Рассказы
Работа в бюджетной сфере никогда не даст умереть от голода. Потому что бюджет – это государство… Глядя на нас, его и оценивают.
Даже лампы, которые лили свет на нас с высокого потолка ресторана, не могли освещать мою душу. Такие строения, такие дома, оказывается, не для меня. Я вот что поняла: здесь молодость не хочется вспоминать. Мыслями я улетела далеко-далеко в родные края.
* * *Дверь класса со скрипом открылась. Учительница, даже не поздоровавшись с нами, нашла глазами Искандера.
– Тебя дома ждут, Искандер. Приехали за тобой на лошади…
Учительница замолчала, вопросительно посмотрела на мальчика.
Искандер начал собирать свои книги и тетради. «Наверное, маму хотят отправить на лечение», – подумал он. В школе-интернате, находящийся в соседней деревне, мальчик учился первый год, поэтому мыслями был постоянно с больной матерью. В каждый его приезд она повторяла: «Вот увидите, я скоро выздоровлю». Искандер, так и не одевшись, выбежал из класса. Дверь за ним с плачем закрылась.
– У Искандера мама умерла, дети, – сказала учительница, увидев, как мы смотрели в окно и провожали своего одноклассника. По оконному стеклу поползли капли. Через следы капель небо показалось нам хмурым: даже серая туча будто испуганно застыла на одном месте.
– Начинаем урок, ребята, – голос учительницы был добрым и мягким.
Взгляды перенеслись в класс. Но за какую-то минуту он стал неузнаваемым: угрюмым и тёмным. Каждый задумался: как можно жить без матери? Мы пытались представить себя на месте Искандера. Нам же не только смерть, даже ветра не хотелось подпускать к своим матерям. Мы всё думали об Искандере. Как же он без матери?.. Что происходит между жизнью и смертью? До нас впервые в жизни стала доходить мысль, что матери – самое дорогое, что мы имеем в мире. Это был горький момент осознания смерти.
– Дети, – сказала Сакина-апа, – Искандер сейчас сирота, его мать уже не вернётся, а ваши мамы, слава Всевышнему, живы-здоровы. Пекут, наверное, вкусности. Если вы принесёте в школу блины, пироги, то не забудьте угостить и Искандера.
В школу Искандер пришёл после поминок. Он стал каким-то другим. Глаза были потухшие, а пальцы, как у Шурале, постоянно были в движении. Когда учительница вызывала его к доске, он всегда выбирал длинный кусок мела и начинал писать им. Но мел ломался и кусочки разлетались, как жемчужинки, в стороны. Мы замирали от страха – попадёт ему сейчас… Ну зачем нужно брать именно этот кусочек мела, есть же там, лежат в коробке и помельче куски. Но Сакина-апа, ругавшая недавно нас за такие шалости, почему-то, начинает смеяться. И мы тоже вместе с ней хохочем. Общее веселье сближает нас.
Через неделю после смерти матери у Искандера был день рождения. Мы встали в хоровод и стали петь о том, что ветры счастья в его сторону подули, и что он станет счастливым. Подарили ему карандаш и тетрадь в линейку. Искандер тогда впервые после смерти матери улыбнулся…
Он сидит за мной. Во время урока я чувствую, как он сжимает в своих руках мои алые ленточки, заплетённые в косы. Искандер ни разу не дёрнул меня за волосы. Он единственный такой в классе. Остальные, кажется, считали девичьи головы за горшки. Когда на твою голову учебник «Русской литературы» падает, то в глазах видится сам Пушкин…
А о наших зимних времяпрепровождениях можно написать даже роман…
* * *– Искандер, ты помнишь горку перед вашим домом?
– Как не помнить…
Он снял очки, и я с удивлением заметила, какие светлые были у него глаза и какой яркий свет выливался из них. Казалось, не лампы из потолка освещали этот зал, а его глаза.
