П. А. Столыпин

Либеральный арсенал

План реформ наиболее подробно был изложен Столыпиным 6 марта 1907 года, в первом выступлении перед депутатами 2-й Думы. Это была одна из его наиболее ярких, четко выстроенных и содержательных речей.

Интересно, что премьер сразу подчеркнул: формирование новой системы законов будет иметь единую идейную основу – «общую руководящую мысль, которую правительство будет проводить во всей своей последующей деятельности». Он отметил при этом сложность задачи, стоящей перед правительством «в стране, находящейся в периоде перестройки, а следовательно, и брожения». Избегая использовать понятия «конституционный» или «либеральный», Столыпин обозначал ключевой принцип, определяющий подход правительства: «Мысль эта – создать те материальные нормы, в которые должны воплотиться новые правоотношения, вытекающие из всех реформ последнего времени. Преобразованное по воле монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писаный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут прочно установлены».

Правительство обязуется выработать в первую очередь комплекс законодательных норм, которые позволят реализовать права граждан, «возвещенные» Манифестом 17 октября. «Тогда как свобода слова, собраний, печати, союзов определены временными правилами, свобода совести, неприкосновенность личности, жилищ, тайна корреспонденции остались не нормированы нашим законодательством», – обращал внимание Столыпин. С оговоркой о Православной Церкви, исторически являющейся «господствующей», премьер заявлял о намерении обеспечить принципы веротерпимости и свободы совести, делающие возможным свободный переход из одного вероисповедания в другое, «беспрепятственное богомоление», «образование религиозных общин», «сооружение молитвенных зданий» и т. д.

Говоря о законодательных гарантиях неприкосновенности личности, Столыпин обещал «обычное для всех правовых государств обеспечение ее, причем личное задержание, обыск, вскрытие корреспонденции обусловливаются постановлением соответственной инстанции, на которую возлагается и проверка в течение суток оснований законности ареста, последовавшего по распоряжению полиции». Обещано было упразднить административную высылку «в определенные места», а «исключительные положения», вводимые в случае войны или народных волнений, сократить с трех до одного.

«На новых началах» будет перестроена «местная жизнь». Премьер декларировал реформу управления (на губернском, уездном и участковом уровне) с эволюцией в сторону децентрализации и расширения прерогатив самоуправления на всех уровнях. Анонсировалось создание и мелкой земской единицы – «бессословной, самоуправляющейся волости»: «волость будет самой мелкой административно-общественной единицей, с которой будут иметь дело частные лица». Реформируя систему земского и городского самоуправления, правительство предлагает законопроект, перестраивающий систему земского представительства на принципе налогового ценза. Столыпин пояснял, что правительство расширяет таким путем «круг лиц, принимающих участие в земской жизни, но обеспечивая одновременно участие в ней культурного класса землевладельцев, компетенция же органов самоуправления увеличивается передачею им целого ряда новых обязанностей, а отношение к ним администрации заключается в надзоре за законностью их действий».

Административная реформа предусматривает объединение на местах многочисленных учреждений в однотипные губернские, уездные и участковые органы. Результатом реформы станет в том числе упразднение должностей земских начальников, обычно особенно консервативных и непопулярных у населения. Столыпин обращал внимание и на планы реформирования полиции: «Полицию предполагается преобразовать в смысле объединения полиции жандармской и общей, причем с жандармских чинов будут сняты обязанности по производству политических дознаний, которые будут переданы власти следственной». Депутатам будет предложен на рассмотрение и новый полицейский устав, который «должен заменить устарелый устав о предупреждении и пресечении преступлений и точно установить сферу действий полицейской власти».

Совершенствование судебной системы – обязательное условие для движения к правовому государству. В рамках общей реформы управления «с отменой учреждения земских начальников и волостных судов необходимо создать местный суд, доступный, дешевый, скорый и близкий к населению». Столыпин анонсировал разработанный Министерством юстиции законопроект о преобразовании местного суда: он предусматривает сосредоточение «судебной власти по делам местной юстиции в руках избираемых населением из своей среды мировых судей, к компетенции которых будет отнесена значительная часть дел, подчиненных ныне юрисдикции общих судебных установлений».

