Китай под семью печатями

Контекст

КВЖД И «Павлинье перо»

Китайско-Восточную железную дорогу Российская империя проектировала и строила с 1897 по 1903 годы.

Надлежало соединить железной дорогой Читу и Владивосток.

Посмотрите на карту, если она под рукой, тогда станет понятнее.

Выбирали из двух вариантов.

Первый: построить «железку» по левому, русскому, берегу Амура, который геометрически ровным полукругом огибает северо-восточную часть Китая – Маньчжурию. Это Транссиб.

А второй вариант, который как раз КВЖД, заключался в том, чтобы рассечь эту самую Маньчжурию железной дорогой насквозь. И получится в полтора раза короче, ведь по закону геометрии линия диаметра всегда короче линии полукруга.

Плюс в варианте с Транссибом – всё на своей земле; минус в том, что намного длиннее, значит, затратнее. И ещё для Транссиба нужно строить мост огромной протяжённости через широченное устье Амура, где река впадает в Тихий океан, иначе ведь не попасть во Владивосток. Дороговизна.

При варианте с КВЖД главный минус – чужая земля. Но этот минус – он для империи колониальной вроде как и плюс: усилится влияние России в северо-восточной Азии. Мостов тоже много понадобится, но самый большой из них, который через Сунгари, – это кроха по сравнению с тем железнодорожным мостом через поймы в низовьях Амура, без которого не обойтись при Транссибе. От пересечения железной дороги с Сунгари можно напрямую провести ветку к югу, к русским колониальным поселениям – к Порт-Артуру и к Дальнему, такой стратегический интерес.

Остановились на втором варианте, автором и идеологом которого был министр финансов граф Сергей Юльевич Витте.

Проработали договор на постройку и эксплуатацию КВЖД.

В русско-китайском контракте от 1896 года оговаривались и условия отчуждения земель в пользу КВЖД. Отчуждение – что это? Полоса отчуждения – это территория Российской империи на землях Китая. Идёт железнодорожное полотно, а по обе стороны от рельсов по 20 сажень (42 метра) слева и справа – земля отчуждённая, то есть российская. Потом станция – на каждую из более-менее крупных отчуждалось по 50 десятин земли (54,5 га), а если станция небольшая – то 30 десятин (32,7 га). Под Харбин было отчуждено в пользу России 12 тысяч гектаров, ой-ей-ей! Поровну на правом берегу Сунгари (сам Харбин) и на берегу левом (Затон).

Далеко не бесплатно.

На сайте www.abirus.ru я нашёл интереснейший текст из «Энциклопедии Китая», № 95. Его стоит процитировать, начиная прямо с заголовка:

«Договор, заключённый между Обществом КВЖД и председателем Цицикарского Главного отделения иностранных и железнодорожных дел об отчуждении земель в Хэйлунцзянской провинции для нужд КВЖД. 1904 г. марта 10 (7-го числа 2-й луны 30-го г.)

Для установления определённого порядка при отчуждении земель в Цицикарской провинции для нужд Китайской Восточной железной дороги мы, нижеподписавшиеся, председатель Цицикарского отделения Джоумян, имеющий Павлинье Перо, и уполномоченный управляющего КВЖД Даниэль, заключили нижеследующий Договор…»

Приостановлю цитирование. Про «Павлинье Перо» у китайского подписанта – интересно. Перо от павлина в виде ручки как таковое? А может, это печать? Или это привилегия подписывать важнейшие бумаги?

Везде в Договоре – единицей измерения площадей назван китайский шан. Как шан соотносится с квадратным метром или с нашей привычной соткой, я нигде не нашёл. Всего было отчуждено около 200 000 шан. Вроде бы можно узнать размер отчуждённой земли в гектарах и десятинах, соотнести с этими 200-ми тысячами и получить примерно размер шана. Но попробуй разберись с саженями и вёрстами. Ой, лучше не надо!

КВЖД отчуждает (по сути, покупает) земли по разной цене. Земли делились, опять цитата с сохранённой лексикой, «на три категории: а) земли обработанныя, б) удобныя необработанныя и в) мокрые луга». В чём различия по цене? Возьмём станции, где каждый кусочек земли намного дороже, чем просто на линии. Вот станция Затон, это район Харбина, только на другом берегу Реки Сунгари. «За каждый отчуждённый шан обработанной земли Общество КВЖД уплачивает владельцу на станции Затон 45 рублей… За каждый шан удобной, но не обработанной земли Общество уплачивает владельцу на станции Затон 20 рублей… За каждый шан мокрого луга на станции Затон Общество КВЖД уплачивает владельцу 10 рублей… Неудобныя земли уступаются Обществу КВЖД безплатно [через “з”]».

