Я, Анна, лежала желанная
Игорёша был седьмым ребёнком в небогатой и недружной семье, и его из экономии отправили жить в интернат. Проходя мимо ненавистного здания, он рассказывал Наташе: лучше бы я жил без ужинов, без спортивной площадки и даже спал на полу, только дома.
Наташа его понимала, она тоже росла в многодетной. Правда, в их семье царила дружба и взаимная помощь. Предки-алкоголики строгали детей-буратин, выполняя производственный план пятилетки. Дети же, эти братья и сёстры, неизвестно где впитали выгодность взаимной поддержки. Защищали друг дружку от чужих, от нападок соседей, опекунской комиссии, от подпивших родителей и мать от побоев отца.
Тане нужно было взять у матери какие-то вещи. Она к ней нагрянула вместе с Галей, потому что собирались после по общим делам. Мать Татьяны хлопотала вокруг них, изображая образцовую мать: «Галочка, хочешь чаю?» Галочка кивнула, получив неприятный по вкусу чай и до камня высохшие конфеты. Таня ей сказала: «Ты не верь, она притворяется. Ей на самом деле жалко, и хороший чай она тебе не нальёт». Мать всё это слышала, но и бровью не вела, продолжая хлопотать возле Гали. Таня усмотрела в этом коварный план, и поспешила сделать всё, что нужно, быстрее. «Ведь она до сих пор на меня обижена, – вдруг пожаловалась Танина мама. – Говорит, что я в детстве скакалкой её отхлестала. А ведь этого не было, не было, я тебя никогда пальцем не трогала», – завершила она, обращаясь уже к дочери напрямую, для чего и был придуман экспромт. «Ты зачем на ребёнка столько тратишь?» – продолжала она по накатанной. «Все эти кружки, балеты… А шуба? Семилетнему ребёнку и такая дорогущая шуба! У твоих сестёр детишки ходят без сапог, а уже скоро морозы…» Она пихнула Тане пакет с дряблыми кабачками: «Вот, возьми, хоть пожарите дома». Этого Таня стерпеть не смогла: «Я тебе что, помойка? Отдай своим любимицам, пусть у них побудет радость!» – они выскочили из квартиры, Таня – пыша гневом, Галя с облегчением.
Женя жил в семье богатой и был единственным. Родители его разошлись, но продолжали общаться. Регулярные подарки в дни рождения, походы в киношку с отцом, шопинги с мамашей, туры, круизы, машина к окончанию школы, дорогущий компьютер, а по сути – собственный сервер. Женя развивался не по годам, он был компьютерный гений. Электронный мозг для него был интересней окружающего мира. Нежный и ранимый интроверт уходил в свою нирвану, прячась от нещадной лжи отца и матери, показной любви и обязательной заботы. Женя был зависим, потому принимал как есть: деньги – равноценно – любовь.
***
«Я налила полкотла воды, плюхнула туда достойный кусок мяса, и поставила на огонь. Мяско у меня без кости, без жира, без сухожилий и белых прочных плёнок. Связки и сухожилия, уварившись, превращаются в гелеобразную густую субстанцию, которая даёт к тому же неприятный привкус бульону. Плёнки-фасции в мясе – то же, что шелуха от семечек в подсолнечной халве. Нет, всё это не нужно, конечно.
Я вышла в огородец и набрала овощей, рядом в ручье их омыла. Дома разложила в нужном порядке. Натёрла клубни моркови и свёклы в большую сковороду и поставила на плиту, медленно жариться на растительном масле. В маленькую сковородку репчатый лук порезала кубиком, отправила на плиту, ближе к краю. Вскоре лук уже дал свой аппетитный запах. Я добавила к нему дольки томатов.
В котле мясо варится медленно, плавно. Запахи смешались и слились воедино, как разные голоса в одну песню.
