П. А. Столыпин

Политический выход

Символичен оказался политический дебют Столыпина в Думе 8 июня 1906 года. Первое выступление было ответом на депутатский запрос князя С. Д. Урусова, в недавнем прошлом товарища министра внутренних дел, о незаконных провокаторских действиях жандармских офицеров и сотрудников Департамента полиции. В контексте будущей трагической судьбы самого Столыпина, смертельно раненного 1 сентября 1911 года агентом-провокатором, обсуждение имело особый, многозначительный смысл. Речь шла о глубинной сущности «обновленного государственного строя» и трансформации политического режима, о том, действительно ли после Манифеста 17 октября 1905 года Россия превратилась в конституционное государство, в основе которого «правовой порядок», признание ценности гражданских свобод и прав личности, появление инструментов юридической и административной ответственности представителей власти. При этом затрагивался «деликатный», но традиционно болезненный для России вопрос о соотношении структур официальной власти с их полномочиями, предусмотренными действующими законами (в том числе Основными законами – по сути, «октроированной» царем конституцией!) и сохраняющими влияние, как считалось, всевозможными «темными силами». Под последними подразумевалась и «придворная камарилья», и «охранка» – остающаяся вне сферы общественного контроля система политической полиции, и, в целом, «безответственная бюрократия». Депутатский запрос содержал факты провокаторских действий чинов полиции и «охранки» – вмешательство в политическую борьбу на стороне крайне реакционных, черносотенных сил, подстрекательство к столкновениям и погромам и т. д. Среди конкретных примеров – организация в Департаменте полиции нелегальной типографии, где печатались распространявшиеся затем «погромные воззвания».

Формально Столыпин мог и не отвечать на запрос, поскольку указанные злоупотребления относились к более раннему периоду (до декабря 1905 года включительно), то есть до его назначения министром внутренних дел, тем не менее он решил прийти и выступить в Думе. Глава Министерства внутренних дел заявлял с необычной для высокопоставленного чиновника прямотой о желании лично разобраться с фактами произвола и беззакония во вверенном ему ведомстве, включая Департамент полиции: «…недомолвок не допускаю и полуправды не признаю». Рассказав о выявленных нарушениях и последовавших санкциях, Столыпин обозначил принципиальную позицию: «Для министра внутренних дел, однако, несомненно, что отдельные чины корпуса жандармов позволяли себе, действуя вполне самостоятельно, вмешиваться в политическую агитацию и в политическую борьбу, что было своевременно остановлено. Эти действия неправильны, и министерство обязывается принимать самые энергичные меры к тому, чтобы они не повторялись, и я могу ручаться, что повторения их не будет»28.

Министр надеялся, видимо, что, обличив пороки прошлой деятельности Министерства внутренних дел и списав их на издержки смутного времени, сможет все-таки установить некие «правила игры», позволяющие работать с Думой. Уверенный в правоте, он пытался донести до депутатов, что видит свой долг в обеспечении порядка, спокойствия и защите жизни граждан от любого насилия, несмотря на несовершенство законов, изменение которых – задача законодательной власти: «Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым». Столыпин, выступая перед Думой – одной из трех составляющих законодательной ветви власти (наряду с царем и Государственным советом), – вел себя подчеркнуто «конституционно»: «Согласно понятию здравого правосознания, мне надлежит справедливо и твердо охранять порядок в России (шум, свистки)… Это моя роль, а захватывать законодательную власть я не вправе, изменять законы я не могу. Законы изменять и действовать в этом направлении будете вы (шум, крики: отставка!)»29.

Дискуссия в этот «исторический день» затронула и гораздо более глубокий, на фоне обычной политической риторики, уровень проблемы. Урусов видел корень зла в сохраняющемся вмешательстве в дела управления страной «темных сил». Теперь они подрывают доверие верховной власти к Государственной думе – условие конструктивного сотрудничества и «залог мирного развития нашей государственной жизни». Влияние на судьбы страны оказывают, таким образом, люди, которые «по воспитанию – вахмистры и городовые, а по убеждениям – погромщики». За этим политическим образом явно узнавалась фигура фаворита государя, дворцового коменданта генерала Д. Ф. Трепова (символизирующего «темные силы» и зачастую чрезмерно демонизируемого). Урусов, хорошо знакомый с порядками в системе Министерства внутренних дел и политической «охранки» и вообще со спецификой внутреннего управления в Российской империи, по сути, предупреждал Столыпина, еще не очень опытного в столичной большой политике. «Я могу утверждать… что никакое министерство, будь оно даже взято из состава Государственной думы, не сможет обеспечить порядок и спокойствие, пока какие-то неизвестные нам люди или темные силы, стоящие за недосягаемой оградой, будут иметь возможность грубыми руками хвататься за отдельные части государственного механизма и изощрять свое политическое невежество опытами над живыми людьми, производя какие-то политические вивисекции», – заявлял с думской трибуны Сергей Дмитриевич. Пытаясь объяснить, почему не исполняются требования Министерства внутренних дел и губернаторов о предупреждении погромов, Урусов утверждал: «Главные вдохновители находятся, очевидно, вне сферы воздействия министра внутренних дел…»30

