уже справлялся со мной так же легко, как я справлюсь, не в обиду будь сказано, с любым королевским волонтером. Так-то, вот. Потом он вступил на военную службу. Через несколько месяцев, заколов на дуэли своего капитана, дезертировал. Затем завербовался в сиротский полк Святого Луки, который направлялся в Германию. В одной из немецких деревень, задержавшись в постели любовницы, отстал от своих и опять был вынужден дезертировать. Через какое-то время маркиз де Виллар записал его на службу в свой кавалерийский гарнизон в оккупированном французами местечке Фрибур ан Брисгау. Однажды ночью он сбежал из расположения и к утру собственноручно доставил в штаб пленными четырех огромных солдат противника, обвязав их веревками, как вьючную скотину. Виллар произвел его в корнеты. Через месяц новоиспеченный корнет на дуэли заколол своего непосредственного начальника и опять дезертировал. Маркиз Виллар, однако, все равно к нему благоволил и, выждав подходящий момент, отправил его своим специальным вестовым ко двору с донесением о поражении немецкого герцога в Баден Бадене.
При дворе короля его заметил герцог анжуйский и захотел сделать своим пажом. Но тут из-за Лагардера между придворными дамами герцога началась форменная война и в конце концов герцогу пришлось отказать ему от места.
Наконец судьба улыбнулась нашему герою. Он оказался на службе в легкой кавалерии его величества Людовика XIV. Пресвятая сила! Но даже двор он вскоре вынужден был покинуть. Интересно, ради женщины, или из-за мужчины? Если ради женщины, тем лучше для нее, если из-за мужчины, то того можно только пожалеть.
Кокардас, закончив рассказ, отхлебнул большой глоток. Право же, он его заслужил. Паспуаль с благодарностью пожал ему руку. Солнце уже садилось за лесом. Карриг со своими людьми намеревался отправляться. Предстояло лишь произнести предпоследний тост за интересное знакомство и тут же последний «на посошок». Внезапно Сальдань заметил, что в ров, пытаясь остаться незамеченным, кто-то спрыгнул. Это был мальчик лет 13–14 с робкими, пожалуй, даже трусливыми, как у воришки, который опасается, что его схватят на горячем, повадками. На нем был костюм пажа, но без знаков, указывающих хозяина; а вокруг талии его обвивал пояс, на котором носят почтовые сумки пешие курьеры. Сальдань успел обратить общее внимание на мальчика, пока тот еще не спрыгнул в ров.
– Черт возьми! – воскликнул Карриг. – За этой добычей мы сегодня уже гнались. И, главное, без толку. Только лошадей утомили. Он похож на одного из тех маленьких шпионов, которых часто использует венасский губернатор. Надо во что бы то ни стало его изловить.
– Согласен, – отозвался гасконец. – Но я не думаю, что этот плутишка имеет отношение к венасскому губернатору. Тут пахнет чем-то более затейливым, господин волонтер. Наверное, это добыча скорее для нашей бригады, чем для вашей, не в обиду будь сказано.
Всякий раз, употребляя эту формулировку, гасконец в глазах своих компаньонов, специалистов по рапире, неизменно набирал в свою пользу очки.
В ров можно было попасть двумя способами: двигаясь по лесной дороге и по крутой лестнице, спускавшейся у самого моста. «Охотники», разделившись на две группы, устремились за жертвой с обеих сторон. Когда бедный ребенок увидел себя окруженным, он не попытался спастись бегством, а просто с глазами полными слез стал кричать.
– Дорогие синьоры, – всхлипывал он, держа руку за пазухой. – Не убивайте меня. У меня ничего нет. У меня ничего нет.
Он видимо принял наших знакомых за убийц с большой дороги. Не кривя душой, заметим, что мальчик был не далек от истины.
– Ну – ка, не лгать! – прикрикнул на него Карриг. – Ты сегодня пробирался через холмы?
– Я, – переспросил паж. – Через холмы?
– Какой там, на хрен, через холмы? – возразил Сальдань. – Он идет, наверное, из Аржелеса прямиком.
– Из Аржелеса? – переспросил мальчик и украдкой посмотрел на видневшееся под мостом низкое окно.
– Ах ты, крапленый туз! – сказал Кокардас. – Мы не собираемся тебя грабить. Ты только скажи правду, кому ты должен передать любовное письмо?
– Любовное письмо? – опять переспросил паж.
– Ты что, нормандец, цыпленок? – Паспуаль поднял тон. – Почему прикидываешься, что плохо понимаешь?
