Друзья и враги Анатолия Русакова

Глава I

Случай в дороге

В августе 1953 года поезд Симферополь – Москва, все реже постукивая на стыках рельсов, приближался к станции Орел. В тамбурах запыленных, раскаленных палящим солнцем вагонов столпились изнывающие от духоты и жажды пассажиры.

Анатолий Русаков, юноша в легком синем комбинезоне, выпрыгнул на ходу, едва вагон поравнялся с перроном. Но его опередили пассажиры головных вагонов: у буфета в помещении вокзала уже вытянулась очередь. Раздосадованный, он попытался протиснуться к прилавку, но встретил дружный отпор.

– Не расстраивайтесь, молодой человек, у вас все впереди, – пошутил кто-то.

– Целая очередь впереди! – подхватил другой.

Пассажиры засмеялись. Улыбнулся и юноша. Верно, стоит ли огорчаться из-за такой ерунды? Самое тяжелое позади… Сколько пережито за эти несколько лет! И вот после долгой разлуки он наконец возвращается домой, в Москву!

Всю дорогу Анатолий Русаков был радостно возбужден. Он слонялся по вагону от окна к окну, пытался включиться в чьи-то разговоры.

Когда вносили или выносили багаж, Анатолий, не ожидая просьбы, стремительно бросался помочь, почти вырывая вещи из рук. Его благодарили – он улыбался, не благодарили – тоже улыбался. Он просто не мог, никак не мог оставаться в одиночестве, в бездействии. Потому-то он и помчался за водой. Ему она была не нужна. Хотелось удружить соседям.

Пассажиры беспокойно посматривали на часы, на буфетный прилавок, уставленный бутылками, и на невозмутимую буфетчицу. Неожиданный сильный толчок сзади, передавшийся по толпе, заставил Анатолия оглянуться. Он хотел было что-то сказать об излишней торопливости, но, лишь только взглянул в лицо толкнувшего, веселость мгновенно исчезла. Рослый темноглазый и смуглокожий парень, блестя зубами из «нержавейки», с ухмылкой теснил стоящих впереди. Его сосед сердито крикнул:

– Чего толкаешься, пьяный, что ли?

Парень задиристо спросил:

– А вы меня поили? Что-то не помню, чтобы мы пили на брудершафт.

Вызывающий, дерзкий тон, нагловатая поза, жуликоватый, цепкий взгляд юрких глаз одних возмущал, а других пугал. Люди поспешно отворачивались, показывая, что ввязываться в ссору не намерены. Анатолий не отвел глаз, и парень увидел в них нечто такое, что привело его в замешательство. Но уже в следующее мгновение он зло спросил:

– Ну, чего уставился? Карточка моя знакома, что ли?

Анатолий не ответил. Дуэль глазами – «кто кого пересмотрит» – продолжалась с возрастающим напряжением. Взгляды быстро выразили и взаимное подозрение, и раздражение, и антипатию, и злость, перерастающую в ярость. Казалось, взрыв неминуем.

Анатолий сразу заметил то, что ускользнуло от внимания других. Возле парня, как его тень, стоял рыжеватый подросток в «лондонке» – маленькой кепчонке с блестящим твердым черным козырьком. Он стоял вполоборота и, прищурившись, смотрел в сторону. Анатолий уже все понял: мальчишка, конечно, напарник, видимо из начинающих. А этот горластый чернявый парень в тельняшке, с руками, покрытыми татуировкой, обучал подростка воровству. Он кривлялся, чтобы отвлечь внимание на себя и запугать пассажиров. Прежде всего запугать самого смелого.

Анатолий колебался. Как он ненавидел этого парня с зубами из «нержавейки»! Он один в очереди понимал, зачем этот верзила с татуировкой торчит здесь. Но ведь дано слово самому себе: никогда, нигде и ни по какому случаю не ввязываться в стычку с ворами. Слишком дорого однажды это обошлось… Однако сейчас Анатолий не мог заставить себя отвести взгляд.

