Арвеарт. Верона и Лээст. Том I

Проректор вспотел от волнения: «Здесь девятьсот, как минимум…»

«Я, конечно, могла бы вернуться – из Иртара обратно в Америку, но то, чем я занимаюсь, для меня сейчас – всё, понимаете? И дело даже не в этом. Дело в том, что мне объяснили, что в случае отчисления я обязана компенсировать расходы на образование – четыреста тысяч с лишним. А у мамы нет таких денег. Она работает в школе – не учителем, а ассистентом, и получает две тысячи. А эти „четыреста тысяч“ в пересчёте на наши деньги – уже восемьсот примерно, то есть сумма вообще запредельная. Поэтому я не знаю, для чего я сейчас пишу Вам. Просто, знаете, как случилось? Я уже в третьем классе стала снимать себе копии с „Медитерального Вестника“ – с Ваших статей и заметок; Вы печатались в каждом выпуске. Я почти их не понимала, но читала их постоянно и работала с терминологией, и всё прояснилось как-то, а в конце четвёртого класса… У нас в вестибюле – картины – ранние тервинисты (не подлинники, а копии). И у меня там любимая – „Бресвиарский Маяк“ Бекривара. Она меня просто притягивала, с той самой первой секунды, когда я её увидела. И вот, я упала с дерева – спрыгнула неудачно и повредила коленку, но никому не сказала, потому что мне было стыдно. И было ужасно больно. И ночью, когда все спали, я подошла к Картине… – знаете? – так – припрыгала; стою перед ней и плачу, и вдруг у меня в сознании появляются чьи-то мысли… то есть – буквально вспыхивают… возникают целыми блоками: „Успокойся. С этим ты справишься. Это – простая травма. Сядь на пол и сконцентрируйся“, – и далее – шаг за шагом, пока я её не вправила. И после того момента я стала с ней разговаривать. Я имею в виду – с Картиной. Разговаривать мысленным образом. И я начала приходить к ней с вопросами по биохимии. И Картина мне всё разъясняла. И с другими предметами тоже. Мы могли общаться часами. В основном по ночам, конечно, и на самые разные темы – от теоретической физики до арвеартской поэзии. Но с Вами эту Картину я пока что никак не связывала. То, что Вы к ней причастны, я поняла в девятом. Я готовила лабораторную по „воздействию на поведение…“ и мне не хватало данных по всяким несчастным планариям, а времени было мало и я обратилась к Картине, и она мне продиктовала кое-какие цифры по мышечной стимуляции, и всё обошлось на ура. А через месяц примерно, в октябрьском выпуске „Вестника“, я увидела Вашу заметку, приводившую разные данные, которые Вы получили в ряде экспериментов, проводимых дистанционно. И в том, что касалось планариевых, все результаты совпали. А Вы эти опыты ставили за месяц до публикации. Это значит – Вы были единственным, обладающим этими данными. И я до того обрадовалась, Вы даже не представляете! И потом я пришла и спрашиваю: „Вы – экдор Эртебран, получается?“ А „Вы“ тогда засмеялись и сказали: „Да нет, Верона! Я – часть твоего подсознания!“»

– Верона, – сказал проректор. – Прекрасное имя – Верона, и ты – под опекой Кураторов. Нет ничего удивительного, что ты напрямую связалась со мной. Они тебе в этом способствуют. А как тут не поспособствовать? Ребёнка с такими данными нельзя оставлять без внимания. И ты пока не догадываешься. «Бресвиарский Маяк»… символика… Во всём сплошная символика – что в имени, что в названии.

«А потом, уже после каникул, „Вы“ мне сразу сказали, чтобы я попросила у Таерда рукопись под названием „Структурно-функциональные парадигмы работы синапса“. Я отправила сообщение, экдор Таерд прислал мне файл и приписал в комментарии: „Завтра по ней защита. Тема, конечно, мелкая, но методика интересная. Можно сказать – уникальная“. Ну и вот, я сижу и читаю и выясняю сразу, что „автор“ этой методики утверждает в самом начале, что „разработал способ прижизненного анализа деднтритных шипов в гиппокампе посредством локальной инфузии красителя кальцеина“. А Вы, насколько я знаю, говорили о том же самом в заметке „Проблемы исследования…“ в приложении к выпуску „Вестника“ девятилетней давности. Вы в этой заметке рассматривали несколько вариантов и от этого отказалась (в пользу белковой экспрессии). И Экорен – этот „автор“ – позаимствовал Вашу идею без малейшей доли стеснения. Тогда я связалась с Центром и спросила его напрямую, когда он подошёл к экрану: „Почему у вас в диссертации нигде не упоминается, что идея такого анализа принадлежит на деле профессору Эртебрану и что вы её позаимствовали самым бессовестным образом?“ Экорен, конечно, задёргался и сказал, чтобы я не вмешивалась. А я ему отвечаю: „Простите, но вам придётся объясняться с экдором Таердом“. И Таерд с ним разобрался: работу с защиты сняли, а Экорена уволили. Ну так вот, и затем, после этого, было несколько разных случаев и все они были как-то напрямую связаны с Вами. То есть я понимаю, конечно, что это не Вы, к сожалению. Это кто-то, кто связан с нами – буквально телепатически. Хотя в подобных масштабах представить себе немыслимо. И только по этой причине я решилась на это безумие…»

