Мир в ладони
Леонид Михайлович вскочил и попятился:
– Ты кто такой?
– Расслабься, Михалыч. Ну пришелец я, и что?
– Откуда? – прохрипел Леонид Михайлович.
– Да какая разница откуда? Неужели для опровержения парадокса Ферми тебе нужно смотреть в эти примитивные мониторы? Посмотри на меня!
– Чего ты хочешь? – Пенсионер еще сделал шаг назад.
– Я хочу понять, что ты чувствуешь? – надвигался Сергей.
Леонид Михайлович почувствовал, как внутри головы набух новый, секретный орган, о котором не пишут в учебниках биологии и не обнаруживают на МРТ. Человеческое вымя! Присущее мужчинам и женщинам, детям и старикам, оно выделяет особый вид эфира, являющегося кормом для так называемого высшего разума в не анонсированной людям пищевой цепочке. Вымя нельзя обнаружить известными приборами, вдруг понял сторож, потому что его нет в осязаемом наукой материальном пространстве; оно не вписано в ДНК и невидимо для зорких наблюдателей процесса эволюции. Этот орган находится в мире идей и отражается в узнаваемой реальности лишь как мысль – параноидальная, которой нет места в теориях, беседах и книгах – она мимолетной искрой может пронестись лишь на грани ночного кошмара и раствориться в душной темнице здравого смысла. И в этой эфемерной области некоторые обладатели сочного человеческого разума могут почувствовать свои изысканные гастрономические свойства. Вселенская грусть, возводимая человеком куда-то в область прекрасного чувства, является для кого-то изысканным соусом к мясу под шампанское. – «Ваше блюдо, сэр». – «Хотите сказать, все ингредиенты соответствуют?» – «Так точно-с. Улей приматов в Млечном Пути. Терминальная стадия развития. Высшее качество». – «Парадокс Ферми в наличии?» – «Обижаете-с». – «Ну и вонь, и как это есть?» – «Смотрите. Запускаете хоботки во-о-от сюда. Всасывайте. Отлично!»
– Ты, Серег, это… не подходи ко мне; не чуди, говорю. – Одной рукой Леонид Михайлович отгородился от напарника, другой машинально ощупывал голову.
– Да я только мозг твой просканирую и все! Даже не почувствуешь ничего. Эй, Михалыч, ты чего? Пошутил я! Да что происходит-то? Ты ж не всерьез? Эй!
Санитары погрузили тело пожилого мужчины на носилки и потащили в машину скорой помощи.
Молодой полицейский заносил показания в блокнот.
– Говорю вам: чисто в прикол развести Михалыча хотел, а он испугался.
– Угрожал ему? Лучше говорите правду, иначе очнется ваш напарник, даст показания – тогда еще и по лжесвидетельству пойдете, – холодно сказал седой, усатый полицейский.
– Говорю вам, ничего такого – безобидный розыгрыш.
– Безобидный? У человека сердечный приступ.
– Я – вы не поверите – разыграл из себя пришельца. Ну.
Инопланетянина как бы. Да кто ж подумал бы, что он купится?
– Пиши, как все было. – Пожилой полицейский пододвинул к Сергею бумагу и ручку. – Придет смена, поедем в участок. – И обратился к напарнику: – Пойдем покурим?
Полицейские закурили.
– Ты ему веришь? – спросил седой полицейский.
– Наверное, да.
– То есть ты допускаешь, что рассказ этого человека – правда?
– Пожалуй, я не смогу отрицать вероятности такого развития событий.
– Скажи еще – в пришельцев веришь!
– Я имел в виду, что в пришельца мог поверить пострадавший. Хотя, знаешь, если поразмыслить – все мы пришельцы в какой-то степени. Вот тебя не так давно на Земле не было, а потом р-раз…
– Если на то пошло, я не сам пришел – меня родители призвали.
– То есть ты как бы ни при чем?
– А ты что, статью мне за это пришить хочешь?
