Записки экспедитора Тайной канцелярии. К берегам Новой Англии

Глава 5,

о том, что в карты можно проиграть не только деньги, но и совесть

Степан Афанасьевич Воронцов придерживался того мнения, что если тебе в картах не везет несколько раз кряду, то за сим обязательно придет везение, а потому прекращать игру не стоит, надо лишь дождаться своей удачи. Были у него и другие приметы: играть лучше в дождь; коли во сне карты привиделись, то в руки их брать в этот день никак нельзя; в своем дому везенья завсегда больше. Сегодня все приметы сошлись: дождя хоть и не было с утра, но к обеду солнце затуманилось (как пить дать, ввечеру польет), ночь прошла без сновидений, игра с дружками давними, офицером Хромовым да солдатом Стрешневым, была затеяна в гостиной того самого дома, где Степан проживал вот уже три года вместе со своей сводной сестрой Настей, с тех самых пор, как помер их отец, граф Воронцов. А так как за утро ему не повезло еще ни разу, удача вот-вот должна была его настичь. Возможно, уже в следующей партии. Посему очередной проигрыш не сильно расстроил молодого графа. А добрый, отнюдь не первый глоток вина и вовсе развеял печаль.

Хлопнула дверь, в комнату вошла сестрица, а следом за ней служанка Глашка (ох и аппетитная девка, да норовистая). Степан косо глянул на Анастасию, не ожидая от нее одобрения, чуть дольше задержался взглядом на Глашке, которая презрительно надула губки, отчего стала еще соблазнительней.

– А-а-а… это ты, – кивнул Степан Насте, – а я опять продул.

Воронцова хмуро оглядела захмелевших игроков, молча покачала головой и ушла к себе в комнаты. Служанка, опасливо косясь на господ, поспешила за ней.

– Ну как, еще? – не скрывая торжества, спросил Хромов. – Или с тебя хватит на сегодня?

– Ты думаешь, что только тебе сегодня выигрывать? А вот и нет! Я вот сейчас возьму и отделаю тебя, как бог черепаху! – хоть язык что-то не очень слушался Степана, но азарт его только начал распаляться. Правда, оказалось, что подкрепить этот азарт уже и нечем – в кармане жилета осталась лишь одна единственная медная деньга. Воронцов минуту разглядывал ее, силясь понять, почему она одна, потом решительно выложил ее на стол.

– Ха-ха! Как бог черепаху! – Хромов подбросил медяк и насмешливо положил его рядом с горсткой золотых монет, лежащих рядом с ним. – Тебе, милый мой, надо покрупнее монету найти.

– А ты мне и одолжи, – нашелся Степан.

– Одолжить, чтобы ты потом эти же деньги у меня и отыграл? Ха-ха! Да ты, брат, разумом помутился совсем. А меня за дурака держишь!

Тут некстати в гостиной опять показалась Настя. На сей раз она остановилась возле братца, с упреком заглянула в его мутные глаза и произнесла:

– Может, хватит уже? Посмотри на себя, э-эх! Допился!

Степе стало стыдно того, что его так унизили при товарище, и он злобно рявкнул в ответ:

– Цыц! Баба! Ты кто есть?! Девка незаконнорожденная… учить меня будет!

Видя, что слова ее действия не возымели, девушка отправилась восвояси. Глаша тоже хотела уйти, но Воронцов окликнул ее:

– Глашка, вина!

Хоть рядом стоял его собственный слуга, холоп Воронин, но Степе хотелось, чтобы ему прислуживала смазливая девка. Служанке было не по себе от его пьяного похотливого взгляда. Противиться она, однако, не посмела, принесла бутыль и попятилась к двери.

– Незаконнорожденная? – заинтересовался Хромов.

– Так евонный батюшка, – зашептал ему на ухо Воронин, – с крепостной своей нажил сестрицу хозяина нашего.

– С крепостной? – обрадовался Хромов. – Так она, стало быть, тоже крепостная? А гонору – будто пава!

В голове у него закопошились недобрые мысли. Не заметить редкую красоту Анастасии Афанасьевны было невозможно. Хромов не раз, бывая в этом доме, пытался оказывать барышне знаки внимания, но гордячка словно вообще его не замечала. Похоже, случай подвернулся укротить ее нрав.

