Ангел-хранитель
– Я завербовался строителем на байдарскую железную дорогу. Поеду, поработаю там до начала занятий.
Он не стал ничего объяснять, все было ясно. Продолжение строительства трассы означало, что его родители отдали свои жизни не зря. И он, их сын, хотел продолжить дело не только символически, но и конкретным трудом. Викентий Павлович сказал ему тогда:
– Это хорошая мысль, дорогой. Конечно, поезжай.
Но когда сын Саша узнал, что «Митенька едет работать в Крым», стал горячо проситься отпустить его вместе с братом. С малых лет он рос рядом с кузеном, ходил за ним хвостиком, каждый вечер старался улечься спать в комнату «к Митеньке», повторял за ним словечки и выражения. Он совершенно искренне считал, что будет Мите в Крыму помощником. Но Викентий Павлович и Людмила отлично понимали, что Митя едет трудиться по-настоящему, что работа на строительстве тяжела и не оставляет свободного времени. Мальчишка станет брату обузой. Митя уехал, конечно же, один, а разобиженного и недовольного Сашу родители повезли в гости к дяде Вадиму…
В эти час-полтора времени «мужского уединения» Вадим и Викентий говорили не только о семейных делах. Всегда разговор поворачивался к тем событиям, что происходили в стране и в мире. Вот и теперь, глянув на клубок телеграфной ленты у буквопечатающего аппарата, Викентий спросил:
– Что слышно из внешнего мира? Какие последние новости тебе передал твой московский собеседник?
Два часа назад Вадим Илларионович провел последний сеанс связи со своим коллегой-радиолюбителем.
– Затишье, – он пожал плечами. – Все отдыхают, как и мы. Самый большой смутьян, наш Реформатор, слава богу, тоже еще у себя в Колноберже пребывает. Надеюсь, государь и вправду даст ему другое назначение, как поговаривают со слов Витте.
Вадим Илларионович был идейным консерватором и, как все консерваторы, резко не принимал всех нововведений Столыпина.
– Но, Вадим, ты разве забыл: Столыпин в марте сам подавал в отставку, а государь не принял ее.
– Принял бы, если бы не вдовствующая императрица Мария Федоровна. Это она уговорила сына.
– И очень хорошо! Такими светлыми умами нельзя разбрасываться. Премьер-министр делает все возможное, чтоб увести Россию с гибельного пути бунтов и революций. Разве не прекрасно он сказал: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия»!
– «Великая Россия»! Поза, все поза! – воскликнул сердито Бородин. – Он сам же провоцирует эти великие потрясения. Еще министром внутренних дел был, а уже прикидывал, как бы распустить Думу. И взлетел наверх как раз на гребне той волны, что погребла под собой Думу! А следом новая волна пошла – террористов и боевиков с бомбами и пистолетами!
– Вадим, разгул террора начался раньше! Уж я-то об этом знаю лучше тебя. С февраля девятьсот пятого, когда московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича убили. После этого, чуть больше чем за год, – пятнадцать покушений на губернаторов и градоначальников. На генерал-адъютанта Дубасова, на военного прокурора Павлова, на начальника главного тюремного управления Максимовского… И на самого Столыпина – да, уже после роспуска Думы.
– Разве этого не следовало ожидать? Согласись, Викентий! Но как человеку, я искренне сочувствую Петру Аркадьевичу. Как ужасно пострадали его дети, сын маленький и девочка! Сколько ей было тогда? Четырнадцать? Я согласен – Столыпин смелый человек. Помнит, что ходит как под приговором, но не уступает. Но как политика я его не принимаю, нет! Вот уже и новую Думу он подмять под себя хочет или опять же разогнать. К власти единоличной рвется наш премьер-министр, диктатором стать желает.
– А я другое вижу, милый мой доктор. – Викентий Павлович получал удовольствие от их дискуссии. – Своими реформами Столыпин тщится поднять одновременно и промышленность нашу, и сельское хозяйство. А в итоге – всю Россию.