– А вдруг, по неизвестному нам закону – есть статья? Может, твое «родители призвали», – молодой полицейский слегка передразнил коллегу, – есть не что иное, как незаконное проникновение со взломом?
– Слушай, друг, ответь мне, пожалуйста: ты как в полицию вообще попал?
– Да как-то само собой получилось.
– Оно и видно.
– А ты как?
– Да так же.
Полицейские одновременно затянулись сигаретами и, посмотрев друг на друга с легким недоверием, продолжили молча курить.
Иногда полицейские задумываются о том, как же они сюда попали.
Алексей Береговой.
г. Москва
Автор сборников стихов и публицистики. Начинал в советское время, но столкнулся с жесткой идеологической цензурой.
Из интервью с автором:
Поэзия – это, наверное, язык жизненного опыта, затрагивающего глубины чувственного бытия, где нет места лишнему, тривиальному, лживому.
Все мои увлечения – живопись, путешествия, подводное плавание – приводят в конечном счете к обогащению моего внутреннего поэтического восприятия мира.
Здесь представлена читателю выборка из двух сборников – любовная лирика «Луч света» и «На грани миров».
© Береговой А., 2021
* * *Вешние воды – одыПервых сигналов жизни,Роды, глоток свободыПереполняя, вышли.Лопнули почки зрения,Вдох означает выдох?На ледяных коленяхСнежных сомнений вывих.И по-живому режетПылкий укор природы.Вот и набросок свежий,Вот и кричит свобода.* * *Ветер гложет крылатые скалы,Пробивает на взлет пути.Иногда невозможного мало,Чтоб себя от себя спасти.Ветер кружит льняные просторы,Колесит в янтаре лучин,Безрассудное манит взоры,Неизбежное ищет причин.Стынут рябью зеркальные лужи,Бледной жрицей зевает Луна,Беспокойным покой не нужен,Ложь и правда на все одна.Мне себя обмануть несложно,Выбор прост, когда Выбора нет.На ладонь горизонта подброшенБезразличный к людскому Рассвет.* * *Город в окна ко мне заглядывал,Не жалел ни своих, ни чужих,Путал, метил, знобил, досадовал,Неизбежностью одержим,Город-ворон-тревожная птица,Город, вот он в меня глядит.Время жертвую измениться,Время вымыслов не пощадит,В неотступное, в непреклонноеГород пал, как в азарт, как в дожди,И пунцовые тучи-клоуныЛижут сахар блестящих льдин.* * *Громоздились старые дали,Кочевали в степях пути,Звонкой оттепелью расцветалиВзгляды, вздохи и нежности.Почки жались, как птицы в гнездах,Время лопаться – не прогадать,А на самых далеких звездахКаплей сока в ветвях березовыхначинала любовь светать.* * *Пьет полынь, пылит дорога,Реки дышат тишиной,У высокого порогаСолнце плавает с луной.Небо плещется стрижами,Сосны над обрывом спят,Сны с ежами убежалиВ летний розовый закат.Камыши скрипят чуть слышноПод налетами стрекоз,Солнце тонет спелой вишнейВ горизонте алых роз.На пригорьях тлеют маки,Шепот листьев у ручья,Скрип калитки, лай собаки,Бесконечность, ты и я.* * *Медяк расплющенный в зените,Как зеркало, в себя манит,Я слушаю – Вы говорите…Любовь – безудержный магнит.Таблеткой золотой в стаканеРастает солнце, пузырясь:Когда любовь любить устанет,Исчезнет и меж нами связь.Когда любви совсем не станет,Не стоит ничего покой,И память превратится в камень,И время утечет рекой.* * *В цепи таинственных событийИ ты, и я, и мокрый сад.И солнца золотые нитиВ смолистой пропасти парят.В плену загадочных явленийЛиствы бунтующая дрожьВ янтарные сольется тени.Где ты, где я – не разберешь.Звенят цветущие просторыВ хрустальной капле тишины,Где ты и я, и очень скоро —Зеркальный поворот Луны.