«Я знаю, кто ты», – говорили его глаза.

«Не лезь на рожон», – отвечал ему взглядом вор.

– «Отпускник»! – вдруг громко и язвительно прозвучало из толпы.

Пассажиры переглянулись. В тот 1953 год из тюрем и лагерей по амнистии было досрочно освобождено немало преступников. Многие из них вернулись к честной жизни. Но нашлось немало и таких «отпетых», что продолжали преступную жизнь. Пребывание на воле они считали временным. Они знали наперед – как ни ловчи, как ни заметай следы, но, если пошел по старой дорожке, все равно поймают. Их-то и прозвали «отпускниками».

– Ну и «отпускник»! Ну и что? – вызывающе бросил парень и вынул руки из карманов.

Никто не отозвался. Стоящие впереди него старались незаметно смешаться с толпой. Вдруг раздался вопль:

– Бумажник вытащили!

И снова все обернулись.

– Деньги и документы! – бормотал толстый коротышка, лихорадочно шаря в карманах. – Как сейчас помню, переложил из грудного в наружный карман пиджака, чтобы были под рукой, а когда меня толкнули, я невольно вынул руку… потом заспорил… потом начал искать. Нету… украли!

Коротышка недобро уставился на толкнувшего.

– Может, скажете, что я вор, что я украл? – вызывающе спросил «отпускник».

Тон, каким это было сказано, предостерегал, даже запугивал и в то же время как будто наводил на мысль: если украл «отпускник», то почему же он не убегает, а держится так нахально?

Анатолию было все ясно: этот верзила толкнул, он же вытащил бумажник и уже успел передать его своему подручному в «лондонке».

– Так я, что ли, украл? – с угрозой в голосе повторил парень и добавил: – Кричит: «украли, украли», а спроси, и сказать не сможет, сколько у него пропало монет.

– Ну, нет! Я своим деньгам счет знаю! Семь сотенных и одна двадцатипятирублевка! И еще была облигация золотого займа – тысячу рублей выиграла! – с обидой в голосе отозвался пострадавший.

Анатолий даже поморщился от досады. «Ну и дурак! – подумал он. – Если бы у вора перед обыском спросили, сколько у него денег, он бы не смог точно ответить и на этом попался, а теперь…»

– На! Обыскивай! Найдешь – твои! – насмешливо крикнул парень, демонстративно поднимая руки.

Пострадавший неумело водил дрожащими пальцами по тельняшке, плотно облегавшей тело парня.

– Разве так обыскивают? – сказал мужчина в галифе, выходя из толпы. Он быстро извлек из брючных карманов «отпускника» паспорт, начатую пачку папирос, спички и несколько пятирублевок. Бумажника не было.

Анатолий только взглянул на паренька в «лондонке», как «отпускник» мгновенно перехватил этот взгляд и весело крикнул:

– Давай жми! – При этом он подмигнул толпе и кивнул на обыскивающего, чтобы не было сомнений, к кому относятся эти слова.

Мальчишка в «лондонке» чуть попятился и со скучающим видом, волоча ноги, пошел в потоке пассажиров к выходу, никого не обгоняя, но и не отставая.

– Вам чего? – нетерпеливо спросила буфетчица. Анатолий не отвечал, провожая взглядом паренька.

«Сейчас, или будет поздно, – пронеслась мысль. – Паренек выйдет, деньги возьмет, а бумажник выбросит. Пока еще можно задержать… Но ведь дал себе твердый зарок – не вмешиваться…» И все же молодой человек еще раз взглянул на пострадавшего, чтобы окончательно решить, стоит ли за него вступаться. Жирный, круглый, в дорогом костюме, на руке блестят часы в толстой золотой браслетке и золотой перстень. Этот пассажир будто сошел со страниц «Крокодила» и вызывал чувство острой неприязни.

