Врата Кавказа

– Да, сын мой! Скачи немедля в Гори к князю Чавчавадзе и прикажи ему явиться ко мне!

Ираклий взял бумагу и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к написанию послания своему министру и другу. 15 сентября 1795 года, спустя всего неделю после падения Тифлиса, картли-кахетинский царь буквально молил о помощи:

«Герсеван, вот время принять Вам всевозможный труд за Отечество Ваше, за церковь и христианский народ. Ничего уже у нас не осталось – всего лишились… Вы сами знаете, что если бы мы присягою к Высочайшему Двору привязаны не были, а с Ага-Магомет-ханом согласны были, то ничего с нами не сделалось бы. Для Бога приложите старание, чтобы ускорить исходатайствованием войск…»

На следующий день черноволосый, с густыми смоляными усами грузинский князь Герсеван Чавчавадзе принял это письмо из рук царского наследника. Свисавший на красной ленте сургучовый ярлык царя Ираклия был повреждён, но на обломках угадывался царский герб.

– Кахетия сломлена, – прокомментировал Чавчавадзе то ли письмо, то ли треснувшую печать, – осталась только Картли. Ираклий просит помощи российских войск… Даже выбора нет… Наши с твоим отцом мечты о Великой Грузии тают, как утренний туман на склонах гор. Запомни, Александр, кто бы ни притязал на наши земли: Россия ли, Турция или Персия – они всё равно будут оставаться нашими землями – землями грузин. Ради того, чтобы свершилось высшее предначертание и наш народ не растворился как горный мёд в травяном отваре, сумей правильно использовать свою гордость и выбирай всегда в союзники не того, кто сильнее, а того, чьими руками ты сможешь осуществить великую идею сбора всех земель, которые достались нам от предков! Ты самый умный в роду, и тебе придётся постичь основы дипломатии. Ты научишься дружить с врагами и выставлять за дверь друзей, если этого захочет народ. Ты поднимешь оружие тогда, когда всё успокоится, но не для того, чтобы взбунтовать неокрепшие умы и пролить реки крови зазря, а только для того, чтобы освободить нашу землю от любых захватчиков! Не совершай ошибок своего деда Вахтанга. Никому не верь! И если угроза будет исходить от перса – убей перса! Если от лезгина – убей лезгина! Если от армянина – убей армянина! Если от русского – убей русского!

– Дядя Герсеван, вот ты говоришь одно, но делаешь другое. Мы не успели оправиться от разорения южными соседями, а ты уже зовёшь северных. Ты говоришь «убей русского», а сам едешь к русским?

– Да, хитрости политики – они такие непредсказуемые. Мы не всегда являемся хозяевами обстоятельств, но обстоятельства никогда не должны становиться нашими хозяевами. Русские услышат нас и придут, как это бывало много раз, и пока они будут оставаться на Кавказе, Ага-Мохаммед не посмеет сунуться к нам. За это время мы окрепнем и встанем на ноги. Они научат нас воевать и оставят пушки. А потом, как всегда, уйдут.

– А если в этот раз не уйдут?

– Тогда ищи того, кто их сможет выпроводить! Персов, например… Ничего не бойся и делай то, что должен!

Когда княжич ушёл, Чавчавадзе стал готовиться в дорогу.

– Мариам! – позвал князь жену. – Распорядись, чтобы принесли мундир. Русский мундир, подаренный мне князем Потёмкиным! Я отбываю в Петербург!

Сержант Лисаневич прощался со своими мушкетёрами. Со многими он сдружился в мушкетёрской роте, но лучшим другом его был молодой сержант Ваня Татаринцев. Хоть вместе в роте они прослужили и недолго, зато успели проникнуться взаимным уважением. Дед Вани, некогда грозный атаман Терского семейного войска Павел Михайлович Татаринцев, отдал с согласия родителей младшего, девятнадцатого внука в мушкетёры не только потому, что нынче Кубанский егерский корпус квартировал совсем недалеко от крепости Владикавказ, где родился и был воспитан Ваня, но ещё и потому, что в роду Татаринцевых не было ни одного мужчины, который бы не носил военную форму. Мальчику, едва ему стукнуло 12 лет, по мнению деда, пришло самое время взяться за оружие. Особенную зависть у Вани вызывала дедовская золотая именная медаль, полученная им в 1774 году «за долговременную его тридцатисемилетнюю службу во славу пограничных горских и прочих народов». С тех пор как маленький Ванюша прикоснулся к ней в детстве, у него появилась мечта получить такую же, а может, и две.