– Те большие санки, знаешь, кто нам сделал тогда? Дед Ахмадулла… Я ему надоел со своей просьбой… а он спрашивает, кого это я хочу катать с горки. Я взял и признался, что Лейлу. «А если она не сядет в твои сани?» – он с ухмылкой так меня спрашивает. «Если она не сядет, то Раилю посажу», – ответил я ему… Кстати, я слышал, что Раиля болеет… Я ей могу помочь… – Искандер указал на толстый карман пиджака и вдруг тяжело вздохнул: – Эх, девочки, не любили вы меня… Не любили.
В деревне мало кто знает о болезни Раили. Одна из них – я. И то случайно узнала… По приезду из деревни зашла в аптеку за активированным углём. После маминых беляшей желудок тяжелел и уголь помогал нам…
В аптеке передо мной появилась молодая Раиля. Копия мамы – её дочь. Остановилась.
– Лейла-апа, это вы? Вот где суждено было нам встретиться, – стараясь улыбнуться сказала она.
– Ничего не случилось, Лилия? – я была поражена её видом.
– Да нет. Вот лекарство искала. Не нашла…
– А что за лекарство? Может, я смогу помочь? Тётя моя работает в горздраве… да и сама знаешь уж.
Когда Лилия назвала, какое лекарство она ищет, по моему телу пробежали мурашки.
– Кому?
– Матери. Только никому не говорите, пожалуйста.
Мы, конечно, и после этого в деревню посылали лекарства. Но никому не было сказано ни слова.
А Лилия и без нас бы справилась. Вся деревня знала, как она мать свою отправляла отдыхать в санаторий, хотя она иногда ложилась и в больницу, но все думали, что она в санатории. У Лилии иномарка. В нашу деревню только две иномарки приезжают, Лилия и Искандер ездят на них. Дочь посадит Раилю в машину и увозит. В деревне всем известно, что у Лилии в Казани две квартиры. Может, ещё есть… Она старательная и умная девушка.
Лилия не отказалась от нашей помощи. Наверное, ей хотелось, чтобы мама порадовалась, узнав, что и подруга её не бросает в беде, и нам было приятно слышать, что лекарства помогли Раиле.
– Если нужно Раиле помочь, я смогу это сделать, – повторил Искандер и вытащил из кармана толстую пачку денег.
– Не знаю…
Искандер смотрел на меня с удивлением, не находя что сказать. Затем кое-как затолкал деньги обратно в карман.
Мы замолчали. О чём он думал, не знаю. А я сидела на стуле, как каменная статуя. Надо же, Раиле Бог ниспослал такую болезнь, но сделал так, что она не преклоняла колени перед богачами…
– Знаешь, Лейла, – заговорил Искандер, – в девятом классе, когда я пошёл провожать Раилю, пацаны с её улицы меня так избили, что кровь из носа шла не переставая… Лицо снегом умыл, и домой… а родители меня словно и не заметили тогда… Вот сейчас кто тронул бы моего сына, я бы им показал шишкину мать!..
– Мальчики нашего времени были настоящими мужчинами, – я продолжила беседу, – тебе, наверное, один раз только и попало. И то по ошибке, может быть…
– Да… наверное, ты права… – улыбнулся Искандер.
* * *Осенние дни бывают разными. Часто идёт моросящий дождь. Капли его такие же разные, как и мы. Одна мне на ресницы садится, другая на лицо Искандера, а третья сразу падает на землю… Хоть нас и много, и мы разные, и учимся в школе соседней деревни, а родная деревня для нас всех одна. Наша деревня. Всё лето мы собираем ягоды в её лесах, пасём коров на её лугах, осенью собираем урожай на её широких полях…
– И как государству повезло же с вами, вы и нас перегоните, – со смешком в голосе проводил меня дед на работу…
А Искандера в тот день провожала чужая тётя. Пожелала нам доброго пути, а сама, несмотря на холод и дождь, осталась стоять у ворот. «Отец привёл ему новую мать», – прошептала мне на уши соседка Савия.