Прозвучал жестяной голос дикторши, объявившей об отходе поезда через две минуты. Отбежав от прилавка с бутылками в руках, Анатолий чуть не наскочил на милиционера. Перелистывая паспорт «отпускника», милиционер задавал ему вопрос, чтобы поймать на неточности: как фамилия, где паспорт выдан?

«Тебе бы газированной водой торговать, а не воров ловить», – подумал Анатолий. Сказалась былая неприязнь к милиции, воспитанная с детства, когда его пугали: «Вот придет милиционер и унесет тебя, баловника, в черном мешке».

Милиционер делал то, что положено, и если бы Анатолий сказал ему о мальчишке в «лондонке», то и разговор с «отпускником» был бы иным и в ином месте.

Ловко вскочив на подножку вагона уже двинувшегося поезда, Анатолий прошел в свое купе, испытывая почти спортивную радость оттого, что успел все-таки раздобыть воду. Он лихо, одним движением, поставил на стол четыре бутылки фруктовой:

– Прошу!

– Как… Это вы для нас? – с изумлением спросила соседка по купе, и довольная улыбка расплылась на ее полном, раскрасневшемся, потном лице.

– Вижу, мучаетесь, а дочь послать боитесь, как бы не отстала от поезда… Ну и я… – Молодой человек не закончил и смутился под благодарными взглядами матери и ее семнадцатилетней дочери.

– Да вы просто прелесть! – восторженно воскликнула женщина. – Совершенно незнакомый человек – и так любезен! – Назидательно подняв пухлый палец, она продолжала: – В чем, собственно, заключается основная черта воспитанности? В том, чтобы делать приятное каждому, кто заслуживает этого.

– Кто же заслуживает? – спросил насмешливый голос с верхней полки.

– Каждый, кто не доказал обратного, – бойко ответила она, и все засмеялись.

Засмеялся и спросивший человек с проседью, лежавший наверху с книгой.

– Об этом мой муж читает лекции, – продолжала дама. – Публика его обожает… Налейте, пожалуйста, лимонной! Его лучшая лекция – «Об основах морали и этики советского человека». Тема, на первый взгляд, скучная, но он умеет так живо ее преподнести, так живо… Чудесная вода. Неужели в Орле такую делают?.. Поверите ли, на его лекции столько публики набивается, что даже в проходах стоят. Как он красиво говорит о рыцарском отношении к женщинам! Да… А этого, к сожалению, так не хватает нашей молодежи… Ах, наша молодежь! Горе! Налейте еще немного. Ох, африканская жара! Невозможно…

Пассажирка выпила два стакана воды и, откинувшись на подушки, принялась обмахиваться платочком.

– Я вам очень советую послушать лекцию мужа. Конечно, не с воспитательной целью… Вы достаточно воспитанный юноша, а из интереса. Скучать не будете. Вы надолго в Москву?

– Теперь надолго. – Юноша сел на край полки.

– Теперь? Откуда же вы едете?

– Из колонии. Возвращаюсь домой.

– Что? Что вы сказали? Из… из колонии? И вы… так спокойно об этом? – Женщина смешалась. – Нет, вы шутите! – пролепетала она.

– Какие тут шутки! – усмехнулся молодой человек.

– А за что вас? – невольно вырвалось у девушки.

– Лика! – возмущенно воскликнула мать.

– Я, право, не хотела… я думала… – пробормотала девушка. – Простите!

– Другие скрывают, а мне… зачем же врать? Ну, был осужден за разбой по Указу сорок седьмого года. Ну, ко мне как к несовершеннолетнему применили смягчающую статью, потому и срок определили в восемь лет. Отбыл четыре года и еду, – строго, почти официально сказал Анатолий, глядя прямо перед собой.

– За разбой?! – воскликнула девушка. Пристальный взгляд ее широко открытых глаз выражал и затаенный страх и любопытство.