На фоне «сенсационных» заявлений Урусова Петру Аркадьевичу не удалось убедить депутатов и публику в беспочвенности предположений о «двоевластии» и «теневых влияниях». Хотя он и пытался с демонстративной самоуверенностью утверждать: «Я должен сказать, что по приказанию государя я, вступив в управление Министерством внутренних дел, получил всю полноту власти и на мне лежит вся тяжесть ответственности. Если бы были призраки, которые бы мешали мне, то эти призраки были бы разрушены, но этих призраков я не знаю»31.

Печать более или менее лояльно описывала первое появление в Думе Столыпина.

«Г. Столыпин слушал речь Урусова с глубоким смущением, – отмечал репортер „Биржевых ведомостей“. – Его последняя реплика, которую он произнес с дрожащим от волнения голосом, свидетельствовала, что он сознал всю неотразимость поставленного Урусовым вопроса. Нужно отдать ему справедливость. Он произвел на собравшихся впечатление честного и корректного человека. Вместо ссылок на свое бессилие, он гордо взял ответственность на себя:

– Если бы призраки существовали, я бы или уничтожил их, или ушел в отставку.

И тон его речи, и искренность последних заявлений не оставляли сомнений, что этот человек, безусловно способный во имя порядка „закономерно“ двинуть пулеметы, органически чужд этой трусливой и в то же время зверской политике варфоломеевых дней и ночей…. Чувствуется, что министр внутренне проникнут сознанием правоты народного представительства и не относится к нему с обычным для наших сановников легкомысленным презрением… Из всеми сегодня признанной порядочности г. Столыпина необходимо сделать вывод: министерство должно будет уйти или… разогнать Думу»32.

Но общественное мнение все равно было на стороне Урусова, выступление которого сразу окрестили «исторической речью»: «Нет, не речь, а отходная бюрократии, окончательно дискредитированной в глазах цивилизованного мира… картина, переносящая нас в мрачные Cредние века, когда в Италии или Испании людей, почему-то неугодных правительству, убивали среди белого дня. <…> Погромная организация должна быть уничтожена во имя достоинства России, которой чуждо всякое человеконенавистничество. Это позорное пятно должно быть смыто. И, слава богу, у нас есть Государственная дума, благодаря которой получилась возможность безбоязненно открыть гнойник государственного организма», – с пафосом возвещал журналист33.

«Столыпин первой формации, не тот, каким его впоследствии сделали», как отмечал В. А. Маклаков уже в эмиграции, мужественно обличал в Думе прошлые порядки и пытался добиться примирения власти и либеральной общественности, необходимого обеим сторонам для дальнейшего проведения разноплановых реформ. Но Дума и партия кадетов, задававшая стиль поведения народного представительства, не осознали, что Столыпин фактически обращался за поддержкой своей политики – в том числе чтобы увереннее противостоять давлению со стороны реакционного «правого Ахеронта» и «темных сил». Либеральная общественность упустила (в 1906–1907 годах) шанс на соглашение с властью – в лице лучших представителей либеральной бюрократии, ответом Столыпину было бескомпромиссное «В отставку!». «„Темные силы“ не только убили Столыпина, они погубили Россию, – резюмировал Маклаков. – Урусов был прав: с ними не справились»34.

Столыпин, получая донесения и телеграммы губернаторов с информацией о том, что выступления в Думе оказывают революционизирующее влияние на настроения в провинции, понимал, что правительство должно действовать и нельзя далее чего-то выжидать. В частности, нужно попытаться добиться соглашения с либеральной оппозицией, сформировав ради этого «коалиционное» правительство с участием ее представителей. «Он видел неудачный состав министерства, к которому сам принадлежал, – свидетельствовал В. Н. Коковцов. – Он разделял мнение многих о том, что привлечение людей иного состава в аппарат центрального правительства может отчасти удовлетворить общественное мнение и примирить его с правительством. Он считал, что среди выдающихся представителей нашей «общественной интеллигенции» нет недостатка в людях, готовых пойти на страдный путь служения родине в рядах правительства и способных отрешиться от своей партийной политической окраски и кружковской организации, и он честно и охотно готов был протянуть руку и звал их на путь совместной работы. Но передать всю власть в руки одних оппозиционных элементов, в особенности в пору ясно выраженного стремления их захватить власть, а затем идти к несомненному государственному перевороту и коренной ломке только что изданных основных законов – не могло никогда входить в его голову, и не с такой целью вел он переговоры с общественными деятелями»35.

