Дедушка, не спи!
– Этот тип уже фонарь разбил на площадке, – заявил Игорь, обращаясь то ли к Мише, то ли ко мне.
Но говорил он точно про Олега, который тотчас принялся смеяться во все горло. Когда человек смеется так громко и долго, его смехом невольно заражаются все вокруг. Но с Олегом почему-то все было иначе. От его смеха у меня по коже поползли мурашки. Я не понимал, что может быть смешного в том, что кто-то разбил на плацу фонарь, и теперь на вечернюю проверку нам предстоит строиться в темноте.
– Дебил, – добавил Игорь, а Олег заливался слезами. – Смотри, тут каждая кровать с именем. Все, как я мечтал! Твоя сверху, моя снизу.
Игорь пощупал матрац.
– Только белья не хватает. Твоя мамочка приготовила тебе постелушку?
– Неа, – прогыгыкал Олег и пощупал свой матрац.
– Хреново! – Игорь пошатал кровать. – Надеюсь, она тебя выдержит, дебил!
Он ткнул Олега в живот, и тот снова засмеялся. Поток слез и смеха грозился не остановиться никогда.
– У меня дома кровать на кровать похожа. А это просто улет! Как будто вынесли из тюремной камеры! Будем паровоз ночью делать!
С этими словами он повернулся к нам с Мишей, и мы познакомились.
31 августа начался период, дни которого принято вспоминать больше, чем все остальное, произошедшее за пять с половиной лет. Первые две недели никто из нас не думал об учебе, и, вообще, о том, что как-либо связано с семестровым курсом. О существовании учебников и аудиторий с преподавателями мы узнали только в середине сентября. А пока продолжался период организации строевого порядка.
Именно в тот период мы впервые узнали про наряды – единственный и самый действенный метод наказания курсанта.
Еще до того, как я первый раз попал в наряд, мне казалось, что на наказание этот метод никоим образом не тянет. Наоборот, курсант на какое-то время становился ответственным перед ротой, поднимался в ранге и хоть чем-то отличался от остальных. На практике же это обернулось иначе. Сначала в наряд попадали все по списку, и за счет огромного числа людей очередь на данную роль была велика. Чуть позже число желающих стало стремительно таять. А еще позже все поняли, в чем суть бесполезного пребывания на ногах в течение суток, и в нарядах стали появляться только тихие спокойные курсанты вперемешку с теми, кто попадал за нарушения.
Основной отличительной чертой курсанта в наряде от свободного счастливого человека была повязка на рукаве. Если я видел курсанта с красной повязкой, без сомнения, он учился на первом или втором курсе. Вид у него был соответствующий. Замученный, не выспавшийся, испуганный и растерянный. Иногда он даже с трудом понимал, куда идет.
Помимо красной повязки существовала еще и синяя. Синюю доверяли дежурным по роте и корпусам. Толку от нее было не больше, чем от красной, но на первом курсе, когда многие правила мы придумывали себе сами, синяя повязка давала шанс приказывать. А значит – ничего не делать. Не убирать гальюн, не чистить мусорные баки, не мыть полы, не стоять вахту. Не делать ничего, что входило в ассортимент неудачника.
На первом курсе синяя повязка была вроде защитного тотема, но и то время длилось недолго. Скоро все поняли, что в каком бы обличие ты не попал в наряд – это всегда плохо.
Уже с первой недели в академии избавляться от нарядов любыми возможными способами – стало принципом выживания. Одни не хотели стоять вахту, потому что это мешало нормальному препровождению суток. Другие боялись пропускать занятия, третьи хотели казаться выше остальных. От нарядов никого не освобождали просто так. Любой, кто удосуживался привилегии, имел какой-то вес, а, следовательно, от него что-то зависело. Таких халявщиков набиралась половина роты. Все что оставалось другой половине, стоять наряды за тех, кто это делать отказывался.
Надо заметить, что распорядок дня в морской академии имел отличия от распорядка дня в обычных гражданских институтах. Рабочий день у курсантов стартовал в шесть тридцать утра с зарядки. Чтобы разбудить людей вовремя, дневальный по роте начинал выколачивать двери всех кубриков заблаговременно до положенных шести тридцати. А так как в кубрике проживало всего четыре человека, а в роте нас было сто двадцать, несложно представить, какой путь преодолевал суточный наряд, чтобы разбудить всех. А особенно тех, кто просыпаться не особо хотел.