– Нет, не только по этой, – прошептал Эртебран напряжённо. – Нет, моя золотая, здесь дело в другом, мне кажется…

«И ещё я должна отметить, что мой результат по Эйверу – тысяча сто одиннадцать. Экдор Таерд меня протестировал в самом начале месяца и потом он сказал мне сразу, что они не имеют права обучать меня в их Академии. Он сказал, что при этих данных мной должны заниматься в Коаскиерсе – именно Вы непосредственно. Теперь мне не просто стыдно оттого, что я всё это высказала, а стыдно просто смертельно, поэтому я заканчиваю. И простите меня, пожалуйста, что я ещё не представилась. Я – Верона Блэкуотер Авейро. Я родилась в Калифорнии и мне восемнадцать в августе. Мне действительно очень стыдно. И страшно, что Вы откажете. Этого я не вынесу. Экдор Эртебран, умоляю Вас…»

Эртебран дочитал послание и с минуту сидел, не двигаясь. Затем он плеснул себе виски, выпил, сказал: «Надо действовать!» – достал деквиантер из кармана и вызвал линию ректора:

– Экдор Креагер, простите… У меня на руках заявление… от Вероны Блэкуотер Авейро. Это – девушка-альтернативщица… Она обратилась с просьбой… Из Иртара… Сама непосредственно… Её результат по Эйверу – тысяча сто одиннадцать. Нет, я не ошибся, поверьте… Не боюсь ли я конкуренции? Нет, не боюсь, разумеется. В нашем случае это преемственность… Да, уникально, естественно… Да, совершенно верно. Отправим Виргарта Марвенсена. Мы должны утрясти вопросы с документами и финансами… Немного, несколько тысяч… Пусть лучше летит на Ястребе… Если возникнут проблемы, мы обратимся к Кураторам… Да, конечно, я всё понимаю… Я беру на себя всю ответственность… Пусть вылетает немедленно… Спасибо, экдор… До свидания.

Завершив разговор с Креагером, Лээст связался с Маклохланом и обратился с просьбой прислать к нему Виргарта Марвенсена. Виргарт, поднявшись в «проректорский», узнал о своём поручении и кинулся собираться – в лихорадочном состоянии, а Лээст в первую очередь наведался в банк за финансами, причём, финансами собственными – в необходимом количестве, следом, вернувшись в Коаскиерс, заглянул на кухню к шеф-повару, оставил распоряжения и сел за письмо к Вероне – более чем спонтанное и совсем не официальное. Затем, всё с тем же Маклохланом, он вывел из грота «Ястреб», поднялся над крышей Замка, приземлился во внутреннем дворике и там, поджидая Марвенсена, посвятил своего приятеля в известную ситуацию. Когда Виргарт возник – с вещами, готовый к дальнему странствию, Эртебран передал ему деньги в алюминиевом чемоданчике, где находились также документы для Гиварда Таерда, вручил письмо для Вероны и произнёс, расчувствовавшись: «Я на тебя надеюсь! Это крайне важная миссия!» Тут появился шеф-повар с двумя большими корзинами – провиантом для отбывающего. Дорверы простились с Виргартом крепкими рукопожатиями и вернулись обратно в Замок. Шеф-повар прошёл на кухню, Маклохлан – в обсерваторию, а Эртебран – в «проректорский», откуда связался с родителями и сказал, что приедет вечером – «отметить одно событие».

* * *

Неделю спустя, в Иртаре, свежим июньским утром с помощником Гиварда Таерда связался начальник охраны при Центре медитерации и взволнованно сообщил ему:

– У нас здесь студент из Коаскиерса! Альтернативщик Марвенсен! Появился с норвежским паспортом и вретгреенской регистрацией!

