Шепот Вечности

«Звездочка». Так всегда звал ее Тайал. Он был лишь далеким ее братом. Сыном отцовского кузена. Но, однако Тай был к ней теплее и открытей, нежели ее единокровный брат Яхир, сын госпожи Джесайи. Она не винила того, все же, Яхир был наследником господина-отца и ему не пристало тратить время на пустые вещи. Оттого тот вырос куда более серьезным и грозным, а Аайю любил не больше прочих своих сестер, как обязывали его кровные узы.

– Нет смерти праведнее, чем умереть за Вечность, но… – вздохнула она.

– Ну? – прищурился Тайал. – Не бойся. Что ты хочешь сказать?

Тай никогда не винил ее за слова. Он был одним из немногих, кому Аайя могла открыто сказать что-то, о чем она думала. Это казалось ей странным и неправильным, но она ловила себя на мысли, что доверяла Таю больше чем отцу или матери. А уж тем более дяде или слугам.

– Боюсь, что это смерть не во имя Вечности и Ицхиль. Вы льете кровь с анварами, не поделив землю, а не веру, – говорить подобное она боялась, но знала, что Тайалу приятно слышать правду. Она никогда ему не врала. – Они не покусились на лунарий, не осквернили священных слов…

– Одним своим присутствием они порочат притоки Ицхиль Хвироа. Их женщины стирают свои грязные тряпки в святых водах, а мужчины поят в них коней, – процедил Тайал с отвращением. – Это ли не покушение на все, что мы должны защищать?

Он не врал. Аайя знала, что именно не могут поделить ни крестьянские простолюдины, ни их рода. Анвары со своими свободными нравами пренебрегали всем святым, что чтили ицхилиты. Святые притоки, омовение в которых было редким и очищающим ритуалом они без зазора совести и чести пользовали под свои житейские, человеческие нужды. Никто не пытался им этого запретить, а их чужая вера не чтила этих вод. Даже названный лорд этой земли не пытался им перечить.

– Но сколько же тогда крови должно пролиться, чтобы очистить их прегрешения? – скорбно задумалась вслух Аайя.

– Столько, сколько потребуется, – сжал рукоять оружия Тай.

– Они слепы. И блудят во тьме, как всякие иноверцы, – потерла свои ладони Аайя. – Слепец тоже многого не видит…

– Но слепцу не спустят греха с рук, сколь бы прокаженным он не был.

– Во всех нас, людях, живет грех и порок Ицы. Мы корыстны, мы не оценим чужие добрые дела, помним только злое… грязное… – опустила взгляд Аайя. – Потому делай добро не ради них, но ради Вечности. Ради ее довольствия. За одну лишь твою искреннюю добродетель она отпустит тебе сотню твоих грехов.

– Богоугодные дела – это хорошо, звездочка. Как и все добродетели перед лицом Вечности, – голос Тайала раздался звоном железа. – Но что же за добродетель смоет кровь Нарима?

– Убийцам его Вечность сама воздаст по заслугам, – спокойно ответила Аайя, но все же опустила глаза, чтобы ненароком не смутить родича чем-то схожим на дерзость уверенности. – Так сказано священными словами. Даже Ицхиль, да пребудет она вечно в свете луны, умела прощать своих врагов.

– Умела она и карать повинных в смерти друзей. Как отмщение пришло за ее собственное предательское убийство, – поднял перед собой меч Тайал, глядя, как голубая луна пляшет на его клинке. – Я лучше последовал бы этому примеру, – сказал он.

Ей не нужно было пояснять, что это значило. Старый воин с далеких земель, Цав Рансгар, один из Свидетелей, вписавший свое имя в историю, как «Святой Медведь», не был покорным слугой Вечности, как не был и героем. Однако же в далекие времена он склонился перед обещанным Дитем Луны в своем служении. И он же явился орудием, клинком в руках Вечности, что стал напоминанием милоннам об ошибочности пути, который они избрали. За что многие верующие люди вспоминали его гордым словом, как верного приспешника Ицхиль.

