Горбун

Глава 3. Торги

Зала, где после долгой разлуки произошла счастливая встреча двух старых друзей, занимала центральную часть интерьера главного корпуса особняка Гонзаго. Затянутые тяжелыми шторами голландского сукна окна выходили на узкий огражденный решеткой газон. Принц решил его не разрушать и отныне называть: «собственный сад госпожи принцессы». В отличие от других комнат второго и первого этажей, где сейчас полным ходом шла перестройка, тут пока что все осталось нетронутым. Просторное величественное помещение, обставленное добротной, но строгой мебелью представляло не только место для балов и развлечений. Рядом с облицованным русским малахитом камином возвышались укрытые длинноворсными турецкими коврами подмостки, вроде тех, что устанавливаются в залах судебных заседаний государственного значения. Так оно и было. В разные эпохи по торжественным случаям здесь собирались вместе со своими родственниками главы таких знаменитых фамилий как: Лотарринги, Шеврё, Жуайо, Омали, Эльбёфы, Неверы, Меркёры, Мейены и Гизы. И лишь, благодаря возникшему в последние дни по меркантильным причинам хаосу во дворце, нашим бродягам удалось сюда проникнуть. Как бы то ни было, оказавшись в доме Гонзаго, они могли чувствовать себя здесь, по крайней мере, еще в течение суток, в большей безопасности, чем где бы то ни было. Сегодня тут должен был состояться важный семейный совет, и лишь с завтрашнего дня зала переходила в распоряжение строителей, которым было поручено перекроить пространство, соорудив необходимые для коммерческих операций огражденные дощатыми перегородками каморки.

– Скажи, – дождавшись, пока шаги в коридоре утихли, произнес Кокардас. – Когда ты увидел в Брюсселе Лагардера, он был один?

– Нет, не один, – ответил брат Паспуаль. – А когда по дороге в Барселону его увидел ты…?

– И тогда он был не один.

– С кем же?

– С какой-то девушкой.

– Красивой?

– Очень красивой.

– Удивительно! Во Фландрии он тоже был с девушкой, необыкновенно красивой. Кстати, как выглядела та, что ты видел с ним в Испании, – во что одета?

– Как выглядела? Во что одета? Обворожительная испанская гитана. А твоя?

– Скромная, тихая, прекрасная, как ангел небесный, благородная барышня.

– Удивительно! – в свою очередь изумился Кокардас. – А возраст? Сколько ей на вид было лет?

– Наверное, столько же, сколько было бы ребенку, которого в ту с ночь он унес.

– И гиганта того же возраста… Знаешь, о чем я вдруг подумал, когда только что ты и я прикидывали в уме имена кандидатов в покойники, мы назвали нас с тобой, потом шевалье Фаёнца и барона Сальданя, но почему-то не учли принца Гонзаго и его подручного Пейроля.

В это время раскрылась здесь из вестибюля, и Паспуаль, быстро прошептав в ответ:

– Поживем – увидим, – затих.

В зале появились облаченный в длинную ливрею метрдотель, а за ним двое мастеров с линейками и мелками. Вошедшие были настолько заняты своим делом, что даже не взглянули в сторону наших знакомых, и те, вспрыгнув на невысокий подоконник, успели укрыться за шторой.

– Поживее, пожалуйста! – давал распоряжение рабочим метрдотель. – Всю площадь нужно расчертить на равные участки по четыре квадратных фута. И поторопитесь, чтобы завтра, а еще лучше, сегодня можно было приступить к работе.

Мастера немедленно взялись за дело. Один замерял и прижимал к полу линейку, второй по ней чертил мелом и затем по центру квадрата ставил номер. Первая очерченная клетка имела номер 927, остальные шли в возрастающем порядке.

– Что эти черти тут чертят? – глядя в щель между шторами, спросил у товарища гасконец.

– Разве ты не понял? Каждый квадрат означает место, на котором завтра выгородят деревянную клетушку. Судя по цифрам, у принца Гонзаго уже выстроено без малого тысяча таких закутков.

– Но зачем они нужны?

– Чтобы делать золото.

Кокардас удивленно расширил глаза, и брат Паспуаль поведал ему о том грандиозном подарке, которым Филипп Орлеанский недавно наградил своего друга принца Гонзаго.