Помощник воскликнул:

– Вот как?! Неужели просит убежища?! Или это – конец конфронтации?!

– Не думаю, что убежища. Просит встречи с экдором Таердом. У него на руках направление от руководства Коаскиерса.

– Пропускайте! – велел помощник. – И пока никому не рассказывайте!

Таерд, узнав о случившемся, догадался, с чем это связано и сразу распорядился: «Кофе к столу, пожалуйста! Лучший из всех имеющихся! И вызовите начальника финансового департамента!»

Верона в эти минуты сидела в саду, в беседке, и читала письмо от матери, где постскриптумом было сказано: «Из школы пришлось уволиться. Я заявила директору, что надо хотя бы изредка исследовать карту мира (после его изречения на лекции „Наша Политика“, что Катар – столица Омана, а Арабские Эмираты по размеру больше, чем Мексика)».

Примерно без четверти десять Ардевир получил от Гиварда прямое распоряжение:

– «Подготовь-ка мне файл на Блэкуотер, включая все курсовые, все её рефераты и результаты тестов, а также рекомендации. Появлюсь у вас ровно в полдень. (Понимаешь, с чем это связано?)»

Гренар стёр сообщение, активировал все динамики и объявил по школе: «Верона, ко мне! Немедленно!» – мало что понимая, кроме того, что теряет её – теряет в текущей действительности, и теперь уже окончательно.

Как только она примчалась – возбуждённая и запыхавшаяся, Ардевир, не сдержавшись, потребовал:

– Как ты связалась с Коаскиерсом?! Хотелось бы полюбопытствовать! Давай объясняй, пожалуйста!

– Через экдора Таерда! Экдор, меня что, зачислили?! У вас уже есть информация?!

После тяжелой паузы Ардевир произнёс: «По всей видимости, – и, закурив, продолжил: – Будем готовить файл. Результаты тестов и прочее. Таерд скоро появится. И давай, если ты не против, обойдемся без фотографии».

– Почему?! – удивилась Верона.

– Потому что официально ты ещё ученица школы, а это дает мне право накладывать ограничение на распространение имиджей вверенных мне учащихся. Мера предосторожности. Это – параграф пятнадцатый в медитеральном Кодексе…

В полдень и три минуты Гивард и Виргарт Марвенсен подъехали к Гоэр-Дверу, быстро прошли аллеей к центральному входу в здание и на дверях узрели яркое объявление:

11-го июня

ПРОЩАЛЬНАЯ ФЕЕРИЯ

В программе:

группа «ПЕЧЁНКА»

знаменитое трио «КИН-САУ»

и звезда нашей сцены ВЕРОНА

с заключительным выступлением

– Ну вот, – констатировал Таерд, – теперь ты знаешь на будущее, что рэана Блэкуотер солирует. Прекрасное меццо-сопрано. Данные исключительные…

Следом, уже в вестибюле, он, как спонсор коллекции, кивнул на стену с картинами: «Ты обратил внимание? Копии Бекривара».

– Конечно! – воскликнул Виргарт. – Весь «Ордегоннский цикл»! Ученики, наверное?!

– Да, – улыбнулся Гивард. – Картины из фонда раскольников.

Так, в разговорах о живописи, они поднялись на лифте до уровня администрации и сразу же оказалась у искомой двери в «директорский». «Смотри-ка! – подумал Виргарт при виде мужчины в джемпере, – никаких сюртуков и галстуков! Директор у них продвинутый. Джинсы, короткая стрижка. Тоггерсвултец, по всей вероятности…» Затем его мысль застопорилась. Из кресла для посетителей встала красивая девушка. Не просто красивая девушка, а красивая ошеломляюще, излучающая – ощутимо – удивительное сияние – завораживающее, пьянящее, отнимающее дыхание. «Чертовщина! – подумал Марвенсен, ощущая пульсацию крови, резкий вакуум где-то в желудке и вибрацию в мышечных тканях. – Чертовщина! Конец! Проклятье! Ей нечего делать в Коаскиерсе!»

– Экдор Ардевир, Верона, – произнёс в это время Таерд, – позвольте мне с честью представить студента шестого курса коаскиеровской Академии ардора Виргарта Марвенсена!