– Как же, поднять! Запустить сюда иноземный капитал, чтоб заграничные магнаты скупили все наши богатства на корню! А теперь еще замахнулся на основы основ Российского державоустройства – на крестьянскую общину!
– Да, дорогой, многие бы с тобой согласились. Но я, прости, другого мнения. Еще пятьдесят лет назад, после отмены крепостного права, крестьянину – каждому! – нужно было дать возможность лично распоряжаться своей собственной землей. Я уверен: оттого и бунты начались, и погромы помещичьих имений, что крестьянин интуитивно чувствует – с ним поступили несправедливо. Община тяготит его, давит. Вон Европа! Хоть и тоже пережила всякие катаклизмы, но обошлась без социал-революционеров, подобных нашим. А секрет в том, что там крестьянин делом занят на своей собственной ферме.
Вадим Илларионович уже успокоился, однако сказал Викентию сердито:
– Россия – не Европа, известное дело. Что нашему человеку хорошо, то немцу – смерть. И вот что я думаю. Если начнет Столыпин все-таки общину крестьянскую ломать, то мы еще не таких катаклизмов дождемся! И голода, и бунтов страшных. Не дай Бог, конечно!.. А ты, Викентий, меня удивляешь: чиновник полицейской службы, и – либерал!
– Ну, положим, не либерал. Но именно служба позволяет мне видеть такое, что заставляет понимать: многое в нашей державе менять надо… Впрочем, как говаривал Цицерон: «Harum sententiarum quae vera sit, deus aliquis viderit» – Какое из этих мнений истинно, ведомо одному только Богу… Ладно, дорогой, времени, поди, уж много. Люся детей уложила, пойдем, погуляем вместе с ней в саду.
Вторая дверь из мастерской выходила прямо на террасу. Там, в кресле, сидела Людмила.
– Наконец-то! – воскликнула она. – Наговорились?
– Прости, дорогая!
Мужчины подхватили ее под руки с двух сторон и пошли по тополиной аллее через сад вниз, туда, где блестела вода одного из прудов.
– Что Саша? Завтра снова к Берестовым поедет? – спросил Викентий.
– Да, непременно. Он подружился и с маленьким князем, и с его воспитательницей. Они звали его. – Люся засмеялась. – Я его спать укладываю, а он все рассказывает, как они в какую-то рыцарскую башню ходили, да что по ночам там привидение бродит…
6
Сын того человека с собакой, которого они встретили на лугу, прибыл в «Замок» на следующий день. Он приехал верхом на спокойной лошадке в сопровождении слуги. Мальчик сразу понравился Алене: крепенький, крутолобый, как бычок, с веснушками, открытой улыбкой и доверчивыми глазами. Он учтиво представился хозяйке дома. Господин Коробов был в Москве, на службе, и ожидался только завтра – на выходные дни. Мадам Коробова поздоровалась с мальчиком и отпустила их играть.
Всеволод сразу повел Сашу на поляну перед домом. В одном ее конце была устроена небольшая площадка, разрисованная белой краской: какие-то круги и большой квадрат. У одной из линий высился столб, а на его верхушке торчала прибитая странная корзина – без дна. Другая корзина, обычная, стояла на земле. Из нее Всеволод достал красивый кожаный мяч, оранжевый.
– Вы, Саша, умеете играть в баскетбол? – спросил он гостя.
– Баск-кетбол? – Саша запнулся на необычном слове. – А что это? Это ведь не футбол?
– О, вы еще не слышали? – обрадовался мальчик. – Так я вам расскажу. Эту игру недавно придумали. В американском городе Спрингфилде, сами ребята из колледжа со своим учителем мистером Нейсмитом. Я уже видел в Париже, как настоящие команды играли, французская и американская. Нужно две корзины, с двух сторон – как в футболе двое ворот. И мяч вот так «ведут».