Сердце моё сжалось. Стало очень жалко Искандера. Мы же в тот день на уроке прочитали сказку «Мачеха»…
Дождь моросит и моросит. Куртки тонкие, все без перчаток. Ах нет, не все, оказывается… У Искандера на руках были перчатки. Совершенно белые… Пальцы его нервничали, не знали что делать, как тогда, после смерти матери. Это было заметно даже в перчатках. Когда мы подошли к окраине деревни, я обернулась назад и увидела, что та тётя всё ещё стояла у ворот и провожала нас взглядом. В сером тумане она казалась белой тенью.
Подъехала машина. Все погрузились в кузов и выехали по грязной дороге в картофельное поле. Дождь всё ещё моросил.
– Ай-яй, ребятки, неужели сможете что-нибудь в такой грязи сделать? Да и дождь холодный… – сказал шофёр дядя Фаргат.
– Может, не будем заходить в поле? – Учительница задумалась и с грустью посмотрела на нас. – Давайте, не будем. Поехали обратно.
А мы стали смеяться, толкать друг друга, чтобы согреться. Только Искандер стоял в сторонке и смотрел на свои руки в белых перчатках.
Мы снова полезли в кузов. Только Искандер оставался без движения, уставившись на свои руки.
– Подождите. Я хотя бы замараю перчатки жены отца, – и обеими руками полез в грязь…
У меня потемнело в глазах. Даже учительница ни слова не смогла вымолвить. Мы все знали, как он любил свою мать. Поэтому, жалея, его старались угощать тем, что приносили из дома. Но он почему-то не брал наши блины и лепёшки. Конечно, кому понравится выпечка из чужих рук, тем более когда нет своей матери?!
Хотя иногда Искандер оставался в стороне, словно ландыш в тени, он всё равно не любил одиночество. А дома, где стала хозяйничать чужая тётя, он, наверное, почувствовал себя одиноким. Однажды я подслушала разговор соседки с мамой. Искандер как-то под подушку спрятал краюху хлеба и уснул. А утром в школу побежал. Молодая жена отца стала убираться и нашла этот кусок хлеба…
Мачеха об этом рассказывала сквозь слёзы. И в деревне народ разный, кто-то от всей души жалеет, а кому-то всё равно. Но Нурхаят-апа, говорят, сказала, что приняла пасынка, и, перед Всевышним дала слово, что будет любить его как своего сына…
И правда, в деревне о ней все говорили только хорошее. Наверное, и рассказывали любя. Деревня не сразу оценивает чужака, а только по происшествии времени, по поступкам даёт молодым невестам оценку.
Зимой, в выходные, мы катаемся на санках. Горка перед воротами искандеровского дома всегда бывала выше наших, поэтому все собирались около них. Через некоторое время со стороны дома распространяется запах испечённых блинов и раздаётся ласковый голос:
– Сынок, зайди уж, замёрз, наверное, да и блины готовы… согреешься и снова выйдешь…
Это бывала тётя Нурхаят.
А остальное мы видели сами: в школе, когда мы приносили лепёшки, Искандер – треугольники, когда мы ели блины, он вытаскивал из своей сумки кыстыбый[7]… Иногда ему хотелось и со мной поделиться.
– Лейла, обернись, пожалуйста, на, угощайся, – сам торопясь делит кыстыбый на два кусочка и протягивает мне.
– На, поешь, вкусно очень…
Я не беру кыстыбый. У меня есть своя мама…
* * *Лампы ресторана смотрят на меня с укоризной. Я для них чужая. Временами они кажутся далёкими как звёзды. Да и сама на них смотрю нехотя.
– Я каждый год на Сабантуй[8] приезжаю. Как спонсор… Неужели ты не видела меня ни разу? – Искандер ждёт ответа, прервав мои воспоминания.