– Как? – едва не в голос воскликнул гасконец. – Каждая крошечная кабинка здесь стоит, столько же, сколько целая ферма в деревне? Просто великолепно! Надо во что бы то ни стало устроиться на службу к столь состоятельному синьору мсьё де Гонзаго!

Тем временем продолжались работы по разметке. Метрдотель был недоволен.

– Номера 935, 936, 937 у вас получились слишком большими. Не забывайте, что каждый дюйм стоит золота.

– Выходит, что эти неказистые серые ассигнации действительно чего-то стоят! – сказал Кокардас.

– Так же действительно, как и то, что золото и серебро скоро превратятся в кучу мусора.

– Плохо дело, – серьезно заметил Кокардас. – Крапленый туз! Не знаю, может быть, сегодня это старомодно, но я грешным делом всегда уважал и уважаю звенящие пистоли.

– Номер 941, – объявил метрдотель.

– Кабина будет неполной, – сказал державший мел мастер. – Всего 2,5 квадратных фута. Больше не позволяют стены.

– Достанется какому-нибудь тощему доходяге, – усмехнулся Кокардас.

– Как только здесь закончится совет, пришлите сюда столяров. Сразу же. Ясно? – показал метрдотель.

– Какой еще совет? – не понял Кокардас.

– Постараемся узнать. Когда ты в курсе всех дел, легче справится и со своими собственными.

Услышав столь взвешенное рассуждение, Кокардас ласково, как отец любимого сына, потрепал ладонью брата Паспуаля по подбородку. Лакей и разметчики ушли. Внезапно из вестибюля донесся шум приближавшейся толпы. Послышались крики:

– Мне!

– Нет, мне! Я записан раньше. Никаких привилегий!

– Это что-то новое, – прошептал гасконец. – Интересно из-за чего сыр бор?

– Не шумите! Не шумите! Спокойствие! – покрывая шум, в дверях прозвучал властный голос.

– Это мсьё де Пейроль, – сказал брат Паспуаль. – Нельзя, чтобы он нас увидел.

Они еще глубже отодвинулись в оконный проем, и пошире затянули за собой шторы.

В это время в залу входил преследуемый, а точнее стиснутый толпой конкурентов господин де Пейроль. Эти люди представляли необычный тип просителей, готовых заплатить большие деньги за ничто.

На Пейроле был роскошный по последней моде, что называется «с иголочки» костюм. Его сухощавые запястья окаймляли пышные гофрированные жабо, скрепленные сверкавшими бриллиантами запонками.

– Спокойно, спокойно, господа! – урезонивал он шумевших, обмахиваясь надушенным носовым платком, не без удовольствия ощущая свое превосходство над этими людьми. – Не надо так напирать, – соблюдайте приличия.

– Ах гад! Он просто великолепен! – прошептал гасконец.

– Да уж, умеет править бал, – согласился брат Паспуаль.

Справа и слева от Пейроля находились два, вооруженных заточенными карандашами и большими блокнотами секретаря.

– Не теряйте голову и чувство собственного достоинства, – продолжал настаивать Пейроль, с изысканной брезгливостью сбивая щелчком со складок своего воротника крупинки нюхательного табака. – Ишь как вас залихорадила жажда наживы.

И он развел руками с таким неподдельным сожалением, что укрывшиеся за шторой мастера шпаги насилу сдержали аплодисменты. Однако покупатели не желали внимать заключенному в словах Пейроля здравому смыслу.

– Мне!

– Нет. Я раньше! Моя очередь! – продолжались крики.

Горделиво распрямившись и подбоченясь фертом, Пейроль заявил:

– Господа! – установилась тишина. – Я уполномочен перед вами представить интересы его высочества принца де Гонзаго. Я управляющий его делами. Почему некоторые позволяют стоять передо мной в шляпе?

Все кроме дам, немедленно сняли головные фетры.

– Вот так-то будет лучше, – продолжал Пейроль. – А теперь, внимание, господа!

– Да замолчите же вы, наконец. Дайте послушать.

– Сами и замолчите! – переговаривались в толпе.

– Завтра в этой зале, – говорил Пейроль, – будут выстроены и сданы внаем тем из вас, кто пожелает заплатить назначенную цену, конторки для совершения коммерческих операций.

– Браво!

– Здесь последняя, пока не сданная в наем площадь. Все остальное, за исключением личных покоев их высочеств принца и принцессы, уже имеет новых хозяев. Теперь слово за вами.

Толпа опять заволновалась.

– Мне! Мне! Я записан и никому не уступлю свою очередь.