Марвенсен поклонился, Верона присела в книксене, а Гренар кивнул и нахмурился, заподозрив в эффектном Марвенсене нового неприятеля – в битве уже проигранной, но формально ещё продолжавшейся. Сам Виргарт, взяв себя в руки, уже сделал первые выводы – в принципе безошибочные: «Гордая и независимая, но подвержена чувству эмпатии. Таерд к ней расположен едва ли не по-отечески, а этот спортсмен-директор влюблён в неё до безумия. А она сейчас ждёт единственного – написал ли ей Лээст что-нибудь. Да, написал, разумеется. Это всё начинает закручиваться в самую худшую сторону…»

Через час, после всех разговоров и отбора бумаг для Коаскиерса, Гивард решил: «Достаточно! Уже перебор, по-моему!» – и выдал идею проветриться и пообедать где-нибудь:

– Давайте-ка в «Старом Замке»! Виргарт, тебе там понравится! Верона, оденься наряднее! Отметим твоё зачисление! Через двадцать минут – на выходе!

Верона, подумав: «„Замок“?! Это – тот самый „Замок“, куда мы ходили с Джоном, когда он нам всё здесь показывал?!» – просто кивнула молча, а Гивард взглянул на Марвенсена:

– Можешь пройтись по школе. Посмотри на лаборатории. Потом поделишься мнением. Квердов у нас не водится, но стараемся соответствовать.

Когда Виргарт с Вероной вышли, Таерд прошёл к подоконнику, приоткрыл боковую форточку, достал из кармана трубку и коробочку с Dunhill Nightcap и сказал, обращаясь к Гренару:

– Тебе нелегко отпускать её, но мы своё дело сделали. Держать её здесь, в Иртаре, это значит лишать её права… права выбора, права на будущее. На счастье в конечном счёте. На то, что она заслуживает.

* * *

Виргарт, в кабинке лифта, шепнул Вероне: «Секундочку… – извлёк из кармана сумки конверт с серебристым вензелем и пояснил: – От проректора. Оно – неофициальное». Затем, уже в холле с колоннами, не дождавшись особой реакции, он перешёл на английский:

– Ваш директор сильно расстроился…

– Конечно, – сказала Верона, – но это не обсуждается.

На этом они расстались. Проводив её долгим взглядом, шестикурсник вздохнул – с тем чувством, что встреча Вероны с Лээстом – дело уже предрешённое, и добром это всё не закончится, а затем, с интересной мыслью, что облик её – прекрасный, её жесты, её интонации, манера откидывать волосы и даже походка – резкая – не женская, а мальчишеская, знакомы ему откуда-то, – заключил для себя неожиданно: «Я её где-то видел. Я уже с этим сталкивался…»

Поднявшись в гостиную комнату в общежитии старшеклассников, Верона, дрожа от волнения, присела на край дивана и вскрыла конверт с печатью – именной, с драгоценными буквами: «Л» и «Э» в серебристом сиянии. Письмо экдора проректора, написанное чернилами и слегка неразборчивым почерком, с наклоном в левую сторону, начиналось с его обращения: «Здравствуй, моя драгоценная…»

«Здравствуй, моя драгоценная!

Я сказал «моя…» – ты заметила? Прости за такую вольность, но с учётом тех обстоятельств, что мы с тобой чем-то связаны и в чём-то являемся близкими… может быть – очень близкими, если верить в тесты по Эйверу (и принимать во внимание твой необычный опыт общения с «подсознанием»), в отношениях между нами не должно быть особых формальностей. И я, между прочим, собственник, как ты уже догадываешься. А теперь настройся на чтение. Я просто хочу, Верона, чтобы ты уже до приезда, слушай меня внимательно, составила представление: обо мне, моей жизни в целом и тех моих интересах, которые, в общем смысле, отражают меня как личность не сколько в научном плане, сколько в обыкновенном. Я не скажу в «житейском», поскольку так получилось, что жизнь моя всецело отдана Академии и моим научным исследованиям, и всё, что в ней есть «житейского», это пара бутылок пива вечером в воскресенье. Но это, как ты понимаешь, не является самым существенным. Существенным будет следующее – что нам, говоря о будущем, предстоит провести бок о бок, глядя в глаза друг другу, бог знает сколько времени, и чем проще и доверительнее будут наши с тобой отношения, тем легче и плодотворнее нам будет работать вместе. «Плодотворнее» – странное слово. А как тут сказать? Не знаю. «Тем легче и полноценнее»? Я напрочь лишён таланта сочинять толковые письма, адресованные не коллегам из Реевардского центра, а прекрасным и юным девушкам. Сделай вид, что не видишь этого.

