Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 – наши дни

Технологический прогресс в ныне богатых странах

К середине XIX века Соединенные Штаты и Западная Европа уже вкушали плоды стандартной модели. Все отрасли, составлявшие основу британской промышленной революции, уже утвердились и прибыльно функционировали, а выпуск бурно рос. К началу Первой мировой войны Соединенные Штаты и Западная Европа обогнали Британию по уровню промышленного производства. Очаг технологического прогресса также переместился из Британии в страны-новички, такие как Германия и Соединенные Штаты. Отчасти этот переход эстафетной палочки можно объяснить самим фактом стремительного экономического роста в странах второго эшелона индустриализации. К примеру, выпуск железа и стали в Германии и Соединенных Штатах в период c 1870 по 1913 год рос намного сильнее, и это привело к тому, что большая часть новых заводов строилась именно там. Таким образом, создавались великолепные возможности для процесса коллективного обучения: фирмы обменивались информацией о работе новых заводов и могли поэтому использовать успешный опыт друг друга. Раскручивалась восходящая спираль прогресса: стремительный рост обусловливал высокие инвестиции, которые расширяли круг технических знаний и толкали производительность еще выше. Поскольку инвестиции осуществлялись в Германии и Америке, именно этим странам суждено было возглавить мировой технический прогресс (см. гл. 4 настоящего тома).

Наряду с этим прогресс технологий ускорялся благодаря вложениям Западной Европы и Северной Америки в систему университетов и научных исследований. Из этих вложений возникали новые знания, приводившие к техническим прорывам в таких отраслях, как химическая и электротехническая промышленность в XIX и самолетостроение, ядерная энергетика и микроэлектроника в XX веке.

Наконец, экономические стимулы способствовали такому развитию технологий, которое лишь усиливало разрыв в уровне развития регионов. В середине XIX века по уровню зарплат Америка, Западная Европа и Британия уже обгоняли остальной мир, и это стимулировало изобретателей вписывать свои технические идеи в концепцию заводов, предполагавшую меньшее расходование труда и большее – капитала. Построенные по таким проектам заводы еще сильнее повышали производительность, этот прогресс выливался в рост зарплат, и изобретателям в итоге приходилось придумывать еще более капиталоемкие технологии. Повышалась не только капиталоемкость, но и масштаб производства. Технологии, сделавшие богатые страны богатыми, подходили бедным странам все меньше и меньше.

Колониализм и экономическое развитие

В то время как страны, сегодня относимые к богатым, пробивались вперед, прочие страны отставали. Напрашивается вопрос: почему ни Азия, ни Африка, ни Латинская Америка не взяли на вооружение стандартную модель, доказавшую свою успешность в Северной Америке и Западной Европе? Отчасти это связано с колониальной системой (см. гл. 10 настоящего тома).

Индийские националисты считали, что их стране нужна стандартная модель. Но Индия ее не получила. Экономическая политика проводилась исходя из британских, а не индийских интересов. Национальная система образования отсутствовала. В XIX веке лишь 1 % населения посещал школу, а уровень грамотности взрослого населения составлял 6 %. До Первой мировой войны пошлины сохранялись на низком уровне и отвечали лишь задачам наполнения казны. Банковская политика, нацеленная на рост экономики, не проводилась. Единственное, что в развитии Индии было общего со стандартной моделью, – создание национального рынка посредством строительства железнодорожной сети. Ее главный экономический эффект состоял в стимулировании сельскохозяйственного экспорта. Строительство железных дорог не способствовало индустриализации Индии, поскольку рельсы, локомотивы и подвижной состав импортировались из Британии, а не производились внутри Индии. промышленное развитие носило ограниченный характер. В конце XIX века в Бомбее образовалась прядильная промышленность, а в Калькутте – джутовая. Хотя они были заметны на мировом рынке, в общей сложности в 1911 году в них было занято менее 1 % рабочей силы страны. Чтобы преобразить индийскую экономику, требовалась более решительная политика.

Колониальное подчинение Африке южнее Сахары значило, что и в этом регионе стандартная модель не смогла бы появиться. Когда в XIX веке открылись новые возможности, африканцы сумели ими воспользоваться. Благодаря падению стоимости доставки цены на такие продовольственные товары, как пальмовое масло и какао-бобы, в портах Западной Африки снизились. Африканцы стали засеивать обширные площади и собирать больший урожай, стали больше работать. Лишние деньги они тратили на покупку европейской одежды и скобяных изделий.