Морковный лист – душистый и пряный, свекольный – яркий, густой вкус и цвет. Я собрала ботву моркови и свёклы, порезала всю, от стебля до листьев. Отставила доску с ботвой в сторонку, нашинковала капусты в отдельную чашу, и ещё в одну – настрогала картошки. Соломкой нарезала большой сладкий перец, отделив плоть от семени. Выловила мясо в небольшую кастрюльку и накрыла льняным полотном. Всыпала в котёл ботву, погодя загрузила капусту, картошку и перец, после – свёклу с морковью и лук с помидорами, хорошо утомлённые. Дала всему закипеть, подружиться, нащипала туда укроп и петрушку, ещё минута-другая – и всё.»
***
Галин «Что-ни-день» из дневника превращался в острый и бурный роман. Прохладные отношения с мужем заменила горячая дружба с едой. Она сочиняла рецепты. Как сварить из очень дешевого. Как из дорогого не испортить и не переборщить. Как в любом случае сэкономить. Как всё упростить от граммов до стаканов, штук и чайных ложек. «Что-ни-день» грозил стать фолиантом, а то и бестселлером.
22) Десятая глава. Кинул, как Могол.
Игорь встал, застегнул ширинку.
– Нет, так нет, моя Королева. Будешь чай? – Наташа качнула головой. Это не означало ни да, ни нет. Это означало, что до чая ей сейчас как до японских сепуку.
– И гони мне денежку за прошлый раз.
– В прошлый раз у нас не было.
– Ну, ты сам виноват. Видно, ты уже старенький. Ты уже не мужик… – Это был ментальный удар по яйцам. Игорь взвыл.
– Пока у меня есть хоть один палец, я могу называться мужчиной! – Наташа глянула с недоумённой усмешкой на поднятый Игорем палец. Он был стар, узловат и сильно прокурен. Плюс ещё ко всему искривлён из-за давней производственной травмы. Игорь заметил промах, но позиций не сдал. – Это сказал француз! А они знают толк в сексе, – Наташа расхохоталась.
– Люби меня по-фrанцузски, – пропела она и её картавое «r» как обычно, добавило шарма.
Наташа была миловидна, и это был её туз, причём единственный и козырный, а в рукаве – одни двойки. Потому она всегда ходила с туза, а вот крыть было нечем.
– Я теперь жену по-итальянски люблю, – заявил Игорёша и красиво выпустил дым.
– Не поняла? – Растерялась Наташа. Хотя всё она поняла, но взяла сигарету, прикурила изящным жестом, контролируя позы, любуясь собой – и продумывая способ реванша.
– Вот, билеты на самолёт, – Игорь протянул ей две длинных полоски.
– Два? А дочку ты с собой не берёшь?
– Нет, Дарину мы оставим у бабушки.
Онидули дым тонкой струйкой, оба глядели с прищуром, были будто два скорпиона, что готовы ужалить друг друга, выжидая удачный момент.
– Ладно, кати к своей вишенке, да не споткнись по дороге, – Наташа быстро подхватила с тумбочки тысячную купюру и двинулась к двери.
– Погоди, это жене на такси! – сделал свой ход Игорёша. Наташа в ответ показала средний палец.
– Натан, у меня нет больше налика!
– Ты ж мужчина. Добудь.
***
Папки с фотографиями, приносимыми на проверку, все называли «1», «2», «3». И только Галя называла их «мимо-за», «корзинаки», «ге(мор)рой».
– Мне нравятся названия твоих папок, – честно сказал Игорёша.
– Мне самой они нравятся, – скромно потупилась Галя. Скромно – от того, что сейчас он пройдётся по фоткам, а они были не ах, это знали они оба. Фото были как попало отсняты, будто человек вообще не думает головой. Будто ему дали задание, угрожая жестокой расправой.