Но он был чужд милосердия, как всякий иноверец с дальних земель. Пускай и прозрел, увидев лик Дочери Луны. В чужих землях поминали Рансгара совсем иными словами. И Аайе не хотелось, чтобы Тайал шел тем же путем, который избрал грозный Медведь.

– Ох, – вздохнул Тай с размаху вогнав меч острием в песок, – не стоило тяготить тебя этими и без того тяжкими мыслями, – завидев скорбную усталость на ее лице, сказал Тайал, подойдя к ней. Коснувшись рукой ее щеки, он приподнял на себя ее взгляд. – Твоя невинность и благосклонность, пожалуй, урок для всех нас, Аайя. Но есть вещи, в которых женщины не смыслят. Позволь нам заниматься ими.

– Конечно, – согласилась девушка. Вечность не просто так разделила своих творений на женщин и мужчин. На каждого по своей роли и, быть может, Аайя зря пытается лезть в дела старших, нарушая порядок, установленный Вечностью. Это может быть путь в мимолетный грех.

– Оставим скорбь для тех времен, когда воздадим этим горным свиньям за все их заслуги, – сказал Тай, подхватив свой клинок и, убирая его в ножны, пошагал к входу в коридоры поместья, кивнув Аайе. Та, смекнув, пошагала за ним. – Пойдем за мной, звездочка. У меня есть для тебя невеликое, но утешение.

– Утешение? – успела только удивиться девушка, но Тайал не услышал ее. Или сделал вид, что не слышал, прошествовав к столику и сундукам, над которыми нависал красивый сефидский ковер, привезенный дядей Саифом из-за Срединного моря. На нем, красными и лазурными нитям и золотой пряжей был изображен рассвет и полыхающий, вместо Соляра, пламенный столп Перста. Золотые нити, ветвясь, поднимались от него вверх, словно лучи и вплетались в морскую гладь лазурных нитей, как их отражения.

Среди вещей, запрятанных в сундуки и мешки, привезенные Таем как дары от дяди Линерия, было много всякого. Шелка из-за Полумесячной Гряды для жен и дочерей их семьи, несколько прекрасно выкованных клинков для мужчин, диковинные украшения из камней, переливающихся радугой и даже несколько мешочков пряностей и специй с благовониями.

Тайал, отодвинув в сторону один из свертков шелка, достал небольшую шкатулку из резного дерева, отделанную серебристой оправой. На ней, примитивным сор’йиром были отпечатаны строки из Апокрифов.

«Тот благороден, кто смирен», пробежалась глазами по извилистым буквам Аайя, знавшая сор’йир настолько, чтобы смочь прочесть.

– Это сир дядя просил передать, как подарок тебе, – слегка неловко приподнял уголки губ парень. Тай улыбался нечасто. – Он наслышан о набожности своей племянницы и посчитал, что лучшего не найти.

– Мне? – смиренно переняла коробочку из его рук Аайя. Она оказалась легче, чем девушка предполагала. – Право, не стоило…

– Не начинай эту песню. Открывай, звездочка, – кивнул он на коробку.

Легким движением руки перекинув выплавленную в виде лунного диска задвижку, девушка приподняла крышку и замерла. Внутри лежала прекраснейшего вида подвеска в виде полумесяца на серебряной цепочке.

– Это?.. – поначалу Аайя не поверила.

– Лунный хрусталь, – кивнул ей Тай. – Теперь она твоя.

– Но… откуда… – поначалу девушка побоялась даже притрагиваться к столь изысканному украшению. Лунный хрусталь. Его не сыскать простым желанием даже за звонкую монету.

– Можешь примерить позже, звездочка. И не забудь попросить господина-отца передать благодарность сиру Линерию, – сказал напоследок Тайал.