Он побежал по площадке, ударяя по мячу ладошкой, и вдруг схватил его в руки и бросил мадемуазель Элен. Та, наверное, этого ожидала, потому что сразу поймала, повернулась и бросила прямо в корзину. И попала!
Саша аж подпрыгнул от восхищения:
– Ловко! Я тоже хочу попробовать! Можно?
Сначала он учился попадать в корзину, и смеясь, и сердясь, и смущаясь. Но скоро у него уже получалось. Потом они стали играть: Саша и Всеволод против гувернантки. Уставшие и веселые, пришли на веранду, где их ожидал кувшин со сладким морсом и вазы с грушами, яблоками и малиной – пуар, пом и фрамбуаз, как говорил маленький князь.
В первый день Саша побыл в гостях недолго и вернулся домой с Максимом, который провел это время на конюшне со Степаном и Варфоломеем. Но князь Берестов, с разрешения своей тети, пригласил Сашу приехать назавтра на весь день. Потому утром, сразу после завтрака, Максим отвез мальчика в «Замок» в двуколке, сам вернулся в «Бородинку», договорившись, что приедет за ним часам к шести вечера.
На этот раз мальчики встретились, как старые друзья. И почти сразу перешли на «ты». Причем Саша узнал, что Лодя и гувернантку свою тоже зовет на «ты» и по имени – Аленка. Но только тогда, когда этого не слышат взрослые.
Они сразу побежали на площадку с корзиной и играли в баскетбол, пока их не позвали полдничать. На веранде стояли плетеные кресла и плетеный столик, накрытый полотняной вышитой скатертью. Ребят уже ждал горячий шоколад со сливками и блюдо с еще горячими хрустящими печеньями, которые Лодя называл «брийош», а Алена – «хворост». С аппетитом все уплетая, они весело болтали. Но вдруг Лодя понизил голос и наклонился ближе к Саше:
– Знаешь, у нас здесь есть привидение! Я раньше думал, что призраки водятся только в старинных французских замках. Мы были с папой и мамой в гостях у графа де Шамбертона в его замке на Луаре, там жил призрак одного предка графа, которого отравили ядом. Но мое имение тоже называется «Замок», и здесь тоже есть свой призрак!
– Вот здорово! – восхитился Саша. – Я никогда не видел привидений! Это, наверное, жутко страшно, но интересно. Я бы посмотрел. А ты видел?
– Не-е-ет… – Лодя глянул обиженно на свою гувернантку. – Оно ведь днем скрывается, а ходит только по ночам. А ночью мне не разрешают пойти туда. Но я когда-нибудь дождусь новолуния, притворюсь спящим, все заснут, и я проберусь в рыцарскую башню!
– В рыцарскую башню? А где это?
– Пойдем, покажу! – Лодя выпрыгнул из кресла. – Там и днем интересно, только призрака нет.
Мальчики вприпрыжку, болтая, побежали через старый сад. Алена пошла за ними по новой тропе. Проходя мимо клумбы, она непроизвольно замедлила шаг, как делала все последние дни. Что-то ее тревожило, но девушка никак не могла понять – что же? Вдруг Саша споткнулся, упал, тут же вскочил, потирая колено и сердито глядя под ноги. Потом махнул рукой:
– Коряга какая-то!
И побежал догонять Лодю.