В нашей деревне Сабантуй проходит на райском местечке – на лугу нашего детства. Его со всех сторон окружают леса, словно сторожа, высятся горы…
– Если даже и приезжаю, я не хожу туда. Там не бывает моих духовных друзей.
Как и следовало ожидать, не понравился мой ответ ему. Промолчал. Он и сам хорошо знал, что на Сабантуй в последние годы ходят спонсоры и те, которые на что-то надеятся от них.
Слово «спонсор» напомнило мне о мечети, возвышавшейся в нашей деревне. Построил её Искандер. Жена его Гулькай иногда приезжает и даёт уроки религии.
– Односельчане тебя зауважали за мечеть, благодарны тебе, – продолжаю беседу. – Сама слышала.
– Правда? Неужели так говорят?! – глаза его загорелись.
– Ну да, так и говорят. Давай попросим одного журналиста, пусть напишет о тебе, вся республика узнает, – говорю я, – добро должно возвратиться добром… не правда ли?
Искандер громко рассмеялся. Потом наклонился ко мне и шёпотом сказал:
– Пожалуйста, Лейла. Не пиши об этом, а то станут проверять каждый кирпич.
Я растерялась. Полагала, что все мечети строятся из халяльного кирпича. Стало неловко от своей наивности.
– Может, в деревню проложить асфальт? – продолжил Искандер, – сосед Ихти-агай каждый раз об этом просит, – он, сам того не замечая, опять погладил набитый деньгами карман, – и родник можно будет повернуть в сторону деревни…
Когда услышала про Ихти-агай, я рассмеялась. Он был у нас шутником, каждый раз, когда я приезжала, твердил и мне, что будет просить Искандера проложить дорогу. И добавлял: «Времена порченые, а дороги прочные…» Про это я промолчала.
– Да и на кладбище невозможно проехать. Там и мой папа, и твои родители лежат. Все наши бабушки-дедушки, вся деревня… Если зайдёшь туда, то кажется, что ты один блуждаешь на этом свете, – сказала я, вспомнив, как кладбище с каждым годом расширяется, а деревня будто становится меньше.
– Да… – его голос дрогнул.
На крыше ресторана плясали дождевые капли. На улице усиливался дождь.
– Надолго ли испортился день? – Искандер вопросительным взглядом посмотрел на меня.
– У осени разные дни, – ответила я.
– Да…
* * *Наконец-то, и мы выросли. Перешли в восьмой класс. Ленты с волос упали. Чтобы не отставать от одноклассниц, и я отрезала свои косы. Единственная нить с Искандером была порвана, он уже не мог играть моими лентами…
Мы всё так же выезжали на колхозные поля собирать картошку. Разными бывают осенние дни. Часто идёт моросящий дождь. Все залезаем в кузов машины. Дрожим от холода, от ветра. Искандер прижимается ко мне.
– Лейла, – шепчет он, – замёрзнешь же… иди сюда, повернись ко мне спиной, почувствуй тепло моей груди…
Я закрываю глаза. Мне стыдно. Хорошо ещё, мама не слышит. В восьмом классе классным руководителем у нас стала моя мама. Каждого своего ученика она тёплыми пожеланиями проводила, помогла выбором профессии. Меня, которая училась на «отлично» и как пять пальцев знала химию и биологию, она видела только врачом. А я выбрала другой путь… выбрала творческую профессию. Только удачно ли?..
* * *– Мне дорогу показала твоя мать, Лейла. «Ты, Искандер, наверное, станешь инженером. Математику знаешь. Да и сам выглядишь как инженер», – говорит однажды. Я даже не представлял, что это за профессия. При поступлении в строительный институт так и сказал, не знаю, что за специальность, но посоветовала учительница… Поступил… Выучили… Лейла, скажи, может, ей нужна помощь? – Вдруг он спросил о моей матери, и снова потянулся к карману с деньгами. Но тут же убрал руку обратно. Кажется, Искандер уже и сам устал от своих денег… – Что ей нужно? – повторил свой вопрос.