* * *В этом городе все не так:Шорох шин, канонада улиц.На дождливых кривых мостахЛьют янтарь фонари, сутулясь.В этом городе нет души,Все пропахло виной и страхом,Жизнь обменяна на гроши,Смерть отпразднована с размахом.В этом городе нет людей,Нас давно заменили тени,И на паперти площадейХочешь трать, а хочешь – владей,Камни, сумрак, зонты, ступени…* * *Будет время – и будут стихи,Лягут в строчки остывшие чувства,Необъятые воли стихийОбретут исключенья искусства.Будет время – проснутся мечты,Поражая беспутным бесстыдством,Лягут в ночи твоей красотыС беспощадностью любопытства.Все проходит, и это пройдет,Время силы и время бессилья.Время время мое заберет,Хоть об этом его не просил я.* * *Время точно, но это спорно.Голос космоса – тишина.Пустота не бывает полной,Смерть одна, если жизнь одна.Идеал тем ценней, чем дальше,У свободы один предел.Совершенство не терпит фальши,Красота не жалеет тел.Свет, летящий из ниоткуда,Растворяется в призмах крон.Я хотел бы поверить в чудо,Я хотел бы сбежать отсюда,Но мир замкнут со всех сторон.* * *Кто видел свет звезды далекой,Числом прокладывая путь,Кто правил мир, давал ВостокуНа Запад чуть дыша взглянуть.Кто покорял пространства реки,Паря крылами городовНад тьмой, где чудо-человекиТворили зеркала прудов.Кто предвещал волненья мукестолетий развести войска,Кто в смерть играл, лаская рукиУ револьверного курка,Изнанкой чистоты сияяКто нежил боль ненужных фразНесуществующего рая,Реальность обращая в фарс.Кто птицей странной и неблизкойДень от дня свербил: пора,Кто посвящал сожженье спискамГлухие ночи до утра.Сошлись мосты над небесами,Узревшим хрупкое руно.Кто жил навзрыд, сгорел как пламя,Тому забвенья не дано.* * *Я ищу в себе горсть земли,Плодородие черного праха.Я прикован взглядом ДалиК бесконечным просторам страха.Я ищу в себе искру огня,Силу вечную тяготенья.К суете неземного дняЯ прикован земною тенью,Стынут сны золотых руин,В отголосках нечетких смыслаЯ остался совсем один,И слова, и, конечно, числа.* * *Ножи обножили ножны,Скоблили скупое скобки,И, путаясь в невозможном,Казались движенья робкими.Порхали в мазурке залы,Бросая озноб на плечи,Алмазного неба жалоВонзалось грядущим в вечер.Травила надежда души,Дразнили желанья пленом,А мир уже был нарушен,А мир уже знал Шопена.В бескрайней, как сон, свободеШептали признанье губы,Взлетали холсты мелодийНад миром пустым и грубым.* * *Прости меня, время, за ветреность чувств,За участь забыть и забыться,За то, что из всех бесполезных искусствЯ выбрал – не измениться.Прости меня, время, за поздний испугУпасть в пустоту одиночеств,Что в птичьей когорте, летящей на юг,Я больше не слышу пророчеств.Прости меня, время, что слов не ищуВ бесмертии леденящемИ в миг тишины зажигаю свечуУшедщего в настоящем.* * *Как насчет перерыва на вёсны?Расчехляя то крылья, то весла,Завивая, как кружево, кудри,Зависая в берцовой пудре.Как насчет перерыва на счастье?Раздувая прозрачное платье,Обливаясь духами сирени,Пряча нежное в свето-тени,Как насчет перерыва на жизни?Утро глаз изумрудных брызнет —Не захочется расставаться,Навздыхаться, нацеловаться.Как насчет перерыва на вечность?На безумной весны беспечность,На любимого взгляда пропасть,Как насчет перерыва на робость..?* * *Мир застрял на случайной ноте,В позе, в выстреле, в повороте,В лишнем жесте, в застывшем кадре,В каждом шаге на эскалаторе,Мир застрял, как солдат на фронте,Как хронометр на ремонте.