– Слышь, Степан Афанасьевич! Так у тебя товар есть, сыграй на него.

– Товар? – не понял Воронцов.

– Товар! – уже уверенно произнес Хромов. – Сестрица твоя сводная прижита с крепостной. Стало быть, крепостная она и сама. Так на кон ее! Отыграешься. Я готов все золото против нее поставить.

Для пущей убедительности он сгреб все монеты и придвинул их к середине стола. Ход был выбран верно – у Степана алчно заблестели глаза. Глаша так и обмерла в дверях, не веря своим ушам. Но тут некстати вмешался Стрешнев:

– Недоброе ты задумал. Степан! Кто ж сестру свою?..

– Цыц, ты! – рассвирепел Хромов. – Ты кто такой есть, вша солдатская? Ты ешь со стола барского – так молчи, пока не спросили.

Затем, не давая опомниться вконец опьяневшему Воронцову, вновь насел на него:

– Ну что, Степан Афанасьич? Поставишь или боишься?

– Что? – взъерепенился Степан. – А вот и поставлю! – решился он и для верности хлопнул кулаком по столу.

Перепуганная Глаша поняла, что медлить более нельзя. В голове у нее был только один план – скорее позвать того единственного защитника, который есть у ее бедной, ничего не подозревающей хозяйки. Бесшумно, чтобы не привлечь внимания, она поспешила к выходу и через минуту уже бежала по улице. Только бы вспомнить дорогу к дому спасителя, только бы он был дома!

К счастью, Плахов был у себя. Он даже не успел еще приняться за какое-нибудь дело, все витая в сладостных мечтах. Тревожный стук в дверь вернул его на землю. А уж когда он увидел лицо перепуганной служанки своей возлюбленной, то и сам испугался.

– Беда! Ваша милость! – выдохнула Глаша.

– Что за беда?

Запыхавшаяся девушка толком и не знала, как поведать о том ужасе, что творился у них в доме.

– Так Степан Афанасьевич барышню на кон в игре поставили!

– На кон? – не понял Семен.

– Ну, сказали, что раз мать ее крепостная, знать, она тоже крепостная. И играют на нее! Беда, одним словом! – от волнения девушка почти кричала.

– Ничего не понимаю, – вся эта нелепица не укладывалась у Плахова в голове.

Прекрасную, величественную, недостижимую Анастасию Афанасьевну разыгрывать в карты? Быть не может! Нелады, видать, в голове у Глашки. Ну да надо разобраться.

– Ладно. Жди здесь. Я мигом.

Ну а пока наш герой искал шляпу и кафтан, хотелось прояснить для читателя то положение, в котором пребывала красавица Анастасия Воронцова, воздыхателем которой, как оказалось, был не только один Плахов.

Ее отец Афанасий Никитович Воронцов, один из боевых офицеров, храбро сражавшихся под знаменами Петра Первого, верой и правдой служил своему царю и дослужился до высоких чинов и наград, но в Северную кампанию получил изрядную контузию и вернулся в родовое гнездо залечивать раны. К этому времени он овдовел. Смерть не пощадила его супругу, и разрешившись от бремени, она вознеслась в мир иной, при этом оставив мужу наследника.

Афанасий Никитович после ранения на поправку шел медленно, глаз да глаз был нужен: когда подушку подложить поудобнее, когда водицы подать. С ног сбился тогда его денщик Василий. И наладил хозяину дворовую девку Марфу, чтобы она его выхаживала. И тут произошло чудо, то ли знала Марфа хитрости какие, то ли проведение вмешалось, но становился хозяин здоровее день ото дня, да так припустился, что даже столичный врач в очередной приезд удивился.

Окрепнув окончательно, Афанасий Никитович Воронцов спасительницу свою вниманием не обошел, наказал, чтобы в доме оставалась. Приглянулась она ему. Ладная была, расторопная. Когда уезжал, даже в губы целовал. Но знать не знал Воронцов, что через девять месяцев Марфа родит дочку и наречет ее Настей.