– За это не расплатишься простой благодарностью, – оставалось удрученно вздохнуть Аайе.

Держа в руках коробочку, которую Аайя спешно закрыла, она пошагала на второй этаж, заодно придерживая под рукой тяжелый том. Такой дар увидеть она точно не ожидала. Где бы дядя не нашел этого украшения, он явно слишком расщедрился. Она слыхала, что сир Линерий такой же набожный человек, как она или ее отец с матерью, но в отличие от небольшого рода Шайхани, он числился богатым лордом, а не простым землевладельцем. Быть может, в казне его звенело больше вылитых золотыми солнцами монет, чем многие думали. А, быть может, эта вещь и вовсе перешла ему по наследству. Сир Линерий, восточный арвейд, вел свой род с другой стороны континента, из-за Гряды Полумесяц. Говорили, что его семья пускала свои корни еще до образования там Священной Империи.

Осторожно войдя в детскую, чтобы в случае чего не напугать или не разбудить детей, Аайя заглянула внутрь. Осторожность была не зря. Ница покачивала засыпающего Хадима на руках, а Хаям, сидевшая на перинах рядом, пожевывала халву из фиников и орехов, излюбленную детскую сладость.

– Ты пришла, сестра, – подняла на нее глаза Ницаях. Высокая, красивая и длинноногая. Девушки такой красоты, как Ница, было сложно сыскать на всем свете, думалось Аайе. Глаза с серебряно-серыми переливами. Зрачки, две серебряные монетки. Волосы цвета луны. Аайе была чужда зависть, однако в младенчестве она часто задумывалась над тем, как хорошо было бы иметь такие же волосы. Ее густые, слега вьющиеся локоны, черные, как уголь, не могли бы и сравниться с прекрасными волосами Ницы. Вытянутое лицо и глубочайшие зрачки. Ницаях пошла своей арвейдской красотой в мать.

– Мне сказали, что ты всю ночь сидела с детьми, – кивнула Аайя, положив том Саийицавы на стол вместе с подарочной шкатулкой и сняла с руки четки, оставив их рядом.

– А мне сказали, что ты провела всю ночь в молитве. Тебе ли меня подменять? – приподняла острую бровь Ницаях, погладив сопящего малыша Хадима по голове.

– Нет, сестра, не переживай за меня. Я вовсе не хочу спать, – сняла с головы покров Аайя, освобождая себя от покрывающей одежды и, следом, снимая сеточку для волос, придерживающую ее шевелюру. Черные локоны свалились ей на плечи.

– По твоим усталым глазам так не скажешь, – улыбнулась Ница. Ее глаза в отличие от глаз Аайи усталости не выражали. В лунных глазах арвейдов вообще сложно было рассмотреть что-то, кроме бесконечной глубины.

– Ница, не беспокойся. Тебе тоже нужно передохнуть, – подошла к ней Аайя, протягивая руки, чтобы взять Хадима. Увлеченно жующая халву Хаям лишь краем уха следила за разговором сестер.

– Раз ты настаиваешь, – пожала плечами Ницаях, передавая маленького на руки девушке. Сестра была старше ее на много лун, но даже несмотря на это казалась уж слишком по-взрослому красивой.

Аккуратно переняв единокровного брата на руки, Аайя улыбнулась ему, прижимая малютку к груди. Ница, расправив плечи, провела руками по волосам и подошла посмотреть на оставленную сестрой коробочку с даром от дяди. Волосы сестры казались отлитыми из белого золота. Арвейды были куда раскрепощённей, чем следовало бы, потому ни леди Джесайя, ни Ница, не любили утруждать себя покрытием головы. Однако, строгость отца все же была велика и со временем, его третья жена и вторая дочь все-таки начали носить платки. Но полупрозрачные и довольно легко подвязанные. Это было большим камнем преткновения в семье, от чего ни леди Джесайя, ни Ницаях почти никогда не выпускали на люди без особой надобности.