– Я откуда знаю? Мы всё ей привозим, – сказала я, – она там же, на Центральной улице живёт…
«Спроси у неё самой», – хотелось мне добавить. Он сделал вид, что не понял намёка. Я только обрадовалась. Выпускников у мамы много. Немало и таких, кто часто приезжает к ней проведать её…
– Я сам тоже на окраине города живу. Лес рядом. – Искандер изменил тему. – И собака не на привязи, бегает по двору в своё удовольствие.
– Не боитесь, что кого-нибудь укусит? – спросила я.
Искандер лишь засмеялся, и я тоже присоединилась к нему. Я, оказывается, дом Нурхаят-апа представляю себе. Мы ведь на мир смотрим через разные очки. Вдруг вспомнилось, как Нурхаят-апа рассказывала о том, как и где живёт Искандер, что у него трёхэтажный дом – словно ханский дворец. Я тогда от души, громко смеялась… ещё переспросила, как называется улица, она повторила, улица Нуворишей. Она тогда добавила, что Искандер часто приезжает и помогает им…
Осенние дни бывают разными. На крыше пляшет дождь. Дождевые капли тоже разные.
– Ты даже виноград не поела. Давай, я тебе торт закажу, – вдруг сказал он. И назвал имя одного государственного чиновника, который любил такой торт. Мне показалось, что Искандер искренне хотел мне угодить.
Несмотря на моё сопротивление, большой и красивый, украшенный цветами торт вынесли на стол.
– Ладно, дома всей семьёй угоститесь, – в заключение сказал Искандер.
* * *– Послушай, Лейла. Ты сегодня меня вернула в юность. Я же за все двадцать пять лет, как мы уехали из деревни, в годы молодости не возвращался. Оказывается, так весело и хорошо там! Спасибо тебе, Лейла! – Он замолчал, потом вымолвил: – Знаешь, Лейла, я увидел единственного человека, который не изменился за все эти годы… Как может такое быть, а?
– Помнишь, когда из школы возвращались, зайцы… летом серые, зимой белые… – я вспоминала ещё и ещё.
– Да. Они нас даже не боялись и постоянно выбегали на дорогу… Лес шумел… Деревья о чём-то шептали… И в сторону леса катится белый колобок… – Он опять заблудился в своих мыслях. – Вспомнил я ту притчу, Лейла. Вспомнил, как рассказывала наша учительница… Эх, были, оказывается, счастливые времена!
Юность, и правда, сама по себе прекрасна. Всё в мире кажется без изъяна, потому что там есть любовь, там есть мечта. Любовь окрашивает мир в яркие тона, мечта бережёт её от разрушений.
Дождь разошёлся вовсю. По оконному стеклу машины стекают капли. Через следы капель небо кажется хмурым: все тучи плывут в сторону нашей деревни…
Я тогда ещё заметила точно такой же джип, но не обратила особого внимания. Вдруг она нас стала объезжать…
Искандер очень зло и громко заматерился. Даже зрачки его глаз увеличились, заметила я в зеркале.
– Останови, я сойду, – сказала я, не зная, что делать.
– Извини, Лейла! Сейчас заедем к тебе на работу. Возьмём твоё пальто. Потом я тебя отвезу домой, – затараторил он. – Прости меня. Я же Искандер… Ты же меня знаешь, Лейла…
Ну и угораздило же меня!.. Мама же всегда твердила, что осень требует одежду, а весна – еды на дорогу…
Я так и не поняла, что случилось… Я же видела ту машину ещё тогда… Зачем-то мне нужно было увидеть её пораньше…
Мне всё не верилось: неужели Искандер так матерился? Это он? Может, потому, что я не позарилась на его деньги? Или я просто копаюсь в его поступках? Нет, всё-таки разрыв с юностью губит человека. Но и разум тоже, – я старалась оправдать Искандера.