Вот как оказалось, что первые семь лет не знала Настя родителя своего и о заслугах его ничего не слыхивала. Росла она простой босоногой крестьянской девчушкой-сорванцом, единственной и горячо любимой дочерью дворовой девки Марфы. Слыхала, правда, не раз, как судачила дворня об ее матери и хозяине, да и о ней самой за спиной перешептывались, будто похожа она на отца бесстрашием и умом своим. Смысл сих речей оставался для нее неясен.

Однажды глядела она сквозь ограду на господский сад, где в тот час прогуливался молодой барчук, лентяй и увалень. Не столь ей был интересен сей мальчик, как притягательно блюдо с сахарным печеньем, что стояло рядом с ним на столике. Надо сказать, что еще в детстве Настенька была необычайно хороша собой: огромные синие глаза, белая кожа, тугие каштановые локоны очаровывали всех, кто ее видел. Барчук заметил красивую крестьянскую девочку и поманил ее пальцем. Та вмиг пролезла сквозь прутья ограды и с замиранием сердца приблизилась к нему, не сводя глаз с блюда. Но отведать сладкого печенья ей тогда не удалось: надменный мальчик спросил, как ее зовут и что она умеет, заставил спеть песенку, а затем грубо велел убираться, наслаждаясь ее разочарованием. Она убежала, еле сдерживая слезы обиды. Все это видел старик-денщик. Он нашел девочку за амбаром, протянул ей спелое яблочко и погладил по голове, а потом сказал стоявшей рядом Матрене-ключнице:

– Вот ведь, кровь одна, а как не похожа Настюша на брата!

– На какого брата? – удивилась девочка.

– Ступай к матери, нечего у господского дома ошиваться! – прикрикнула на нее Матрена.

Вскоре все разъяснилось. Из далекого военного похода вернулся барин. Не застав Марфу, справился о ней. А как узнал, что ушла в село, да еще и родила, приказал звать к себе. Нарядила Марфа дочку в новый сарафан, повязала ей волосы красной лентой и повела ее в господский дом, где раньше бывать девчушке не доводилось. Дальше случилось совсем невозможное. Барин как увидел дочь, крякнул, выпил штоф водки, покрутил ус и велел, чтобы Настя с сего дня в доме жила да училась грамоте, наравне с братом. Что носить ей надобно теперь только платья барские и ходить за ней будет служанка. Когда изумленная Настенька спросила у матери, почему все будет так, та взволнованно прошептала:

– Благодари барина, падай ему в ноги!

Настя в ноги не бухнулась, а подошла и голову наклонила:

– Благодарствую, барин.

Воронцов поднялся, присел перед девчонкой и в кои-то веки прослезился:

– Не барин я тебе, отец я твой.

Так в первый раз переменилась жизнь Анастасии Воронцовой. За сим последовала не одна перемена: разлука с матерью, переезд вслед за отцом в столицу, в тот самый родовой особняк…

Отношения со сводным братцем-задавакой так и не сложились. Степан Афанасьевич затаил на родителя обиду за то, что тот привел в дом крепостную девку, да еще объявил ее своей дочерью, а стало быть, его сестрой. Оскорбленный до глубины души, он всячески старался унизить новоявленную сестрицу и показать ей, что хоть живут они в одном доме, но она ему не ровня. Настя быстро смекнула, что спуску Степану давать нельзя, хоть он и старше, и прав своих не уступала. Отец в их ссоры не вмешивался, к тому же часто бывал в разъездах, дома его почти и не видели. Так вот выросла Анастасия: почти без матери, почти без отца, презираемой сестрой нелюбимого братца. Это воспитало в ней, однако, характер сильный, волевой, умение лавировать между превратностями судьбы и не впадать в отчаяние при любых ее крутых поворотах.

С годами красота девушки лишь расцветала. Образование было дано ей весьма приличное, немец-лютеранин научил ее и языкам и манерам. Шли годы, Настя выросла, заневестилась, но женихи не спешили засылать сватов в дом Воронцовых: внезапная смерть оборвала жизнь Афанасия Никитовича Воронцова раньше, чем он определился со своими намерениями относительно дочери. Граф не оставил Анастасии приданого, не подписал вольную и никак не обозначил ее статуса. Он только лишь поручил ее заботам сына и взял с него обещание оберегать и опекать сестру со всем возможным старанием. С тех пор прошло уже три года. Настя привыкла самостоятельно вести хозяйство, решать все домашние вопросы, поскольку братец после смерти отца пустился во все тяжкие, проматывая наследство, и о делах думать забыл. Жизнью сестры он интересовался мало, а вот она о нем заботилась, понимая, что иначе он совсем пропадет. Так было до того самого злополучного дня, когда в судьбу ее грубо вмешались чужие люди.