– Нормандец? Я?
– Придется его обыскать, – сказал Карриг.
– Ах нет, нет! Не надо! – завопил маленький паж, падая на колени. – Не обыскивайте меня, добрые синьоры.
– Как тебя звать? – спросил Кокардас.
– Беришон, – без запинки ответил мальчик.
– Кому ты служишь?
Паж молчал.
Обступившие его взрослые начали терять терпение. Сальдань схватил его за воротник и, потрясая как шарнирной марионеткой с пеной у рта выпытывал:
– Говори, кому служишь! Ну? Говори, негодяй, говори!
– Ты думаешь, нам нечем больше заниматься, кроме как тебя допрашивать? – вмешался гасконец. – Придется тебя обыскать.
Здесь с пажом случилась метаморфоза. Мгновение назад слабый плаксивый ребенок вдруг с силой рванувшись, освободился от Сальданя, (у того в руке остался лишь воротник его камзола) и в мгновение ока из-за пояса выхватил кинжал. В лучах заходящего солнца сверкнуло крошечное, как игрушка, оружие. Затем неожиданным прыжком он проскочил между Фаёнцой и Штаупицем и пустился наутек в восточный конец рва. Однако брат Паспуаль, неоднократный победитель ярмарочных состязаний по бегу на короткие расстояния, в несколько прыжков настиг и схватил беглеца за плечи. Следом подбежали остальные. Беришон отчаянно сопротивлялся. Своим игрушечным кинжалом он немного расцарапал руку Сальданю, укусил Каррига, а затем остроносыми сапожками принялся в разные стороны брыкаться. При этом больше всего ударов пришлось по ногам Штаупица. Однако, силы были слишком неравными. Через несколько секунд паж лежал ничком на земле, с ужасом ожидая обыска.
И тут произошло нечто совершенно неожиданное, как будто с ясного неба ударила молния и в одно мгновение поразила его мучителей. Какая-то сила вдруг подбросила Каррига в воздух, и тот кубарем отлетел в сторону метра на 3–4. Сальдань проделал не менее причудливый пируэт и, боднув лбом земляную стену рва, затих. Глухо взвыл Штаупиц и грузно, как раненый на корриде бык, осел на дно. Кокардас, сам Кокардас Младший, проделав несложный кульбит, растянулся на земле. Это мгновенное смятение в рядах преследователей Беришона произвел один человек. Вновь прибывшего и мальчика окружили. Но никто не посмел обнажить шпаги. В глазах образовавших кольцо людей дрожало почтительное удивление. Затем большинство, как провинившиеся школьники, опустили головы.
– Ах ты, сучий потрох, крапленый туз! – ругался, поднимаясь и потирая ушибленные места, мэтр Кокардас Младший, но, увидев лицо своего обидчика, невольно расплылся в улыбке.
– Маленький Парижанин! – прошептал Паспуаль дрожащим не то от восторга, не то от страха голосом.
Люди Каррига, не обращая внимания на тех, кто еще валялся на земле, с уважением сняли шляпы и хором приветствовали:
– Капитан Лагардер!
Глава 5. Удар Невера
Да. Перед ними собственной персоной предстал тот самый Лагардер, притча во языцех, властитель дум, покоритель сердец. Вокруг него столпились шестнадцать вооруженных человек, и ни у одного не возникло поползновения обнажить шпагу. Шестнадцать опытных бойцов сорвиголов против одного восемнадцатилетнего юноши, который взирал на них с улыбкой, скрестив руки на груди.
Будет справедливым заметить, что Кокардас и Паспуаль, незадолго до того расписывавшие и расхваливавшие своего кумира, ни в чем не погрешили перед истиной. Перед ними застыло воплощение мужской красоты, здоровья и безмерного обаяния молодости, качеств, которые невозможно приобрести ни за какие другие богатства: ни за деньги, ни за талант, помноженный на бескорыстное трудолюбие. Светло – золотистые кудри укрывали его плечи, на глазах и губах играла лучистая ироническая улыбка.
Читатель мне может возразить. Дескать, эка невидаль – молодость. Ведь на свете нет ни одного взрослого человека, который, по меньшей мере, один раз в жизни не был бы молод. Что тут особенного? В таком случае позволю себе задать вам контр вопрос. А часто ли вы встречали зрелых молодых людей, способных опровергнуть известное изречение: «Ах, если бы молодость знала, если бы старость могла!», то есть представляющих собой некую аллегорию привезенного из-заморских стран экзотического фрукта, рядом с которым на одной ветке подчас встречаешь живой цветок. Согласитесь, что куда чаще можно увидеть двадцатилетнего ребенка или двадцативосьмилетнего старца!