– Вот из туннеля и вышли, – сказал он, когда мы подъехали к моему дому.
Я задумалась и спросила:
– И кто же из нас слепой?
– Каждый ищет дорогу по-своему, – ответил Искандер.
* * *– Мама, а ты почему розы в воду не поставила? – я проснулась от голоса дочери. – И папа не поставил, и брат не увидел…
У нас с мужем полное взаимопонимание. Друг от друга нет никаких секретов. Искандер проводил меня до дверей квартиры. Я пришла с красивым большим тортом и букетом. Искадера и муж хорошо знает. Раньше мы, при социализме, все вместе на одном автобусе до деревни добирались… А потом начал зарождаться капитализм и Искандер создал своё ООО. Пересел в личный автомобиль. Сейчас уже имеет своего водителя. Мы остались верны своему государству, которому доверяли…
Мы с мужем оба уснули, обсуждая мою встречу с Искандером. В окно бился осенний дождь. Даже сквозь сон я слышала его. В такую ночь наше детство казалось сладким сном…
Когда я встала и вышла посмотреть, я поразилась: на тумбе лежала целая охапка завядших ярко-красных роз…
Осенние дни бывают разными. А сегодня мой дом показался мне таким светлым: несмотря на то, что небо было хмурым и не переставая шёл дождь, окна будто улыбались, излучая воспоминания детства.
Бык
Живой мир имеет свою мелодию. Весной она особенно чувствуется. Каждое живое существо смотрит на мир по-своему, с надеждой на долгую, светлую жизнь; и по земле распространяется мелодия свободы, воли.
Солнце с любовью дарит своё тепло каждому живому существу на земле. Молодые листочки, недавно появившиеся из почек, качаются на весеннем ветру и тихонько лепечут. А ласковый и нежный ветерок катится и катится по земле тёплым комочком, даря всему живому свой свежий аромат. Слышится звук нового, недавно сплетённого пастухом кнута.
В один прекрасный летний день в деревню спускается колхозный бык… И в начале улицы слышится его немного грустное, но гордое мычание:
– М-м-м…
А сам он такой грозный и очень страшный!
Нет-нет, в день выхода стада на пастбище его ещё не выпускают из фермы. Ждут, чтоб коровы успокоились. Пока он, такой громадный и тяжёлый ходит около своего колода, гремя толстой цепью на мощной шее.
Первый день, когда уходит стадо на пастбище, выглядит радостным. Как и все люди, точно так же и весь животный мир – коровы, тёлки, овцы, тоже стремятся на волю. Коровы мычат на своём никому не понятном языке, будто медведи после долгой зимней спячки… И кажется, что вся жизнь в деревне становится взаимосвязанной с этими таинственными моментами, когда провожают и встречают стадо.
В день выхода стада моя бабушка почему-то тихонько плачет. Из её глаз слёзы так и льются. Может, радуется весне? Или думает о том, что с каждой весной проходит и её жизнь?.. Наверное, сама знает… Ведь и провожает, и встречает стадо только она.
Может быть, всё-таки радуется, что повторяется весна жизни…
Проводы домашних животных на пастбище. Первый день… Для птиц во дворе не остаётся места, они разбегаются в разные стороны. Куры с громким кудахтаньем ищут, куда спрятаться. Петух взлетает на сарай и недовольный творящимся безобразием, оповещает вокруг:
– Ку-ка-ре-ку-у-у!
Пахнет молоком и зелёной травой. Бабушка выносит корочку хлеба с солью и даёт корове. На рога завязывает красную повязку. Кудрявые и с красными бантиками барашки бегают возле бабушки. А она гладит их и бормочет себе под нос: «Прячься от медведя, от волка беги, от совы проси пух!»
– И-и, видишь, дочка, как твоя бабушка делится со всем животным миром своим душевным богатством! – мама с любовью улыбаясь наблюдает за бабушкой.