– Да, осудили за разбой, но ведь я сам был в этом виноват. Никого не виню. И не жалуюсь. – Молодой человек с вызовом посмотрел на нее. Он был готов ответить на любой ее вопрос, если даже он коснется самого сокровенного из его недавнего прошлого.

– Прошел один по делу? Взял «мокрое дело» на себя? – раздался голос сверху. Спрашивал пассажир с проседью, который почти всю дорогу молча лежал на полке с книгой в руках.

– Могу рассказать, – предложил Анатолий, прямо глядя на мать с дочерью.

– Ни в коем случае! Что вы! О разбоях? Кровавые подробности при девочке… Нет, нет! Даже и не думайте! – На лице пожилой женщины появилось непритворное выражение ужаса. Она даже вскинула руку, будто хотела закрыть рот юноше.

– Как хотите! – буркнул Анатолий и, помолчав, добавил: – Есть восточная поговорка: «Умный человек не споткнется дважды об один и тот же камень». Сам виноват во всей этой истории. Глуп был. – Он неловко улыбнулся пассажирам.

Старушка с боковой полки, ее муж, строгий худой старик, и еще трое скучающих, заглядывавших из купе справа, неприязненно и сурово смотрели на него. Улыбка медленно сошла с лица Анатолия Русакова.

– «Отпускник»! – вдруг громко и язвительно бросил мужчина с одутловатым, рыхлым лицом и белесыми глазами, прислонившийся к вагонной стойке.

Пассажиры переглянулись.

– Никакой я не «отпускник». – Анатолий покраснел. – С меня судимость снята, – тихо объяснил он.

– Знаем мы вас! – зло крикнул стоявший в проходе.

На его голос подошли еще несколько любопытных.

Вверху будто грохнул выстрел. Это пожилой пассажир захлопнул книгу, спрыгнул с полки и сел рядом с Анатолием. Быстрыми насмешливыми глазами он оглядел собравшихся пассажиров. Анатолий не мог отвести взгляда от руки этого человека, вернее, от силуэта церкви, вытатуированного на его руке повыше локтя. Он-то понимал, что это значит. Понимал и молчал, мысленно, в который уже раз, повторяя себе: «Никогда, нигде, ни по какому поводу не связывайся с ворами, с блатными, даже с близкими к ним, даже в случайном разговоре, и ни во что не вмешивайся. Сторонись…»

– Ишь, прикидывается агнцем! – злорадно сказал мужчина, назвавший Анатолия «отпускником». – Теперь, граждане, берегите свои вещички и карманы…

И тут Анатолий промолчал. Но человек с книгой зло посмотрел на говорившего и, четко выговаривая каждое слово, сказал:

– Уходите-ка, гражданин хороший, на свое местечко и парня не обижайте. Что он вам плохого сделал? Украл у вас? Оскорбил?

– Так он же сам признался…

– Вот именно! Это понимать надо! Тот, кто замыслил плохое, о себе такого никогда не скажет. Зачем возбуждать недоверие?

– Я знаю случаи…

– Случаи? – воскликнул пассажир с книгой. – Их немало, не только плохих, а и хороших. Я сам – случай. И со мной когда-то случилось… – Он показал на татуировку выше локтя.

– Вот и защищаешь…

– Вот и защищаю, потому что вижу цену человеку. Ежели уж парень так говорит, не ловчит перед народом, не валит вину на Сашку да Машку – значит, хоть топило его и ломало, да не сломало и не утопило. Выбрался… Человеком хочет стать. И нечего всяким горлопанам мутить душу его, сбивать с веры в себя…

– Это я горлопан?

– Не позволю обижать, травить парня, ставшего на правильный путь. Когда я после лагеря устраивался на работу, нашлись такие, вроде тебя, недоумки, ставшие поперек пути в правильную жизнь. Ну, свет не без умных людей. А то бывает и так: сам тихий ворюга, нахапает, дачку из ворованного и на ворованное себе построит, и сам же орет: «Берегись вора!»