Игорь их учил: «Не думайте головой. Выходя на улицу, подготовь свои инструменты: 1) Выставь диафрагму; выдержку можно менять, но снимай на одной дыре. Так быстрее считать. 2) Продумай концепт. Может, это будет серия, может, просто альбом, но обязательно продумай тему. Загодя. Дома, с чашкой кофе, думай, думай, соотноси, какой свет сегодня, был ли дождь, о чём будут думать люди, возвращаясь домой, какими улицами ты будешь шлындать, или до какого места дойдёшь. Всё продумай наперёд. 3) Надевая ботинки, закрывая дверь на ключ – скажи себе стоп. Не произнося, просто выбрось это лишнее, и ступай. Запрети себе мысли. Просто смотри. Смотри объективом. Смотри три к четырём [1]. Смотри квадратом [2]. И когда всё совпало – сделай «щёлк». Это будет Оно (пасс руками), вдохновение, это будет взгляд Божественного через вас.
Галя поняла это буквально. Нет, она всё правильно поняла. Игорь знал. Иногда она приносила такое, что он не верил глазам. Не пора было падать ниц, но муравьи по спине бежали, и с тяжёлым грузом на плечах. Это можно было сделать либо совершенно случайно, либо перед ними был гений. Во второе ему верить не хотелось. Гений в ВотЧо был один, и это он, Игорёша. Пусть пока не признан. В одиночку всегда трудно сражаться. Но он много трудов потратил, много опыта накопил, в разных сферах жизни и деятельности. А она придёт и будет «просто снимать». Впрочем, можно выставить как свою протеже. Как свою ученицу. Если будет, что выставлять.
На свой сайт он ей позволял выставлять, однако, не лучшие фото. Лучшие они копили в папку «hero-in». Нельзя, чтобы раньше времени кто-то что-то просёк. Каждое выставляемое на ЕГО сайт фото учениц его школы строго с ним обсуждалось. Более того, существовал негласный запрет на многие действия: смотреть телевизор, слушать радио, читать газеты. (у вас что там, секта какая-то?) Слушать попсу, разглядывать глянец, читать «Vogue» и «Glamor». Комментировать фото без его одобрения. Ставить фоткам оценки без его указаний, кому. Выставлять свои фото на любых других сайтах.
– А вы «Сто лет одиночества» прочитали? – Он ещё задавал смотреть фильмы и кое-что почитать. Делал с ними гимнастику – для расширения сознания и развития разных центров.
– Прочитали. А Галя даже написала стихи.
– Хорошо, давайте послушаем, – Игорь радостно потёр руки, предвкушая реванш.
Гале было неловко и трудно. Она прочла стих одногруппницам, их реакция была разной. Иванна деликатно промолчала, Зина выразила вежливый восторг, а Марьяна, в её духе, фыркнула и сказала: «Я такое писала в пятнадцать лет», и небрежно сунула листок обратно. Но реакцию Игоря она могла угадать, и читать ему стихи не хотела. Но он её поддержал:
– Что ты, Галя, давай. Творческий человек развит многосторонне, и проявлять себя в чём-то одном не имеет причины. Поделись, мы тут все свои.
Галя не поверила, но уступила натиску авторитетов. Голос её присел от волнения.
Я цепом молотило рожь,
Топором вырубало лес…
Она посмотрела на Игоря, – стоит ли продолжать, но он был непроницаем, и она дочитала стихи, всё сильнее краснея и ругая себя за детское желание хвастаться, за желание получать похвалу и оценки.
И поймёшь, что назад – нельзя,
И узнаешь – вот и оно…
Галя подняла с пола взгляд и осмотрелась вокруг. Прилежные ученицы обсуждали планы на выходные. Игорь сделал жестом «почти фейспалм», посмотрел значительно на Галю и прочёл в ответ:
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое. [3]
Это было ей одной, она поняла. Это был дурацкий мат. Кроме них никто ничего не понял.
– Ведь поэзия… стихи… они должны проницать. Вот такими словами. Некричащими. Наповал. Охватили, и создали вокруг мир. Это перенос (Галя вздрогнула), мгновенный, в этот мир, где два влюблённых, и где ты стоишь и смотришь в эти окна…
Галины щёки пылали багрянцем стыда. Игорь взирал на неё Победителем, презирающим жертв. «Что же делать», – подумала Галя, «Беги, – отозвалось в голове. И не забудь послать его в жопу». Галя облегчённо расплакалась и вышла за дверь.