В моем кубрике имелись ребята, совершенно не переносившие утро. Олег и Игорь являлись коренными жителями Новороссийска, привыкшими к шуму, веселью и длительному ночному бодрствованию. Нежелание кому-либо подчиняться я почувствовал с начала знакомства, настолько они были упрямые и самоуверенные. Чуть позже время начало проявлять их качества, и я в этом еще раз убедился.
Так как они быстро стали первыми друзьями старшин роты, и притягивали к себе весь смазливый контингент курсантов, мы были вынуждены мириться со многими вещами. Вечерние посиделки, которые устраивали их друзья после отбоя, затягивались до середины ночи. Не спал никто. Они обсуждали события прошедшего дня, разговаривая и смеясь так громко, что за стенами не могли заснуть даже соседи, а мы, уткнувшись подушками с больными уставшими головами, внимали их истории. Ребята считали, что чем дольше гудеть ночью, тем крепче будет остаток сна перед зарядкой. Когда друзья покидали кубрик, Олег и Игорь засыпали, как ударенные. В чем-то они были правы, рассуждая на тему сна, но я сомневался, что за три-четыре часа они высыпались перед рабочим днем.
В середине сентября началась учеба, и стало чуточку легче.
Легче стало еще и потому, что произошло расслоение. Местные и иногородние разделились. Олег и Игорь жили в городе и день через день после вечерней проверки убегали домой. Мы с Мишей оставались одни, и кубрик словно обретал новую жизнь. Друзья наших товарищей стали приходить реже, и сон по ночам удлинился. Словом, случилось то, что мы так долго ждали. Пришла свобода. Хотя свобода являлась только по ночам и на ограниченный промежуток времени, рота словно выдохнула.
Иногда я задумывался, почему в казарме становится так спокойно без местных? Можно было вспомнить о многих почему, но ответ все равно будет один. Местные не считали казарму своим домом. Ведь их личных вещей здесь нет. Их дом в городе, и они по-прежнему воспринимали роту, как детский лагерь, где можно орать, громить и веселится. Здесь можно все, только делать это приходилось в секрете от командира роты.
Да, здесь было не скучно. Но не для всех. И уж точно не для тех, кто стоял в нарядах. А так как в основном вовлеченными в это являлись иногородние, местным становилось только веселее.
Глава 2
Внутренний засов
У Миши с детства был дефект речи, из-за которого он боялся говорить с людьми. Он заикался, и это носило особую внутреннюю сложность для него самого.
Как-то раз, еще в начале сентября, в разгар оргпериода, я зашел в кубрик и стал свидетелем сцены, где Олег и Игорь пробовали себя в роле Миши. Игорь сидел на стуле напротив, а Олег занял место на Мишиной кровати, плотно прижав того к стенке.
– Ведь м-м-м-ы друзья, – тянул Игорь, шлепая губами. – М-м-м-ы одн-н-а ком-м-м-м-анда! Ты что, не с нами?
– С в-вами, – с испугу отвечал мальчишка.
Когда Миша волновался, его речь приобретала жуткий оттенок. Самые плохие стороны накладывались друг на друга, создавая такой резонанс, что он просто не мог думать. В результате, он часто отвечал невпопад. Ребят это забавляло, и они, перековеркивая его говор, гнули свою линию.
– С на-а-а-ми? – квакал Олег. Голос его был на редкость высокий и грубый.
Игорь внимательно следил за ними с соседней кровати. Если он над кем-то потешался, это никогда не отражалось на его лице. Игорь с самого начала предстал передо мной наиболее безжалостным эгоистом роты. Поначалу его надменность проявлялась лишь в насмешках. Позднее насмешки превратились в упреки, и я понял, с кем имею дело.
– Мишаня, – он плотно сжал губы и глянул на Мишу так укоризненно, будто пытался уличить во лжи. – Мы же без тебя никак. Ты точно не убежишь от нас?
– Не убе-г-г-гу, – ответил Миша.
Зубы его застучали, и Олег занялся дурацким смехом. Смеялся он опять громко и отвратительно, и если бы у нас на окнах стояли цветы, они бы завяли, не дождавшись следующего залпа ужасного звука.
– Не убе-Г-Г-Гу, – повторил Олег. – А почему ты так говоришь, «убе-Г-Г-Гу»?
Миша потер лоб.
– Не прикапывайся к пацану, – кинул ему Игорь. – Мишаня хороший. Да, Мишаня? Ты же хороший?