Так вот, изюминка обаяния Анри де Лагардера состояла как раз в удивительной гармонии зрелой мудрости и ни с чем несравнимой привлекательности пышущей здоровьем юности. Ростом немного выше среднего, он не обладал глыбообразными мышцами геркулеса, но все его тело было гибко и грациозно, как тому и подобает у настоящего парижанина. От рождения блондин, он понемногу начал темнеть. Голову его покрывали золотисто – белесые шелковистые кудри, тогда как ресницы и изящно ухоженные усики были пепельного цвета. Длинный острый, словно точеный, нос и тонкие губы безошибочно свидетельствовали о долгой аристократической родословной. Почти не исчезавшая с лица живая, чуть озорная улыбка нисколько не препятствовала ему держаться с достоинством, даже некоторым высокомерием, свойственным настоящему маэстро холодного оружия. Однако труднее всего описать его лицо, с безукоризненно правильными чертами и нежной, как у девушки, кожей, светившееся безмерной добротой в часы любви и способные источать испепеляющий пламень, словно Медуза – Горгона, когда он гневался. На нем была форма гвардейца легкой кавалерии его величества. Плечи покрывала немного потертая велюровая накидка с воротником, вокруг которого неплотным узлом обвивался шелковый шарф с нашивками, означавшими ранг капитана королевской гвардии.
Произведя со своими подчиненными и наемниками Пейроля рукопашную расправу, Лагардер немного раскраснелся.
– Что у вас окончательно крыша поехала, мои любезные? – с негодованием произнес он. – Обижать ребенка!
– Капитан, – начал было что-то объяснять, поднимаясь на ноги Карриг.
– Помолчи, капрал… впрочем, нет. Скажи – ка мне, кто эти мордовороты. Только точно и коротко.
Услышав вопрос капитана, Кокардас и Паспуаль поспешили к нему приблизиться, на ходу почтительно снимая шляпы. Взглянув на подошедших, Лагардер улыбнулся.
– Вот те раз! Мои наставники по фехтованию! Какая же нелегкая занесла вас так далеко от ла рю Круа де Пти Шан? – и он протянул им руку жестом монарха, милостиво позволявшего вассалам поцеловать себе кончики пальцев, что мэтр Кокардас и брат Паспуаль с упоением и проделали. Не нужно забывать, что за время, пока нынешний капитан был их учеником, они из этой руки получили немало золотых монет.
– А остальные? Некоторые лица как-будто знакомы, – продолжал Лагардер. – Ну, скажем, ты? – он указал на Штаупица.
– В Кельне… – ответил немец, опуская глаза.
– Точно; тебе удалось мне нанести один укол в плечо.
– Из двенадцати попыток, – смущенно уточнил Штаупиц.
– А – а! Мои мадридские противники! Палец в рот не клади, – вел дальше Лагардер, указывая на Сальданя и Пинто. – У вас, когда вы напару, неплохо получается.
– О! Ваша светлость, – наперебой затараторили испанцы. – Вы наверное нас с кем-то спутали. Мы никогда не нападаем вдвоем на одного.
– Что? Вдвоем на одного? – от возмущения гасконец покраснел.
– Они хотят сказать, что с вами не встречались, – пояснил Паспуаль.
– А этот, – сказал Кокардас, указывая на Пепе Убийцу, – дал торжественную клятву в том, что обязательно с вами повстречается.
Пепе с угрюмым спокойствием выдержал взгляд Капитана. Тот не без интереса переспросил:
– Этот?
Пепе, намного шевеля губами, опустил голову.
– Что касается этих двух храбрецов, – заметил Лагардер, опять указывая на Пинто и Сальданя, – то, возможно, они в чем-то и правы, так как в Испании меня называли только по имени Анри. Тем не менее, с некоторыми из вас, господа, я наверняка уже имел удовольствие сталкиваться, – и он пальцем, словно подражая уколу рапиры, проткнул воздух, указывая на Жоёль де Жюгана. – Правда, в том бою мне пришлось действовать не рапирой, а оружием, принятым на его родине.
Жоёль де Жюган почесал свой шрам на лбу.
– Остался след; что и говорить, вы управляетесь с буковой палкой не хуже, чем со шпагой, синьор, – пробормотал он.