Правительства африканских стран не приложили больших усилий, чтобы использовать новые выгодные условия на благо местных жителей. Пошлины для защиты промышленности не применялись, и местные производства, например крупное хлопчатобумажное ремесло в окрестностях Кано, исчезли. Банки для финансирования африканских предприятий так и не возникли. Колониальные власти не участвовали в системе образования, и без того слабой. Справедливости ради нужно упомянуть о строительстве немногочисленных железных дорог, которые соединили побережье с внутренней частью континента. По сути, экономическое развитие континента ограничивалось захватом угольных шахт и сельскохозяйственных угодий, их передачей европейским переселенцам, а также насильственным привлечением африканцев на строительство железных дорог и работу на плантациях.

В наследство от колониального периода Африке достались особенно плохие институты. Поскольку тропические леса кишели болезнями, подсечно-огневое земледелие было сопряжено с высокой смертностью, и это препятствовало быстрому росту населения. Свободной земли было много даже спустя несколько десятилетий после начала XX века. Земля ничего не стоила, поскольку всегда можно было очистить новый участок, не нарушая чьих-либо прав. В результате государство не могло извлекать доход, обрабатывая, сдавая в аренду или облагая налогами землю. Племена, представлявшие из себя сообщества производителей на данной местности, были наиболее частой формой политической организации. Более сложные государственные образования возникали на фундаменте рабства, процветавшего ввиду скудости и большой ценности трудовых ресурсов.

Во многих регионах Африки колониальная администрация пыталась умиротворить население, предоставляя право на местное самоуправление «вождям» «племен». Кавычки в названиях этих терминов объясняются тем, что это были конструкты колониального периода, зачастую не имевшие никакого отношения к местным условиям. На самом деле племена и вожди изобретались там, где до этого они не существовали. Вожди заняли на службе у империй место надсмотрщиков, которые эксплуатировали население, насильно сгоняя его на работы и раздавая принадлежавшую ему общинную землю, и выбивали себе привилегии у «белых» властей. Колониальный режим, таким образом, создал слой мелких сельских деспотов, ориентированных на извлечение ренты, которые во многих местностях продолжают существовать и по сей день.

Модель догоняющего развития: Мексика

Хотя независимые страны имели больше власти над экономической политикой, многие из них не прилагали никаких усилий, чтобы догнать Запад, остальные же принимали для внедрения стандартной модели половинчатые меры. Лишь небольшое число государств подошло к задаче развития своей экономики с должным упорством и энергией.

Показательный пример страны, где задачу экономического развития начали решать слишком поздно и сделали для ее решения слишком мало, – это Китай. Когда лорд Макартни в 1792–1794 годах представил китайскому императору Цяньлуну паровой двигатель и другие достижения западного инженерного ума, тот не увидел в них никакой пользы. Даже потерпев поражение в Опиумных войнах, Китайская империя не приступила к модернизации – судя по всему, император ошибочно полагал, что ни одна иностранная армия не сможет дойти до Пекина. В 1850–1864 годах по стране пронеслась буря восстания тайпинов. Когда оно было окончательно подавлено, контроль над большей частью страны захватили местные военачальники. И хотя реформы наконец начались во второй половине XIX века в рамках политики «самоусиления», они были слишком узкими и проводились недостаточно активно.

Экономика Мексики развивалась в XVIII веке, скрещивая испанские и местные технологии (см. гл. 13 первого тома). К традиционным местным культурам, таким как маис, бобовые и тыква, добавилась пшеница. Ацтеки не держали какого-либо крупного домашнего скота, поэтому с появлением овец, быков, лошадей и мулов сфера транспорта, равно как и сельское хозяйство, пережили настоящую революцию: образовалась шерстяная промышленность, занявшая важное место в экономике. Меркантилистская политика испанских властей, наряду с плохими дорогами, составлявшими естественную преграду на пути из Веракруса к Мексиканскому плато, помогла развитию обрабатывающей промышленности. К концу XVIII века вслед за падением транспортных издержек начался рост импорта из Европы. Как писал в 1803 году Александр фон Гумбольдт, живший в то время в Мехико, «сегодня производство керамической посуды [в Пуэбле] резко сократилось, что было вызвано низкими ценами на ввозимую через Веракрус из Европы обливную глиняную посуду и фарфор, в результате чего из 46 функционировавших в 1793 году мануфактур к 1802 году осталось только 16 мастерских, изготавливавших керамическую посуду, и 2 мастерские, выпускавшие стеклянные изделия» (Аллен 2013: 122). Текстильное производство, переживавшее в Пуэбле бурный подъем в 1790-е годы, когда из-за войны импорт из Испании прекратился, после 1804 года оказалось перед лицом новой угрозы импорта из Каталонии, а затем, после обретения независимости в 1821 году, – дешевого импорта из Британии.