Мир застрял – ни войны, ни мираот Гомера и до Шекспира.Что ж Аленушка смотрится в воду,Что ж Офелию сводит с ума?Несвобода всегда несвобода,Ожиданье всегда тюрьма,Что ж! Проявленный в негативеЧерно-белых краев небес,Мир застрял и в моей квартиреБез тебя, без надежды, без…* * *Заплелись твои волосы в летоВихрем бабочек, роем стрекоз,Задохнулись сиреневым цветомБыстротечной лаванды борозд.Твои губы обветрены зноем,Травы шепчут тебе «не жалей»Расплатиться стыдливым покоемЗа бескрайнее буйство полей.* * *Между нами немощь расстояний,Гул ветров, бескрайняя зима,Между нами мира изваяние —Копия, иллюзия, тюрьма.Между нами беглые эфиры,Звезд потухших и зажженых свет,Между нами все преграды мира,Но для душ границ Вселенной нет.Искры нас безвременьем объяты,Пьют свободу, метят в никуда.Им, как нам, отмерено когда-тоПолюбить друг друга навсегда.* * *Поднят занавес – время расплаты,Отыграть, не сорваться на фарс.Зритель помнит, как было когда-то,Зритель замер, как будет сейчас?Поднят занавес, страх испарился,Долго ль сделать неверный шаг?Я с тобой, словно с прошлым, простился,Я вступил в ослепительный мрак,Время дрогнуло, остановилось,Заполняя пробел бытия.Я отдам вам себя на милость,Но уже это буду не я.* * *Как ветер на соленых парусахВрывается в безлюдные широты,Как стрелка замирает на часахВ небрежном ожидании кого-то,Как буря валит одряхлевший лес,Как радуга ликует небосводу,Весна идет с судьбой наперевес,Из странных Богом потаенных мест,Любовью заступая в несвободу.
Игорь Пузырёв.
г. Санкт-Петербург / Ленинградская обл., д. Сарожа
Проживает: Ленинград – деревня на границе Вепсского леса. Окончил Педагогический институт им. А.И. Герцена, исторический факультет. Работает в коммерческой компании. Публикации в журналах «Октябрь», «Аврора», интернетиздания «МОЛОКО», Лиterraтура, «Лицей».
Из интервью с автором:
Участие в литературных конкурсах с различной степенью тяжести под девизом: «Напиши рассказ в пять тысяч знаков – или умри».
© Пузырёв И., 2021
К волшебному острову
К чему привязаны концыНебесной сети? И навесНа чем же держится?И где тот «стержень полюса небес»?Цюй ЮаньСтать бессмертным можно по-разному.
Можно хоть сейчас отведать персик с дерева Бессмертия, что растет в саду Си-ван-му на горе Куньлунь и одаривает плодами один раз в три тысячи лет. Съесть его – сразу стихнет ветер, а душа встретится с покоем. Или прочитать волшебную формулу, написанную на бумаге: прочитал – и стал бессмертным. Лучше вслух, но губы плохо слушаются.
Тугой поземок, приносимый дыханием Паньгу откуда-то с далекого юга, взлетает над козырьком укрывшего его тороса. Любые ветра дуют здесь с юга на юг. Идти дальше сил нет. И желания нет тоже. Чудесный покой, холод уже не просто забрался под куртку-пуховку, а живет в душе, освоившись в ней новой леденящей истиной, вытеснив никчемное тело наружу. На апрельский мороз.
Вдаль гонят ветер и воды океана белый остров, в непредсказуемое уплывают яркие трепещущиеся птицы. Флаги. Хлопают, размахивая полотнищами, не стонут – радуются своему, пусть и низкому полету на крепком древке. Всего-то в двадцати километрах отсюда. На Северном полюсе.
Можно поставить в этот ряд свой – красный пятизвездный. И тогда, может быть, тоже стать бессмертным уже сегодня – в седьмой день пути. Если разрешит Нефритовый Император.