– Словом, тем из вас, – сказал Лагардер, – кому довелось иметь дело со мной, не повезло. Однако, здесь, сколько я заметил, ваша задача попроще, не так ли? Подойди ко мне, малыш!
Беришон охотно подчинился. Кокардас и Карриг раскрыли было рот для объяснений, но Лагардер, дав им знак молчать, обратился к мальчику.
– Ты что здесь делаешь?
– Вы – добрый, дядя, и вас я не стану обманывать, – ответил Беришон. – Я несу письмо.
– Кому?
Беришон немного замялся, снова скользнул глазами на низкое окно и наконец твердо произнес.
– Вам.
– Давай.
Вытянув из-за пояса записку, мальчик протянул ее Лагардеру, а затем, привстав на носки, шепнул ему в ухо.
– У меня есть еще другое письмо.
– Кому?
– Одной даме.
Лагардер протянул мальчику свой наполненный монетами кошелек и сказал:
– Спасибо, малыш! Теперь ступай выполнять свое дело. Никто больше тебя не тронет.
Ребенок пустился бегом и скоро скрылся за поворотом траншеи. Когда он исчез, Лагардер развернул адресованное ему письмо.
– Эй, вы, нельзя ли подальше. Я не люблю, когда в мои письма заглядывают посторонние.
Требование капитана было исполнено с завидной поспешностью.
– Прекрасно! – воскликнул Лагардер, пробежав глазами первые строчки. – Все идет, как нельзя, лучше. Для того, черт возьми, я сюда и приехал. Клянусь Небесами, этот Невер – достойный синьор!
– Невер? – в изумлении переспросили наемники.
– Что, что там говорится? – присоединились к вопросу Кокардас и Паспуаль.
Лагардер уверенным шагом направился к оставленным на лужайке столу и стульям.
– Сначала нужно промочить горло, – сказал он. – Все идет, как надо. Сейчас, если угодно, расскажу вам одну занятную историю. Садитесь – ка; мэтр Кокардас тут, а брат Паспуаль, – вот здесь. Остальные, – кто где хочет.
Гасконец и нормандец, гордые оказанной им честью, уселись по бокам своего кумира, а тот, отхлебнув большой глоток, начал свой рассказ.
– Начать придется с того, что меня выслали. Я покидаю Францию.
– Выслали? Вас! – изумился Кокардас.
– Пусть повесится тот, кто посмел это сделать! – с возмущением изрек Паспуаль.
– Но за что же?
Сорвавшийся с языка брата Паспуаля вопрос, был задан участливым тоном, но все же его нельзя не признавать нескромным. Следует с самого начала заметить, что Капитан Лагардер на дух не выносил амикошонства и потому, будто не услышав последних слов Амабля, продолжал.
– Вам знакомо имя некого Белиссена?
– Барона Белиссена?
– Покойного Белиссена, – уточнил капитан кавалерии.
– Разве он умер? – прозвучало несколько часов.
– Я его убил. Король пожаловал мне дворянство, чтобы я имел право находиться в его августейшей компании. Я ему обещал вести себя выдержанно и вежливо в среде придворных. Шесть месяцев я был тише воды ниже травы. Обо мне почти забыли. Но однажды этот наглый кабан Белиссен сыграл недостойную злую шутку с бедным провинциальным юношей кадетом, у которого еще и борода не растет и тогда…
– Знакомая история, – восхищенно констатировал Паспуаль, – поступок истинного рыцаря.
– Погоди дружок, – остановил его Кокардас.
– Я подошел к Белиссену, – продолжал Легардер, – и так как пообещал его Величеству никогда не прибегать к бранным выражениям, удовлетворился тем, что хорошо надрал его, как провинившегося школьника, за уши. Представьте себе, это ему почему-то не понравилось.
– Еще бы!
– Само собой! – послышались выкрики знатоков подобных ситуаций.
– Он заорал на меня, подняв голос до визга. А это уже не понравилось мне. Я вызвал его на дуэль и, сделав несложный финт влево, с неожиданном выпадом нанес в незащищенный правый сектор укол… словом, проткнул его насквозь. Впрочем он уже давно того заслуживал.
– Ах, малыш, – воскликнул Паспуаль, от увлечения забыв, что рядом с ним уже давно не малыш. – Как тебе всегда удавался этот укол в выпаде с разворотом вправо!
Лагардер раскатисто захохотал. Но внезапно, резко оборвав смех, с остервенением треснул своим оловянным кубком о стол. Паспуаль побледнел, решив, что ему пришел конец.
