Человек бегущий

Но как ты ни готовься, как ни занимай с ночи очередь, как ни выбирай лыжи и смазку, сколько ни расставляй по трассе сокомандников и друзей, Васалоппет окажется жестче, сложнее и неожиданнее и опрокинет твой самый тщательный план. Другие гонки мирового марафонского календаря, например, Кёниг-Людвиг-Лауф в Баварии, Энгадинский марафон в Швейцарии и Марчалонгу в итальянском Трентино, можно спланировать до минуты, но «Васа» – это стихия, которую нельзя предсказать. По погодным условиям на нее похож норвежский Биркебейнер, который проходит в паре сотен километров к западу поздней весной, в еще более капризную погоду, меняющуюся от чистого льда до снежного бурана и дождя, но там старт дают в течение нескольких часов по возрастным группам, и нет фактора толпы, который является главным элементом непредсказуемости на Васалоппет. Иными словами, «Васа» – это судьба, и относиться к ней следует, как опытному альпинисту к горе: почтительно, смиренно и с долей фатализма.

Я бежал Васалоппет восемь раз, и ни одна гонка не была похожа на другую. Были быстрые, по чистому льду, которые пролетались на одном дыхании, далеко из 5 часов, были медленные и мучительные, когда тело отказывалось работать уже на двадцатом километре, и впереди лежали 70 километров позора, но в целом мне почти всегда удавалось заезжать в тысячу, а пару раз даже в пятьсот лучших, так что обычно я ехал в окружении амбициозных любителей, идущих на результат, с командами и группами поддержки, и плохо представлял себе, что происходит сзади, в «чернике» – так называют толпу более медленных участников, которые выпивают на пунктах питания весь blåbärssoppa, знаменитый шведский черничный кисель, горячий, мягкий и питательный, который стал фирменным знаком Васалоппет, – в той самой десятой тысяче, что покорно стоит в очереди на стартовый подъем. И лишь однажды представился случай увидеть настоящую трудовую «Васу» изнутри, с далеких позиций.

В тот год я был готов, как никогда. Снег выпал рано, удалось вкатиться в сезон и набрать 700 километров объемов, потом пошли скоростные тренировки, гонки – 63-километровый марафон в эстонском Тарту и 50-километровая Финляндия-хиихто в финском Лахти, в обеих из которых я финишировал в топ-50, так что отобрался в первую стартовую группу на «Васе», сразу за элитой. В мечтах маячили наполеоновские планы заехать в топ-300, а то и повыше, и сердце сладко замирало в предчувствии того, как я, завидев заветный шпиль церкви в Муре, ускорюсь на финиш в окружении элитных номеров.

Предстартовое волнение охватило меня уже на стойке выдачи негабаритного багажа в стокгольмском аэропорту Арланда, где собрались поджарые небритые мужчины молодого и среднего возраста в куртках лыжных брендов, исподволь оглядывая друг друга, чтобы оценить силу соперника – кто знает, может, с этими сухими итальянцами в спортивных костюмах клуба карабинеров мы схватимся на подъеме к Рисбергу или Оксбергу? С грохотом выкатили тележку с лыжными чехлами – все серьезные, на 5–10 пар, а у кого-то и палки в отдельных тубах – и, разобрав их, мы двинулись в сторону стоянки.

Там меня уже ждали друзья из Петербурга, приехавшие на микроавтобусе с большим скибоксом на крыше, где вместе с лыжами их жен, детей и с моими привезенными из Москвы тремя парами насчиталось 30 пар лыж. Мы ехали в арендованный домик в двадцати километрах от старта, и по мере продвижения на север возрастало на шоссе количество автомобилей с такими же капитальными скибоксами, обклеенными стикерами с известных марафонов. Заехав в коттедж, мы отправились на регистрацию, получили стартовые номера, а я еще и штамп на проход в вожделенную первую группу, побродили по экспо, прикупив на память по фирменной шапочке и послушав советов смазчиков от фирм-производителей. Как это часто бывает на Васалоппет, в субботу, накануне гонки, ожидалась идеальная морозная погода, а в ночь и в утро старта – обильный снегопад.