Я сказал только что «прекрасной»? Я знаю это заранее, но пытаюсь тебя представить – и ничего не выходит, только вижу глаза и волосы. Глаза у тебя янтарные, а волосы – ближе к чёрному. Было бы интересно взглянуть на твои фотографии. Перешли, пожалуйста, с Виргартом две-три или сколько получится. И, кстати, до Гоэр-Двера дошёл наш глобальный привет? Я имею в виду издание «Тысяча лет Коаскиерсу». Там есть мой недавний портрет. Я на нём с бородой, как у Гразда. (Гразд – персонаж из «Уртрарцев» – комедии Ливара Нерсгода. Этот Гразд отличился тем, что встал в оппозицию к обществу и не брился лет десять, наверное). Но теперь я побреюсь, конечно же, чтобы ты обо мне не подумала, что я – ретроград и всё прочее. (В чём-то я ретроград, разумеется, но не в вопросах внешности… точнее, её оформления). И, продолжая тему, в театре я не был долго – лет пять или шесть, наверное. Времени не хватает. Его с каждым годом всё меньше. Всё меньше и меньше, Верона, словно оно исчерпывается в особого рода прогрессии. Я достиг того самого возраста, когда делаешь первые выводы – и не самые утешительные. Я вдруг решил почему-то, что вся моя жизнь бессмысленна. Просто устал, по всей видимости. Сперва я работал как проклятый, потому что сделал работу единственной самоцелью, после этого – в силу привычки, затем – потому что понял, что должен оставить что-то – не детей, так хотя бы имя; затем, осознав бессмысленность, едва не послал всё к чёрту. Буквально в апреле месяце у меня появилось желание податься в глухое место и жить там в полной безвестности, а теперь ты мне написала и знаешь, что я почувствовал? Что всё теперь переменится. Что всё начинается заново…»

На этом Верона, не выдержав, прижалась к письму губами и, представив глаза проректора – прекрасные, тёмно-синие – согласно обрывкам из мусора, разобранного у Гренара, прошептала: «Monsieur, croyez-moi, tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles…»1 – исполняясь такими чувствами, что не знала в себе до этого.

* * *

В «Старом Замке» всё было по-старому: канделябры, столы – огромные, с внушительными столешницами, каменной кладки стены со старинной работы факелами, укреплёнными в бронзовых конусах, кресла с высокими спинками и пара каминов – пылающих. Дорверы, явно голодные, заказали бифштексы, пиво, запечённый картофель с груздями и салаты из свежей зелени, а Верона, храня традицию, выбрала сок – гранатовый, запечённую утку с яблоками, апельсиновое мороженое и какао с кофейными трюфелями. Разговор, что возник в процессе, за высокими пенными кружками, касался в первую очередь эртебрановской монографии, затем – разработок Центра в области биохимии, и затем, неожиданным образом, с подачи Гиварда Таерда, перешёл на ардора Рейверта – младшего брата Гренара. Рейверт, согласно Таерду, отличался большими талантами, но не стал поступать в Академию, а, будучи тоггерсвултцем, по окончании школы полностью сконцентрировался на спортивного рода деятельности. В двадцатилетнем возрасте он достиг чемпионского звания, держал его очень долго, потом оказался замешанным в какие-то махинации, был исключён из сборной, пару лет проживал в провинции, звонил иногда родителям, но вот уже больше года известий не приходило, были предприняты поиски, но они, увы, оказались абсолютно безрезультатными.

Виргарт, специализировавшийся в атретивной медитерации – науке, не признаваемой иртарскими медитералами, сказал, что способен выяснить место его нахождения, но на расчёт модели уйдёт не менее месяца. Гренар разволновался. Гивард спросил:

– А карты? Гадальные, саматургические. У нас они есть в запаснике. Может быть, стоит попробовать, для экономии времени? Мы сами ими не пользуемся, но у вас, в Арвеарте, я знаю, к ним иногда прибегают в самых критических случаях.

– Те, кто умеет пользоваться, – объективно ответил Марвенсен. – Нам их однажды показывали, как раз на саматургии, но просто для иллюстрации.

Таерд взглянул на Верону:

– Карты идут с инструкциями…

Виргарт сказал:

– Не стоит. Напрасная трата времени.

Гивард сказал:

– Я настаиваю. Стоит хотя бы попробовать.

– Да, – согласилась Верона. – Если карты идут с инструкциями, то не вижу смысла отказываться.