Знаковый характер имело заявление премьера о «незыблемости основных начал судебных уставов Александра Второго» и намерении продолжить развитие системы правосудия – обеспечить доступ адвокатов к участию в предварительном следствии, ввести институт условного осуждения и условного досрочного освобождения и т. д. Примечательно утверждение, что «в целях обеспечения в государстве законности и укрепления в населении сознания святости и ненарушимости закона», будет внесен законопроект об уголовной и гражданской ответственности служащих. Как подчеркивал премьер, это будет закон, который «действительно» обеспечит «применение начала уголовной и имущественной ответственности служащих за их проступки», ограждая при этом их деятельность «от обвинений явно неосновательных».

Указание Столыпина на необходимость решения рабочего вопроса особенно показательно, учитывая левую, социалистическую ориентацию большой части думского большинства. Важнейшая задача власти – «положительное и широкое содействие… благосостоянию рабочих и стремление к исправлению недостатков в их положении». Премьер стремился обозначить и отвечающий духу «обновленного строя» взгляд на «рабочее движение как естественное стремление рабочих к улучшению своего положения». Следовательно, «реформа должна предоставить этому движению естественный выход, с устранением всяких мер, направленных к искусственному его поощрению, а также к стеснению этого движения, поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности». Решению рабочего вопроса будет способствовать уменьшение административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, государственное попечение о нетрудоспособных рабочих путем страхования от болезней, увечий, инвалидности. Ситуация с охраной труда улучшится благодаря пересмотру норм труда малолетних рабочих и подростков, запрету для них и для женщин ночных и подземных работ…

О планируемых мероприятиях в сфере народного просвещения Столыпин говорил как о непременном условии «поднятия экономического благосостояния населения». Приоритетом объявлялась «коренная» школьная реформа на всех ступенях образования – иначе «наши учебные заведения могут дойти до состояния полного разложения». Ближайшая задача правительства и общества – обеспечение «общедоступности, а впоследствии и обязательности начального образования для всего населения империи». В области средней школы предусматривалось создание разнообразных типов учебных профессиональных заведений, дающих общий минимум образования. А в реформе высшей школы следует развивать начала, положенные в основу преобразований, предполагаемых указом от 27 августа 1905 года (он предоставлял университетам широкую автономию)68.

Разумеется, в общем выступлении о планах преобразований Столыпин подчеркивал приоритетность аграрной реформы. Он говорил о проведенных по статье 87 «законах об устройстве быта крестьян» как незамедлительных, обосновывая их принятие невозможностью «отсрочки в выполнении неоднократно выраженной воли царя и настойчиво повторявшихся просьб крестьян, изнемогающих от земельной неурядицы». Видимо, не желая раздражать и без того негативно настроенное к власти оппозиционное большинство Думы, премьер деликатно указывал: правительство рассчитывает, что принимаемые меры будут способствовать успокоению крестьянской массы. Как отмечал Столыпин, «на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде». Петр Аркадьевич обращал внимание на принятые уже решения о предоставлении крестьянам государственных, а также удельных и кабинетных земель «на началах, обеспечивающих крестьянское благосостояние», в том числе скорректировав устав Крестьянского банка. Потребность в спешном проведении землеустроительных мероприятий, создании условий для «облегчения разверстания чересполосицы, выделения домохозяевам отрубных участков» и т. д. делает необходимым переустройство землеустроительных комиссий, чтобы «теснее связать эти комиссии с местным населением путем усиления в них выборного начала».

Что же касается ключевого закона – о выходе из общины, – который вызывал наибольшую критику со стороны не только левых, но и либералов, прежде всего кадетов, то Столыпин обращал внимание на его «ненасильственный» и прогрессивный характер. «Устранено всякое насилие в этом деле и отменяется лишь насильственное прикрепление крестьянина к общине, уничтожается закрепощение личности, несовместимое с понятием о свободе человека и человеческого труда», – уверял Столыпин.