Мексика ответила на этот вызов, перейдя к усеченной версии стандартной модели экономического развития. Ввоз импортных тканей был обложен пошлинами (хотя эффект от них, возможно, исчезал из-за одновременного введения пошлин на хлопок-сырец), а часть таможенных платежей передавалась вновь образованному Banco de Avío, который ссужал их хлопкопрядильным фабрикам на покупку оборудования. В период с 1835 по 1843 год было основано около тридцати пяти хлопкопрядильных фабрик. Эти достижения не привели к большому росту – отчасти потому, что все машины импортировались, а в качестве инженеров для возведения и управления фабриками нанимались иностранцы. Из мексиканцев набирали только неквалифицированных рабочих-операторов. Столь ограниченный эффект свидетельствовал об урезанном характере стандартной модели. Единый национальный рынок не сложился (мексиканские штаты продолжали облагать внутреннюю торговлю), попытки дать образование широким слоям населения не предпринимались. Грамотной была лишь политическая элита Мексики, имевшая европейское происхождение, но она насчитывала лишь одну пятую населения. Остальные мексиканцы не имели даже школьного образования. В этом состояла существенная разница по сравнению с Соединенными Штатами и западноевропейскими странами, вставшими на путь индустриализации.

Несколько более энергично стандартная модель экономического развития внедрялась в 1877–1911 годы, в период правления диктатора Порфирио Диаса. Были устранены пошлины между штатами и создана национальная сеть железных дорог, в результате чего возник общий рынок. Для защиты мексиканской промышленности стали применяться пошлины, а банковская система укрупнилась. Заметное новшество в сфере экономической политики заключалось в том, что, в отличие от Северной Америки и Западной Европы, которые финансировали промышленную революцию преимущественно за счет внутренних сбережений, Мексика для финансирования инвестиций более активно использовала иностранные займы (см. гл. 9 настоящего тома). Главным же каналом проникновения современных технологий в Мексику стали зарубежные фирмы. Тем не менее массовому образованию по-прежнему не уделяли внимания.

В период порфириата (диктатуры Порфирио Диаса, 1876–1911 годы) мексиканская экономика росла в среднем на 2,2 % в год в душевом выражении. Эта цифра немного превышала темпы роста США (1,8 %), но была недостаточной, чтобы перестроить экономическую структуру и догнать богатые страны в разумный срок. Важная причина того, почему Мексика не добилась лучших результатов, состоит в том, что в технологическом отношении она полагалась на импорт из Соединенных Штатов, а не на свои собственные изобретения. Отсутствие внутренней сферы исследований и разработок (НИОКР) вызывалось слабым притоком образованных кадров (80 % мексиканцев к тому времени все еще были неграмотными, тогда как среди белого населения США грамотными были почти все). В результате технологии прогрессировали лишь в секторе экономики, находящемся под контролем иностранных компаний (см. гл. 4 и гл. 6 настоящего тома). Спрос на труд рос не настолько быстро, чтобы создать давление на рынке труда. В итоге реальные зарплаты поползли вниз, и в 1911 году режим рухнул под напором Мексиканской революции.

Модель догоняющего развития: Россия

Российская империя преследовала схожую политику и пришла к схожим результатам. Первые попытки модернизировать страну предпринял Петр Великий в начале XVIII века. И хотя он возвел новый город и несколько фабрик, его политика упрочивала крепостную зависимость крестьян и соответствующую общественную иерархию – что объясняет, почему его реформы не вызывали устойчивого роста. Экономическое развитие современного типа началось лишь после поражения России в Крымской войне, после которого царь Александр II отменил крепостное право. Но и это не привело к стремительному росту, возможно, потому, что наделы достались в собственность сельским общинам, а не отдельным крестьянам, их обрабатывавшим, и общины сохраняли существенную власть над передвижениями и доходами бывших крепостных. Право крестьян вместе с землей покидать общину было законодательно закреплено лишь в ходе столыпинских реформ 1906 года. О том, какое воздействие сельские институты России оказали на темпы ее экономического роста, по-прежнему идут споры.