На следующее утро мы поехали на 20-й километр трассы откатывать лыжи, чтобы понять, какая из пар лучше едет по этому снегу. Был погожий мартовский денек, мягко светило и уже немного пригревало солнце, по окружающим сопкам разбегались мохнатые северные ели, причудливо облепленные снегом от недавней метели. Найдя небольшую горку с длинным выкатом, мы разложили там десяток пар лыж с разными структурами (микронасечки на скользящей поверхности на разные типы снега, нанесенные шлифовальным камнем на специальном станке) и стали тестировать, на какой можно укатить с горки дальше. Откровенно говоря, эта процедура, перенятая у ведущих команд с их сотнями пар спонсорских лыж и десятками специальных помощников, откатчиков, у нас, любителей, напоминает карго-культ, но осознание собственной серьезности и профессионализма, пускай и не влияющее напрямую на результат, – это часть удовольствия, за которым, в итоге, мы все сюда и приехали.

И тут случилась первая неожиданность: перестегиваясь из одной тестовой лыжи в другую, я поскользнулся на обледенелой горке, лыжа поехала вперед, нога полетела вверх, и я шлепнулся на спину – но не приземлился на ягодицы, а упал поясницей на жесткую термофлягу, которую лыжники возят с собой на поясе на разминку и тренировку. Спину пронзила резкая боль, которая и через пять минут не отпустила, а тупо засела сзади под ребрами, не давая нормально вздохнуть. Поначалу я делал вид, что ничего не происходит, откатал еще две пары лыж, морщась от боли, прокатил еще десять километров с разминочной скоростью, после чего окончательно сдался и поехал к травматологу в Сэлен. Диагноз был прост и неутешителен, как я и подозревал, – ушиб и трещина ребра возле точки прикрепления к позвоночнику. Лечение и гипс никакие не требуются, сказал врач, просто несколько недель покоя – но пока что каждый шаг и вдох отдавались острой болью.

Я попросил его выписать мне мощное обезболивающее, опиодный анальгетик трамадол. Я знал его по паре своих прошлых травм, его давали в первый день после операций как самое сильное средство после опиатов, и еще однажды, много лет назад, он помог мне на отборе в российскую команду на приключенческую гонку Camel Trophy, когда, сорвав накануне спину, я еще двое суток поздней осенью таскал вместе с командой на своих плечах внедорожник Land Rover по болотам и оврагам Подмосковья. В финальную четверку я тогда не отобрался, но эффект трамадола запомнил хорошо – и еще запомнил, что он дает тошноту, головокружение и потерю внимания. Не случайно Всемирное антидопинговое агентство уже не первый год думает о том, чтобы включить его в список запрещенных препаратов: по слухам, профессиональные велогонщики используют его, чтобы заглушить боль от падений и перегрузок, но он же служит причиной массовых завалов, когда спортсмены в пелотоне теряют концентрацию. В любом случае, на тот момент он не был запрещен, и я решил принять его вечером и утром перед гонкой.

Последние часы прошли в поисках волшебной формулы мази держания, ибо погода ожидалась, что называется, залетная – ночью –3, утром на старте –1 и снегопад, на середине трассы 0 и снег с дождем, на финише +3 и дождь – и в панических звонках знакомым профессиональным смазчикам, каждый из которых давал свой железный вариант: «держать будет, как на гвоздях». Ночью непрерывно валил снег, наш домик в сопках засыпало по окна, и мы поднялись уже в 3 утра, чтобы откопать крыльцо и машины. Я так и не смог заснуть: из-за боли в ребре я не мог лежать, только сидеть. Позавтракали мюсли, замоченными с вечера в кефире: получилась малоаппетитная замазка, мало похожая на легендарные швейцарские бирхер-мюсли, я принял еще одну таблетку трамадола – и тут меня накрыло его побочными эффектами, и я помчался на крыльцо, где меня вывернуло наизнанку всем только что съеденным. Умыл лицо снегом, подышал сырым воздухом и вернулся в дом. Вдобавок к трещине в ребре, мне предстояло бежать 90 километров натощак.

В Сэлен приехали ближе к 7. Снегопад немного ослаб, но стартовое поле уже превратилось в кашу. Мы положили последний слой мази по погоде, закинули рюкзаки со сменной одеждой в грузовики, которые поедут на финиш, и заняли места в своих стартовых коридорах. В разрывах низких облаков появлялись отчаянно синие куски весеннего неба, над нами завис вертолет телевизионщиков, зазвучала знаменитая стартовая мелодия Васалоппет. Меня немного мутило от бессонной ночи и от пустого желудка, состояние было, как с похмелья, но впрыск предстартового адреналина был куда мощнее: я считал секунды и думал не о теле, а о дистанции передо мной.