К содержательному рассмотрению реформаторских законопроектов 2-я Дума фактически так и не приступила. Выступление Столыпина вызвало резкое, почти единодушное неприятие. Вынужденный в ответ на многочисленные нападки в этот день еще раз подняться на трибуну, премьер обратился к депутатам уже в другом тоне – корректном, преисполненном достоинства, но и весьма жестком: «Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею монарха нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи – не скамьи подсудимых, это место правительства». Подчеркнув, что правительство «будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, каких-либо злоупотреблений», премьер пообещал, что будет вестись безжалостная борьба с нападками, подстрекающими к революционным выступлениям: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: „Руки вверх“. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: „Не запугаете“»69.

Слово и дело власти

Столыпин предстал в Думе эффектным публичным политиком, ярким оратором, выступающим с запоминающимися речами – впечатляющими своей уверенностью, искренностью, образностью выражений, тотчас превращающихся в «крылатые». Всем стало очевидно, что теперь во главе правительства находится масштабная, можно сказать, харизматичная фигура государственного деятеля, способного достойно представлять официальную власть.

Депутаты сразу почувствовали, что перед ними «не угасающий старый Горемыкин, а человек полный сил, волевой, твердый», – вспоминала впечатления от появления Столыпина в Таврическом дворце А. В. Тыркова-Вильямс, журналистка и активный деятель партии кадетов. «Высокий, статный, с красивым, мужественным лицом, это был барин по осанке и по манерам и интонациям. Дума сразу насторожилась. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам. Столыпин был прирожденный оратор. Его речи волновали. В них была твердость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, а государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер… В сущности, во Второй думе только он был настоящим паладином власти»70.

Петр Аркадьевич проявил себя как политик и государственный деятель принципиально нового стиля – отвечающий современным реалиям, понимающий важность игры по правилам публичной политики и, главное, обладающий необходимым для этого потенциалом. «В лице его впервые предстал пред обществом вместо привычного типа министра-бюрократа, плывущего по течению в погоне за собственным благополучием, какими их рисовала молва, новый героический образ вождя, двигающего жизнь и увлекающего ее за собой, – реконструировал политико-психологический портрет Столыпина С. Е. Крыжановский, вдумчивый наблюдатель и непосредственный участник политической жизни. – …Высокий рост, несомненное и всем очевидное мужество, уменье держаться на людях, красно говорить, пустить крылатое слово – все это, в связи с ореолом победителя революции, довершало впечатление и влекло к нему сердца». Столыпин обладал артистичностью, не свойственной высокопоставленным сановникам, хотя среди них были и очень решительные, мужественные деятели. «Но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облекать свои действия той дымкой идеализма и самоотречения, которая так неотразимо действует на сердца и покоряет их, – отмечал Крыжановский. – И кривая русская усмешка, с которой встречалось прежде всякое действие правительства, невольно стала уступать уважению, почтению и даже восхищению. Драматический темперамент Петра Аркадьевича захватывал восторженные души, чем, быть может, и объясняется обилие женских поклонниц его ораторских талантов. Слушать его ходили в Думу, как в театр, а актер он был превосходный… Короткое дыхание – следствие воспаления легких – и спазм, прерывавший речь, производили впечатление бурного прилива чувств и сдерживаемой силы, а искривление правой руки – следствие операции костяного мозга, повредившей нерв, – придавало основание слухам о том, что он был ранен на романтической дуэли»71.

Образ Столыпина воспринимался с неподдельным интересом (зачастую и с восхищением, плохо скрывавшимся политическими оппонентами), ему сопутствовали и различные легенды, преимущественно «героические». Например, И. И. Толстой, бывший министр народного просвещения в правительстве С. Ю. Витте, записывал отзывы одного из близких к премьеру людей: «Столыпин, по его (Н. Д. Оболенского. – И. А.) мнению, являет собой редчайший тип, сумевший, с одной стороны, импонировать Думе, а с другой – нисколько не боящийся государя и имеющий возможность говорить с ним совершенно прямо. С жизнью он, в известном смысле, покончил, так как совершенно приготовился к смерти, которой ему угрожают: даже исповедался и причастился»72.