Под знаком переговоров прошла вторая половина июня 1906 года. Инициатором переговоров в лагере либеральной бюрократии был министр иностранных дел А. П. Извольский. Во время аудиенции у Николая II он передал докладную записку, составленную по инициативе «кружка» единомышленников депутатом Думы Н. Н. Львовым (саратовским земским деятелем, хорошо знакомым со Столыпиным).

Львов обосновывал – как альтернативу роспуску Думы – создание «коалиционного министерства». Именно такое правительство, включающее сторонников реформ из среды правящей элиты и умеренных либеральных деятелей (причем не только депутатов), должно стать инициатором реформ. В качестве возможного премьера виделся председатель Думы кадет С. А. Муромцев, а руководителем Министерства внутренних дел (наряду с тем же Муромцевым) мог быть и Столыпин. Считалось необходимым включение в правительство известного и авторитетного либерала-земца Д. Н. Шипова. Целесообразно и участие П. Н. Милюкова, лидера и идеолога партии кадетов, знаковой популярной фигуры, влиятельной в либеральных кругах, особенно на левом фланге («несмотря на все недостатки – громадное честолюбие и склонность к интригам, – это человек ясного ума и политического понимания»). Николай II, благожелательно выслушав Извольского и ознакомившись с запиской, спустя несколько дней уполномочил его на переговоры с упомянутыми деятелями. При этом царь, выступив, по сути, гарантом серьезности переговоров, в отдельной записке предписал и Столыпину включиться в эту работу36.

Столыпин встречался, в числе прочих, и с Милюковым: тайное свидание, устроенное при содействии Извольского, состоялось поздним вечером 26 июня на даче премьера на Аптекарском острове. Выяснилось, что Столыпин готов искать компромисса с либеральной оппозицией лишь в рамках создания «коалиционного» кабинета. Милюков же заявлял о готовности сформировать «кадетское министерство», участие в котором самого Петра Аркадьевича «безусловно, исключено» (хотя Извольский и может быть включен). Курьезность ситуации состояла в том, что Милюков был уверен на тот момент, что в действительности государь уже принял решение о создании «кадетского министерства», и с этих позиций весьма категорически и высокомерно вел разговор со Столыпиным. Между тем неудачный результат встречи (хоть позиция Столыпина открывала реальную возможность достичь компромисса на платформе «коалиционного» правительства) оказался предрешен, по большому счету, недоразумением. И виной тому стала неопределенность и противоречивость стратегии верховной власти, в том числе из-за различных влияний на Николая II со стороны придворного окружения.

Залогом уверенности Милюкова было то, что этот спасительный для власти рецепт предложен считавшимся всесильным дворцовым комендантом Д. Ф. Треповым по итогам переговоров… с самим Милюковым (проходившими в ресторане «Кюба»). Трепов, действуя тоже с повеления Николая II, предпринял «глубокую разведку в неприятельском лагере». В итоге создалось впечатление, что тайные переговоры с Милюковым (в секрете от него велись переговоры и с другими видными либералами) оказались успешными, и Павел Николаевич «соглашался» на формирование «кадетского» правительства (с участием таких известных либеральных фигур, как С. А. Муромцев, И. И. Петрункевич, В. Д. Набоков, Н. Н. Львов, Д. Н. Шипов и др.). Милюков, удивленный сначала политической метаморфозой Трепова, был абсолютно уверен в реалистичности проекта: «Как он говорил мне на свидании, когда дом горит, приходится прыгать и из пятого этажа, – вспоминал Милюков. – Этот „дилетант“ был, очевидно, дальновиднее официальных политиков»37. «Он (Трепов. – И. А.) был свободнее многих других от рутины и не боялся новых путей. Преданность же его государю была так установлена, что он мог позволить себе то, на что другие бы не посмели решиться»38. В то же время, как это ни парадоксально, министр внутренних дел, считавшийся, по идее, ответственным за разрешение внутриполитического кризиса, не был извещен об этом «параллельном» импульсе к поиску соглашения с либеральной оппозицией, исходившем от царя. Впрочем, злая ирония истории заключалась в том, что Милюков, встречаясь со Столыпиным, не знал и не догадывался, что к тому моменту «в сферах» уже отказались от предлагавшейся Треповым комбинации с созданием «кадетского министерства»: Николай II прислушался к другим аргументам людей из своего окружения, включая Коковцова. А предлагавшийся Столыпиным «формат» сотрудничества лидер кадетов самоуверенно отверг…