Алена подошла и тоже поглядела – обо что же зацепился мальчик? Толстый изогнутый корень слегка выступает из травы, прямо на тропе. Мало ли их здесь! Да, но рядом нет деревьев: с одной стороны кусты жасмина и одичавшей малины, с другой – новая клумба. Девушка пригляделась, и ей показалось, что земля в этом месте не так сильно утрамбована. Она оглянулась на дом, на ближайшие кусты. Никого… Тогда быстро стала на колени и ощупала руками место на тропе вокруг торчащего корня. Не сразу, но ее чуткие музыкальные пальцы нащупали чуть заметный выступ, побежали по его периметру… Круглая крышка! Скорее всего, закрывает какое-то отверстие. Яму или колодец. Лежит плотно и совершенно незаметно. И никто из живущих в доме о ней не знает…
Никто?.. Похоже, недавно кто-то ее трогал. Но главное – клумба разбита на месте старой дорожки через сад. И потому появилась новая – как раз по верху этой незаметной и никому не ведомой крышки. А клумбу разбили по приказу госпожи Коробовой. Алена помнила, как они приехали из Москвы сюда, в имение, как через несколько дней мадам заявила, что надо привести в цивилизованный вид старый заброшенный сад. Кухарка посоветовала ей хорошего садовника Степана из близкой деревни Енино. Но сказала:
– Он хоть парень и молодой, да один не справится – уж так все заросло! Пусть возьмет двух или трех мужиков себе в помощь.
– Я выпишу ему помощников из Москвы, специалистов по устройству парков, – возразила на это хозяйка. – Пусть пока начинает сам работать.
Когда же Степан пришел, она вывела его в сад, объяснила:
– Здесь очень мрачно, нужна яркая цветочная клумба. Самое подходящее – вот это место.
Она указала на поляну, прямо по середине которой проходила тропа. Место и правда было хорошее для клумбы – открытое, солнечное, хорошо видное из окон второго этажа.
– А дорожка может проходить рядом, вот здесь…
И хозяйка сама первая прошлась по тому месту, где сейчас и в самом деле протянулась уже натоптанная тропинка.
«Об этом надо поразмышлять, обязательно, сегодня же!» – подумала девушка и поспешила за мальчиками. Тропа, пересекая сад, переходила в липовую аллею, спускавшуюся к реке Лопасне. Вот там, на нижней береговой террасе, и стояла «рыцарская башня», а по сути, каменный флигель с мезонином. Мезонин был стилизован под средневековую башню: узкая ротонда с островерхой ребристой крышей, окошками-бойницами. Когда-то во флигеле располагался чудесный маленький зимний сад, в аркадных нишах стояли статуи римских богов. Еще сохранились здесь мраморные основания для кадок под деревья, но самих растений давно не было. Во флигель теперь сносили старые предметы мебели, и когда Алена вошла вовнутрь, мальчики уже стояли на коленях у раскрытого сундука, перебирали его содержимое: старые журналы, клетку для птиц, сломанную подзорную трубу… Схватив эту трубу, они по винтовой лестнице устремились наверх. Оттуда Лодя позвал:
– Аленка, иди к нам! Мы будем высматривать врага.
– Да, – подхватил Саша. – Мы Ланкастеры, клан Алой Розы. Наш замок хотят взять штурмом Йорки…
Обедал Саша Петрусенко за общим столом, в большой гостиной, вместе со всей семьей. К обеду как раз приехал господин Коробов, и мальчик был представлен ему. Веселый приветливый мужчина расспрашивал Сашу о дяде Вадиме Илларионовиче, передавал ему привет. Однако Саша заметил, что он посматривает на жену с каким-то беспокойством, словно хочет о чем-то поговорить. Но госпожа Коробова этого не замечает, улыбается племяннику и ему, Саше, все предлагает то одно блюдо, то другое.
Максим уже прикатил за ним, ждал в двуколке, а Лодя все никак не отпускал Сашу. Да и тому еще не хотелось уезжать. Наконец они уговорились, что завтра Саша приедет тоже с утра пораньше.
К ужину Саша опоздал. Все уже допивали чай, когда он, умывшись и переодевшись, явился к столу. Потому отцу и дяде он успел только рассказать о замечательной игре в баскетбол. Потом мужчины ушли в мастерскую дяди Вадима, а Саша еще долго рассказывал маме о своих новых друзьях.
– Знаешь, мы с Лодей и Аленкой…
– Ты зовешь взрослую девушку, воспитательницу, просто «Аленкой»? – удивилась Людмила.