– Д-д-д-а, – ответил Миша.
– Мишаня, а у тебя девушка есть? – Игорь наклонился к нему, будто хотел, чтобы Миша ответил ему на ухо.
– Че в-в-вы ко мне прика-ап-а-ались, – он заерзал на кровати, но Олег еще плотнее прижал его к стене.
– Мишань, ну? У тебя девочка есть?
– Н-н-е.
– Ннн-е-е! – передразнил его Олег.
– А почему?
– Нн-е знаю, – лицо Миши залилось краской.
Я чувствовал, как тени ребят медленно повисли над моим другом. Что-то неравноправное между ними уже началось.
– Ну, мы ж команда, Мишань. Мы тебя выручим! Не боись! Если мы тебе девочку приведем, ты ее тут загнешь?
Глаза Миши выкатились на лоб. Он не хотел отвечать. Беседа доставляла ему дикое неудобство. Еще большее неудобство доставлял ему Олег, который так тесно прижимал его к стене, что у него не оставалось другого выхода, как сидеть и наслаждаться вопросником товарищей. Периодически Олег хлопал его по бедру, и Миша подскакивал, как на надувном матрасе. Я не понимал, больно ему или нет, но подозревал, что рука Олега имела немалый вес, благодаря чему каждый шлепок можно было услышать из соседнего кубрика.
– Ну так что, Мишань? Загнешь!?
– Что-о?
Игорь надорвал грудь. Олег шлепнул Мишу по бедру и залился смехом.
– Я говорю, отшпилишь девочку, если мы приведем?
– Нн-ее, – и тут Миша словно проснулся. Грудь его задрожала, и он изо всех сил протянул: – Че вы ко мне прис-с-стали!
– Мы же команда, Мишань. Мы должны быть ближе друг к другу.
Миша отвернулся к стенке. Я решил, что разговор исчерпан и вышел на балкон. Но Игорь не отступил. Таким ребятам вообще сложно утолить жажду бесполезного общения. Игорь был нудным и навязчивым, если не доводить дело до драки. Только тогда он давал задний ход своим мыслям.
Он подсел к Мише и положил руку ему на бедро. Действие напоминало выход добровольца навстречу испытанию.
– Мишань, – детским голосом произнес Игорь, после чего и вовсе перешел на тон, словно сюсюкался со своим ребенком. – Так хорошо?
Он принялся массировать ногу Миши, сжимая пальцы настолько сильно, насколько позволяла тонкая худощавая рука. На его лице появилось нечто похожее на улыбку. Но все это очень напоминало театр. Вскоре улыбка исчезла, и его рот вновь превратился в прямую линию. Резким движением Игорь схватил Мишу за ягодицу, и сдавил так, что мальчишка вскрикнул.
– А так? – процедил Игорь. – А так хорошо?!
Миша попытался сесть, но тяжелая рука Олега вернула его обратно. Его перевернули на живот, Олег навалился на ноги, а Игорь стал водить костяшками пальцев по ребрам.
– Щекотно, Мишань? Тебе щекотно?
– Нет! – выпустил Миша.
– Не-е-е-е-е-т! – прогрохотал Олег и заржал, как конь, пришпаренный раскаленным железом. Он смеялся и подскакивал, отчего боковины кровати бились о стену и делали в обоях дыры. Игорь налегал на ребра все сильнее, пока Миша не закричал.
– Перестаньте! – я ввалился в кубрик и захлопнул балконную дверь.
Олег меня даже не заметил, а вот Игорь обернулся, и я увидел, с каким глубоким хладнокровным достоинством он воспринял мои слова.
– Что хотел Денис? – всякий раз он обращался ко мне именно так, хотя в этом не было необходимости.
– Перестаньте донимать его!!! – выкрикнул я.
Игорь вытянул шею. Его брови изогнулись, являя некое подобие изумления. Он переглянулся с Олегом, который, наконец, понял, что в кубрике они не одни, и кто-то жестко нарушает их веселье, и сказал:
– А мы его не донимаем, – он повернулся к Мише. – Мишань, мы тебя донимаем? Мы же просто играемся. Верно?
Миша промолчал. Игорь решил, что ответ положительный, и адресовал его мне.
– Убедился?
Олег сполз с Мишиных ног. Кровать скрипнула, отклонившись от стены.
– Вам пора на построение, ребята, – сказал я.