Обед, при таких обстоятельствах, завершился стремительным образом и группа переместилась в Центр медитерации. Директор провёл арверов на один из подземных уровней, где хранились, с предосторожностями, в вакуумных ячейках, разного рода предметы, вывезенные раскольниками: рукописи на свитках, гербарии с описаниями, коллекции минералов, морские и звёздные карты, сложного вида приборы и прочие древние ценности. При виде таких раритетов Верона, смеясь, заметила: «Да, хорошо упрятали! Никто о них и не догадывается!» – на что Таерд извлёк колоду и большой манускрипт с описаниями и передал ей в руки, успев сообщить до этого:

– Ладно, получишь пропуск! И вручаю тебе эти карты в качестве вознаграждения за все твои достижения в сфере образования!

Гренар кивнул на ячейку с ярко светящимся камешком – прозрачном, в два дюйма диаметром:

– Это – хрусталь? Риззгиррский?

Виргарт кивнул:

– Он самый. Подделка тут исключается.

– Простите, – вмешалась Верона, – «Риззгирр» – название местности?

– Нет, – пояснил шестикурсник. – Планеты в созвездии Лебедя. Сможешь узнать подробно у Джошуа Брен Маклохлана. Он преподаёт в Коаскиерсе атретивную медитерацию…

* * *

На обратном пути, в машине, Верона листала инструкцию, а Гренар и Виргарт беседовали – на тему астромоделей и того, как они рассчитываются. В карты директор не верил, поскольку саматургия, в его собственном понимании, относилась к оккультным знаниям, сопряжённым с духовными сферами, не терпевшими посягательства. Верона, напротив, думала, что формулы – дело привычное и, по сути своей, примитивное, а гадания с предсказаниями – нечто необыкновенное. В результате с каждой страницей её интерес усиливался – и в целом к саматургии, и к загадочным картам – в частности. Виргарт нет-нет да поглядывал, как она читает инструкцию – беглым взглядом, почти не задерживаясь на схемах и описаниях. «Неужели запоминает?!» – вопрошал он себя с недоверием, поскольку в его сознании всё никак не укладывалось, что девушка – столь прекрасная, со столь ослепительной внешностью, на деле не просто девушка, а медитерал, чей уровень почти совпадал с эртебрановским.

В школе Гренар провёл их в «директорский» и оттуда – в смежную комнату, где были диван и кресла, стойка с плитой и раковиной, холодильник, буфет с посудой и стол у окна – обеденный. Пока Виргарт с Вероной осматривались, Ардевир приготовил кофе, достал шоколад из шкафчика, французский коньяк, бокалы и вскоре беседа продолжилась. Верона, невольно прислушиваясь, успела выяснить следующее – что главным специалистом в атретивной медитерации в Арвеарте считается Джошуа – альтернативщик из Дублина, а главным специалистом по предмету саматургии является Грегори Акройд – альтернативщик из Йоркшира.

После крепкого кофе с конфетами она вновь обратилась к инструкциям и минут через семь примерно попросила снимок пропавшего. Гренар прошёл к компьютеру, распечатал ей фотографию и отдал со словами: «Последняя… Последняя из имеющихся». Рейверт, как оказалось, был очень похож на брата, но с той характерной разницей, что глаза его были серыми, а не синими, как у Гренара, а короткие волосы – вьющимися. Верона перекрестилась и приступила к гаданию, положив фотографию в центр и задействовав всю колоду – все сорок четыре карты трёхсотлетней как минимум давности. В комнате вдруг повеяло резко сгустившимся холодом, на что Виргарт подумал сразу: «Способности колоссальнейшие», – а Гренар, зябко поёжившись, перебрался к камину – газовому, засиявшему ровным пламенем.

Разложив на столе колоду, Верона сосредоточенно, с замкнутым выражением, стала считывать информацию, отчего напряжение в воздухе в несколько крат усилилось. Так протекла минута. За ней – вторая и третья. «Мне придётся сказать проректору…» – решил на четвёртой Марвенсен.

– Экдор, – начала Верона, поднимая глаза на Гренара, что так и дрожал у камина в лихорадочном ожидании, – ваш брат сейчас жив. Это – главное. Последних четыре года он был занят преступной деятельностью. Скорее всего – контрабандной. Часто бывал в разъездах. В каких – вы уже догадываетесь. Там он однажды попался, больше года провёл в заключении, но месяц назад примерно человек с огромным влиянием снял с него обвинения и взял к себе на работу в качестве приближённого. Работает он ответственно и тот, кто ему его покровительствует, крайне за это признателен. Последние карты свидетельствуют о текущем благополучии и о том, что картина в будущем изменится только к лучшему.