Теперь же предметом не меньшей зависти Ивана стала новая егерская форма его друга, скроенная на манер «венгерского платья». Вместо неудобного камзола Дима Лисаневич надел короткую зелёную куртку с чёрной выпушкой по краю полы, вместо шляпы – егерскую каску с вызелененной бляхой из белой жести. Зелёная шинель без подкладки с тесьмою, подшитой по краям, была перепоясана чёрной портупеей. Чёрными были плюмаж, галстук, обшивка лопастей и кисти каски. На поясе висел удобный патронташ, в то время как у мушкетёров всё ещё оставались громоздкие, бьющие по рёбрам патронные сумки. Зелёные шаровары с чёрной выкладкой были аккуратно заправлены в чёрные яловые сапоги. Голову Лисаневича украшала чёрная кожаная каска с чёрной же выпушкой.

Предметом особого внимания стало оружие новоиспечённого егеря. Пистолет в медной оправе длиной в полтора вершка, который выдавался всем без исключения егерям, прицеплялся приделанным у головки кольцом за небольшой железный крючок с чёрным ремнём, пришитым к портупее. Через плечо был переброшен чёрный кожаный ремень короткоствольного штуцера. Штуцер был без штыка и имел в длину 1 аршин и 3/4 вершка, с медным прибором, железным шомполом и огранённым снаружи стволом, имевшим не гладкий, цилиндрический, как у обыкновенной мушкетёрской фузеи, а винтообразный нарезной канал, образующий в разрезе восьмиконечную звезду.

В прикладе штуцера, сделанном из берёзы, на правой его стороне было выдолблено небольшое углубление вроде ящичка для железных инструментов, ввинчиваемых в шомпол: прибойной пуговки, пыжевика, отвёртки, а также пороховой мерки. Закрывался ящик деревянной выдвижной крышкой с железной пружинкой. Спусковой и зарядный механизмы были латунными.

Вместо изживших себя как эффективное оружие шпаг егеря носили кортики тринадцати с половиной вершков длины, которые в случае надобности надевались посредством желобка в левой или нижней стороне его рукоятки на пружину, прикреплённую у правой стороны штуцерного ствола.

Серебряный с синей шёлковой тесьмой эполет, закреплённый на левом плече камзола, свидетельствовал о принадлежности сержанта к Кубанскому егерскому полку, а четыре белых нити, нашитые на эполетах, указывали на то, что их новый хозяин был причислен к четвёртому батальону этого полка.

Распрощавшись, Дима Лисаневич пообещал своему другу походатайствовать перед командиром о переводе Вани Татаринцева из мушкетёрской роты в егерский батальон.

– А я уже битый час вас ищу, ваше благородие! – раздался голос позади юношей, когда они, пожав друг другу руки, обнялись на прощанье.

Ваня оглянулся и увидел старого егеря, с которым так жарко спорил по дороге в Моздокский лагерь.

– Ну что, попрощался, сержант? – панибратски похлопав по плечу Лисаневича, спросил Гаврила Смирнов. – Пошли, сынок, науку нашу егерскую постигать. Сегодня с нами занимается штаб-офицер подполковник Верёвкин. Будет показывать тактику, то есть учить нас понимать своё место в строю и свою задачу.

Место, куда привёл Сёмыч Лисаневича, находилось в полуверсте от лагеря около небольшого взгорка. К месту сбора со всех сторон стягивались солдаты в зелёных шинелях. Подполковник Верёвкин, молодой для своего чина человек, энергично расхаживал в ожидании сигнала трубача.

– Сержант Лисаневич! – коротко представился юноша, которого к командиру подтолкнул в спину Гаврила.

– Встанешь в голове роты! – коротко, без представления распорядился Верёвкин, видя, как трубач подносит к своим губам горн.

Раздался сигнал построения, и Гаврила, схватив Лисаневича за манжет рукава, увлёк за собой. Ещё недавно разрозненная, бесформенная масса людей в считанные минуты выстроилась в две шеренги попарно, примерно в двух саженях пара от пары. Сегодня Верёвкин решил рассказать о главной особенности егерей – действиях в рассыпном строю.