– Не толкайтесь! Как не стыдно? А еще мужчина! Никакого уважения к женщине!

Да, среди просителей были и дамы. Наверное, прабабушки нынешних неприглядных представительниц прекрасного пола, что в будние дни пополудни, пугая прохожих, толпятся у здания биржи.

– Мужлан!

– Грубиян!

– Хам!

В ход пошли ругательства покрепче и женский визг. Кто-то кому-то вцепился в волосы. Кокардас и Паспуаль чтобы увидеть потасовку немного высунулись из-за шторы.

В этот момент в стене за укрытыми коврами подмостками широко распахнулась двустворчатая дверь.

– Гонзаго! – прошептал гасконец.

– Миллиардер! – прибавил Нормандец.

И оба опять спрятались за шторой.

Действительно на подмостках в компании двух молодых аристократов появился сам Гонзаго. Не смотря на то, что его возраст приближался к пятидесяти, он по – прежнему был красив. Его высокая фигура сохранила юношескую гибкость. На лбу ни морщинки. Густая, тяжелая, немного умащенная бриллиантином черная как смоль шевелюра блестящими кольцами опускалась на воротник бархатного кафтана самого простого покроя. Роскошь наряда принца не имела ничего общего с костюмом Пейроля. Подпиравшее подбородок Гонзаго жабо само по себе стоило не меньше пятнадцати тысяч ливров. Свисавшую с шеи золотую цепочку украшали бриллианты общей стоимостью не менее миллиона, но она почти целиком укрывалась жилеткой из ослепительно белого сатина.

Двое сопровождавших принца господ: его кузен по линии Неверов повеса Шаверни и Навай младший пудрились и украшали лица рисованными мушками. Это были очаровательные молодые люди, – немного женоподобные, немного развязные. Невзирая на ранний час, они были уже навеселе, успев изрядно хлебнуть шампанского. Свои шелка и бархат они носили с очаровательной небрежностью. Навай был лет двадцати пяти, маркизу де Шаверни, недавно исполнилось девятнадцать. Увидев собравшуюся в зале толпу, они, на мгновение раскрыв рты, застыли, а затем разразились веселым смехом.

– Господа, господа! – призывал Пейроль, снимая шляпу. – Проявим уважение к мсьё принцу!

Разгоряченная, готовая уже было вступить друг с другом в рукопашную толпа покупателей мгновенно, как по мановению волшебной палочки успокоилась. Все кандидаты в наниматели будущих контор одним движением склонили головы, а дамы шаркнули ножками в приветственном реверансе. Гонзаго чуть заметно кивнул всем рукой и обратился к своему управляющему.

– Поторопитесь, Пейроль. Скоро эта зала мне понадобится.

– Какие очаровашки! – произнес сквозь смех юный Шаверни, в упор лорнируя толпу.

– Они просто прелесть! – поддержал его Навай, у которого от смеха выступили слезы.

Пейроль приблизился к Гонзаго и, понизив голос, доложил:

– Они созрели, доведены до белого каления, – заплатят, сколько бы с них не потребовали.

– А почему бы не начать торги! – воскликнул Шаверни. – Вот уж, полагаю, будет забавно!

– Помолчите! – оборвал его Пейроль. – Мы пока не за обеденным столом, чтобы валять дурака, господин шут.

Но идея начать торги ему понравилась, и, обращаясь к Гонзаго и его свите, он спросил:

– С какой цены будем начинать?

– Пятьсот ливров в месяц за четыре квадратных фута! – зубоскалил Навай, полагая, что названная им цифра во много раз превосходит все разумные пределы.

– Тысячу ливров в неделю! – поддержал шутку приятеля Шаверни.

– Начни с полутора тысяч, – совершенно серьезно произнес Гонзаго.

– Господа наниматели! – обратился к толпе Пейроль. – Поскольку последние свободные площади занимают лучшие во дворце места, то мы намерены их сдать внаем, по самой высокой цене. Итак – № 927 – полторы тысячи ливров.

По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.

– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.

И громко выкрикнул:

– Две тысячи ливров!

Покупатели растерянно переглянулись.

– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.

Ошеломленные претенденты молчали.

– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.

– Продано! – поспешил Пейроль.

Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.

– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.

Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.

– № 928! – продолжал управляющий.

– Четыре тысячи ливров, – небрежно бросил Гонзаго.

– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.