Столыпин, однако, не отказался совсем от идеи «коалиционного кабинета». Глава Министерства внутренних дел попытался сделать ставку на более правых либералов, и в первую очередь на Д. Н. Шипова. У Петра Аркадьевича появился собственный, довольно циничный замысел – образовать правительство с участием популярных деятелей, первым шагом которого станет роспуск Думы и проведение новых выборов. Встреча с Шиповым, приехавшим в Петербург на заседание Государственного совета и не подозревавшего о подобных замыслах, состоялась накануне аудиенции у Николая II, назначенной на 28 июня. «Подыгрывать» Столыпину в этой интриге Шипов категорически отказался. Несмотря на свое недовольство радикальным поведением Думы, Дмитрий Николаевич считал, что ответственность в большей мере лежит на правительстве и «роспуск Думы в настоящее время представляется <…> актом несправедливым и даже с политической точки зрения преступным». В любом случае не с роспуска Думы следует начинать деятельность обновленному правительству с участием либералов!39

Очередная смена политического вектора у Николая II – под впечатлением беседы с Шиповым – стала сюрпризом для Столыпина. Шипов предложил возвратиться к плану создания «кадетского министерства», доказывая необходимость примирения с имеющейся Думой и «честного» осуществления Манифеста 17 октября. Но на этот раз кабинет из состава думского большинства предлагалось сформировать во главе с Муромцевым, «человеком высокоморального настроения», который «пользуется общепризнанным авторитетом», а не с Милюковым (он «слишком самодержавен»). И, как показалось Шипову, царь воспринял эти соображения благосклонно40.

Однако и этот вариант политического соглашения власти и оппозиции вновь был сорван «закулисными» усилиями различных лиц. Серьезный вклад, похоже, внес теперь и Столыпин, не скрывавший раздражения от схемы, предложенной Шиповым (с перспективой появления на посту премьера Муромцева или какой-то другой либеральной фигуры). Кроме того, повод к форсированию роспуска Думы дали Столыпину и сами парламентарии. Глава Министерства внутренних дел был возмущен подготовленным по инициативе трудовиков обращением к населению по аграрному вопросу. Воззвание представляло собой популистский и не очень корректный ответ на «Правительственное сообщение», в котором не только резонно указывалось на недопустимость отчуждения частной земельной собственности, но и обозначался план преобразований и конкретных шагов по решению аграрного вопроса. Программа мероприятий по аграрной реформе имела для Столыпина принципиальное значение с момента назначения министром внутренних дел и в течение всего пятилетия на вершине власти. Обостренно воспринимая все, что касалось этой проблематики, Петр Аркадьевич не был готов примириться с мыслью, что депутаты Думы – «левой», нацеленной в своем большинстве на изъятие частной земли (в разных вариантах) и передачу ее крестьянам, – могут вторгнуться в правительственные планы.

Члены кабинета, собравшиеся на квартире Горемыкина вечером в пятницу 7 июля, дождались его возвращения с известием: царь подписал указ о роспуске Думы и одновременно Столыпин назначается председателем Совета министров. Петр Аркадьевич, рассказывая об аудиенции у Николая II, к которому был внезапно приглашен в середине дня, говорил, что назначение премьером застигло его врасплох и он пытался отказаться, ссылаясь «на свою недостаточную опытность, на свое полное незнание Петербурга и его закулисных влияний». Тем не менее Столыпин к этому времени уже не был прежним «провинциалом», как сразу после назначения министром внутренних дел. И ранее в доверительных беседах, как отмечал Коковцов, Петр Аркадьевич упоминал, «что ему не раз уже дано понять, что, вероятно, Горемыкин останется весьма недолго и ему, Столыпину, не миновать быть его преемником». Судя по всему, глава Министерства внутренних дел разделял негативные оценки фигуры Горемыкина, распространенные и в правящих кругах: «…личность Горемыкина как председателя Совета министров встречает решительно везде самое недвусмысленное осуждение. Ему никто не верит, ибо все знают его величайший индифферентизм и даже цинизм, его угодливость всякому заявлению государя и не скрываемое им самим отношение к его власти как непререкаемому для него закону, устраняющему самое право его, как первого министра, в чем бы то ни было противоречить его воле»41. В вероятной интриге против Горемыкина Столыпин мог рассчитывать на поддержку не только ряда влиятельных представителей «просвещенной бюрократии», но и великих князей (в частности, Николая Михайловича) и, что особенно важно, министра двора В. Б. Фредерикса, пользовавшегося у царя огромным доверием.