Не на станциях, а просто на линиях земля покупалась без деления на категории в основном по 5 рублей за шан.

Всё, как положено, – землемеры, съёмки планов отчуждаемых земель, составление купчих крепостей, выплата денег в присутствии чиновников русских и цицикарских (то есть китайских). Если в полосе отчуждения оказывались строения и могилы, то доплата сверх тарифа. Выселяют из купленных строений и с купленной земли не сразу, на переезд даётся три года, но если железной дороге эта земля понадобится раньше или тотчас, то съехать с неё придётся по первому требованию.

Отдельный пункт в Договоре о землях, принадлежащих не китайцам. «Все земли – общественные невозделываемыя, принадлежащия монголам, маньчжурам, салонам и другим каким-либо племенам… тем же порядком, что и частновладельческия… оплачиваются в размере пяти рублей за каждый шан… Путём непосредственного соглашения с князьями монгольскими, маньчжурскими, салонскими и других племён начальниками, цена может быть иной». Это скорее уступка для малых народов, чем ущемление их интересов.

Общество КВЖД было обязано обозначить границу отчуждённой площади канавами, столбами или другими знаками.

То есть, для местного населения отдать свои земли под железку не было неприятностью. Россия обязательно выкупала отчуждаемые земли у частных владельцев.

Ну а стройка пошла стремительными темпами. Никакая наша Байкало-Амурская магистраль по скорости возведения рядом не стояла. Участок КВЖД от самой западной станции Маньчжурия через Харбин до станции Никольское Уссурийской железной дороги на востоке протяжённостью 1520 км завершили в 1903 году.

И уже в 1904-м достроили ветку от Харбина через Мукден до Порт-Артура и Дальнего длиной 1025 км.

1464 моста. Девять тоннелей, в том числе Хинганский двух-путный. О судьбе молодой дамы, которая вместе с коллегами рассчитывала и проектировала этот громадный тоннель, есть легенда, её мне рассказала переводчица и гид Оля (она же Во Лин Ян). Горную гряду Хинган пробивали тоннелем с двух сторон – и с запада, и с востока. Вот-вот проходчики должны состыковаться, встретиться. Но сбойка почему-то никак не случалась. Ждут-пождут, вот уже задержка на три дня от ожидаемой даты, вот уже на неделю.

Неужели маркшейдеры промазали, неужели неправильно задали направление проходки? Ведь это сумасшедшие потери.

И главная геодезистка проекта от отчаяния наложила на себя руки.

А через день после самоубийства сбойка тоннеля состоялась.

Не было ошибки в расчётах. Погрешили со сроками.

C начала строительства КВЖД и до первой мировой население Маньчжурии выросло вдвое – до 15-ти миллионов. Появился Харбин – к 1917 году крупнейший город на Дальнем Востоке с населением 336 тысяч человек, что для той поры больше, чем суммарно в Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке.

После русско-японской войны 1904–1905 гг. значительная часть южной ветки КВЖД, которая от Харбина на Порт-Артур и Дальний через Мукден, отошла победителю в войне – Японии. Но главная линия, соединяющая Забайкалье с Владивостоком, оставалась пока в единоличном владении Российской Империи, а затем и СССР. С 1924 года КВЖД находилась в совместном управлении СССР и Китая. Спорили, конфликтовали, даже воевали, но до поры до времени владели дорогой на двоих.

Так вот, когда Панфиловы обосновались на КВЖД и в начале 1922-го делали вызов племянницам, то доро́гой и всем вокруг неё командовал Дмитрий Леонидович Хорват.

А сейчас пару абзацев про начальников КВЖД после генерала Хорвата, когда назначения делала уже советская власть. С декабря 1922 года по апрель 1926-го начальником дороги был Иванов Алексей Николаевич, член ВКП (б) с 1913 года. Его сменил второй советский управляющий – Емшанов Александр Иванович, который руководил дорогой (и собственным благосостоянием) до 11 июля 1929 года, до советско-китайского военного конфликта на КВЖД. Этот Емшанов жил в особняке площадью с полутысячу квадратных метров, перед отъездом из Харбина купил и вывез в Москву автомобиль Мерседес. Всё как полагается!