Игорь, не привыкший, что ему указывают, усмехнулся.
– Куда нам пора?
– На построение, – повторил я. – Послеобеденное построение начинается в четырнадцать двадцать. Командир роты обязательно устроит перекличку…
– Мы сами знаем, когда и куда нам идти, Денис, – заявил он. – А ты можешь собираться уже сейчас. Или тебя дедушка освободил?
– Я в наряде. Если ты не заметил.
Это их успокоило. Олег глянул на часы, понял, что они засиделись, и, одеваясь на ходу, выскочил из кубрика. Игорь продемонстрировал совершенно другую реакцию. Он взял берет, примерил его перед зеркалом, долго выискивая положение, при каком бы берет смотрелся достойно, вытер ноги об коврик перед дверью, будто бы полы в кубрике были грязнее, чем в коридоре, и на прощание приложил руку к голове.
– До скорого.
Когда кубрик опустел, Миша спустил ноги на пол и посмотрел на меня. «Со мной все нормально», – с невыразимой иронией говорил его вид. На самом деле он был бесконечно рад этому мгновению. Ничего не сказав, он лег на подушку, потирая больные места.
«Вчера они завернули тебя в матрац, и это было больше похоже на шутку. Сегодня они перебрали»
Я вышел на балкон.
Под вторым корпусом выстроились две роты. Перед строем роты механиков стоял мой дедушка и зачитывал списки личного состава. Того, кто отсутствовал, он ставил в наряд, и таким образом новые дневальные были известны даже тем, до кого наряд не доводили. У дедушки была характерная привычка никогда не зачитывать фамилии повторно, поэтому тот, кто опаздывал, ничем не отличался от тех, кто не являлся на построение вообще. Когда Олег и Игорь выбежали из кубрика, командир роты уже проверил их группу, и я понял, что сегодня наш кубрик опять не будет спать. Их имена уже были в списках. Оставалось только узнать, в какой наряд их определят. Одна мысль доставляла мне удовольствие. Была пятница, и, если Олег и Игорь отстоят наряд с пятницы на субботу, то выходные они проведут дома, а мы в спокойствии и тишине останемся в казарме.
После построения курсантов никто не отпускал домой. До пяти часов вечера все должны были работать на территории академии.
Весь сентябрь стояла аномальная жара, и сейчас, в черных беретах и плотных курсантских рубашках, ребята парились под солнцем, ожидая распределение на работы.
– Дэн, – окликнул меня Миша.
Я выглянул из-за двери.
– Слушай, а ты… он запнулся и подался в свои мысли. – Ты…
– Мне тоже не нравится с ними жить, – ответил я.
В действительности мне не нравились существующие в кубрике порядки. Своим поведением Олег и Игорь рушили между нами равенство, отказывали в малейшей помощи и всячески подчеркивали дружбу со старшинами роты. Для них она значила гораздо больше, чем что бы то ни было. Для нас, ровным счетом, ничего. Может быть, поэтому они быстро водрузили над нами контроль, и уже на второй день оргпериода полы в кубрике мы мыли с Мишей вдвоем.
– Мне тоже не нравится с ними жить, – теперь я признался самому себе, но на душе легче не стало. Наоборот, вернулось ощущение, что я здесь лишний, если не могу вести себя как Олег, Игорь и еще многие из их приближенных.
– Мы… – Миша заметался в поисках решения. – Мы могли бы п-переселиться от них!
– Нет, – я вспомнил, как Игорь заявил Мише, что если вдруг по его вине кубрик окажется не прибранным, и их поставят в наряд, ему будет очень плохо. Что сделает, Игорь не уточнял, но Миша его словам верил. – Это не возможно.
– Почему? Ведь к-командир роты твой дедушка! Он…
– Именно поэтому и не возможно, – вздохнул я.
Хотя идея была хорошей. Я бы мог попросить у дедушки, чтобы он переселил наших головорезов к таким же головорезам, как они, а двух спокойных курсантов отправил по обратному адресу. Тогда всем станет хорошо. Олег и Игорь окажутся в веселой компании, а мы в тишине, а не под прицелом.
– Я открою тебе один секрет. Только ты его никому!
Миша перекрестился, что будет нем, как рыба.
– У нас с дедушкой отношения не из лучших, – произнес я и вдруг почувствовал, что Миша этому нисколько не удивлен. – Этого не видит никто со стороны, но это так.
– Из-за родителей?
– Из-за мамы.