Как бы там ни было, к концу XIX века Россия воплощала стандартную модель уже во всех ее составляющих. Во-первых, строительство железных дорог создало национальный рынок. К 1913 году железнодорожные линии протяженностью в 71 тыс. километров соединяли с глобальным рынком даже самые удаленные земледельческие регионы, такие как Западная Сибирь. Во-вторых, экономическое развитие в России поощрялось с помощью пошлин и государственного заказа. К примеру, чтобы побудить к вложениям в российские фабрики, высокими пошлинами облагалась хлопчатобумажная ткань. Кроме того, чтобы поощрить выращивание хлопка-сырца на территории будущего Узбекистана, его также оградили протекционистскими мерами, хотя пошлины при этом удерживались на уровне достаточно низком, чтобы изделия из хлопка тоже были защищены от конкуренции. Таможенные пошлины на сталь, рельсы и локомотивы позволили создать современные сталеплавильные, горно-обогатительные и машиностроительные производства. В-третьих, хотя к созданию современной банковской системы были приложены некоторые усилия, прогресс в этой области шел медленно. Как и Мексика, Россия полагалась на зарубежные инвестиции в гораздо большей степени, чем Соединенные Штаты, Германия или Япония на каком-либо из этапов их развития. Наряду с этим, как и для Мексики, для России главным орудием технологической модернизации выступали фирмы в иностранной собственности. Наконец, Россия больше, чем Мексика, способствовала развитию школьного образования. Школы создавались не общенациональным правительством, а местными властями. К началу Первой мировой войны около двух пятых населения умели читать и писать, и эта доля быстро увеличивалась.

Как и в случае с Мексикой, в России стандартная модель привела лишь к скромному экономическому росту и лишь к небольшим структурным преобразованиям. Важнейшим достижением было создание сектора тяжелой промышленности. Ее производительность в период с 1885 по 1913 год подскочила в десять раз, а доля в ВВП повысилась с 2 до 8 %. Удельный вес сельского хозяйства в ВВП снизился с 59 до 51 %, однако на долю сельскохозяйственной продукции приходилась половина всего увеличения ВВП. И эта доля была еще выше, если учесть операции в сфере услуг и транспорта, связанные со сбытом зерна и аналогичных товаров. Рост сельского хозяйства, в свою очередь, был обусловлен ростом мировых цен на пшеницу после 1896 года и строительством железных дорог, соединивших крестьянские хозяйства с рынками Западной Европы. И все равно российский ВВП рос слабыми темпами (1,9 % в год), чего было мало, чтобы ужесточить рынки труда. В результате реальные зарплаты пришли в состояние застоя и все повышение национального дохода досталось владельцам капитала и земли. Следствием этого неравномерного развития стали революции 1905 и 1917 годов.

Модель догоняющего развития: Импортозамещающая индустриализация в Латинской Америке

Если Россия после 1917 года перешла к радикально иной стратегии экономического развития (которую мы рассмотрим ниже), то Латинская Америка настойчиво воплощала стандартную модель, разновидность которой получила название импортозамещающей индустриализации (ИИ). Важнейшее место продолжала занимать Мексика, к которой в конце XIX века присоединились Аргентина, Уругвай и Чили. Эти страны находились слишком далеко от Европы, чтобы вести с ней обширную торговлю в эпоху парусного судоходства, однако с появлением паровых судов в 1860-е годы издержки на перевозку упали и торговля стала стремительно расти. Аргентина и Уругвай разбогатели на вывозе пшеницы и говядины, Чили – на экспорте минерального сырья. В результате в Аргентине к началу Первой мировой войны население и уровень дохода стали достаточно большими, чтобы государство могло начать продвигать промышленность. Уже в 1884 году власти гарантировали всеобщее школьное образование (в этом плане страны Южного конуса шли далеко впереди остальной части континента). Тогда же по стране успели протянуться многочисленные железнодорожные линии для доставки пшеницы и говядины на побережье. Важнейшие отрасли были защищены высокими пошлинами. Главным источником финансовых средств и технологий для Аргентины, как и для Мексики и России, выступали иностранные инвестиции и фирмы.