***
Игорь поглаживал глянцевые билеты.
– Что, вину заглаживаешь? – Заглянула на кухню жена. Игорь только рассмеялся. Врать им было никчему, оба были прошиты не первому разу. Но начало разговора говорило о том, что она хочет ссоры.
– Что-то случилось, родная?
Ольга закусила губу.
– Ещё нет.
– Ну, так мы собираемся, или как? Через полчаса машина подъедет.
– Ну и пусть себе едет, мне-то что, – она почувствовала опустошение, нежелание ругаться, усталость, желание закрыть эту реальность в большую коробку, склеить скотчем и уйти. Создавать себе другую реальность, заново, и не повторять уж впредь предыдущих ошибок.
Игорь осторожно встал, поставил чайник на газ.
– А хочешь кофе? По-турецки. Как я его делаю. А? – Игорь знал, как жена любит кофе по рецепту, что Игорь где-то нашёл. Турку нужно натереть зубчиком чеснока, всыпать кофе, воду влить, и согреть на раскалённом песке, постоянно помешивая его. И, не доводя до кипения самую малость, разливать.
– Ничего я не хочу. – Она отвела его руки, тянувшиеся обнять.
– Оль, ну что с тобой, – он обеспокоился уже серьёзно.
– Ничего.
– Ничего?? Тогда давай не будем портить настроение друг другу перед полётом. Всё ж нас ждёт прекрасный отдых в прекрасном месте.
– Нас? Уверен, нас? Ты теперь с этой школой, с этой штаб-квартирой своей…
– Оля!
– Если дома и бываешь, то зависаешь на сайте. И всё дрючишь, дрючишь, дрючишь этих девок своих…
– Ольга, уймись. Это низко, где ты таких слов набралась! Это нас недостойно.
– Про меня и дочь уже совсем позабыл. Это – нас достойно?! Нет, я многое понимаю. И я много терплю. И я знала, с кем сходилась.
– Ты моё Терпение, Оленька, я целую твои пальчики, Мать моего детёныша…
– Иго, прекрати! – Игорь вздрогнул. – Больше я не вынесу, понимаешь? – Вдруг спокойно сказала она. – Это будет длиться вечно, пока ты не наиграешься, а эта игрушка ещё нова для тебя. Жизнь проходит, и её нужно жить.
– Мы её живём, моё Гнёздышко.
– Нет, её живёшь ты. А я – соглядатай.
Игорёшу тоже это начало донимать. Оля ковыряла червоточину, и его энергия уходила и не успевала восстанавливаться. Он почти иссяк. Как все «родные люди», они умели причинить друг другу острую боль. Знали потайные места и лазейки. И жена недаром назвала его Иго. Это прозвище пошло от Галки, от названий папок с фотками. Впопыхах она недописала его имя, скидывая на рабочую флэш-карту. И оно прилипло намертво. Наконец ему пришлось сказать, что это прозвище ему неприятно, и вслух его упоминать перестали. Но дурацкую фамилию Татарин он сменить не мог.
– Ладно, пережили этот момент. Давай, я буду только с тобой. И не буду думать о работе, фотошколе и девочках…
– Знаешь что, иди ты в джакузи. А ещё лучше – в турецкие бани! [4] – Ольга прихватила небольшой чемодан со своими вещами и хлопнула дверью.
––
1. Соотношение сторон у кадра формата 35мм плёнки.
2. Плёнка «средний формат».
3. Марина Цветаева.
4. Нет, это не созвучно с фамилией прототипа.
23) Одиннадцатая глава. Три сестры. [1]
Галя спешила к Татьяне. Поделиться новостями, выслушать новости, решить, как жить дальше. Под ногами хлюпала и разъезжалась осенняя грязь. Галю повело куда-то в сторону. "Мозговой", – раздражённо подумала Галя.