Как всегда за грохотом вертолета я не расслышал стартовый выстрел, просто все вокруг поехали. Начал толкаться прыжками и я, высматривая просветы между спинами впереди, обгоняя зазевавшихся соперников. Разгонный отрезок напоминает игру в шашки: все прыгают из лыжни в лыжню, выбирая самую быструю – от того, как ты отработаешь первый километр, зависят оставшиеся 89. И в этот момент, как в замедленном кино, я увидел, как один лыжник передо мной, перестраиваясь, подсекает другого, оба падают, я неотвратимо въезжаю в этот завал и лечу вперед рыбкой, раскинув руки и ноги. Тут же кто-то проезжает по моей палке, ломая ее, я беспомощно барахтаюсь на снегу, пытаясь встать, пока мимо и поверх меня несется полубезумное стадо со скоростью тридцать человек в секунду, наконец, через боль мне удается подняться и осторожно, под окрики едущих сзади, пробраться к краю стартового поля. Я качусь вдоль барьеров, выпрашивая у зрителей запасную палку, пока не доезжаю до маршала с ворохом палок, который дает мне одну. Рядом проносятся номера уже из шестой и седьмой тысячи, а сзади напирают еще десять тысяч. Гонка на результат для меня была закончена, не начавшись, оставалась гонка на выживание.

Меня окликнули из толпы зрителей – это был знакомый лыжник, живший с семьей в Швеции и снимавший домик прямо возле стартового подъема. Сразу оценив мою ситуацию, он предложил пойти позавтракать, чтобы подождать, пока рассосется пробка на подъеме, но я не оценил его юмора и покатил вперед – чтобы через сотню метров упереться в стену из людей. Очередь на подъеме была похожа на толпу у эскалатора в час пик в метро: мерно колышущаяся масса, продвигающаяся вперед по сантиметру. Далее, насколько хватало глаз, уходила вверх река разноцветных шапочек. Я тоже вошел в ритм колебаний, стараясь устоять на лыжах на скользком склоне, прижав палки и локти к туловищу. Иногда справа или слева раздавался сдавленный крик или треск палки, оступалось и падало тело, и толпа молча обтекала его по законам гидродинамики.

Через полчаса этого черепашьего толкания крутизна подъема ослабела, толпа стала растягиваться и прореживаться. Еще через десять минут мы миновали табличку 87 километров до финиша (на «Васе» километры считаются в обратном порядке), вышли на равнину и покатили по редколесью под рваным, серым небом. Впереди, насколько хватало глаз, растянулись караваны лыжников; сначала мы шли в три лыжни, потом в две, и наконец, выстроились в одну бесконечную колонну, в которой было, наверное, две сотни людей. Катили плотно, лыжа в лыжу, наезжая на пятки друг друга. Как и в велоспорте, ехать в пелотоне было легко, можно было даже толкаться через раз, но любая попытка вырваться из него оборачивалась неудачей – в параллельных лыжнях лежал свежий снег, лыжи нещадно тупили, а караван моментально закрывал просвет и уже не пускал тебя обратно.

Не легче оказались и подъемы, на которые так щедра трасса Васалоппет; все ее промежуточные станции – это «берги», горки: Эвертсберг, Рисберг, Оксберг. На длинных тягунах выяснилось, что холодная мазь на свежем снегу не держит и лыжи нещадно простреливают, отдаваясь болью в сломанном ребре. Впрочем, это было не у меня одного, обочины всех подъемов были уставлены вереницами гонщиков, лихорадочно перемазывающих лыжи. Мне это сделать было несколько сложнее, поскольку боль в спине не давала наклониться, чтобы снять лыжи, и приходилось просить об этом зрителей. Бывалые болельщики на трассе, привыкшие ко всем видам немощи и распада, охотно помогали мне расстегнуть крепления, хотя колодку я подмазывал сам – если строго следовать правилам, то помощь со стороны запрещена. По мере того, как менялись погодные условия и мазь начинала то простреливать, то залипать, я перемазывался еще дважды, а некоторым приходилось это делать и по пять—шесть раз.