Надо сказать, что Плахов нравился Анастасии. Рыцарства и благородства ему было не занимать. Вот уж кого не смущала ее бесприданность. Насте приятны были его ухаживания, его постоянство. Все складывалось хорошо, и намерения у Плахова были, очевидно, самые серьезные. Но девушка чувствовала в отношении него какую-то досаду, которую сама себе объяснить не могла. Возможно, причиною этой досады являлось то обстоятельство, что выбора у Насти и не было. Еще немного, и брат проиграет в карты весь отцовский капитал, сам, поди, скоро сопьется. Что останется делать ей? Возвращаться к матери в деревню пасти гусей? Но она давно чувствует себя барышней, крестьянская жизнь осталась в далеком прошлом. Брак с офицером, к тому же влюбленным в нее, был бы кстати. Слишком кстати. И это «слишком» понятно было не только ей. Наверное, Семен тоже уразумел, что ломается Настя лишь для порядку, деваться ей некуда. И вот это не давало девушке покоя, возмущало всю ее душу. Хотелось ей сделать вольный выбор, без принуждения, без страха перед будущим.

Вернемся же в дом морского офицера Семена Плахова. Минута потребовалась ему, чтобы накинуть только что снятый кафтан да захватить шпагу. И вот уже бежит он по булыжной мостовой следом за Глашей к дому зазнобы своей, чтобы вмешаться в судьбу ее. Не знает пока наш герой, что появление его на этой сцене навсегда изменит судьбу и Анастасии, и его собственную, а чья-то жизнь на том и вовсе оборвется.

Глава 6,

в коей наш храбрец спасал свою возлюбленную, да так и не спас

Старинный родовой особняк почтенного семейства Воронцовых скрывал от людского суда много тайн и страстей своих обитателей, счастливые и несчастные семейные истории, смешные, забавные, достойные восхищения, а порой и постыдные, мелочные привычки своих хозяев. Всякое случалось в этих стенах, но такого позорного случая, каковой произошел теперь, они не пом-нили. А произошло то, что было совершенно неминуемо: никакая Фортуна не снизошла до пьяного и совершенно уже не помнящего себя Степана Воронцова, и он окончательно и бесповоротно проиграл то, что поставил на кон против всего Хромовского золота – свое кровное родство, свое обещание умирающему отцу заботиться о младшей сестре как о себе самом, свою совесть. Смысл содеянного еще не дошел до него, а Хромов уже начал сгребать золотишко в кошель, дабы поскорее убраться восвояси со всем вновь обретенным богатством. Но тут в гостиную вбежала запыхавшаяся Глаша, за ней появился Плахов. Увидев служанку своей новой крепостной, Хромов заявил тоном человека, не сомневающегося в своих правах:

– Скажи Анастасии, чтоб вещи собрала, я за ней повозку пришлю…

Эти слова развеяли все сомнения Семена. Теперь он и сам ясно видел, что кошмарные события – не плод буйного девичьего воображения. Плахов подошел ко вконец размякшему Воронцову и тронул его за плечо:

– Степан Афанасьевич, а что здесь такое происходит?

Тот только и смог, что безнадежно махнуть рукой и уйти неверным шагом в соседнюю комнату, дабы забыться на диване и не думать более обо всем случившемся. Не чуя опасности от столь непредставительного гостя, откликнулся Хромов:

– Да ничего особенного… девку крепостную он в карты проиграл… делов-то!

Не только слова циничные, но и наглый вид да самодовольный взгляд сего бездушного сатрапа привели Семена в бешенство. Кровь застучала в его висках, рука потянулась к эфесу. Одно останавливало – мысль, как бы не осквернить кровопролитием дом своей любимой. Потому он сдержался и попытался воззвать к совести победителя:

– Она ведь ему сестрою приходится.