– Но, мама, князь, то есть Лодя, сам ее так зовет, но только чтоб никто-никто этого не слышал. Это их секрет, как будто они члены какого-то тайного общества. И мне тоже разрешили.
– А ты нам всем секрет и выдал! – подразнила его Люся.
– Но, мама! – Саша покраснел, одновременно смутившись и рассердившись. – Вы – другое дело! Ведь вы там не живете! И потом… вы же не выдадите нас?
– Конечно нет, милый, я шучу. Все твои секреты никто у нас никогда не выдаст, ты же знаешь…
Когда мальчик наконец уснул, уговорив разбудить его пораньше, она пошла в сад встретить мужчин. Вместе они спустились к пруду. Этот пруд, как и несколько других, образовался после того, как на реке Сушке была построена плотина – лет полтораста назад, при знаменитых фабрикантах братьях Николае и Василии Кишкиных. Их парусиновая фабрика в Серпухове была крупнейшей в России, соперничая с полотняным заводом Гончарова. Там на 250 станках работали более пятисот человек, столько же вырабатывали пряжу по домам. В Серпухове и сейчас стоит грандиозный дворец фабрикантов Кишкиных, в котором они принимали однажды императрицу Екатерину II. Потом, правда, братья рассорились, учинили раздел своей парусиновой империи, и к концу восемнадцатого века незаметно и загадочно вся династия куда-то исчезла. А их дворец приобрели городские власти, и теперь там размещаются присутственные места: полиция, уездный и земский суд, архив, дворянская опека, казначейство, магистрат, зал дворянского собрания. А в первом этаже – еще и винные погреба. Доктор Бородин хорошо знал это здание. Он вообще интересовался историей родных мест, а братьями Кишкиными – особенно: его родные «Бородинские пруды» возникли в результате деятельности энергичных фабрикантов. Когда они разворачивали вовсю свое дело, то в городе им стало тесно. Они купили несколько окрестных сел и здесь, на Сушке, поставили плотины. На них устроили водяные толчеи пеньки и бумажную фабрику с молотами для глажки разных номеров бумаги. Да, когда-то здесь кипела бурная жизнь. Сейчас лишь несколько почти сровнявшихся с землей кирпичных островков напоминают об этом да одинокая каменная церковь за прудом, над оврагом. Но Вадим Илларионович рад спокойствию и тишине. Лишь кузнечики стрекочут, воды пруда мерцают, отражая крупные августовские звезды и тонкий серп молодого месяца.
– Новолуние, – тихо сказала Люся. – Время привидений.
– Да, так что там за призрак бродит по «Замку» князей Берестовых? – подхватил ее реплику Викентий.
– Маленький князь рассказал Саше, что по рыцарской башне бродит дух его далекого предка. Когда-то он служил при государе и был у того любимцем. Влюбился во фрейлину царицы, однако царь ему жениться запретил.
– Почему? – спросил заинтересованно Викентий.
– Об этом или легенда умалчивает, или мальчиков этот момент совсем не интересовал… Так вот, влюбленный рыцарь обиделся на царя и стал ни много ни мало разбойником. Грабил царские обозы, царских слуг убивал. Мстил, одним словом.
– Неплохо! И что дальше?
– А дальше его поймали и привели к царю. «Повинись, – сказал государь. – Стань передо мной на колени, и я тебя прощу».
– Значит, все еще любил своего фаворита? А тот, похоже, не повинился?
– Нет, не повинился. И царь его казнил.
– Что и следовало ожидать, – подвел итог Викентий и поцеловал жене руку – полусерьезно, полушутливо. – А что же рыцарь-разбойник, вернее, его неугомонный дух, ищет в родных краях? Почему он не бродит по царским палатам и там не наводит на всех леденящий душу страх?
– Наверное, там хватает других привидений. А здесь тихо, спокойно. Может, он тоже хочет обрести покой?