– Дядя прислал? – поглядела она на коробочку с даром.

– Да, – глядя на младенца в руках, ответила Аайя.

– Можно взглянуть? – спросила сестра.

– Конечно. – Аайя не была жадной до вещей. Если сестра попросит ее дать ей украшение поносить, она отдаст его с радостью. Уж много чести держать при себе столь редкой красоты изделие. Граничит с гордыней.

– Вот так прелесть, – взяв коробочку и извлекая из нее подвеску с полумесяцем, Ницаях подняла ее и завороженно устремила взгляд своих лунных глаз на эту красоту. – Это что… лунный хрусталь? – прищурилась она.

– Да. Я тоже была поражена. – Аайя покачивала корпусом, чтобы маленький Хадим не отвлекался ото сна.

– Господин дядюшка расщедрился, – пустила смешок Ница. – Мне Тайал передал от него только серебристые шелка, – она подвинула украшение к своей шее, придерживая его за цепочку и обернулась к Аайе, как бы демонстрируя его на себе. – Мне подходит?

– Очень красиво, – кивнула сестре девушка, хотя Ницаях была бы красива и безо всяких украшений и шелков. – Можешь взять себе.

– Ох, ну уж нет! – тут же отодвинула от себя украшение Ница, положив его рядом с четками Аайи и отставив коробочку в сторону. – Прознай дядя о том, что я присвоила себе его дар для тебя… Пожалуй, меня ждал бы выговор.

– Это все же лишь вещь, – сказала Аайя. Пускай вещь эта и была невероятно редкой и дорогой.

– Ты не знаешь дядю Линерия. Он же сир… Мечи и венки… – легонько улыбнулась ей Ницаях. – Эх, быть может и мой младенец-муж, подарит мне что-нибудь подобное на нашу нескорую свадьбу.

Эта шутка Ницы уже не казалась особо смешной, но Аайя улыбнулась, чтобы угодить сестре. Ницаях была помолвлена по договору отца с неким сыном далекого господина. То ли аншаха, то ли такого же землевладельца. Сестру очень забавляло, что тот только родился, когда на ее счет была записана уже сто двадцатая луна. Однако, свои возражения на этот счет с возрастом Ница научилась держать за зубами. Любила она и, в женской компании, подшучивать, что когда-то могла бы держать своего будущего мужа на руках. При отце, дядьях или каких-либо других мужчинах эту колкость со своего языка Ницаях не спускала.

Ница уже давно отчитывала свои женские лунные циклы. Это значило, что она была уже взрослой, состоявшейся девушкой, готовой к зачатию детей. И это же была одна из причин волнения дяди и отца, особенно после того позора, что успела навлечь на род Тамиран. Учитывая, что ее будущий жених еще не скоро вступит хотя бы в отрочество, старшие мужчины переживали, как бы Ницаях не натворила чего грешного. Это, в совокупности с тем, что она унаследовала от матери арвейдскую раскрепощенность в традициях, было для всех лишним поводом не выпускать ее из дома. Об этом почти никто не говорил прямо, но все это понимали. Включая Ницаях.

Аайя тоже была в том возрасте, когда из ребенка она совершит переход во взрослую женщину. Это часто говорила ей и мать, и госпожа Тарьям с леди Джесайей. Они обхаживали ее этой мыслью так, будто бы она совсем еще младенец, неспособный это понять. Но Аайя прекрасно понимала, что вскоре и ей придётся мерить лунные циклы, а следом отец обещает ее какому-то другому примерному человеку. Ей придётся покинуть дом и стать чей-то женой и матерью. Эта мысль казалась грустной, но Аайя долго не держала ее в голове. Такова судьба и доля каждой примерной дочери Вечности. Все будет так. Никак иначе.

Хаям, отложив объеденный кусочек халвы на тарелку, уселась рядом с Аайей, глядя на сопящего Хадима. Малышка причмокнула, облизнув губы языком и положила ручки на колени.