– Так не родной же – сводной, мало ли с кем там старый барин на сеновал хаживал. Тебе-то какой интерес? Никак амурный? – догадался Хромов.

– Отпустил бы ты ее подобру-поздорову, – глядя ему прямо в глаза, почти попросил Плахов.

– Подобру-поздорову, – недобро усмехнулся тот.

Видать, недооценивал он пыл этого невзрачного защитника. Что ж, не на того напали! Ожидая продолжения «задушевного» разговора, Хромов повесил кафтан на спинку стула и начал приближаться к Плахову.

Тут в гостиную вбежала встревоженная Анастасия, верная служанка ни на шаг от нее не отступала.

– Что здесь происходит?

– Собирайся, Анастасия Афанасьевна, – с вызовом заявил Хромов. – Жить ты теперь у меня будешь. Воду греть, завтрак готовить. А ежели ночью позову, уж не заставляй себя ждать.

– Я вас последний раз прошу, – задыхаясь от гнева, проговорил Семен.

Хромов взял со стола шпагу, вынул ее из ножен и решительно направил прямо в грудь нашему герою:

– Прочь с дороги!

– Бог видит, я не хотел этого, – Плахов выхватил свою и встал в позицию.

Все свидетели этой сцены сорвались с места, только в разных направлениях. И если молодая барышня метнулась к дуэлянтам, то Стрешнев наоборот, тихонько улизнул на улицу.

– Да опомнитесь! Что вы творите?! – Настя уже не на шутку испугалась.

В самом деле, кто они такие и что себе позволяют: в чужом доме разыгрывают эдакие непозволительные сцены, не обращая на хозяев никакого внимания.

– Вещи собирай, а то я ждать не люблю, – грубо рявкнул на нее Хромов.

– Все хорошо будет, вы шли бы в комнаты, а мы тут разберемся, – как можно ласковей обратился к ней Плахов.

Противники приготовились к бою. Вид их не оставлял сомнений в серьезности намерений. Девушки попятились к дверям. И вовремя! Началась яростная схватка. Гостиная была не столь велика, чтобы сражающиеся могли чувствовать себя свободно. Отступать было некуда, поэтому бились они жестоко. После первой серии отчаянных выпадов Семен на миг потерял равновесие. Эта заминка могла бы стать роковой для него, но давно не дравшемуся Хромову она понадобилась, чтобы чуть отдышаться. Он все же использовал паузу для словесной атаки:

– Значит, девку себе присмотрел?

– Девок в порту присматривают. Я жену выбрал, – парировал Плахов.

– Ну так она до замужества овдовеет, – рявкнул Хромов и вновь бросился на противника.

Силы соперников были почти равны, бесстрашия и ловкости им тоже было не занимать друг у друга. Рубились насмерть, не давая спуску и не оставляя друг другу шансов. Но все же Хромова подвела разгульная жизнь, к которой он привык за последнее время. Поэтому Плахов извернулся-таки и с силой толкнул его в грудь, рассчитывая сбить с ног. Злодей не ожидал такого маневра и начал падать. Он надеялся удержаться за стену, но за спиной оказались незапертые двери в ту комнату, где схоронились Настя со служанкой. В последний момент он уцепился за косяк, увидел нацеленную на него шпагу и попытался прикрыться дверьми. Но удар пришелся как раз в дверную щель. Тяжелые дубовые створки захлопнулись, шпага осталась торчать между ними.

В сей миг с противоположной стороны гостиной, с улицы, вошли солдаты во главе с офицером. За ними следовал Стрешнев.

– Что здесь? – офицер оглядел поле боя.

Картина была довольно странная: посередь гостиной стоял взъерошенный Плахов без камзола и без оружия. В углу жался слуга, а в закрытых дверях напротив торчал эфес шпаги.

– Так… Смертоубийство! – прошептал Воронцов, пуча от ужаса глаза.

И как в подтверждение его слов двери в комнату распахнулись, оттуда показался окровавленный Хромов со шпагой в груди. Он сделал шаг вперед и рухнул ничком к ногам своего убийцы.

Офицер молча кивнул одному из солдат, тот осмотрел лежащее тело и объявил:

– Преставился!