И Иванова, и Емшанова военная коллегия Верховного суда приговорила в 1937 году к расстрелу. Иванову вынесли приговор 31 октября, привели в исполнение 1 ноября. Емшанов прожил на четыре недели дольше. Расстреляли не за КВЖД и не за Мерседес с особняком, а за то что – троцкисты.

Что такое «быть троцкистом» – вообще мудрёно, но они признались. А «признание обвиняемого есть царица доказательств», как говаривал сталинский прокурор Вышинский, который был прокурором СССР с 1935 по 1939 год, оправдывал многомиллионные убийства в своих «научных» трудах, и в благодарность за это его прах в Некрополе у Кремлёвской стены.

Ну вот, мы вроде разобрались с тем, что это за чудо такое – Китайско-Восточная железная дорога. Именно с КВЖД Усачёву Павлу Никитичу пришёл официальный вызов: приезжайте, Ваши рабочие руки нужны в Харбине.

Но завтрашние отъезжающие ещё пока в своём Троицке.

Собирают документы, пакуют дорожную утварь.

Харбинский блокнот. Троицк. 4 декабря 2017 года

Вместо храма – горком

Документы я собрал и дорожную утварь упаковал.

Мне вылетать в Харбин послезавтра. Из Екатеринбурга. Китайская виза – она уже в паспорте. А сейчас – за руль и быстренько в Челябинск, в областной архив. Закажу выписку из церковной метрической книги о рождении отца.

До Челябинска двести километров. Вот и архив. Заведение серьёзное. Строго прописано, в какой день недели и в какие часы «от» и «до» надо подавать генеалогический запрос. Я, конечно, ни в день, ни в час не уложился, не знал о них, но растерянности не выдал и с независимым видом известил строгого вахтёра, что иду в читальный зал архива. Изобразил завсегдатая, паспорт предъявил и всё такое.

И вот я в читальном зале. Как школьный класс, по четыре стола в ряд, а этих рядов шесть или семь. Половина парт, ой, столов, занято. Серьёзные люди. Перед ними старые толстые тома, стопки подшитых папок, они что-то выписывают от руки, что-то набивают на ноутбуки. Историки, профессура, не мне чета. Ведь я хочу найти всего-навсего один листочек из церковной книги. Одну запись на этом листке.

На столе, который, подобно учительскому, повернут лицом к классу, – объявление. У археографа Степановой М. Н. сейчас обеденный перерыв – до 13.45. Перекусывает персонал чем-то принесённым с собой в соседнем кабинете, оттуда доходят и голоса архивариусов, и запахи бутербродов или варёных сосисок. Марина Николаевна подходит к своей кафедре почти вовремя. К ней сразу два или три учёных, я не осмелился их оттеснить. Говорят полушёпотом.

Дошел черёд и до меня. Я боялся натолкнуться на какое-то раздражение, а Степанова удивительно заинтересованно обо всём расспросила, тут же стала искать в каталоге, сохранилась ли в архиве метрическая книга из церкви Михаила Архангела за 1917 год, обрадовалась:

– Есть книга, нам с вами повезло. Так, записываю, диктуйте. Ваш отец родился в семнадцатом году десятого ноября. По новому, наверное, стилю… Усачёв Михаил… Знаете, я сейчас схожу в архив, гляну, в какой сохранности метрическая книга, есть ли в ней запись о вашем отце. На всё про всё минут десять.

– Как, прямо сразу? – мне не верится. – Десять минут?

– Если всё в порядке, то я принесу эту книгу.

Сижу, жду, рисую в блокноте. Неужто?

Марина Николаевна возвращается, зовёт меня, разводит руками:

– Книга не самом лучшем состоянии, мягко говоря, выносить её нельзя, ненароком рассыплется. Так что мы сканируем запись в хранилище, на это нужно время. Вот вам бланк, заполняйте заявку с электронным адресом, и я на него перешлю скан.

Обрадованный таким внимательным отношением к моей рядовой просьбе, я прямо от архива рванул на своей машине в Троицк. Всего 130 км, не магистраль, конечно, но всё равно полутора-двух часов на дорогу может хватить. Цель – увидеть Храм во имя Архангела Михаила, откуда та самая метрическая книга. Я умудрился поехать в Троицк, ничего не прочитав о городе и его церквях. Такой лихой.