– Позвольте…

– Не позволю! Тоже придумал потеху! Как не стыдно!

В словах этого человека было столько твердого сознания правоты и справедливости, что любопытные разошлись, испытывая неловкость. В купе вошел молодой человек и обратился к нему:

– А мы вас давно ждем, Николай Иванович!

Пассажир встал и негромко сказал Анатолию:

– Не будь овцой, а то волки съедят. Ежели кто к тебе привяжется – дай мне знать. Я буду в крайнем купе направо.

Он быстро двинулся из купе. Молодой человек задержался, уступая ему дорогу. Мужчина с одутловатым лицом, все еще стоявший у косяка, тронул его за плечо и шепотом спросил:

– Этот – кто такой?

– Николай Иванович Семахов, – ответил молодой человек таким тоном, будто это все объясняло. И, так как рыхлый пассажир все еще удерживал его, добавил: – Сталевар! Вы что? Газет не читаете?

Пассажир что-то проворчал и ушел.

В купе наступила тишина. Все молчали.

«Не будь овцой, а то волки съедят, – мысленно повторил Анатолий. – А как же с решением ни во что не вмешиваться, никогда не ввязываться?»

Девушка негромко проговорила:

– Ну, зачем вы сказали о… – Она запнулась. Не хотелось произносить такие страшные слова, как «разбой, грабеж».

– Как – зачем? – нахмурился Анатолий. – Обещал говорить только правду и говорю. А сейчас вижу, что это не легко…

Мать девушки насторожилась.

«Этот пусть раскаявшийся, но все равно преступный тип, – беспокойно думала она, – своей искренностью, конечно, показной, хочет вызвать сочувствие Лики. А она очень отзывчива, ее подкупают честность, благородная поза. Надо сейчас же прекратить это знакомство».

И Агния Львовна с подчеркнутой сухостью спросила:

– Сколько я вам должна за две бутылки воды?

– Да ничего! Я ведь так… угостил, – смущенно пробормотал Анатолий.

– В мои принципы, – заявила Агния Львовна, – не входит принимать угощение от незнакомых лиц. Так сколько же?

– Я не знаю… Да не надо! Мелочь… Не возьму.

– Повторяю, это вопрос принципа! Сколько же?

– Не помню, – резко ответил молодой человек.

Агния Львовна подсчитала сама и протянула деньги.

Они так и остались лежать на столике. Анатолий отвернулся и, почти уткнувшись лбом в стекло, стал смотреть в окно.

Вдруг девушка порывисто встала.

– Лика! – громко, даже несколько вызывающе сказала она и протянула руку юноше.

В этом жесте было все: и протест против мнения большинства, и стремление показать, что она, Лика, совсем не такая, как другие, и утверждение своей самостоятельности, и осуждение матери.

Анатолий был самолюбив, как и большинство молодых людей. Встретив такое враждебное отношение к себе попутчиков, он ни за что не стал бы добиваться их расположения. Но девушка смотрела на него с таким искренним доброжелательством, без малейшего намека на оскорбительную жалость, смотрела так открыто и прямо! Он поспешно вскочил, задев плечом верхнюю полку, и порывисто сжал девичью руку. Ведь это была рука первого человека «на воле», протянутая ему в знак доверия. И он постарался вложить в рукопожатие и во взгляд всю силу своей благодарности.

– Анатолий Русаков, – четко назвался он, глядя в большие карие глаза этой смуглой стройной девушки. Он стоял, не выпуская ее руки, и вопросительно смотрел на Агнию Львовну. Та подчеркнуто резко отвернулась к окну. Девушка искоса взглянула на мать и сердито сжала пухлые, почти ребячьи губы.