Столыпин хотел сотрудничества со 2-й Думой, понимая при этом, что она оказалась более левой, чем ее предшественница (несмотря на активное использование административного ресурса в ходе выборов). Поэтому первоначально он стремился формировать в восприятии Николая II более или менее позитивный образ Думы, пытался поддерживать ее «авторитет», сглаживая самые острые, конфликтные моменты. Тактически Столыпин надеялся наладить минимальное взаимодействие с лидерами оппозиционного большинства. Главное – получить от Думы осуждение в какой-либо форме революционного террора и хотя бы нейтральное, без агрессивного публичного противодействия, отношение к правительственной аграрной реформе.

Так, докладывая царю 20 февраля, что открытие Думы «прошло благополучно», премьер обращал внимание: приветственная речь кадета Ф. А. Головина, выбранного председателем Думы, «была прилична». Отмечал, что после передачи «привета» от имени Николая II, правые вставали и было провозглашено «в честь вашего величества „ура“, подхваченное всею правою стороною; левые не вставали, но не решились на какую-либо контр-манифестацию». Выступив с декларацией, Столыпин подчеркивал как позитивное обстоятельство, что Дума приняла лишь «простой переход к очередным делам», и в общем давал условно-оптимистичную оценку: «Настроение Думы сильно разнится от прошлогоднего, и за все время заседания не раздалось ни одного крика и ни одного свистка». Сетуя, что председатель Думы не останавливает крайне резкие речи левых ораторов, Столыпин предлагает царю во время приема Головина 9 апреля лично высказать ему неудовольствие: «Я уверен, что твердое слово вашего величества Головину будет первым грозным предостережением против революционирования народа с думской кафедры». Стремясь настроить Думу на конструктивный лад, в том числе используя влияние царя, премьер подразумевал, что разгон представительства может оказаться сейчас выгоднее не столько власти, сколько самим левым: «Дума „гниет на корню“, и многие левые, видя это, желали бы роспуска теперь, чтобы создать легенду, что Дума создала бы чудеса, да правительство убоялось этого и все расстроило». Николай II, последовав совету, «отчитывался»: «Разговор с Головиным сегодня прошел успешно. Я ему высказал все, что имел на душе и в мыслях, – не резко. Он старался выгораживать себя довольно слабо. Настроен оптимистично, думая, что Госуд<арственная> дума после Пасхи заработает!»73 После скандального эпизода с выступлением на закрытом заседании 16 апреля социал-демократа А. Г. Зурабова, которое было воспринято как «оскорбление доблестной русской армии», премьер сделал все возможное, чтобы «ликвидировать» инцидент, и министры вновь могли посещать заседания Думы. При этом еще раньше, чтобы дополнительно не раздражать депутатов, отказался вносить в Думу закон о военно-полевых судах, который, таким образом, в апреле 1907 года утратил силу74.

Перелом в установках Столыпина, потерявшего надежду на возможность работы со 2-й Думой, произошел, видимо, после бурного обсуждения 10 мая, посвященного аграрному вопросу. Премьер готов был даже признать «в виде исключения» возможность принципа принудительного отчуждения частной земли, тем не менее он окончательно убедился в категорическом неприятии правительственной аграрной реформы не только трудовиками и социал-демократами, но и кадетами. Программную речь «об устройстве быта крестьян и о праве собственности» Столыпин завершил словами, ставшими сразу знаменитыми. «Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа, – отмечал Столыпин, апеллируя к своему прежнему опыту. – Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия! (Аплодисменты справа.)»75. Кроме того, уже было запущено с использованием приемов полицейской провокации «разоблачение» некоего «государственного заговора» с участием депутатов социал-демократической фракции, якобы планировавших восстание в воинских частях. 1 июня премьер потребовал от Думы отстранить от работы 55 социал-демократов и лишить шестнадцати из них депутатской неприкосновенности, а задержку с «выдачей» использовал как предлог для роспуска Думы (царь торопил – «пора треснуть»!). На этот раз, в отличие от ситуации с роспуском 1-й Думы, власти уже не опасались каких-то волнений и массовых протестов…

3 июня 1907 года был издан Манифест о роспуске 2-й Думы, и одновременно царь утвердил новое Положение о выборах – существенно измененный избирательный закон. Столыпин был главным идеологом и организатором такого способа «разрубить» политическую проблему. Власти невозможно работать с левой оппозиционной Думой, при этом нет никаких шансов получить лояльную нижнюю палату, если сохранить действующий выборный закон.