Вот он и Троицк. Не тороплюсь, кручу руль, осматриваюсь. По левую руку, в небольшом отдалении, – красивая церковь. Неужто Святого Архангела Михаила?

Припарковался. Церковь от дороги в трёхстах метрах, тропинки по снегу к ней от парковки нет. А тут по тротуару идёт интеллигентная дама, со вкусом одетая. Учительница, или бери выше – завуч школы, самонадеянно оценил я, и бегом к ней со своим животрепещущим вопросом:

– Простите, а это не Михайловская церковь?

– Увы, – развела она руками, – это не Михайловская, это церковь Дмитриевская. Она тоже очень красивая, но Михайло-Архангельской церкви вообще не было равных. И её полвека назад разрушили, а построили на месте храма, тьфу, – презрение на лице, – горком партии построили. Прекрасную жемчужину заменили неопрятной стекляшкой. С пустым народом внутри.

Моя эмоциональная собеседница, остыв, объяснила мне, на каком по счёту светофоре надо свернуть направо, чтобы оставить автомобиль и пройтись по красивой исторической улочке, которая приведёт к главной площади, где стоял храм.

– По нашему Васильевскому переулку ваши родные уж точно хаживали, там все старинные особняки сохранились, у властей на них рука не поднялась, – напутствовала меня дама, любящая свой Троицк.

Я действительно неторопливо походил по старому Троицку.

В баре гостиницы в Васильевском переулке, который теперь улица Климова, заказал капучино и на очень добротном сайте www.troitsk74.ru нашёл материалы о Михайловском храме, о городе вообще. Какие-то из этих материалов я уже пересказал, своими словами, не закавычивая. Добавлю ещё.

В том же переулке Васильевском, в особняке знаменитого купца, останавливался на ночлег в 1891-м наследник престола Николай Романов, спустя пять лет ставший Императором Николаем II-м. Он помолился в Храме святого Архангела Михаила и передал в дар икону святителя и чудотворца Николая, соизволив наградить церковнослужителей 150-ю рублями и певчих 50-ю рублями.

Михайловский храм закрыли «по ходатайству трудящихся» в 1936 году и использовали под хлебно-ссыпной пункт. После 1945-го там были магазинные склады.

Взорвали недействующую церковь 24 июня 1967 года, как «не представляющую исторической ценности». Выселили из округи людей, заклеили во всех окрестных домах окна и взорвали. Построили на этом месте в самом центре… Действительно, тьфу, построили горком КПСС. Сейчас здесь – школа искусств. А горком (или как они себя там зовут по-теперешнему) застыдился серости и убогости здания да переехал в историческую постройку.

Семейная история

Сеногной и козье молоко

И куда же это так потянуло-понесло семью Павла Прасковьи Усачёвых, а заодно и Татьяну Толстикову?

А всё складывалось так. Можно запутаться в фамилиях и в родстве. Приглашение выехать на КВЖД прислала из Харбина в Троицк Анастасия Константиновна Панфилова, в девичестве Толстикова, – она приходилась родной сестрой Лаврентию Константиновичу Толстикову, отцу Прасковьи. Вообще, у Лаврентия Толстикова и его жены Зиновии родилось тринадцать детей, из которых выжили только четыре дочки. Поэтому и путаница в фамилиях, ведь старшие сёстры – мужние. Мария Лаврентьевна стала Щёкотовой – вышла замуж за купеческого сына Андрея Ивановича Щёкотова. А девицами пока оставались под папиной фамилией Любушка и младшенькая – Татьяна.

Панфиловы приехали в Харбин в январе 1917-го. Муж Анастасии Константиновны Панфиловой устроился телеграфистом на харбинский вокзал. Панфиловы сразу начали строить домик себе – небольшой, комната и кухня с сенями.

Не забывали и про родных, оставшихся в Троицке, благо почта пока ещё работала, хоть и с перебоями.

Весной и летом семнадцатого, ещё до большевиков, Прасковья с Татьяной и их сестра Люба получили несколько писем от тёти Насти. Та рассказывала не только о своём домике, но и о том, какое место Панфиловы огородили рядом со своим участком для переезда сюда племянниц Толстиковых. Прасковья и Таня зажглись этой идеей, а Люба, средненькая из сестёр, на переезд так и не решилась, осталась в СССР.

В пятидесятые годы сёстры встретятся.

Так вот. Панфиловы построили жилище себе, а для племянниц соорудили сарай из досок и внутри сложили печку. А если есть печка, то по тогдашним китайским законам постройку сносить запрещалось, даже самую примитивную.