– Это все из-за нее, – поспешил показать на вбежавшую следом Анастасию Воронцов.

Девушка обмерла от ужаса, не зная, что и сказать.

– Взять! – кивнул на нее офицер.

От этих слов Плахов тут же пришел в себя. Он загородил Воронцову спиной и твердо произнес:

– Оставьте. Это я убил.

– Вашу шпагу, сударь! – приказал офицер.

Пришлось подчиниться. Солдаты приняли шпагу из рук нашего героя и повели его к выходу. Но не это для Семена было самым тягостным, а то, что, уже выходя на улицу, услыхал он второй приказ:

– И ее тоже арестовать!

«Эх, Семен, Семен, никудышный ты спасатель», – подумал Плахов, да только поделать теперь он уже ничего не мог. Оставалось ему уповать лишь на волю Божью.

Глава 7,

об ослах и командирах

Как же ликовала душа Туманова! Все было, как в прежние времена. В кабинете Ушакова, за завтраком, он держал доклад о городских происшествиях. Едва замешкал с бумагой, как тут же услышал зычный голос Андрея Ивановича:

– Ну что ты там копаешься?!

Не был бы он опытным офицером, ей-богу прослезился бы. Ну кто еще так умеет и отличить и приложить! Туманов наконец достал из папки нужную бумагу и поспешил к столу, за коим вкушал Ушаков щедрые божьи дары. Офицер начал с расстановкой, как и полагалось:

– Поутру боярский сын Жуков Михаил был найден, в чем мать родила, на городской площади, привязанный к ослу. После того как его поймали, учинили розыск злоумышленников.

– Поймали кого? – прервал доклад Ушаков.

Туманов взглянул в бумагу и, удостоверившись, что все в ней так и написано, как он только что объявил, повторил:

– Его…

– Поймали сына боярского или осла?! – повысил голос граф.

Туманов еще раз сверился с бумагою:

– Так тут не сказано.

– Да-а-а! – в сердцах скомкал салфетку Андрей Иванович. – Совсем писать разучились… Черти, чем занимаются… ослами привязанными! Ну и далее что?

Туманов продолжил:

– Нашли злоумышленников среди учеников капитанской школы…

Ушаков вырвал у него из рук бумагу и прочитал фамилии.

– И это будущее российского флота… – Он был возмущен до глубины души. Вот что значит без глазу хозяйского Русь-матушку оставить. – Н-да! Был бы жив государь… Ладно. Еще что?

Субординация, которой Туманов был обучен, не позволила ему взять тот лист, что патрон с гневом бросил на стол, а потому он перешел к чтению следующего:

– Морской офицер Плахов… убил некого фискального чиновника Хромова… в поединке в доме Воронцова. Причиной ссоры явилась сестра Воронцова, крепостная по рождению девка Анастасия.

– И кто этот Плахов?

– Сказано, что геройски проявил себя в Северной войне, – провел пальцем по строкам офицер, – командовал абордажной командой, хитростью захватил шведский порт, представлен к награде.

Под ложечкой сладко заныло. Так было всегда, когда чувствовал Ушаков, что дело складывается.

– И где он сейчас? – блеснул в глазах Главы Тайной канцелярии знакомый Туманову с давних пор азарт.

– Так в Приказе! – отрапортовал офицер.

– Федор! – крикнул Андрей Иванович. – Карету вели закладывать. В Приказ поедем.

Так и осталось куриное яйцо недоеденным, а чай недопитым. Пришлось Егорке прикончить овсяную кашу, что каждое утро готовила Пелагея для барина. Каша в этот раз была особенно вкусна, расстаралась кухарка. Только вот одно Егора огорчало: барин-то голодным уехал.

Глава 8,

в коей морской офицер Семен Плахов не оправдывает возложенных на него надежд

Семен Плахов впервые пребывал в казематах Петропавловки. Слышал о них много, а вот самому как-то не доводилось. Да и как он, бравый морской офицер, не раз вступавший в отчаянный поединок с врагом, мог подумать, что будет стоять в сем страшном месте и держать ответ за убийство христианина? Хотя можно ли человека, что способен играть в карты на живую душу, христианином именовать? Но как бы там ни было, не хотел ему Семен зла.