«Государственный переворот» – подобная оценка сближала и оппозиционеров, и высокопоставленных представителей бюрократии. Власть нарушала Манифест 17 октября 1905 года и Основные законы, согласно которым ни один закон не может быть принят без утверждения Государственной думы. Более того, в статье 87 Основных законов особо оговаривалась невозможность издания в обход Государственной думы и Государственного совета законов, изменяющих избирательную систему. Общественное мнение не приняло аргумент, приведенный в Манифесте о роспуске Думы: мол, поскольку ее состав Николай II признал неудовлетворительным, то и право изменять избирательный закон принадлежит не ей, а государю («только власти, даровавшей первый избирательный закон»).

Издание Манифеста о роспуске Думы с прилагаемым новым избирательным законом находилось в «формальном противоречии с Основными законами» и содержало «бесчисленное количество недостатков с точки зрения теоретической», – признавал С. Е. Крыжановский. Указывая на отсутствие, по сути, альтернативы нарушению Основных законов, он обосновывал политическую целесообразность предпринятых шагов и выпуск Манифеста как «учредительного акта», исходящего от верховной власти. «Производить новые выборы на прежних основаниях значило ввергать страну лишний раз в лихорадку без всякой надежды получить Думу, способную к производительной работе, – пояснял логику Крыжановский. – И Первая, и Вторая думы приоткрыли картину народных настроений, которой не представляли себе ни правители, исходившие из понятий, завещанных официальным славянофильством, ни даже общество, исходившее из представлений народнических… Оставалось одно – прикрыть отдушину, закупорить ее в надежде, что огонь притухнет и даст время принять меры к подсечению его корней и к укреплению правительственного аппарата. Вырвать Государственную думу из рук революционеров, слить ее с историческими учреждениями, вдвинуть в систему государственного управления – вот какая задача ставилась перед верховной властью и правительством». И кстати, Столыпин, лично составлявший Манифест 3 июня, очень гордился получившимся документом. После его смерти в письменном столе был обнаружен черновик этого акта в особом конверте, с надписью: «Моему сыну»76.

«Третьеиюньский переворот», нацеленный на появление в Думе проправительственного, «работоспособного» большинства, кардинально изменял соотношение представителей от различных социальных групп. Новый закон, превращая Думу «крестьянскую» в «господскую», перераспределял квоты выборщиков в пользу имущих слоев – землевладельцев и буржуазии. Это стало ключевым инструментом «настройки» состава Думы, учитывая, что система выборов была в своей основе многоступенчатой. Так, число выборщиков в крестьянской курии сокращалось на 45 %, в рабочей курии – на 46 %, а в землевладельческой увеличивалось почти на 33 %! В губернских избирательных собраниях прочное большинство получали землевладельцы, которые являлись самым консервативным элементом. Ощутимое влияние на социально-политический «портрет» народного представительства оказывало и сокращение количества городов, где проводятся прямые выборы, – с двадцати шести до пяти. При этом городских избирателей, составлявших ранее единую курию, разделяли на две: к первой курии относились домовладельцы, купцы и т. д., а ко второй – «средний класс», уплачивающий квартирный налог. Соответственно, городская интеллигенция, политически наиболее активная, вытеснялась во вторую курию, где голос избирателя весил в 7,6 раза меньше. Наконец, были полностью лишены представительства в Думе 10 областей и губерний азиатской части России, значительно сокращались депутатские квоты для польских губерний и Кавказа77.