И Панфиловы оформили во владение маленькие участки по двум адресам на 8-й улице Зелёного Базара: под № 27 – себе, а под № 29 – племянницам. В архиве БРЭМ в Хабаровске до сих пор хранится документ под названием «Список домовладельцев Харбина». И наравне с богатеями, имевшими в собственности особняки и огромные многоэтажные дома на самых главных проспектах, в этом списке – скромная эмигрантка Панфилова Анастасия Константиновна с её крошечной деревянной хибаркой под № 27 на 8-й улице Зелёного Базара; да-да, в одном списке с богачами-пузачами. Среди двух тысяч домовладельцев.

Всё это в том районе Харбина, который именовался очень романтично – Зелёный Базар. Читая письма тёти Насти, её племянницы Прасковья и Татьяна повторяли название «Зелёный Базар», им рисовалось что-то загадочное, манящее. Так и тянуло пройтись по тамошним зелёным улочкам. И пройдутся. Увидят, что всё скромнее. Просто домишки. Но ведь они свои!

Не откладывая в долгий ящик, в том же семнадцатом, наши Панфиловы начали готовить вызов для переезда в Харбин ближайших родственников. Так было в порядке вещей: если есть жильё для родных, и если приглашающие гарантируют поддерживать их деньгами, то почему бы и не позвать. Эта бумага на славянский манер именовалась как «Вызванье» – от слова «вызвать». Под кровных родственников подпадали Татьяна и Прасковья (которая уже Усачёва), а также дети Прасковьи и её муж Павел. Семён Усачёв в число «вызванных», увы, не входил, он для Анастасии не считался роднёй по крови.

Когда готовили первый вариант приглашения, то в Харбине ещё действовало Генеральное консульство Российской Империи. Но сама Империя уже переставала существовать, а вскоре закрыли и Консульство. Всё застопорилось.

Тогда Панфиловы стали оформлять вызов через контору управляющего КВЖД. В самом начале 1922-го всё получилось. В Харбине с нетерпением ждали родных. А будущим переселенцам предстояло для легального отъезда оформить паспорта граждан новой страны под длинным названием – Российская С. Ф. С. Республика. И ещё собрать кучу бумаг.

Два страшных года для Оренбургской губернии. В 1921 году засуха уничтожила посевы, голод скосил людей. А в двадцать втором близ Троицка весь июль – нескончаемый мелкий дождь. Крестьяне из ближних деревень, у которых ещё оставалась те же козы, не могли из-за сырой погоды взяться за косьбу, называли этот дождь сеногноем, хватались за голову, им нечем будет кормить домашнюю живность.

Голод[1]. Безысходность.

Будущие эмигранты выехали из Троицка только в октябре.

С пересадками – всё на восток и на восток. Пять тысяч вёрст с гаком. Сначала «по-барски» занимали купе в «зелёном» вагоне. Впрочем, про «купе» – слишком громко сказано. «Зелёными» вагонами назывался третий класс, а на второклассные «синие» или первоклассные «жёлтые» денег у семьи не то чтобы уж совсем не хватало, но их ведь приходилось беречь на будущее. Но и общий, «зелёный», вагон – он хотя бы пассажирский. В нём ехали до Омска.

А дальше – вагоны-теплушки. С двумя неудобными пересадками. Иркутск отнял у наших путешественников десять дней; искали, кто из местных их приютит, спали на полу. Павел находил подённую работу, а расплачивались с ним съестным. Наконец, дождались поезда до Читы. В «телячий» вагон размером шесть метров на три метра набивалось до двадцати человек, трёхъярусные нары заняты, как и «комфортные» места на полу близ железной печки. Здесь, у жаркой буржуйки, старался примоститься простудившийся Павел. Он и раньше частенько по весне и по осени кашлем маялся, а тут ещё вагонный сквозняк, сплошные щели.

Когда составы тормозили где-нибудь на полустанках в тайге, то дети, Клава с Мишей, оставались в теплушке, а Павел, Прасковья и Татьяна вместе с соседями всякий раз спрыгивали вниз, ломали валежины и собирали хворост для печки.

На одном разъезде увидели под железнодорожным откосом домик со свалившимся забором. Вскопанный огород. Ботва от убранной картошки. Коза рядом со старенькой хозяйкой.

– Вам забор поднять, сударыня? – выпрыгнул из теплушки шустрый Павел.