– Беру! – крикнул аптекарь.

– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.

– Пять тысяч!

– Шесть!

– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!

– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.

– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.

Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.

– Идиотизм! – сказал маркиз.

– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.

Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.

– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.

– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.

– Мне!

– Мне!

– Мне! – орали в толпе.

Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:

– Мне!

– Мне!

– Мне!

Все смешалось в беспорядочную массу: люди, монеты, бумажки, крики восторга, крики гнева, крики отчаяния. Золотые монеты сыпались потоком на приставленную к подмосткам лестницу, служившую расчетным прилавком. Удивительно было наблюдать ту поспешность, с которой люди опорожняли толстые кошельки и карманы. Получившие квитанцию, победно размахивали ими над головой, и уходили пьяными от счастья. Те, кому не досталось, рвали на себе волосы.

– Мне!

– Мне!

– Мне!

Пейроль с секретарями не знали, кого слушать. Началась групповая истерия. На последних клетушках паркет был испачкан кровью. Самая последняя неполная площадка под номером 942, та которая занимала всего два с половиной квадратных фута, была продана за двадцать восемь тысяч ливров, и Пейроль, с шумом захлопнув блокнот прокричал:

– Господа, торги закончены!

Наступила тишина. Новоиспеченные хозяева квадратов очумело взирали друг на друга, не веря своему счастью.

– Надо освободить помещение от людей, – понизив голос, сказал Гонзаго Пейролю. Но в этот момент из вестибюля в залу вошла еще одна группа. Это были приближенные к принцу аристократы, они здесь появились, чтобы его поприветствовать. Заметив, что у Гонзаго люди, они немного растерялись.

– Входите, входите же, господа! – обратился к вошедшим принцу. – Эти люди сейчас уйдут.

– Смелее, не робейте! – вставил Шаверни. – Они не прочь вам уступить свое приобретение за двойную цену! Ха – ха – ха…

– И еще продешевят! – дополнил Навай. – А – а! Привет, Ориоль!

– Так вот оказывается, где золотое дно! – произнес Ориоль, опустив голову в приветственном поклоне перед Гонзаго. Этот Ориоль был молодой подающий большие надежды откупщик.

Среди вновь прибывших выделялись Альберт и Таранн, – оба финансисты, прибывши из Германии в погоне за развлечениями в Париж барон Батиц, виконт де ла Фар, Монтобер, Носе, Жирон, – все великосветские повесы, все дальние родственники Неверов, или юридические поверенные в их делах. Всех их Гонзаго пригласил на семейный совет, который вскоре должен был состоятся в этой зале, тот самый совет, о котором говорил метрдотель, отдавая распоряжения мастерам.

– Как торги? – спросил Ориоль.

– Не ахти! – с холодком ответил Гонзаго.

– Ты слышал? – прошептал в своем углу Кокардас, утирая с лица пот, Паспуаль сказал:

– Он по – своему прав. Эти полоумные готовы были ему отдать все до последней нитки.

– Не поверю, чтобы вы, господин Гонзаго могли допустить промашку в делах! – Ориоль провоцировал принца на откровенность.

– Судите сами, я сдал последние квадраты по двадцать три тысячи ливров.

– В год?

– В неделю?

Вновь прибывшие смотрели на расчерченный мелом паркет, на покупателей, на принца, видимо соображая, не разыгрывают ли их. Но лица Гонзаго и Пейроля были серьезны.

– 23 000 ливров! – повторяли гости в крайнем изумлении.

– С этой цифры надо было начинать, – досадовал Гонзаго. – Всего на территории дворца и сада около тысячи таких отсеков. За сегодняшнее утро я мог бы выручить, чистоганом 23 000 000 ливров. На самом же деле получилось намного меньше.

– Но ведь это безумие!

– Именно, – хладнокровно согласился принц. – Массовый психоз на почве наживы. То ли еще будет! Вначале я сдал двор, потом вестибюль, лестницы и лестничные площадки, конюшни, каретные сараи, чердаки с мансардами, людские, – словом все. Сам я пока имею здесь спальню, но, право, подумываю, не перейти ли на время в гостиницу.

– Кузен, – оживился Шаверни. – Сегодня, если хочешь, я тебе сдам свою спальню.

– Чем меньше остается пригодный к найму площади, тем сильнее разгораются страсти у покупателей, – продолжал Гонзаго. – Похоже, больше ничего не осталось.