С болью в ребре мне удалось договориться: я представил ее как нечто внешнее по отношению к собственному телу и наблюдал ее со стороны: она отдельно и я отдельно. Не следует давать ей проникнуть в собственное «я» и заполнить сознание, надо стараться оттеснить ее на периферию, переключив внимание на насущные задачи: найти быструю лыжню, догнать группу в сотне метров впереди, и даже, проезжая по гребню сопки, оглядеться вокруг и насладиться пейзажем – заснеженные мягкие холмы, покрытые редколесьем, с разбросанными там и сям красными коттеджами. На спусках, не в силах сложиться в низкую скоростную стойку, я вставал в полный рост и с наслаждением разгибал больную спину, вызывая заслуженные окрики и проклятия сзади – группе приходилось объезжать меня по сторонам.

Не меньшей проблемой стала подменная палка. Мало того что она была сантиметров на десять короче, чем нужно, у нее еще не застегивался темляк (лямка на липучках, которая крепит ручку палки к кисти), и мне приходилось крепко зажимать ее в кулаке, что совершенно неправильно: кисть лыжника должна быть все время разжата, усилие передается только через петлю, а не через кулак. В итоге у меня заболела кисть, и я получил тенденит сухожилия на добрых три недели после гонки; но все недомогания и диагнозы были потом, а пока оставалась реальность трассы и борьбы – с дистанцией, собственной слабостью и соперниками.

Ибо именно здесь меня ждал главный сюрприз и открытие: самонадеянно считая, что я, «гонщик первой тысячи», на голову сильнее людей из третьей—четвертой тысячи, с которыми сейчас ехал, я обнаружил там достойных соперников. Вокруг были отлично подготовленные лыжники, далеко не все на лучшем оборудовании, некоторые на старых моделях лыж 1980-х годов с высокими загнутыми носами, иные в болоньевых куртках, в меховых рукавицах и вязаных шапках – но все отчаянно боролись за каждое место, за каждый отрезок трассы, забегали в подъемы на параллельных лыжах, обгоняли, по-спринтерски толкались при перестроениях даже после четырех, пяти часов гонки. И я понял, что общий уровень конкуренции на Васалоппет небывало высок: кто-то бьется за победу, кто-то за место в первой сотне, кто-то, как я, за место в лучших 500, а кто-то за третью, пятую, седьмую тысячу, стремится перейти выше по лестнице отбора, многолетнего состязания, не прекращающегося ни зимой, ни летом. И все они готовились последний год, вкладывали деньги и время, жертвовали отпуском и сном – все ради этих нескольких часов, ради заветной медали с изображением короля Густава Васы, которую дают каждому, кто проиграл победителю не более 50% от его времени: расчетное время, необходимое для получения медали, начинают писать мелом на специальных досках примерно с середины дистанции. И у каждого гонщика из «черники» своя победа, и каждый достоин такого же уважения, как элитный спортсмен.

Мы со своими попутчиками в медальное время укладывались с запасом, но борьба продолжалась до последнего километра дистанции, когда уже стал виден шпиль церкви в Муре, была слышна музыка с финиша и оставался последний торчок, подъем на деревянный мостик над шоссе, с которого трасса скатывается в финишный коридор – и тут уже, на трех параллельных лыжнях, разделенных еловыми лапами, силы удесятеряются, и гонщики финишируют под крики болельщиков, подобно лидерам, отчаянно толкаясь палками, выкатываясь под деревянную финишную арку с девизом гонки, написанным готическим шрифтом – „I fäders spår för framtids segrar“1, вскидывая руки в победном жесте – неважно, шли ли они к финишу три с половиной часа или все двенадцать.

Мое время было чуть более 6 часов, место 1800-е. И хотя, признаюсь, я немного свысока отношусь к массовым медалям участников, ценя только те, которые получал за призовые места в своей возрастной группе, тут я с благодарностью и уважением принял и повесил на грудь тяжелую медную медаль с королем Густавом Васой – на лыжах, с шестом, который заменял в былые времена лыжные палки, и в островерхой шляпе – и до сих пор храню ее на видном месте. В конце концов, ты получаешь ее не за место и не за время в гонке, а за преодоление обстоятельств времени и места – и Васалоппет, как никакая другая, умеет их подкинуть, щелчком разрушить твои амбициозные планы и благосклонно позволить финишировать, оставив чувство голода и неудовлетворенности. И ровно через три недели, в воскресенье, без одной минуты полдень по шведскому времени, ты снова застыл над компьютером, готовый отправить свою регистрацию на «Васу» следующего года. Лыжных марафонов на свете много, но Васалоппет – это судьба.