– Будь добр, сынок, – улыбнулась та, опираясь подбородком о палку. – Лопату возьми в сенях.

И вот уже Павел копает ямы под пару новых столбиков. Стремительно копает, до отправления поезда меньше часа.

А что делает Прасковья?

Она – доит козу!

Доит в свою кастрюльку, за которой сбегала в вагон. Первые струи молока туго ударяются и звякают о дно. А потом струйки захлёбываются в молочной пене, они уже не звонкие. Да парное молоко, оказывается, ещё и вкусненько пахнет, как-то раньше не замечали…

Таня смеётся, Клава с Мишей облизываются, хозяйка дома, забора и козы – довольнёхонька. Она, когда увидела малышей, то к оговорённому ведёрку картошки добавила ещё козьего молока. Про смешную историю с козой наши переселенцы ещё долго будут вспоминать, такой это получился приятный эпизод. Будут особенно смеяться по поводу кастрюльки козьего молока лет через двадцать, когда такие сугубо горожане Усачёвы переселятся в деревню Барим на севере Маньчжурии, и у них у самих появится несколько коз. А заодно и корова с телёнком.

Проверяющие к пассажирам теплушек особо не придирались: есть документы, да и ладно, да и всё в порядке. Езжайте дальше.

А Мишу́хе в дороге, где-то ещё под Читой, исполнилось пять лет. Это 10 ноября. Павел подарил сынишке деревянное ружьё, которое выстругал ещё в Троицке и припрятывал к этому дню. На прикладе вырезаны ножом буква «М» и цифра «5». Папа расшифровал надпись:

– Модель у твоей одностволки М-5, а это означает, что Мише исполнилось 5 лет.

Прямо в теплушке устроили хоровод, пели: «Как на Мишины именины испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой нижины…» Каравай действительно на керогазе испекли, папе Павлу на очередной станции удалось заработать муки. Вагонным соседям тоже по краюшке досталось. Хлебный аромат хоть на пару часов, да и то хорошо, выдавил из теплушки не самые вкусные запахи дальней дороги.

С горем пополам добрались до Благовещенска. Двадцатые числа ноября 1922-го. На Дальнем Востоке уже установилась большевистская власть, которая подтвердила переселенцам право легально пересечь границу с Китаем и попасть на КВЖД.

Именно «легально» – это ключевое слово.

Много лет спустя, в 1935-м, когда не очень грамотная Прасковья станет отвечать на вопросы анкеты Бюро по делам Российских Эмигрантов в Маньчжурии (сокращённо БРЭМ), то переволнуется, замешкается, не понимая точно, что от неё требуют. И тогда ей поможет кто-то из сотрудников Бюро, который своим красивым почерком дополнит ответы существенными уточнениями. Например: «в Маньчжурию прибыла с мужем, сестрой и детьми в ноябре 1922 года из Благовещенска легально по советской визе. По прибытию в Харбин возбудила ходатайство о выдаче эмигрантского паспорта, сдав свой советский паспорт в Главное Полицейское Управление, при этом поручителем была Панфилова Анастасия Константиновна, Зелёный Базар, 8-я улица, дом 27, домовладелица».

Потом и ещё в одной строчке анкеты этот сотрудник своей рукой впишет за Прасковью слово «легально», что было важно для статуса эмигрантов Усачёвых и Татьяны Толстиковой.

Это всё про Усачёвых и Толстикову.

А были ещё эмигранты Кочергины – родители Лизы, будущей жены Миши Усачёва.

Уж в их-то анкеты слово «легально» никак не могло попасть.

Нелегалы чистой воды. Нарушители границы уезжали из Владивостока в конце октября 1922-го, числа так двадцать восьмого или тридцатого, если вообще не 1 ноября. Покидали Россию вместе с остатками дальневосточной Белой Армии. Вместе с теми белогвардейцами, которые не уплыли на крейсерах, канонерских лодках, тральщиках и пароходах Белой Сибирской флотилии, а спасались посуху – пешком или на телегах – от Посьета через Хуньчунь и в сторону Мукдена.

Кочергины в этой десятитысячной колонне продвигались на арбе, запряжённой в доходягу-кобылу, всё это купили у корейцев. С четырёхлетним сынишкой Толенькой, который уже выплакал все слёзы от страха. И с дочуркой на руках. Лизоньке в этом переходе из прошлого в будущее исполнился один годик – как раз 4 ноября.