– Для противника строй – это отличная мишень. Ружья у него прицельно бьют со ста шагов, а то и менее. Для конного врага, а здесь, на Кавказе, конница – основная сила, строй представляет быстро достижимую цель. Наши преимущества – это дальнобойность наших штуцеров, короткоствольность, а значит, скорая заряжаемость фузей, незаметность и, стало быть, меньшая уязвимость, кроме того, хорошая манёвренность. Егерь – это мушкетёр, артиллерист и казак в одном лице. У нас есть все типы оружия, которыми владеют перечисленные войска, а именно фузеи, пушки, пики и тесаки. Но у нас есть то, чего нет ни у кого, – штуцер! Сержант, – обратился Верёвкин к Лисаневичу, – подойди сюда и дай-ка своё оружие.

Лисаневич вышел из строя и снял с плеча штуцер.

– Вот скажите-ка, сержант, как вы будете использовать сие грозное дальнобойное оружие в бою?

– Бить противника! – выпалил юноша.

– А как именно? Вот представьте, летит на вас лезгинская конница! Видели ли вы когда-либо, как атакуют лезгины?

– Нет!

– Вот и не приведи Господь, хотя вряд ли нас минует чаша сия. Итак, на вас летит конная лава. Против кого вы примените свой первый, решающий выстрел?

– Выстрелю в ближнего кавалериста.

– Вот и неправильно, юноша. Объясняю, почему. Убив одного наездника, вы его просто опрокинете с лошади, под копыта табуна, который его растопчет, но не остановится. На перезарядку у вас уйдёт какое-то время, и ваше счастье, если вы успеете сделать второй выстрел до того, как табун растопчет и вас, как того наездника, которого вы только что убили. Атакой всегда руководит или офицер, или командир. Задача штуцерников – бить начальствующего над атакой врага. Задача рядовых егерей – бить по лошадям. Убив лошадь, вы повалите и человека. Многие при падении получат увечья, многих растопчут напирающие ряды задних кавалеристов. Когда падёт первый ряд лошадей, второй об него споткнётся. А если вы, господин Лисаневич, успеете убить офицера, организовать новую атаку будет некому. Кстати, вторую пулю, которую в таких условиях вы точно успеете зарядить, можете послать в самого инициативного из наступающих. Такие, как правило, могут возобновить атаку, увлекая за собой малодушных. Всё, конная атака сорвана. Спешенный кавалерист – это не воин, а жертва. У него нет навыков пехотинца, он не может организоваться в эффективное построение, как то колонна, линия, каре. Запомните: кавалерист без коня не атакует, ибо не способен к атаке врага лицом к лицу, привыкнув в седле к своему превосходству в росте, будучи всегда прикрываем от пуль крупом лошади. И этого преимущества надобно лишить противника!

Мы, егеря, действуем, как правило, во флангах, отдавая фронт мушкетёрам, поэтому от нашего умения перестраиваться зависит обеспеченность этих самых уязвимых флангов. Сейчас займёмся перестроением и навыками стрельбы, а после перейдём к упражнениям по прицельной стрельбе. Сержант Лисаневич, возьмите свой штуцер и не забудьте пометить его – отныне это ваше именное оружие. По моей команде «врассыпную» разомкнуть строй и рассеяться по полю, содержа в подкрепление рассыпанным некоторое число оставшихся в сомкнутом фронте. Оружие заряжать в положении лёжа.

Не успел Верёвкин отдать приказ, как всё пришло в движение. Все построения происходили беглым шагом. Рассыпались также мгновенно, в одну шеренгу, как после смыкали строй. Батальоном, в который попал Лисаневич, командовал майор Карягин. Вначале командир бесцеремонно таскал Лисаневича за собой за ворот куртки, на ходу указывая его положение в строю и помогая сориентироваться в обстановке. После, когда Лисаневич вошёл в ритм учений, Карягин перепоручил юношу его другу Котляревскому, который ни на шаг не отставал от своего командира, и со стороны могло показаться, что Котляревский служил адъютантом Карягина. Впрочем, на этих учениях у героя Анапы в лице Лисаневича стало на одного «адъютанта» больше.

Весь день до самой ночи егеря постигали суворовскую науку побеждать. Казалось, Верёвкин просто издевается над ними, заставляя лежать недвижно в небольших кустах по несколько часов. Лисаневич и Котляревский недоумённо переглядывались, и только распростёртый в грязной канавке рядом с ними майор Карягин своей неподвижностью убедительно доказывал правильность их действий.

– Наше дело – скифская война! – методично и спокойно объяснял им после Верёвкин. – Нам самим Богом предписано действовать в лесах, где мы сильны рассыпным строем. В амбускадах[26] лежать надо тихо и хранить молчание, всегда имея перед собой патрули пешие впереди и по сторонам, неожиданно атаковать неприятеля с тыла, когда он вовсе бдительность потерял!