Стяг такого далекого теперь Китая будет долго радоваться всем десяти Воронам-солнцам, сидящим на дереве Фусан, и дрейфовать в сторону пролива между Шпицбергеном и Гренландией. Нескончаема череда людских символов: вот ближний – финский государственный флаг, который никогда не догонит норвежский, стремящийся вдаль за французским. Знамена уползают извивающимся на тысячу тысяч ли драконом. А потом они тонут в пучине, у которой нет дна, но на их месте окажутся новые – неистребима вечная жажда достичь полюса славы. 90 градусов северной широты и без значения какой долготы. Полюс славы уходит – Северный всегда остается!
На месте уже второй день – метет. Вчера разбудил сильный ветер, и сегодня он, но уже с другой стороны – пришлось переставлять палатку. Получилось кое-как, но она держится за торосом, присыпанная снегом. Пуховый спальник не греет – перья сковало уходящим из одежды последним влажным теплом. Все колом, лишь руки можно погреть над легким примусом, теперь горящим постоянно, но на малую мощность. Руки покраснели, а ног почти не чувствуется, хотя бы пальцы и шевелятся под принуждением. В ожидании.
Может, это начало превращения? Уход даоса в небо, когда тело наполняется веществом небесной энергии и навечно обретает бессмертие?
Флаг когда-то обязательно утонет. Тело даоса – нет!
Уже второй день ни шагу к цели. Северный полюс – все дальше справа. Этого нельзя заметить. Это нельзя почувствовать, надо просто верить – остров, поддерживаемый черными черепаха ми, уплывает со средней скоростью семь километров в сутки. За двое – четырнадцать, больше дня человеческого пути, но думать о расстояниях теперь не нужно. Сначала казалось, можно дойти в один день. Даже с волокушей в сто десять килограммов. На второй день пришла сила. Третий – усталость. Четвертый – немогота. Пятый – вера. Шестой – метель. Сегодня – полный покой и отсутствие мирских желаний. Наверное, уже началась спасательная операция, но на радиомаяк сверху поставлен вверх дном котелок, а для уверенности, что его сигнал заглушен и не смогут найти, все обернуто поверх фольгой и завалено волокушей. Пока не нашли – значит, работает! Или пока не ищут…
…Старенький самолет, оторвав лыжи от снега Хатанги, сразу заиндевел иллюминатором, оставив для просмотра лишь свои дряхлые внутренности. Чрево летящего дракона. В лагерь на льдине под 89-м градусом – только на нем. Можно, конечное, прямо с материка: пешком, и на собаках, и на снегоходах, только Партия наказала до своего очередного XIII съезда установить флаг Китая на Северном полюсе. Вот он среди вещей упакован в непромокаемую «герму» – всегда готов! От 89-го градуса до полюса – всего 110 километров…
Вернулось памятью, как в третий день вышел к широкой трещине – будто сам Паньгу своим огромным топором разбил здесь пополам яйцо земли! Душа погрузилась в печаль, и захотелось прочитать об этом стихи. Шел вдоль живой воды почти половину дня, пока не перебрался по смерзшимся ледяным полям. Немного промочил правую ногу. Солнце тогда уже было в Большом Возвращении и достигло горы Матери Цзи. Настырно продолжал движение до времени, пока были силы.
Невдалеке от палатки в разводье постоянно гуляет шумом голубой лед, встречаясь с другим таким же льдом. Неожиданно появилась чья-то огромная голова. Упредил ее криком: – «Гунь!» Главное, успеть правильно назвать существо – тогда оно не сможет причинить вред. Сейчас рыба-дракон выйдет из воды, расправив все четыре крыла превратится в птицу, взмахнет ими и отделит небо от воды. Но голова испуганно скрылась в ледяной каше. Появилась вновь уже дальше – морской заяц, хотя как он выглядит, неизвестно доподлинно. Заяц и заяц – пусть будет любым, каким создали его боги. Хоть небесным.