Мозговым она звала друга, который появился незримо где. Переговоры велись через мозг. А где он жил-обитал, Галя вовсе не представляла. Он уходил, возвращался, отлучался, подолгу не давал уснуть. Рано утром будил, был нежен, хрупок, игрив; внезапно зол, раздражителен, агрессивен. Наводил порядок и шороху, учил её хорошему и плохому, хвалил и ругал, превозносил и заискивал, унижал и причинял очень сильную боль. При этом он уверял, что "боли нет, нет страданий, это всё у тебя в голове. Выкинь лишнее, как хлам, как мусор. Будет Пустота, будет место на диске. А пока – твоя оперативка забита, отсюда и боль". Он слал ей картинки, сны, отрывки мелодий. Иногда идеи, но настолько необычные, что, Галя, повинуясь первому порыву вскочить, бежать и делать, опоминалась вдруг, что ей уже не двадцать, что нужно каждый день делать дела, есть еду и работать работу. Потом, вдогонку, она ещё доразмышляла, донаходила несколько важных причин, и всё это настолько быстро, что от возникновения идеи в голове до принятия решения не успевала снять таза со стула. А он куда-то вечно спешил, торопил и Галю, делать быстро-быстро, но делать-то что? – она толком не знала. Он бранился, торопил, огорчался; она плакала, не понимала и хотела помочь. Он прощался навсегда, она плакала, смирялась, а потом всё начиналось сначала.
***
– Я ему сказала, что мне нужна семья и ребёнок. И что я не подросток, чтоб меня вкусняшками задабривать. Он Марьяне крутые фотики продаёт.
– Так он же ей не дарит, а продаёт. Притом, втридорога.
– Минольту, Лейку, Rолляй…
– Да ведь ты и снимать не умеешь, так зачем тебе фотик!
– Он её облизывает, ты бы видела как, а мне поrой и хамит.
– Он с неё имеет деньги, Наташа. А с тебя только секс.
– Только?! Ты поди, найди такой секс! Знаешь, как со мной классно. Я такие штучки делать умею… Меня бrат научил.
Таня перестала тереть морковку. Посмотрела на Наташку, но не только с изумлением, а где-то там, в глубине, по за толстым стеклом линз очков, с долькой зависти.
Наташа была даже не просто миловидна, а хороша. Или даже красива. От отца восточных кровей она приняла смуглый цвет кожи, тёмный волос и монгольского типа глаза. Восемнадцать ей дарили чистоту этой кожи и бархатность, резкую очерченность губ и живые зайки в глазах.
– Ну а я хочу ребёнка. И замуж. Платье белое, фату, – Наташа закружилась по комнате с воображаемым кавалером в воображаемом вальсе, и пока кружилась, у неё в руках оказался малыш, разумеется, воображаемый, и она его баюкала под колыбельную, которая возникла и шла потоком сквозь неё, не задерживаясь в памяти, но была очень, очень красива.
– Дети – это очень ответственно. И очень дорого, – возразила ей Таня.
– Пrавда?! – Рассмеялась Наташа. – Ты одна у нас умеешь rастить детей?
– Ладно, ладно, не кипятись. Знаешь, что давай так: ты беременей, рожай, а я тебе помогу. У меня вещи от Аньки остались. Ну, любовника себе заведу, чтоб деньгами помогал. Да и может, Игорёшка проснётся. Тоже чем-нибудь подсобит.
– Не проснётся он. Я ж его через йух кинула.
– Что-что, кого ты КИНУЛА? – Одновременно воскликнули Татьяна и Галя.
***
Галя к ним вошла неслышно, так они захвачены разговором.
– А мы только что тебя обсуждали. У тебя почти что был секс! – Поприветствовала Наташа.
– Эта дура захотела родить.
– Ты сама меня поддеrжала!
– Может – пусть рожает, – резюмировала Галя.
– Я ей то же и сказала.
– Да, но я не могу…
Подруги замерли в ожидании.