После Второй мировой войны эта политика стала проводиться с удвоенной силой, и круг стран, в которых стандартная модель воплощалась более полно, расширился. К примеру, первые шаги к расширению образования Мексика сделала после революции 1911 года, однако всеобщим школьное образование там стало лишь после Второй мировой войны. (Всеобщее образование как составляющая стратегии экономического развития по-настоящему было признано лишь после 1950 года, хотя не везде его введение дало большие результаты.) Благодаря бюджетным инвестициям и банкам развития, спонсируемым государством, во всех частях континента сбережения населения быстро росли. Иностранные фирмы по-прежнему являлись важным каналом передовых технологий и финансовых средств для промышленности, однако общие рамки для их деятельности задавало государство. Чтобы помочь обрабатывающей промышленности, большинство латиноамериканских государств применяло таможенные пошлины, государственный заказ и требования к локализации производства. К примеру, декрет об автомобильной промышленности, выпущенный в 1959 году в Аргентине, требовал, чтобы автомобили, продаваемые на местном рынке, на 90 % производились внутри страны. Автомобильная промышленность стремительно росла и в 1960-е годы составляла 10 % аргентинской экономики.

Однозначно оценить результаты импортозамещающей индустриализации для Латинской Америки нельзя. Положительный результат состоял в том, что в 1914–1980 годах душевой ВВП вырос почти в четыре раза. У этого была обратная сторона – созданные промышленные мощности были крайне неэффективны. Реальные издержки на выпуск автомобилей в Аргентине, к примеру, в 2,5 раза превышали их уровень в США. Объяснялось это слишком маленькими размерами Аргентины, не позволявшими ей использовать экономию на масштабах производства, достигнутую крупными автозаводами богатых стран. Например, в 1960-е годы минимально эффективный размер завода по сборке автомобилей составлял 200 тыс. единиц техники в год, а минимально эффективный размер завода по производству двигателей и коробок передач – 1 млн единиц техники в год. Крупнейшая в Аргентине фирма производила всего 57 тыс. автомобилей в год. Если бы весь рынок страны обслуживал только один завод, то сборка транспортных средств осуществлялась бы эффективно, однако двигатели, коробки передач и другие важнейшие компоненты по-прежнему изготовлялись бы в слишком маленьком масштабе. Эта ситуация повторялась и в других отраслях, например в нефтехимии. Стандартная модель породила общую неэффективность экономики Латинской Америки второй половины XX века.

Важно понимать, что в XIX веке, когда стандартную модель впервые начали воплощать, технологии были иными. Например, в 1850-е годы объем рынка хлопчатобумажных тканей в Соединенных Штатах превышал минимальный эффективный размер хлопкопрядильной фабрики в 2000 раз. Схожим образом объем рынка железа в 160 раз превышал минимальный эффективный размер доменной печи. Хотя можно допустить, что в XIX веке стандартная модель взваливала груз на потребителей в виде более высоких цен на продукцию, она не сковывала развитие таких стран, как Соединенные Штаты и Германия, изначально неэффективными промышленными структурами. В этом основная причина того, почему стандартная модель привела к успеху в тех странах, которые первыми ее внедрили, но давала все меньшие и меньшие результаты в странах, позднее начавших индустриализацию и пытавшихся перенять успешный опыт, преследуя аналогичную стратегию.

Стандартная модель в том видоизмененном виде, который она приобрела к концу XIX века, имела еще одну слабую сторону, предопределившую ее скорый закат. Полагаясь на внешние заимствования, латиноамериканские государства подчиняли свое внутреннее накопление капитала колебаниям на международных финансовых рынках. После того как примерно в 1980 году Соединенные Штаты и Великобритания перешли к монетаристской макроэкономической политике, главным критерием для центральных банков стали темпы роста денежного предложения, а не другие показатели, как, например, процентные ставки. В попытках ограничить рост предложения денег центральные банки запустили раскручивающуюся спираль процентных ставок. Поскольку иностранные долги приходилось рефинансировать исходя из все более и более высоких процентных ставок, груз долга на плечах у Латинской Америки все возрастал, и в 1982 году Мексика объявила дефолт по внешним обязательствам. Финансовый кризис охватил и остальные страны региона. Западные державы громко потребовали от Латинской Америки реформ, и странам континента пришлось перейти к политике «Вашингтонского консенсуса» – стабилизации, либерализации и приватизации. Считалось, что эта политика даст толчок экономическому росту, устранив неэффективные производства, созданные индустриализацией по модели импортозамещения. Но привела она лишь к нескольким десятилетиям упущенного экономического роста.