Семь дней. Через семь дней пути условлено подать сигнал. Прилетит вертолет, не останавливая вращение лопастей в короткой посадке, и унесет его домой – на трибуну XIII съезда, предварительно сделав фотографию для истории – «Очередной государственный флаг на Северном полюсе». Съезд будет аплодировать стоя. Нужно кланяться в ответ. Телом, но душа так и не попадет на западную окраину четырех пределов и девяти материков, туда, где возвышается гора Куньлунь. Вертолет вылетит на поиски в седьмой день, даже и без сигнала. И сегодня он – этот день – День завершенности и совершенства.
Выключил примус – зачем ему в эту дорогу? Тьма, которая не приходит, и солнце, которое здесь совсем не укладывается в Долину Мрака. Завтра самый важный день! День – Вперед. Закрутит новое колесо жизни своими восемью спицами. Понесутся надо льдом ветра восьми направлений. Соберутся вместе все восемь бессмертных и решат: достоин-ли? Закоченевшая рука, выставленная из палатки на ветер, отпустила на свободу стяг. Тот сначала свернулся алым сгустком возле воткнутых в снег бесполезных теперь лыж, а потом, подхваченный, взметнулся широким крылом кудато в пургу. В сторону Полюса, наверное. Да, ему туда…
Однако:
Приходят времена, в которые боги уже не могут спускаться на землю, а люди – подниматься к богам.
Последним движением ноги котелок перевернулся, и из-под него радиосигналы разлетелись быстрокрылыми ласточками над бездонной пропастью Гуйсюй, куда стекаются воды со всех восьми сторон света, девяти пустынь и Небесного свода…
Воздух идет
Когда лед стоит – Карпыч идет.Когда лед уходит – Карпыч стоит.Уклад. Ледокольная проводкаНа седой голове старая мица-гриб с шитыми не то муаровой тесьмой, не то бронзовой канителью дубами и капустой. Он не помнит теперь лиц тех, кто шил эту мицу, тем более дверь, за которой. Все было давно, а сейчас наступило «теперь».
Бич, он сошел на берег и остался. Старое, но всегда чистое непродуваемое форменное пальто. Синее с двумя орденскими планками: «Первый песок» и «За БЗ». Планки затерлись: никогда не менял. Ветер вмордувинд – он стоит лицом на север – северо-запад. Лицом в озеро на улице без названия. Здесь одна улица, скорее дорога, отделяющая Неву от домов. Внизу под берегом Нева, за спиной в пятнадцати метрах дом. Дом номер двадцать два. Теперь он здесь навсегда.
Карпыч – второй помощник – стоит тут свою ежедневную «собачью вахту». Больше некому. С двенадцати до шестнадцати. Уже десять лет, как списался, так и стоит в любую погоду, и сегодня, 9 мая, тоже. Холодный май. Холодная весна вообще получилась. Яблоню всю разорвало морозобоинами – вон кора расходится краями, а ствол черен. Одна всего яблоня, что ж не понаблюдать! А яблок Карпыч не ест с нее, не хочет, и они толстым слоем опадышей по осени гниют, пропадая в земле. И лечить дерево он – ледобой – не станет.
Севморпуть? А с кем здесь об этом? Вы кто, вообще?
Вглядывается в водяное небо. Туда, где серые тучи вдали превращаются в черные. Туда, где заканчиваются поля весеннего гниющего льда и начинается открытая вода. Он знает: она начинается. В мае Ладога не носит много льда – его пригнало с севера ветром, дующим уже два дня. Он все знает, он видел ледяной отблеск на небе вчера. И сказал Пашке-соседу, что тот зря так рано вытащил свою лодку на берег. Вот она и лежит теперь раздавленная, ее расщепленные крашеные еловые доски нелепостью своей торчат во все стороны. Говорил же: рано! Можно было бы потребовать что-нибудь за совет, но без спасения нет вознаграждения. Это морской закон, да и кроме бутылки, Пашка все равно бы ничего не принес, а пить Карпыч с ним не станет. С салагой-пенсионером. Не до питья Карпычу.