– Я с ним не пrедохrанялась…
Экран реальности ненадолго завис, затем молча мигнул, и картинка восстановилась.
– НУ И ЧТО?! – и посыпались причины, почему "ну и что".
– Да ведь он уже старый!
– Но у них с женой есть же дочка. И пrикиньте, он такой заявил, чтоб оставить всё, как есть, чтобы мне по-пrежнему с ним встrечаться, он сказал, по выходным может пrиводить ко мне Дашу. Я же чуть не обоссалась!
– Ну, Наташ… Ты такая красивая. А такие грубости говоришь, аж противно.
– А я еду в Абы-Как, в гости к Грише, – Галя вынесла "торжественный торт".
– Клёво. Севеrный олень, и моrозы.
– Величавый Енисей.
– Коrолевич Елисей, если будет сын, – отозвалась Наташа. Она оседлала невидимого оленя и красиво понеслась на нём по морозной степи. Её фата развевалась, она держалась за холку одной рукой, а другой танцевала:
– Неси меня, Олень,
В свою стrану оленью.
– Где сосны рвууутся в небо, – некрасиво пропела Галя, смутилась, но Наташа взяла её за руки и они закружились среди облаков.
– Белогrивые лошааадки – щедро делилась своим счастьем Наташа.
Таня наблюдала за ними и была не у дел. Более того, она не находила среди них себе места. Это всё-таки её квартира, её чай. И ОНА испекла пироги.
– А меня тоже Гриша в гости приглашал, – сказала она неестественно громко, через силу напрягшись, опасаясь, что её не услышат.
– Что ты говоришь? Какой Гриша?
– Этот Гриша, Львов. – Кивнула Таня, слегка розовея щеками.
– Галин Гrиша?
– Да. – Татьяна потупила глаза.
– Когда? – Галя ещё не перестала улыбаться. Ей не верилось, это звучало глупо.
– Когда вы общались через вебку. Ты пошла на кухню, и тогда…
– Да когда ж вы успели? Я ж отсутствовала-то недолго. Ну и Таня…
Гром над ней не грянул, потому Татьяна испытала правоту.
– Ну а что такого. Он женат. Значит, обязательств у вас нет. А потом, ведь я не согласилась.
– Хорошо, что ты сказала. – Галя отличала ложь всегда. Но сейчас, глядя в лицо Тани, не могла определить. Вроде, правда. А точнее, человек твёрдо верил в то, что говорил. А ещё была жестокость. Комплекс Герострата. Любопытство. Ревность. Зависть. И готовность простить.
Галя позвонила Грише, но он скинул звонок. Она снова набрала. Скинула смс. На смс он ответил. Галя даже в гневе поразилась, как он мог написать с телефона слово «шас». То есть, как он смог объегорить т9. Она позвонила ещё. Где-то раз на пятый он ответил.
– Я сейчас на работе, – прошептал в трубку он. Что же ты какая нетерпеливая, Галя!
– Да ты всё моё терпение уже исчерпал, Григорий! До дна!
––
1. А.Чехов.
24) Двенадцатая глава. Птицы. [1]
Наморашивал дождик. Одежда Гали была убрызгана грязью до середины спины. Ходить нормально ей мешала та мышечная напряжённость, когда в любой момент ожидаешь затрещины, потому что никогда не знаешь, когда ты сделаешь что-то не так. «Ну вот почему, почему: как нормальный человек – так засранец», думала она про подругу. На дорогу выбежал ёж и свернулся клубком в тот момент, когда Галя занесла над ним ногу. Она присела и вполголоса заговорила с ним. Ёж сказал ей:
– Я боюсь тебя. Ты такая большая, наверно, ты меня съешь.
– Нет, не съем, но тебя интересно потрогать, – ответила Галя и погладила иголки и маленький розовый нос.
– Ну и дура, – фыркнул ёжик, развернулся и вперевалку ушёл.