– Ты наелась? – спросила у сестры Аайя.

Та пожала плечами. Хаям, почти пятидесяти лун от роду, была прелестным ребенком. Ее большие глаза чем-то напоминали глаза Ницы, разве что темнее и смекалистее. Волосы, почти как у Яхира, сероватые, а не арвейдского белого золота. Она еще малютка, но, кто знает, может она перебьет красотой свою старшую сестру, когда станет того же возраста.

– Ты кушала что-нибудь, кроме сластей? – обратила взгляд на ребенка Аайя. Хаям, помявшись, улыбнулась своей чистой детской улыбкой и покачала головой. Значит, как обычно, налопалась всего, кроме того, что покушать стоило.

На столе стоял остывший красный пирог с устрицами. Уложив Хадима на кроватку и погладив его по голове, девушка подхватила Хаям и усадила за стол, чтобы та нормально поела. Ницаях, по всей видимости, спустила своей арвейдской сестричке с рук увлечение одними только сладостями.

Младшая сестренка послушно уплетала ломоть пирога. Аайя не была голодна, потому остановила себя от идеи лишний раз уплести кусочек. Запечённые с огненным перцем устрицы в пироге были дозволенной пищей для детей Ицы, как и любые прочие морепродукты. Мир был сотворен из бескрайнего моря, говорилась в священных текстах, и в море он вернется. Но Аайя помнила и о том, что сдержанность – одна из величайших добродетелей, потому не злоупотребляла даже самой вкусной из дозволенной еды. Обычно эти пироги любила госпожа Тарьям, как и все острое и жгущее язык. Такая пища была популярна в далеких краях, где она родилась. Третья же жена отца, госпожа Джесайя, эти пироги терпеть не могла, так как красный сок перца и устриц, сочившийся с его кусков при укусе, напоминал ей кровь, пущенную из рассеченной раны. Аайю это не смущало, как и не боялась она крови, в отличие от других девушек ее возраста, да и мужчин. Кровь есть дыхание жизни. Вечность наполнила ею их вены, как наполняет водой землю, чтобы та плодоносила. Сотворенные водою в нее и вернутся. Незачем боятся крови, она естественная для дитя Ицы, как вода для земли. А что сотворено Вечностью естественным человек не имеет права порицать.

Подойдя к столу, она погладила по затылку сероватые волосы Хаям, пожелав ей приятного аппетита и, взяв одну из пустых чаш, налила в нее воды со льдом из графина. Ночь не была жаркой, однако она ощущала, что в горле пересохло. Младшая сестренка довольно быстро управилась с острым устричным пирогом. Аайя, придерживая в руках чашу холодной воды, припала к ней губами, глотнув. Когда лето наступало особо жарким, без яхчалов, где хранили лед, чаще всего привозимый с гор, было не обойтись.

Стоило ей только услышать тяжелый младенческий вздох и вздрогнуть, отставив чашу на подоконник, Хаям уже подскочила к ней, дергая ее за подол платья. Ей не нужно было ничего говорить, девушка прекрасно поняла, зачем ее внезапно тревожит сестра.

Свободной рукой схватив лежащую рядом с пирогом на блюде серебряную ложечку, она подскочила к кровати, поднимая второй к груди задыхающегося младенца. Хадим закатил глаза, дергая ручками и ножками и издавал едва заметный писк, не имея возможности вскрикнуть. Сколько бы раз Аайю это не заставало врасплох, она пугалась, как в первый. Но действовала, отнюдь, не менее решительно.

Поровнее устроив брата на руках, она потянула ложечку к его рту, пропихивая ручку в горло. Аккуратно, напоминала она себе, он все-таки младенец. Маленькие пальчики Хадима вцеплялись в ее платье, а ногами малыш отпихивался в растерянности.