Как и обещал Верёвкин, с самого утра следующего дня начались стрельбы.

– Заряжай проворно, смело и с цельным прикладом стреляй! – на построении методично объяснял Карягин своим подопечным премудрости егерской службы. – Не пали почём зря! Помни, именно твой первый выстрел должен остановить противника, второй – замешкать его, а третий – обратить в бегство. Турки нас зовут «лёгкими бестиями». Знаете, почему? За лёгкость и скорость нашего манёвра. Мы – лёгкая пехота. У нас облегчено всё – мундир, оружие, – поэтому мы имеем возможность опережать противника в атаках и успеваем сделать лишний выстрел в обороне и два сверх мушкетёрских – в атаке. Положение кавказской земли таковое, что в случае военных операций пользоваться преимуществами лёгкой конницы, которая здесь есть единственным войском, совсем невозможно. Земля сия, состоящая из великих каменных гор, узких проходов и больших лесов, способна подчиниться только лёгкой и способнейшей пехоте.

Карягин подозвал шесть человек рядовых и выстроил их в двадцати шагах друг от друга. Невдалеке виднелся чёрный щит размером с человеческий рост.

– Там, – Карягин указал на щит, – ваш противник. Мушкетёрам выставляют мишень на сто шагов. Вы егеря, и посему я отдалил мишень на сто пятьдесят шагов. Вы должны сделать залп. Шесть пуль я должен вынуть из щита.

По команде Карягина солдаты произвели дружный залп. Котляревский, которого по случаю посадили в седло, поскакал к мишени за результатом. Вернувшись, сержант выпалил, растопырив ладонь:

– Пять!

– Неплохо! – похвалил подчинённых Карягин. – Не знаю, кто промахнулся, но задача всем прочистить ружья и тренироваться с прикладыванием.

Из строя вышла следующая шестёрка. Встав на колено, вскинув по команде ружья и прицелившись, солдаты уже готовы были грянуть единым выстрелом, как вдруг чёрный силуэт мишени пришёл в движение. «Залп!» – рявкнул Карягин. Ружья чихнули вразнобой.

Подъехав к мишени, Паша Котляревский обнаружил интересное сооружение. Между деревьев была натянута верёвка, к которой и был подвешен щит-мишень. Стоявший поодаль егерь быстро тянул вторую верёвку, привязанную к мишени, отчего та начинала передвигаться.

«Одно попадание!» – доложил вернувшийся с осмотра мишени Котляревский. Напротив него в седые усы усмехался Гаврила Сидоров. Это его пуля безошибочно поразила мишень. В отличие от молодых солдат, он хорошо знал все хитрости своего командира и был готов к ним.

– Берите с Сёмыча пример! – похвалил старого солдата Карягин. – Его пуля, уверен! Егерь должен быть готов к любым неожиданностям. Отныне стрелять будем только по движущимся мишеням.

Переведя взгляд на Лисаневича и Котляревского, Карягин продолжил:

– Вы, сержанты, возьмите команду солдат с инструментом и к завтрашнему дню насыпьте-ка с той стороны мишени земляной вал. Свинец – он не горох, в землю вгонишь – не вырастет. Будем добывать из вала отстрелянные пули и переплавлять их в новые. Отныне солдат должен стрелять только из своего ружья, чтобы изучить его особенности.

Пока Карягин занимался стрелковой подготовкой, за спиной у него Верёвкин принимал пополнение из рекрутов. Прежде всего, подполковник стремился придать им смелый, военный вид:

– Головы вниз не опускать, стоять станом прямо и всегда грудь вон, брюхо в себя, колени вытягивать, а носки врозь! Каблуки сомкнуто в прямоугольник держать, глядеть бодро и осанисто, говорить со всякой особою, и со мною особенно, смело. Когда он о чём спрашивает – отзываться громко, ногами не преступать, коленей не гнуть! Отступать от подлого виду и речей крестьянских. Вы – слава и гордость России, лучшие её сыны! Вы – русские солдаты!

Дотошный Верёвкин до ночи учил новоиспечённых солдат поворачиваться на месте. Сперва поодиночке, затем – вшестером, а после – шеренгой и тремя шеренгами. Поставив новобранцев через одного между старыми солдатами, их учили маршировать прямым и «косым» шагом, снимать шляпу, поворачиваться и ходить с оружием. Далее следовали премудрости заряжания и прикладывания поодиночке и в строю, стоя и с колена. Лишь после этого молодые солдаты попадали в руки Карягина и допускались к учебной стрельбе.