– Лика – это Елена. Елена Троицкая, – добавила она, отнимая руку, и, чтобы сгладить неловкость, заговорила быстро, почти скороговоркой: – Вы были в Крыму? Не были! Ах, как там хорошо, изумительно! Море синее-синее, как на детской картинке. А кругом зеленые горы и серые скалы. И внизу, у моря, золотая полосочка пляжа. Я в первый же день обгорела на солнце, и мама три дня мазала меня кислым молоком и не позволяла выходить. Но потом я наверстала. Видите, как загорела?

Девушка приподняла темно-золотистые обнаженные руки.

«Красивые руки», – подумал Анатолий, но сказал:

– Красивый загар!

Лика принялась рассказывать о походах и поездках по Крыму – о вершине Чатырдага, где их застал туман, об олене в заповеднике, о летучих мышах в пещерах и о ядовитых сколопендрах.

– Нет, вы обязательно побывайте в Крыму!

– Клянусь! – с шутливой торжественностью провозгласил Анатолий и усмехнулся чуть снисходительной улыбкой взрослого, порядком уставшего человека, странно мелькнувшей на его мальчишеском лице.

– Вы чего посмеиваетесь? Я серьезно говорю! – горячилась Лика. – Лучше всего начать с поездки на теплоходе «Россия», от Одессы до Ялты. Почему вы улыбаетесь?

– Почему я улыбаюсь? – переспросил юноша. – Да так… Вот вы говорите: «Крым, море, горы, теплоход…» Сами радуетесь и обязательно хотите, чтобы все люди кругом так же радовались. Вы… ну, в общем, славная, очень хорошего людям хотите…

– Приятно слышать! Вы, оказывается, мастер на комплименты. Поздравляю! – Девушка кокетливо поправила волосы.

Анатолий смешался, насупился и с нарочитой грубоватостью пробасил:

– Где уж нам, виноватым да сероватым, деликатесы разводить… Значит, на теплоходе «Россия» вдоль Крыма путешествовать советуете? Только у меня на это монет нет, да и некогда. У меня делов, – он так и сказал «делов», – полон рот.

Теперь Лика смутилась так, что даже сквозь плотный коричневый загар пробился румянец и залил все ее лицо и тонкую шею. Она взлохматила только что охорошенную головку и, не зная, что сказать, пробормотала:

– У моих друзей-студентов тоже было маловато денег, они по туристским путевкам поехали… А я… я в Крыму не бездельничала, я собирала образцы окаменелостей из юрских отложений…

– Вы студентка? – миролюбиво спросил Анатолий после минутной паузы.

– Я выдержала экзамены в МГУ, – обрадовалась Лика. – Мы будем заниматься в новом здании на Ленинских горах. Вы там были?

– Когда же? Показывали кинохронику в колонии.

– Ах, да! – Лика снова так покраснела, что даже росинки пота проступили на висках. «Дура бестактная, – мысленно ругала она себя. – Лошадь!»

Анатолий, будто ничего не замечая, продолжал:

– Я, знаете, всерьез метил в путешественники. Бывало, вернется мой дядя, штурман дальнего плавания, из рейса и столько порасскажет! Подарил он мне книгу Дарвина «Путешествие на корабле “Бигль”». Я ее раза три прочитал. Разложу на полу большую карту мира, на нее книгу, сам тут же растянусь и путешествую… И твердо решил: объезжу все океаны! Потом читал книгу о путешествиях Пржевальского, «В сердце Азии», и захотелось стать таким, как он. Потом решил пойти по маршрутам Арсеньева. Дядя взял меня с собой на охоту. Ну, уж тут я твердо надумал стать следопытом-охотником и на всю жизнь уехать на Север. Книги об охотниках и путешественниках помогали мне в самые трудные и скверные дни даже в колонии…

– А я бы не могла убивать птичек.

– А волки, лисы, медведи? Да разве в добыче дело?