Я вкратце рассказал ему историю своего детства. Выслушав меня, Миша спросил:
– Ты больше любишь папу или маму? На чьей ты стороне?
– Я отношусь к ним абсолютно одинаково, – и я нисколько в этом не соврал. – Но у меня есть одна точка зрения, которую мама не поддерживает. Я считаю, что без отца сын воспитываться не должен. Девочка, да. Девочка большую часть черпает из матери и учится у матери. А парень – нет. Иногда у меня возникают вопросы, которые я могу спросить только у отца. А его нет рядом. Я уверен, что мамины советы никогда не помогут стать на ноги в обществе таких дебилов, как Олег и Игорь. Мне кажется, что дедушка специально подселил их ко мне, чтобы проучить за старое. Сам представь, если бы ты жил среди них с семи лет, кем бы ты вырос?
– Не знаю, – Миша пожал плечами. – Но точно не так-кими, как они. У нас же своя душа.
– Душа своя, – согласился я. – Ладно, речь не об этом. В общем, пусть то, что мне кажется, мне только кажется, и Олега и Игоря поселили к нам случайно. Но пока дедушка меня учит, у нас ничего не выйдет. Он только обрадуется, если я подойду к нему с такой просьбой. Может быть, он этого и ждет.
– Но ты бы мог хотя бы поп-п-робовать?
Однако, дедушка совершенно этого не ждал. Я зашел в канцелярию после сданного наряда и передал все в точности, как планировал. Чтобы не сбиться, короткую речь пришлось заучить наизусть.
Дедушка сидел за столом, повиснув над очередной газетой, и пускал под потолок клубы сигаретного дыма. Здесь было темно для чтения, но он не торопился включать верхний свет. Интерьер внутри канцелярии поражал своей безвкусицей. Вонь от сигарет перебивала еще более резкий запах старой мебели и книг. Стол давно бы покрылся пылью, если бы не дневальный, ежедневно наводящий уборку. Сам дедушка никогда здесь не подметал, не мыл полы и даже не вытряхивал пепельницу, которая стояла во главе стола, невзирая на то, что во всех помещениях казармы курить было строго запрещено.
Сбоку от главного стола находился компьютер. Он всегда был включен, но кроме фонового окна на его экране редко что-либо менялось. По обе стороны от стола располагались стеллажи с папками. Я не знал, что в них, но судя по тому, как хранились, особой важности они не представляли. Документы, торчавшие из папок, выглядели, как перезимовавшая листва. Смятые, пожелтевшие, порванные. Некоторые из них свешивались с полок, как тряпки, и каждый, кто проходил мимо, случайно задевал и рвал их. И так до победного конца, пока части старых документов не оказывались на полу, и дневальный утренней смены не сгребал их в мусорное ведро.
За спиной дедушки находилось большое окно, но солнечный свет почти не проникал в канцелярию из-за плотной гряды ореховых деревьев, разросшихся целым лесом позади казармы. Когда солнце уходило на запад и лучи все-таки проникали внутрь помещения, происходило настоящее волшебство, и в канцелярии можно было разглядеть не только ее хозяина, но и все, что находилось вокруг него. Дедушка и здесь превзошел себя, и всякий раз, как только это происходило, он закрывал окно полупрозрачными гардинами. В углах снова скапливался мрак, и курсанты, приходившие на инструктаж перед нарядом, видели одну и ту же картину. Командира роты в атмосфере тяжелого душевного равновесия.
Но главной особенностью канцелярии был вовсе не ее интерьер и прочие мелкие элементы. В своем рабочем доме дедушка хранил тайник, о котором я услышал от одного из своих товарищей. Тайник располагался над компьютером в центре книжного шкафа и, по слухам ребят, уже испытавших на себе характер командира роты, хранил в себе большие запасы дорогого спиртного. Несколько дней спустя после заселения у курсантов появилась примета. Если кто-то заходил в канцелярию и видел тайник приоткрытым – жди беды. Дедушка пьян. А когда он пьян, с ним тяжело разговаривать. Я знал это еще будучи ребенком, и, конечно, был одним из первых, кто эту примету подтвердил.
Сегодня мне повезло. На тайнике висел маленький замочек, а дедушка неотрывно смотрел в газету. Все время, пока я объяснял доводы, по какой причине Олега и Игоря следует переселить в другой кубрик, он, не поднимая головы, читал статью и курил. Я даже подумал окликнуть его, либо попробовать говорить громче, но благоразумие остановило. Я знал, что он все слышит. Меня могли слышать даже те, кто жил за соседней стенкой.