А животные, выходя со двора, сразу же наклоняются к молодой травке, принюхиваются, шумно вздыхают и медленным шагом направляются в сторону пастбища…
И вот в один из дней в деревню спускается бык с колхозной фермы… Он уже устал от жизни в грязном сарае, скорее хочет на волю. Да и кому захочется всё время жить на цепи?
Вот он, почуяв волю, гордо вскидывает голову и издаёт негромкое, но слышное на всю деревню утробное мычание. Вся улица затихает. До сих пор чувствовавшие себя хозяевами и вольно бегавшие собаки исчезают с улицы. Они узнают его голос издалека, кажется, что на деревню идёт напасть… Его никому не остановить – ни людям, ни собакам. Запираются все ворота. И когда только люди успевают прятаться…
Бык останавливается перед окнами, своими копытами роет землю, в разные стороны летят комки…
За воротами шепчутся люди:
– Смотри-ка, что делает! Сколько силы в нём! Ах, окаянный!
– Свою любовь… наверное… ищет…
Слышится смех.
– Т-с-с, не шумите. Каждую весну по два раза же спускается в деревню. Говорят же, что болезнь уходит, но привычка остаётся…
Вторит мужской голос:
– И ему хочется жить на свободе… Он же тоже живое существо. Пусть повольничает…
Несколько женщин отвечают ему:
– Ну да, пусть, пусть ходит. Но зачем землю рыть? Всю улицу испортит, бессовестный…
У нас в деревне все кусты и деревья, растущие на улице, огорожены старыми досками. Бык своим тяжёлым весом задевает их, и слышится, как они падают. А бык вдобавок эти пахнущие гнилью щепки своими рогами подбрасывает наверх.
– У него своя война против нищеты, – говорит мой дед, который воевал.
Он в своё время сам ухаживал за быками и знает их повадки и нравы. Дедушка улыбается. И смотрит на быка, открыв окно. Наверное, вспоминает свою молодость…
А бык тяжёлыми шагами направляется в сторону «пирамид» из кизяка… Самое страшное: что внутри них сидят люди, то есть дети… мы уж… Но об этом никто из взрослых не знает… Даже мамы…
У нас из навоза делают кирпичи, так называемый кизяк. Около наших деревень нет лесов. А как зиму прожить без дров? Куда денешься, мы уже привыкшие. И заготавливаем на зиму из навоза кизяки.
Папы долгими зимними вечерами для работы делают формы из старых досок. Обычно там умещается два кизяка.
Взрослые вывозят навоз на улицу, расстилают на земле кругом и обильно поливают холодной водой из колодца. Потом туда пускают лошадь, которая так и ходит по навозу, пока этот навоз не превратится в болотную жижу.
Ну а после лошади в это болото идут сами люди, в основном босоногие дети, топчут навозную жижу, взрослые всё время добавляют воду. А она холодная, и мы, вскрикивая, кидаемся в разные стороны. Жижа становится тягучей, вязкой. И вот начинается самая грязная часть работы: ты эту жижу раскладываешь в формы и тащишь по земле подальше от забора, на свет. Там уже приготовлено место, огорожено. Наши кизяки лежат рядами как домино. Тяжёлый труд, но получаешь удовольствие от того, что готовишься к зиме, что помогаешь взрослым.
Через неделю начинается самое интересное: кирпичи нужно переворачивать, потом собирать и строить «пирамиды». Это мы любим. Кладёшь кирпичи один на другой, оставляя между ними просвет. А высокую часть «пирамид» уже взрослые достраивают после нас.
Перед каждыми воротами кипит работа. Вся улица наполняется серыми «пирамидами» из кирпичей-кизяков. Меняется весь облик деревни. Она кажется великаном, который вышел воевать против нищеты, против морозов и холодов. Значит, зима нам не страшна. Значит, кирпичи, высохшие под тёплыми лучами летнего солнца, не дадут нам замёрзнуть…