Свободные от занятий дни, которые выпадали при непогоде, у егерей уходили на добычу дичи в окрестностях. Карягин, Верёвкин, Лазарев – все любили это занятие и поясняли подчинённым необходимость охотничьих навыков:

– И это наше дело – дело егерей! Мы не должны ждать, когда повар нам щи сварит. Наша служба необычна, и питаемся мы тоже необычно. Оторванные от тылов, мы должны уметь обеспечить не только себя, но и другие пехотные и артиллерийские подразделения.

К вечеру, как правило, дичи добывалось столько, что хватало на несколько дней и егерям, и мушкетёрам.

Осенние дни 1795 года в Моздокском лагере прошли в бесконечной и, казалось, безостановочной муштре. К учениям егерей присоединился Тифлисский мушкетёрский полк, и командиры обоих подразделений отрабатывали приёмы совместных действий в атаке и обороне. Помимо наступления «через подразделение», чисто егерским приёмом было действие рассыпной шеренги стрелков, поддерживаемой резервом. При необходимости стрелки выстраивались в две шеренги, а их место занимали егеря из резерва. Кроме основных пехотных экзерциций, егеря должны были «проворно маршировать», строя четырёхрядную колонну; при этом «проворно заряжать, смело и с цельным прикладом стрелять»; уметь рассыпаться в одну шеренгу для стрельбы. Обычно же егеря строились в две, реже – в четыре шеренги и вели наступление с пальбой через плутонг[27], через дивизион или через ряд. Колонны должны были уметь «поспешно и твёрдо» двигаться и разворачиваться в линии, отстреливаться на ходу от иррегулярного противника.

Кроме стрелковой и строевой подготовки, войска Кавказского корпуса учились атаковать укрепления и быстро рыть траншеи для удержания захваченного места. Построенные в каре полки и батальоны отрабатывали движение «вольным шагом» и стрельбу, при которой первая шеренга никогда не садилась на колено.

При обычном для егерей построении в две или четыре шеренги на этих совместных учениях егерям Верёвкина и Карягина на этих учениях пришлось отойти от привычной тактики. В эти дни плутонги строились в три шеренги, так как построение фронта осуществлялось совместно с мушкетёрами. Темпы «обыкновенного» и «скорого» шагов в атаке соответствовали темпам гренадёр и мушкетёров – 80 и 120 шагов в минуту, и только егерями применялся так называемый «резвый шаг», или бег.

В конце учений, когда бездушное кавказское солнце, иссушившее степь, устало клонилось к горизонту, Карягин со своей ротой продемонстрировал перед мушкетёрами егерские построения и новые приёмы. Первый заключался в наступлении «через плутонг», когда половина плутонгов выбегала вперёд и образовывала цепь, а сомкнутые плутонги двигались в 60 шагах за цепью.

– Если оказалось, что в шестидесяти шагах из-за порохового дыма ничего не видно, то применяется другой маневр, – пояснял Карягин. – Егеря строятся в цепи, наступающие одна через другую. Задняя же половина плутонгов, то бишь третий и четвёртый ряды, по-прежнему двигается в сомкнутом строю. Там, где движение развёрнутой цепью невозможно, например в густом лесу, на болотах или в городе, егеря движутся друг за другом «змейкой».

Не успел Карягин договорить, как к нему на взмыленной лошади подъехал гонец.

– Послание от генерал-аншефа Гудовича! – кратко отрапортовал посыльный и протянул конверт. – Майору Карягину срочно велено явится в Кизляр, в ставку!

Пока Карягин читал приказ, к нему подъехали Верёвкин, Лазарев и генерал-майор Савельев.

– Иван Дмитриевич, и вы здесь? – удивился Карягин, узнав ещё одного героя штурма Анапы.

– Ветры на Кавказе к зиме меняются, – с некоторой загадкой в голосе сообщил Савельев. – Гудович готовит большой парад, и нам быть во главе его. Я, собственно, за вами, Павел Михайлович. Прибыл из Астрахани, с предписанием вернуться в Кизляр в вашем сопровождении, милостивый государь, и подполковника Верёвкина. Третий и четвёртый батальоны Кубанского егерского корпуса должны выступить в ставку Гудовича не позднее двух недель. Полковник Лазарев позаботится об исполнении этого приказа, вы же поедете со мной в ставку. Гудович готовит кулак из проверенных в деле подразделений. Правда, для каких целей – говорить пока не велено. Однако же Кавказ более таким не останется. Поменяется всё. Главное – горские народы узнают, что мир и согласие ведут к процветанию.