Вадим Илларионович с улыбкой слушал веселый диалог сестры и Викентия. Потом взял их обоих под руки.
– Я эту сказку уже и раньше слышал. Она не так глупа, как может показаться. В ней – отголосок настоящих событий и настоящих лиц. Да ты, Люся, должна тоже помнить! Один из предков мальчика, Всеволода, был декабристом. Прадед его, Дмитрий Урбашев.
– Вот это уже интереснее! Расскажи, Вадим, – попросил Петрусенко.
Они сели на скамью, стоящую на горке над прудом, и доктор Бородин рассказал историю, имевшую прямое отношение к имению «Замок».
В двадцатые годы прошлого века усадьба «Замок» принадлежала молодому капитану кавалерийского полка Дмитрию Урбашеву. Он вступил в Северное тайное общество в 24-м году. 12 декабря 1825 года он был одним из тех, кто находился в квартире Кондратия Рылеева, когда приехал князь Трубецкой с известием об отказе Константина от престола и назначенной на 14 декабря переприсяге царю Николаю Павловичу. У Рылеева на его «Русских завтраках» постоянно собирались соратники-заговорщики. Сам хозяин был в тот день болен, лежал в жару, с ним сидел, меняя ему на лбу мокрые салфетки, князь Евгений Петрович Оболенский. Услыхав от Сергея Трубецкого весть, они тут же решили: именно 14 декабря и надо начинать мятеж. Рылеев, Трубецкой и Оболенский вышли из кабинета к друзьям и объявили о решении. Среди всеобщего ликования Дмитрий Урбашев попробовал было сказать:
– Но ведь мы еще окончательно не выработали ни одного Закона для будущего благоустройства России! Не на пустом ли месте начинаем?
Но его обнимали, хлопали по плечам друзья:
– Главное – тирана свергнуть! Демократия и народу, и образованным людям мила! Потом государственный устав примем быстро!
А утром следующего дня получил Дмитрий Урбашев весточку из подмосковной родовой усадьбы «Замок»: его старый отец при смерти… Он был любящий сын, все бросил и поехал из Санкт-Петербурга в Серпухов, в «Замок». Застал отца живым, а через час тот скончался у него на руках.
Вот так и получилось, что капитан Урбашев на Сенатской площади в тот несчастный день не был. Товарищи, припомнившие его сомнения, высказанные накануне, решили, что он отступился от них. Но когда начались повальные аресты членов тайных обществ, Урбашев тоже был взят и попал под следствие. Он мог бы повиниться, но отказался стать на колени перед императором. Был направлен на Кавказ, в Таманский полк, через два года заболел лихорадкой и умер. Была у него невеста – и в самом деле одна из фрейлин двора. Да после всех событий она скоро вышла замуж за другого. Урбашев, как и многие декабристы, был лишен дворянского звания. А поскольку и умер бездетным, его княжеский титул и состояние перешли к двоюродному брату, Берестову…
Становилось свежо. Люся поеживалась под легкой шалью, наброшенной на плечи. Середина августа – это все же не разгар лета. Собеседники встали и тихо пошли к дому.
– Мне эти ребята сразу понравились, – сказал Викентий Павлович, вспомнив свою встречу на лугу. – Как их Саша называет? Лодя и Аленка… Не часто бывает такая дружба между учеником и наставницей…
7
Сегодня в разговоре Саша Петрусенко сказал:
– Мой папа – следователь по особо опасным делам. Он очень хороший следователь, его и в Москве знают, и в Санкт-Петербурге. А в прошлом году он сам задерживал одного убийцу и был ранен!
Алена вспомнила встречу с господином Петрусенко – он представился Викентием Павловичем. Ей тогда сразу понравился этот мужчина. У него было приятное открытое лицо, светлые усы, обаятельная улыбка и веселые, добрые глаза. У его пса Тобика тоже такие же глаза – веселые и добрые. Но у господина Петрусенко еще и очень внимательные.