– Тише, Хадим, – спокойным голосом обратилась она к брату, хотя в груди ее колокольным звоном молотилось сердце, – тише, милый братец…

Пропихнув тонкую рукоять ложечки ему в горло, она едва ли сильно надавила на нее, открывая ему рот и гортань. Малыш рвано задышал, а его глазки заслезились. Аайя, покачивая его, прислушалась к дыханию брата. Оно ровное, значит воздух проходит в горло. С души девушка отлег камень.

Хаям, молчаливо подойдя к ним рядом, поглядывала на брата, которому Аайя помогала дышать. Забравшись на кровать, девочка села справа от сестры и с грустью смотрела на Хадима, ничего не говоря. Она такая малютка, но уже все понимает. И, наверное, больше Ницаях беспокоится о мальчике, проводя с ним в детской все свое время. Может, она не совсем еще смыслит, что есть смерть и болезнь, но понимает, что без помощи Хадиму никак не обойтись и пристально за ним следит. Придерживая маленького брата на руках и аккуратно держа ложку у его горла, Аайя вздохнула. После греха, что навлекла на себя Тамиран, ее мать клятвенно уверяла отца, что родит ему достойного ребенка, но господин не любил давать ей этого шанса. Однако же, спустя столько лет, она все же понесла от него, обещая, что родится сын, еще один его наследник. Обещала, что он вырастет воином, но малыш родился болезненным и скопец с врачевателями после его жутких приступов, обещал, что дитя не проживет и нескольких месяцев. Однако, стараниями семьи, хлопотавшей над ним и убеждений отца в обратном, малыш уже на год перерос обещанный евнухом возраст. Однако, ужасные приступы не отступали и при ребенке было положено сидеть денно и нощно, чтобы не дать ему задохнуться в припадке, раскрывая бедному мальчику гортань.

Аайя питала к дитю особую заботу.

– Ты будешь воином, – говорила ему она, даже если тот еще не мог ее понять, – все мы, от мала до велика, воины Ицхиль. В тебе Вечность.

Видела девочка в ребенке что-то, напоминавшее ей себя. Когда после тяжелых родов она только подрастала, мать сажала ее читать, заставляя изучать буквы на старых языках, а следом и писать их. Но Аайе не давались письмена на бумаге, почти как и речь. Она говорила мало, рассказывали ей сестрицы. Грозный в своей суровости дядя в гневе, однажды, сказал матери, что даже сейчас та «родила господину скудоумную». Все ее братья и сестры, кузены и дядья, все они уже давно читали священную книгу в ее года. Но маленькой Аайе не давались буквы, она не могла их разобрать. Однако, в одну ночь под синей луной, она смогла сама осилить письмо, оставленное на столе у отцовой жены. Затем принялась за списки скопца, утверждающие закупки для поместья. Матушка обнаружила ее в своей опочивальне, читающей священную книгу. Когда эта новость расползлась по поместью у всей семьи, никто даже и не верил. С тех пор, когда она научилась читать, Аайя сотни раз осиливала священные тексты, затем принялась за книги в отцовой библиотеке, потом принялась читать свитки на чужих языках и даже освоила письмо на них. Отец был столь удивлен, когда Аайя скромно попросила его дать ему прочитать что либо, а на ответ, отправляющий ее в библиотеку, лишь опустила глаза. Там не осталось и пергамента, что бы она не прочитала.

Судьба давно написана для нас Вечностью. Но предугадать ее никто из простых смертных не в силах. Слепец может прозреть, величайший воин пасть глупой смертью, а неплодоносная земля взойти урожаем. Мир, сотворенный Вечностью полон чудес. Но простому дитю Ицы не познать всей глубины этого творения. И ни о чем нельзя сказать наверняка. В этих думах Аайя покачивала Хадима на руках, пока приступ не отступил.

– Ты будешь воином, – прошептала ему она, прижимая младенца к груди. Роиц Ицнай уступала место яркому солнцу и лунный хрусталь полумесяца переливался в его лучах.