– Вот она, справедливость! – воскликнул кавалерист, которого волновало совсем иное. – Я отсек башку кровожадному шакалу, а меня вместо того, чтобы наградить, выдворяют из страны! Каково?!
Собравшееся за столом общество выражало капитану в этом вопросе искреннее единодушное сочувствие.
Лагардер продолжал:
– В конце – концов, подчиняясь указу короля, я покидаю страну. Свет велик, и рано, или поздно я найду себе подходящую службу. Но прежде, чем перейти границу, я хочу осуществить одну свою мечту, точнее их две: одна это дружеская дуэль, вторая – любовная встреча. Лишь после этого я смогу со спокойной душой произнести «прощай» родной Франции.
Слушавшие придвинулись к капитану.
– Расскажите нам о ваших мечтах, господин шевалье, – сказал Кокардас.
Лагардер задумался и, словно меняя тему вдруг спросил:
– Скажите, мастера шпаги, – вам никогда не приходилось слышать о таинственном ударе мсьё де Невера?
– А как же?
– Приходилось! – прозвучало в ответ.
– Как раз перед вашим приходом мы о нем и говорили, – пояснил Паспуаль.
– И что же именно, если не секрет?
– Единого мнения не установилось. Одни считают, что этот таинственный удар – чушь и выдумки подверженных суевериями слабонервных, другие, напротив, утверждали, что мастер шпаги мэтр Делапальм продал герцогу Неверу удар, вернее серию ударов, владея которыми, тот наверняка сможет любому противнику нанести укол в середину лба.
Лагардер пребывал в задумчивости, затем неторопливо, словно размышляя вслух, спросил.
– Вы все здесь, мастера шпаги, преподаватели фехтования, закаленные профессионалы холодного оружия. Вот любопытно, каково ваше мнение вообще о таинственных, неизученных ударах?
В ответ прозвучало единодушное мнение о том, что так называемые таинственные удары – ловушки для дураков и новичков, что любой, мало – мальский опытный мастер легко парирует любую «темную» заготовку.
– Я полагал точно так же, – сказал Лагардер, – пока не повстречался с герцогом де Невером.
– И как же теперь?
В один голос прозвучал вопрос. Оно и понятно: в течение нескольких часов этот таинственный удар де Невера не прекращал играть роль главной темы обсуждений. Удар, которым один мог легко уложить двоих или троих.
– Сейчас мой взгляд изменился, – ответил Лагардер. – В течение долгого времени этот распроклятый удар сверлил мне мозги. Он снился мне по ночам. После возвращения герцога Невера из Италии его имя сделалось едва ли не самым популярным в Париже. Отовсюду только и слышалось: «Невер, Невер, Невер! Самый красивый! Самый храбрый!»
– Все – таки после кое-кого другого, кого мы все хорошо знаем, – виртуозно исполнив «лизатто», улыбнулся Амабль Паспуаль.
Мэтр Кокардас Младший одобрительно посмотрел на своего помощника.
– Невер тут, Невер там, – продолжал Лагардер. – Кони Невера, шпаги и пистолеты Невера, его дома и угодья, его чарующий баритон, его непременное везение в картах, его нескончаемый список любовниц и гвоздь программы, конечно же этот пресловутый таинственный удар. От всеобщих неумеренных восторгов в адрес Невера у меня уже болела голова. Однажды хозяйка, у которой я снимал комнату с пансионом, принесла мне котлеты «а ля Невер». Я выкинул их в окно и остался без ужина. Как то раз в дверях я столкнулся с сапожником, (он же и продавец обуви), который предложил мне пару ботинок по самой последней моде, – ботинки «а ля Невер». Не сдержавшись, я влепил сапожнику затрещину, за что был приговорен к десяти луидорам штрафа в пользу пострадавшего. Я швырнул деньги ему в лицо, и лукавый малый мне прогнусавил: «Однажды мсьё Невер тоже меня ударил, но он заплатил мне за это сто пистолей».
– Ну, это уж слишком! – заметил Кокардас.
Паспуаль весь покрылся испариной, так живо реагировал он на рассказ Лагардера.
– Словом, я почувствовал, что начинаю сходить с ума, – продолжал Капитан. – Нужно было, каким то образом положить этому конец. Однажды я оседлал своего вороного и поехал верхом к Лувру, где у выездных ворот, в конце концов, и дождался Невера. Когда он появился, я его окликнул по имени.