– Подумай хорошенько, кузен, – не унимался Шаверни. – Может быть вспомнишь о чем-нибудь еще, что можно продать.

При слове «продать» те, кому не повезло на торгах; подошли поближе.

– Нет. Ничего, – повторил принц, а потом прибавил: – Разве что…

– Разве что, что? – закричали со всех сторон.

– Разве что сдать конуру моего пса.

Группа пришедших позднее разразилась смехом, но покупатели по-прежнему оставались серьезными.

– Вы полагаете, я шучу? – пожал плечами Гонзаго. – Могу побиться об заклад, что если захочу, то получу за нее 10 000 экю.

– 30 000 ливров за собачью будку!

Смех разрастался.

Но вдруг из толпы, пройдя между хохотавшими громче остальных Навайем и Шаверни появилась неизвестная фигура. Это был горбун. Длинные спутанные волосы парика лежали на его неестественно вздернутых плечах. Высоким скрипучим голосом уродец заявил:

– Я покупаю собачью конуру за 30 000 ливров.

Глава 4. Щедрость Гонзаго

Несмотря на желание за столь непомерную цену на недельный срок приобрести собачью будку, (вот уж поистине безумное расточительство), горбатый наниматель отнюдь не казался безумцем. Живой пронзительный взгляд, орлиный нос, из – под гротескно взлохмаченных косм пробивался высокий лоб. Загадочная улыбка, с которой он взирал на окружающих, казалось, прикрывает затаенную в глубине натуры злость дьявола, – словом – настоящий горбун. Сам горб был крупным, располагался посредине спины и вздымался почти до затылка, отчего голова постоянно склонялась вперед, так что подбородок касался груди. У него были кривые, но совсем не тощие, как у большинства горбунов, ноги. Странный тип был безукоризненно одет: черный бархатистый кафтан, муслиновые жабо и манжеты сверкали белизной. Ко всему, он совершенно не смущался под многочисленными взглядами.

– Браво, Эзоп. Умница! – воскликнул Шаверни. – Из тебя, вижу, получится рисковый и ловкий биржевой маклер!

– Рисковый, – пожалуй, – на мгновение пронзив юношу взглядом, отозвался Эзоп, – но «ловкий» ли, – поживем – увидим, – его голосок дрожал, срывался, скрипел и трещал, как погремушка. Окружавшие вслед за Шаверни повторяли:

– Браво, Эзоп. Молодец!

Затаившиеся в оконном проеме Кокардас и Паспуаль, казалось, уже утратили способность удивляться. Однако гасконец спросил у нормандца.

– Мы прежде никогда не встречали этого горбунка, а?

– Да нет, как будто.

– Боже правый! Мне мерещится, что эти глаза я где-то видел.

Гонзаго тоже пристально изучал странного покупателя.

– Друг мой, – сказал он. – Здесь расплата наличными, вам это известно?

– А как же? Всенепременно! – охотно отозвался Эзоп, которого мы отныне так и будем называть.

Шаверни, по своему обыкновению слегка комикуя, вызвался при сделке исполнять роль поручителя со стороны покупателя. Эзоп извлек из кармана пухлый бумажник и, отсчитав из него 60 банкнот по 500 ливров, вручил их Пейролю. Все с любопытством пожирали глазами купюры, будто опасались, что они сейчас превратятся в сухие листья, – инфернальной казалась внешность того, кто их принес. Все сошло, однако благополучно. Ассигнации оказались настоящими.

– Попрошу квитанцию! – проскрипел Эзоп.

Пейроль, словно очнувшись, вручил ему расписку. Эзоп сложил ее вдвое и засунул в бумажник, в котором только что находились банкноты. Потом, удовлетворенно похлопав по нему ладонью, он многозначительно усмехнулся:

– Хороша сделка, не правда ли? До свидания, синьоры!

Почтительно поклонившись Гонзаго и компании, Эзоп направился к выходу. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Оставшиеся все еще смеялись и обменивались шутками в адрес странного покупателя, но в то же время по зале, казалось, пронесся какой-то едва заметный холодок тревоги. Гонзаго задумался. Пейроль с официозной вежливостью, граничившей с хамством выпроваживал покупателей, которым предстояло ждать еще сутки начала действия недавно приобретенных лицензий. Окружавшие принца соратники машинально провожали взглядом толпу, освобождавшую помещение через ту самую дверь, в которой только что исчез загадочный наниматель собачьей будки.