– Что ж, на рассвете выезжаем! – с нескрываемой радостью согласился Карягин. – А пока извольте в мою палатку – поделитесь столичными новостями.

Иван Васильевич Гудович склонился над картой Кавказа. Его мысли всецело были заняты одной проблемой: только что Россия своим невмешательством проиграла всё Закавказье. Отчасти в этом был виноват и он, как начальствующий Кавказской линией и военным корпусом. На столе поверх карты лежали письма. Их было много, и исписаны они были разными почерками и на разной бумаге. Казённая, с гербом и резким парфюмом – письмо от самой императрицы, с требованием начать сбор армии для отмщения хищному Ага-Мохаммед-хану за его наглый набег на подвластные России территории. Сбор-то он, пятидесятичетырёхлетний генерал-аншеф, герой Хаджибея и Анапы, фактически губернатор Кавказа, начал задолго до упомянутого приказа, так как и без напоминаний, идущих слишком долго по бесконечным дорогам России, понимал, что удар персидского шаха в подвздошину империи – это проверка боеспособности русской армии у южных рубежей государства. И удар этот Россия пропустила!

Ниже на синем листе бумаги лежало послание от царя Ираклия II, заканчивающееся словами: «Если бы я не надеялся на помощь России, то через других приглашённых войск вооружились бы мы или другим способом сохранили наше царство, но мы были уверены во вспомоществовании от высочайшего двора и от Вас…» Письмо было датировано мартом 1795 года, когда до разорения Грузии оставалось полгода. В то же время к Гудовичу на приём напросился «посол Великого шаха Персии Ага-Мохаммеда». Командующий Кавказской линией приказал тогда прогнать в шею этих приспешников «мнимого шаха». Он хорошо знал Восток! Он отлично знал Кавказ! Здесь уважаема только сила! Сила и ничего, кроме силы! Все достижения и достоинства человеческие, высота разума и полёт мысли, все умозаключения и стройные политические ходы здесь обращаются в прах перед мелкой обидой дикого правителя, перед примитивным мировоззрением себялюбивого слепца. Тогда сабля в руках становится самым весомым и действенным аргументом против любой искры человеческого сознания, любой самой человеколюбивой и справедливой мысли.

Что мог сделать Гудович для царя Ираклия? Отправить двадцатитысячный корпус в Тифлис? Да по всей Кавказской линии от Чёрного моря и до Владикавказа в его подчинении было не более пяти тысяч боеспособных человек регулярного войска. Даже если к ним прибавить несколько тысяч казаков, всё равно это не обеспечило бы Ираклию требуемого им количества людей. Тем более что послать все имеющиеся под рукой войска было равнозначно провалу всех заделов России на Кавказе. Обнажив Линию ради непоследовательного в своих решениях союзника, генерал рисковал открыть ворота для новых набегов ногайцев и лезгин с Каспия и удара турок со стороны Чёрного моря. Подобного Гудович как главнокомандующий Кавказской пограничной линией допустить не мог. Тем более обеспокоенность Ираклия II активностью Ага-Мохаммед-хана началась задолго до случившегося. Целых два года, начиная с 1793 года и поныне, картли-кахетинский царь заваливал стол Гудовича донесениями о том, что со дня на день персидский самозванец вторгнется в пределы его царства! Царь всё уповал на Георгиевский трактат 1783 года, согласно которому Россия обязывалась содержать свои войска на подвластных ему территориях, памятуя даже то, что, согласно второму сепаратному артикулу трактата, для защиты территорий Картли и Кахетии Россия обязалась содержать два батальона пехоты при пушках. Но ведь только для защиты! Ираклий же за четырёхлетнее пребывание российских войск в его землях не раз пытался привлечь эти войска против своих врагов, ведя наступательные действия, на что князь Потёмкин точно не подписывался.

В том же 1793 году Ираклий просил его, Гудовича, посодействовать… принятию его царства в подданство России. Этим прошением царь то ли признавал недействительность Георгиевского трактата, то ли хотел заключить новый договор на иных условиях, которые бы гарантировали безопасность его территорий. Жалобы продолжали сыпаться, но нападения персов на Грузию не случилось ни в предыдущем году, ни в следующем. И Гудович, занятый укреплением и без того слабой Кавказской линии, с должным вниманием к прошениям грузинского царя не отнёсся.