Важно другое: лес, реки, болота, утренние зори… Соревнование с птицей и зверем в зоркости, ловкости, выдержке. Это мировецкий спорт, больше чем спорт.

– Значит, вы изменили науке и решили стать охотником?

– Охотился-то я всего два раза, дядя редко бывал в Москве. А путешествовать и вовсе не пришлось. Разве что ночью убежим из пионерского лагеря, лазаем по кручам и бродим в лесах, ориентируясь по звездам. А то форсируем реку и построим шалаш на острове, разведем костер, наловим рыбы, сварим уху. А сейчас я люблю автомобиль. – Анатолий блаженно улыбнулся. – Сядешь за баранку и весь мир забудешь. Я бы такой вездеход построил, чтобы летать мог. Сел бы на такой – это получше теплохода «Россия» – и подался в дальние края!

– На великие свершения! – воскликнула Лика, и нельзя было понять: то ли всерьез, то ли это был иронический возглас.

– Какие уж там «великие свершения», – отрезал Анатолий. – Мне бы десятый класс окончить… А потом, может, удастся в автомеханический институт поступить.

Он поймал чей-то любопытный, насмешливый взгляд, и ему расхотелось откровенничать.

– Вы будете геологом, – переменил тему Анатолий, – это тоже здорово интересно. Один бывший колонист, он теперь геолог, рассказывал нам, как ищут полезные ископаемые с самолета. Вот здорово! Летает человек над горами, над тайгой, смотрит в аппарат и узнаёт, что таится глубоко в земле.

– Я буду географом, – поправила Лика. – Я хотела на геологоразведочный, да мама запретила.

– Это неженское дело, – не поворачивая головы, заметила Агния Львовна. Она была очень недовольна поведением дочери и с нетерпением ждала малейшего предлога, чтобы прервать разговор молодых людей. «Нет, как он втирается в доверие девчонки! А смотрит, будто объясняется глазами в любви. И следит, следит за собой, – ни одного грубого словца. Ох, волк в овечьей шкуре… А моя-то дурища совсем размякла, – зло размышляла мать, – все принимает за чистую монету, восхищена раскаявшимся грешником». Нет! Ее, Агнию Львовну, на мякине не проведешь.

Но она не дура, чтобы искать с ним ссоры. Это надо кончить как-нибудь иначе.

Агния Львовна дорого бы дала за то, чтобы «этот тип» сорвался в разговоре, позволил бы себе двусмысленность или словцо из Боровского лексикона. Вот тут и был бы конец знакомству. Лика этого не стерпела бы.

Девушка и молодой человек все так же стояли лицом к лицу в узком проходе купе, положив локти на поднятые полки. Почувствовав неприязненность в голосе матери, Лика смутилась и сказала Анатолию:

– Я вам сейчас покажу крымские снимки. Я много фотографировала. – Она присела и вытащила чемодан из-под лавки.

Мать схватила ее за руку:

– Лика, все уложено, и я не позволю перерывать!

– Но мам…

– Дорогая моя, держи свои фантазии при себе.

– Но мам!

– Никаких «но»! И что за тон в разговоре с матерью? Сейчас же задвинь чемодан обратно!

Дочь, не двигаясь, упрямо смотрела на мать.

«Э, да ты избалованное чадо, и с характером», – подумал Анатолий. Девушка рывком задвинула чемодан под лавку и, тяжело дыша, села рядом с матерью. Ее темные глаза стали еще темнее.

– Заходите к нам в Москве, там я покажу вам крымские фотографии, – сказала она юноше. – Особенно хорошо получилась обсерватория. Мой младший братишка бредит астрономией, хочет, когда вырастет, лететь на Луну, на Марс. Все боится, что его опередят. Обсерваторию фотографировала специально для него. Товарищи прозвали Боба «лунатиком». Его специальность – Луна. Есть в их кружке юных астрономов и «солнечники», и «планетарщики», и «переменщики». Эти бредят переменными звездами.