Павлиновна плачет у калитки. Жена в стареньком халате, поверх меховая, облезшая за полвека кроличья жилетка. Понимаю тебя, Павлиновна, но иди в дом, без тебя сыро. Та, опустив голову, медленно бредет по скользкому деревянному настилу, тихо, без хлопка прикрыв за собой дверь. Время ни с кем не церемонится, вот и Павлиновна. Жаль ее.
Слеза и у Карпыча. Побежала по щеке, но это ветер. И напряжение – Карпыч долгие пятнадцать минут вглядывается ослабевшими белыми глазами в крепость Орешек, что стоит посреди Невы. Оттуда прямо сквозь лед выскочила весельная лодка. Уткнулась в поле, а гребцы, их двое, выхватили весла из уключин и пробивают себе дорогу. Это внук Санька и друг его. Они ельца ловили два дня на Орешке с ночевками, и теперь их там прихватило ледоходом. Зря пошли – надо было ждать до завтра чистой воды. Он знает.
Знает, но ничем не может помочь. Им, которых подхватило льдом и понесло вниз, нельзя помочь. Телефонов нет, молодежи нет, лодок нет. Да и к чему лодки, когда парней выносит весенней быстрой водой за деревню? Как к ним попасть с помощью той лодки?
Весеннее сало еле умещается в реку, его выталкивает, перемалывая, на берег, где оно с шуршанием, а порой тупым стуком крепких полей ползет в гору к ногам Карпыча, разбиваясь на тысячи тысяч острых «пулек». И он плачет вот этой одной своей большой слезой по щеке. Нет, это ветер. Внуку тринадцать лет, и если он доберется до берега, то доберется уже мужчиной. Он крепкий, он справится – ноги Карпыча почти не могут идти, он, шаркая, переставляет их вслед уносящемуся течению. Не догнать. Сами давайте, ребята!
Почти на середине реки парни разом выскочили из лодки на большое поле, волоком таща суденышко за собой по льду. Правильно! Держитесь крепче за лодку, не отпускайте ее, если провалитесь, – хоть выберетесь! Шепчет губами. Льдина треснула, ребята запрыгнули обратно, толкаясь греблами дальше. Плюхнулись на небольшое зеркало воды.
– Давайте, полируйте ребра, давайте!
Парни работают вразнобой.
Павлиновна догнала на дороге. Прижалась под ручку – она помоложе, что ж не догнать ей Карпыча. Поползли вместе за ледоходом. Санька. Санька. Но она не шумит: муж здесь старший.
Лодку унесло больше километра, и она все ближе к берегу. Старые, но добротные ботинки Карпыча остановились на краю асфальта – дальше грязь, где ему не пройти. Да и парни вроде почти добрались – всего-то полчаса проводки.
Последней ледовой проводки Карпыча.
– Воздух идет, Павлиновна!
Энсьерро
Так-то она бегала хорошо, Ирина Семеновна. Раньше, когда и все остальные бегали неплохо. А теперь сидит вот тут в кресле: нога в гипсе, глаз на голове укрыт чистым бинтом – только что с перевязки. Недостаточно это: один глаз, невозможно сфокусировать внимание на предметах, а расстояния до них неведомы. Черпнешь перед собой расцарапанной рукой – ан нет, пустота.
В обеденное время бросает дротик дартса. Целит долго в центр круга. Мимо – угодила в гипсокартонную стенку, и снаряд плотно вошел в обои под покраску. За этими обоями, гипроком, шумоизоляцией, еще раз гипроком и снова обоями, но цветом поприятнее сидят главный бухгалтер, управляющая и финансовый директор компании. Там за стенкой штаб. Хватило бы сил – ввалила бы так, чтобы сквозь стену, чтобы всех троих насквозь, чтобы насквозь и к стене противоположной пригвоздить, чтобы молили о пощаде!