В основном погода в ВотЧо её радовала. Это в Буйске ураган за ураганом. То срывает крыши, то деревья погнёт. Но при всём при этом Руська любит свой Буйск, все окрестности объездил. Галя вспомнила последний их разговор.
– У тебя приятный голос, – начал он с клише. Галя, вопреки, не расслабилась, а напряглась. «Значит, речь пойдёт о сексе.» Даже если речь идёт о чём-то банальном, лейтмотивом всё равно будет секс. Это Галя уяснила давно. Но всё случилось не так. Разговор пошёл о высоком. Столь высоком, что она наконец-то расслабилась и как будто парила. Слов не понимала, в тексте будто не было логики, но при этом был смысл, но, как высшая математика – вижу, что красиво; или квадрат Малевича, или сурок С. Курёхина – это было Прекрасно, но за гранью понимания, за пределом её детского разума… Галя ощутила Поток. Её будто охватил и вознёс Менструум [2]. Ей уже знакомо это ощущение, она испытывала его, когда что-то творила: рисовала, писала стихи. Она это называла вдохновением. Это был поток, и он поднимался в ней, и разум как бы концентрировался на одном – на том, что она создавала, и, как из вихря, было неудобно отклоняться, отвлекаться на что-то ещё. Но когда её всё же выдергивали, или она начинала думать о постороннем, то поток исчезал, рассеивался, вдохновение уходило, и войти в режим творца снова было уже трудно, мысли рассыпались, как бусы по полу, когда вдруг оборвана нить.
– Да, моя. Да, еду, еду домой. Лечу на крыльях любви. Всё, целую. – Руслан принял по второй линии звонок от жены. – Извини.
– Не извиняйся. Ведь не за что. И спасибо, что ты есть.
– Дорогая, я так рад, что мы с тобой поговорили…
Он и правда был рад. А уж как она была рада. Вот кто нужен сейчас, и поймёт, и утешит, или просто послушает. Подтвердит, что Земля ещё вертится, и Солнце горит, и Луна на своей орбите улыбается, как и прежде. Да, действительно можно – нужно! – позвонить Руслану.
Как в ответ на её мысли раздался звонок. Галя было встрепенулась, но увидев имя абонента, не разочаровалась, а преогромнейше удивилась. Уж никак не полагала она, что ей позвонит эта странная девушка.
– Здравствуй, Сирена, – сказала она.
***
Под колёса лился Чуйский тракт.
– Дорогая, я так рад, что мы поболтали. Ну, пока, обнимаю, целую. – Он хотел ещё добавить «люблю», но решил пожалеть. У бабёхи голова сикось накось, хоть она и хорошая. Добрая, душевная. Даже друг.
Друг мой, я очень, очень болен,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль… [3]
С Галкой хорошо, приятно говорить. Быт, наверное, с ней строить невозможно. Вот и шутку про кукушек не поняла. Совсем ребёнок. Наивная, правда, прелестно смущается. Любит его, и, наверное, могла бы всё бросить и приехать к нему. «Но она же практически недееспособна!» – Воскликнул он про себя. И родить она, вероятно, не может. А ребёнка Руслану хотелось. Пацана. Впрочем, пусть и девочка, но потом обязательно сын. Алке тоже ставили бесплодие, и Руслану пришлось попотеть на кредиты, ипотеки и оплату ЭКО. Но зато ребёнок будет, пусть не с первого, так со второго раза. Уж они теперь затеяли и не отступятся. В этом-то жена хоть молодец, тупо прёт, не остановишь. Галя же комок нервов. Сделай боль – ощетинится, свернётся, как ёж. Как с такой вот делать секс? Да одна мысль уже кажется крамольной! Наравне ребёнку выпить предложить. Но она хороший человек. Может, лучший из друзей. Астероид. Что прошёл недавно рядом, не задел, но курс движения планеты изменил круто. Жизнь Руслана по-другому потекла. И с зачатием они решили, и другие вопросы. Будто бы пробило затор. Вот незрелая, а жизнь понимает. Не то, что эта дура моя…