Когда моя речь подошла к концу, и уверенность в себе поугасла, дедушка поднял голову и глянул на меня глазами полными фальшивого терпения.
– Ты знаешь историю про двух лягушек, попавших в стакан молока? – он смотрел на меня, будто намекая, кто здесь кто. – Болтались, болтались две лягушки, пока одна из них не пошла на дно.
– Я знаю эту историю, но к нам она не относится.
– Ошибаешься, – он включил настольную лампу.
В канцелярии стало светлее, но все же, часть жуткого влияния, сконцентрированного здесь повсеместно, продолжала меня пугать.
– Одна из лягушек долго терпела то, что ей не хотелось, – объяснил дедушка.
Дым выходил у него изо рта и носа, и иногда его лицо пропадало из виду. Если добавить ко всему густую тень, расположившуюся на нем подобно черному плащу, то можно сказать, что дедушку я видел, как героя на экране телевизора с испорченной антенной.
Он затянулся, облокотился на стол, и я подумал, что он его либо перекинет, либо развалит. И вдруг дедушка вспыхнул.
– Я не хочу тебя видеть здесь с вопросами подобного рода! – рявкнул он, и от страха у меня подогнулись колени. – Если еще раз тебе в голову придет идея высказать свое мнение о тех товарищах, с которыми я тебя поселил, хорошенько подумай, болван!
Дедушка с размаху всадил сигарету в пепельницу. Несколько окурков выпрыгнули из нее и рассыпались по газете. У меня в горле застрял ком, и как я не старался ободриться, в канцелярии это не получилось.
– Пошел вон отсюда!!! – выкрикнул он, и все закончилось.
Я вышел из канцелярии и несколько секунд простоял под дверью. На душе висел камень. Я изначально знал, что совершаю ошибку. Мы с Мишей словно отважились на риск, который оправдался. И если бы дедушка умел забывать какие-либо вещи, произошедшие в далеком прошлом, то у меня бы появилась надежда, что его внимание к нам не усилится. Но у дедушки была прекрасная память, вопреки тяжелой службе, Афганской войне и алкоголю.
Я зашел в кубрик. Миша лежал на кровати, выуживая дорогие минуты спокойствия. Олег и Игорь разошлись по домам. Возможно, кто-то из них сейчас наслаждался последними днями на море, а мы наслаждались тем, что их не было рядом. В это сложно поверить, но такое чувство, действительно, доставляет удовольствие.
Услышав мои шаги, Миша подскочил.
– П-получилось?
– Нет.
– Что он ск-казал?
– Сказал, что если согласится на одно переселение, то к нему потянутся другие, – соврал я.
Миша опустил голову. В нем горела маленькая надежда. Сейчас от нее не осталось и следа.
– Лучше забыть обо всем этом, – я облокотился на кровать наших товарищей, и в нос ударил кислый запах пота.
Кровати Олега и Игоря были различны.
Олег никогда не менял постельное белье, и его простыни и наволочки отливали едким желтоватым цветом. Олег предпочитал заправлять их только при угрозе проверки кубриков. В другое время его половина кровати представляла собой мятый ком из вороха одеяла и всунутой меж прутьев подушки. Игорь же менял постельное белье при каждой удобной возможности. Чаще всего он просил сделать это Мишу или меня, если мы шли в сторону прачечной. Сам Игорь туда не ходил даже будучи в компании друзей. Наверное, считал неподобающим для своего статуса. Если Игорь замечал, что на его кровати кто-то сидел или лежал, претензии сыпались горой, поэтому каждое утро, заблаговременно до его прихода, мне или Мише приходилось заправлять кровать заново. Игорь в противовес Олегу был на редкость чистоплотным. Причем чистоту вокруг себя он редко поддерживал своими силами. Чаще всего это делал кто-то за него. Например, мы, родители или еще кто-нибудь.
– Они местные, – добавил я. – Будем надеяться, что со временем они переедут домой.
– Точно.
– Правда, мы будем больше них стоять в нарядах.
После короткой паузы мы вдруг рассмеялись.
«Куда уж хуже!»
– Иногда мне кажется, что мы стоим в нарядах только из-за моего дедушки. Если бы ты попал в кубрик с какими-нибудь другими более нормальными ребятами, тебе было бы легче.