Весь вечер она и Лодя провели с господами Коробовыми: ужинали, рассказывали о своих дневных занятиях, слушали рассказы Георгия Васильевича о московской жизни. Все это время девушка не позволяла себе думать о происшествии в саду. Боялась, что взглядом или выражением лица насторожит мадам. Она ведь была для этих господ наивной девушкой – скромной, хорошо образованной, в меру неглупой… И только. Ей не хотелось посеять хоть какое-то сомнение на свой счет.
Только за полчаса до того, как маленькому князю нужно было ложиться спать, они с мальчиком остались одни в библиотеке. Он любил перед сном почитать, вот и теперь сидел с ногами в огромном плюшевом кресле и читал «Робинзона Крузо». Канделябр с пятью свечами ярко освещал небольшое пространство вокруг мальчика. Алена пристроилась сбоку, уже в тени. Она вспоминала, анализировала, оценивала…
Когда-то отец сказал ей: «Тот человек, кто один раз решился на преступление ради определенной цели, но цели не достиг, уже остановиться не может. Особенно если остался безнаказанным. Это психологический закон. В глубине его души уже всколыхнулись темные силы: злость, азарт и жгучая неудовлетворенность. Он обязательно захочет добиться своей цели и пойдет на повторное, на третье преступление – до конца!»
Отец был очень умным и проницательным человеком. Потому Алена, оказавшись здесь, в этом доме, называемом «Замком», жила в постоянном напряженном внимании. Ах, как это тяжело! Никто ведь не должен замечать ее настороженности. А она – не пропустить ни одного намека на угрозу маленькому Всеволоду, князю Берестову…
Что это за яма на дорожке в саду, закрытая крышкой? Случайно ли именно поверх нее проложена новая дорожка? Если нет, значит, приказ разбить клумбу там, на месте старой тропы, – это злой умысел! А если просто случайность? Ведь крышка совершенно незаметна за густым утрамбованным дерном. Может быть, это какой-то старый колодец, о котором уже никто не помнит, а может, там совсем неглубокая выемка, не опасная… И что теперь ей делать с этой находкой? Если все только случайность, надо рассказать. Люк откроют, проверят, яму засыплют – и все, никакой опасности. Но… если предположить злой умысел? Как тогда правильно поступить? Тоже можно рассказать и тем самым расстроить преступный план. Но тогда через некоторое время появится новая ловушка, о которой она, Алена, может и не догадаться. Значит, промолчать и наблюдать? Пристально, очень пристально…
Она посмотрела на мальчика. Он почти утонул в большом мягком кресле. Сбросил башмачки, одну ногу поджал под себя, вторую, в белом носочке, положил на подлокотник. Читал, чуть заметно шевеля губами. Книга была на русском языке. Алена улыбнулась: Лоде значительно проще было бы читать по-французски, но «Робинзон Крузо» его так увлек… Еще немного времени пройдет, и для него уже не будет разницы – русский, французский. Но надо, чтобы это время никто у него не отнял, не прервал…
Что это за странный разговор с ней вела вчера мадам? О том, что Лодя – сомнамбула! Но ведь она за три месяца все особенности мальчика изучила. Мгновенная смена настроения: от веселого смеха до резкой, буйной вспыльчивости с рыданиями. Обидчивость, которую трудно предугадать – на совершенно обычное слово и поступок. Но и щедрость необыкновенная, и ласковость, с которой вдруг прижмется, обхватит за шею – до слез… Во сне он тоже поначалу, бывало, и плакал, и вскрикивал. Но теперь, в последнее время, Лодя стал ровнее, спокойнее, непосредственным и даже просто веселым мальчиком. И спит крепко, хотя, конечно, именно по ночам воспоминания все еще возвращаются к нему. Что делать – это надолго. Но чтоб он вставал и ходил, как лунатик, – нет, этого нет. Да и было ли когда-нибудь?